Текст книги "В чужом небе (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

– В подполе он тут сидит, – произнёс Козырь. – Забирай его и проваливай поскорее.

– Мне здесь тоже не нравится гостить, – ответил человек, – так что я покину этот дом, как только получу летуна.

Я был крайне сильно удивлён, когда увидел князя Росена. Вот уж кого ни за что не ожидал бы увидеть после своего пленения гайдамаками, так это его. Он распахнул дверь подпола, где меня заперли, и протянул мне руку, помогая выбраться. Он буквально вытащил меня – сам бы я вряд ли так легко покинул место своего недолгого заключения. Тем более, со связанными руками. Князь легко перерезал мои путы ножом и подтолкнул в спину. Ничего говорить он мне явно не собирался.

Мы через окно покинули дом, где меня держали в заключении. Я успел только мельком заметить в соседней комнате красный жупан гайдамацкого командира. Выходит, он был в курсе моего побега и не собирался ему мешать. Ещё я подивился тому, как ловко князь Росен выбирается в окно – это при его-то более чем впечатляющих габаритах. Я последовал за ним, правда без всякого изящества, да и шуму успел наделать много. Но деревенька вокруг мирно спала, и на шум никто реагировать не спешил. Караульных гайдамаки явно выставлять не собирались.

В молчании мы прошли, наверное, почти версту, пока не отдалились от деревни на достаточное расстояние. На небольшой полянке, куда не очень-то и попадёшь, если не знаешь, что она тут есть, князя ждал автомобиль с мощными рессорами, явно предназначенный для поездок по пересечённой местности. Он сам уселся за руль и занял почти всё переднее сидение. Мне же пришлось располагаться сзади.

– Оружия тут никакого нет? – рискнул я спросить, когда мы тронулись в путь. – А то не ровен час гайдамаки обнаружат пропажу и кинутся нас искать. Отстреливаться придётся.

– Не придётся, – бросил через плечо князь. – И не думай, что я тебя спасаю, косорылый. Скоро ты пожалеешь, что не остался в том подполе.

От этих слов у меня внутри всё похолодело. Почему-то сразу вспомнился шпион в столице Нейстрии, и его реакция на мои слова о возвращении царя.

– Прыгать не думай, – бросил тем же ровным тоном Росен. – Я тебя легко догоню и ноги переломаю. Ты нам нужен живой, но и со сломанными ногами сгодишься.

– И для чего я вам нужен оказался? – с вызовом с голосе спросил я. – И кому это, собственно, вам?

– Скоро ты всё сам узнаешь.

Я не видел в этот момент лица князя, но почувствовал, что он улыбается – и улыбается нехорошо.

Остановился автомобиль в небольшой слободке, из тех, что окружали город. Ехать нам пришлось долго, и в слободку саму мы въезжали уже с первыми лучами солнца. Поэтому я смог разглядеть её как следует. Она сильно пострадала во время недавнего сражения. Большая часть домов её представляли собой сгоревшие дотла остовы. Другие пожар тоже не минул – все носили отметины пламени на некогда белёных стенах.

Автомобиль князь оставил у самого большого из уцелевших зданий. Перед входом нас ждали знакомые мне лица – это были командиры добровольческих полков и с ними Щекарь собственной персоной. Как же мне захотелось в тот момент рвануть к нему и вцепиться в горло – придушить эту залихватски ухмыляющуюся тварь, зубами ей кадык вырвать. Никого на всём белом свете я не ненавидел с такой силой, как атамана Щекаря.

– Вот и наш косорылый друг, – усмехнулся Щекарь, и в душе моей ярость всколыхнулась с новой силой. – То-то мне показалось, я тебя признал, видно ещё в Бадкубе мне твоё рыло косое попалось среди остальных.

– Ты тогда как раз за косорылых воевал, – ответил я, сам не знаю каким чудом сумев сдержать накативший приступ ярости, – против фельдмаршала Онгемунда, а генерал Невер руководил обороной в штабе народников.

– Ха, – прищёлкнул пальцами Хрипунов, – а этот косорылый не так прост, как кажется.

– Да и вы, атаман, выходит тоже, – заметил Второв.

– Я дрался со степняками, а когда к городу подошли войска Онгемунда, перешёл на его сторону, как и было условлено, – ответил Щекарь, и было видно, что держать ответ перед командирами полков ему весьма неприятно.

– Мы тут не для того собрались, – заявил князь Росен, – чтобы обсуждать атамана Щекаря. Нам надо решать, что делать с косорылым шпионом.

– А с чего вы взяли, что я шпион? – решил я перейти в наступление, пока в рядах противника нет единства.

– Доказательства против тебя железные, – усмехнулся Хрипунов. – Ты ведь ходил к эмигранту за несколько часов до отправки на фронт – в столице Нейстрии, я имею ввиду. Так вот он первым делом к нам в штаб побежал – выяснять, правда ли государь снова заявил права на престол, и докладывать о тебе.

– О том, что ты на котсуолдскую разведку работаешь, – уточнил Второв. – И о клевете и наветах можешь нам не болтать, мы тогда не знали даже, кто ты таков. Спасибо князю Росену, он тебя вычислил.

Гигант, возвышающийся надо мной, не изменил ни позы, ни выражения лица. Как будто его тут не было вовсе.

– И как вы решили поступить со мной, господа офицеры? – поинтересовался я, стараясь придать своему голосу как можно больше презрения к этому решению. Вряд ли получилось хорошо.

– Сначала хотели пристрелить тебя, как собаку, – усмехнулся Хрипунов, – но я подал идею получше. Мы сыграем с тобой в кукушку – нам давно не хватало этой забавы. Чёрный барон запретил её ещё в Гражданскую, но на тебя его запрет не распространяется.

Кукушка – жестокая игра на нервах, почище будет, наверное, только заокеанская рулетка. В кукушку играли в дальних гарнизонах – от смертельной скуки. Хорошенько припив, забирались в большое здание, как правило, вечером или уже глубокой ночью. Одного выбирали на роль кукушки – он должен был носиться по зданию и кричать ку-ку, обязательно вне укрытия, ведь так много интересней. Остальные же, понятное дело, в этот момент палят в него из револьверов. Доходило до серьёзных ранений, а, говорят, бывали и смертельные случаи. Как раз такой мне и собирались устроить господа командиры добровольческих полков.

Здание под кукушку выбрали самое большое из уцелевших – и самое тёмное. Все ставни в бывшем коровнике кто-то закрыл заранее и теперь внутри царила непроглядная темень. Меня втолкнули внутрь и захлопнули дверь, окончательно отрезав от первых лучей восходящего солнца.

– Пять минут форы, косорылый, – крикнул мне Хрипунов, – а потом начинаешь куковать! Не управимся до света – отдадим Щекарю. Он обещал тебя на ремни порезать.

Я спокойно прошёл несколько шагов – прятаться не стал. Что мне могли сделать револьверные пули? Я очень хорошо помнил схватку с чоновцами, во время которой в меня стреляли, меня резали, кололи штыками и вбивали в кровавую грязь прикладами. Но я остался жив, если это слово применимо к моему нынешнему состоянию, а значит, и в этот раз вряд ли отправлюсь на тот свет.

– Время вышло, косорылый, – снова раздался в темноте голос Хрипунова, – кукуй!

– Ку-ку! – послушно крикнул я. И тут же рявкнули в ответ четыре револьвера – не попал никто. Зато я по вспышкам определил примерно, где находятся стрелявшие.

– Ку-ку!

Снова звучат выстрелы. Двое сменили позиции, а вот ещё двое садят с тех же мест, не заморачиваясь такими вещами. Я выбрал себе жертву и быстрым шагом направился к ней.

– Ку-ку!

В этот раз шальная пуля царапнула мне руку. Но я не обратил на неё внимания. Крови почти не было. Теперь уже трое стрелявших сменили позиции, однако тот, кого я наметил себе, сделать этого не соизволил. Что ж, мне только на руку! Я со всех ног бросился на выбранного мной врага, и когда до него оставались считанные шаги, в четвёртый раз громко крикнул:

– Ку-ку!

Силуэт передо мной оказался полковником Хрипуновым. Он держал револьвер в классической стрелковой позиции, высоко подняв правую руку, а левую картинно заложив за спину. Перед кем только рисовался непонятно. На моё «ку-ку», прозвучавшее буквально в шаге от него, он отреагировал быстро, но бестолково. Дважды спустил курок, и оба раза промазал самым позорным образом. Я поднырнул под его руку, перехватил её в запястье и вывернул за спину отработанным за годы службы в страже движением. Хрипунов охнул от боли, но, наверное, больше от неожиданности. Я вырвал из его ослабевших пальцев рукоять револьвера, прижал его ствол к затылку.

– Ку-ку! – снова громко крикнул я – и нажал на спусковой крючок.

Выстрел буквально разворотил Хрипунову голову. Я отпустил обмякшее тело. Присел над ним, быстро шаря по карманам в поисках патронов. В барабане револьвера вряд ли остался хоть один. Нашёл пачку – и она тут же перекочевала в мой карман. Молча отбежал в сторону, нырнул в очень кстати попавшееся стойло и принялся быстро перезаряжать револьвер.

Враги мои, услышавшие тишину после очередного залпа подождали, не раздастся ли ещё одно «ку-ку», но кричать не спешил. И тогда они покинули свои позиции и направились к тому месту, откуда в последний раз слышали «ку-ку». Я видел их смутные тени – глаза уже привыкли к темноте. Трое столпились вокруг лежащего на полу коровника тела.

– Кто-то тут лежит, – раздался голос Второва. – Похоже, ухлопали мы косорылого.

– А где Хрипунов? – резонно спросил Боровин.

– Давайте проверим, – предложил Второв. – У меня фонарик его – осветим тело, и убедимся, что это косорылый. Не мог же он прикончить Хрипунова. В конце концов, у того револьвер.

Второв вынул из кармана фонарик – щёлкнула кнопка.

– Нет! – крикнул ему Щекарь, он, видимо, принял слова полковника за шутку, а не как руководство к действию.

Но было поздно.

Мелькнул луч света – и все трое оказались у меня как на ладони.

– Да это же... – начал было Второв, но тут я вскинул револьвер, и громко крикнул: «Ку-ку!»; и сразу же открыл огонь.

Выстрел, сразу за ним второй, третий, четвёртый. Я всаживал пули в ненавистных мне добровольцев. Первые две достались Боровину – он стоял удобнее всего. Обе врезались ему в грудь – на чёрной форме крови видно не было. Бельковец покачнулся и начал заваливаться вперёд. Он прикрыл собой Щекаря, а потому следующие две пули ударили во Второва. Одна в живот, заставляя переломиться пополам, как будто кто-то под дых въехал, а вторая прямо в лицо, превратив его в кровавое месиво.

Спасся лишь Щекарь. Он пинком отправил фонарик в дальний угол коровника, а сам рванул в противоположную сторону. Я бросился следом. Выстрелил ещё раз навскидку, но, конечно, не попал. Щекарь в ответ стрелять не стал. В темноте я едва не врезался в стойло, лишь чудом избежав столкновения. Проскочил внутрь и принялся перезаряжать револьвер. Я успел зарядить только два патрона, когда услышал торопливые шаги. Щекарь бегом мчался к двери коровника. У него явно отпало желание играть в кукушку дальше.

– Ку-ку! – уже открыто издеваясь, крикнул ему я. – Куда ж ты бежишь, атаман?! Косорылого испугался?!

Шаги остановились. Я скорее почувствовал, чем увидел, что Щекарь обернулся ко мне. Он вскинул револьвер, но мне было плевать на его пули. Даже если попадут – не страшно, переживу. Атаман расстрелял в меня весь барабан – тоже успел перезарядить револьвер. И бил он куда метче покойного Хрипунова – все пули достались мне. Но остановить не смогли. Я в ответ стрелять не стал. Налетел на Щекаря, врезался всем телом, впечатывая в ближайшую стенку коровника.

– На ремни меня резать собрался, сволочь, – прохрипел я ему прямо в лицо, а после всадил одну за другой все оставшиеся в барабане пули ему в живот.

Я с удовольствием наблюдал, как бледнеет его лицо, как его перекашивает от боли, как расширяются зрачки, а из горла рвётся хриплый крик. Я отпустил его, и атаман безвольной грудой осел на пол, свернулся в позе зародыша, прижав обе руки к простреленному животу. Теперь он будет умирать долго, а главное мучительно. Именно такой смерти я желал Щекарю, и был полностью удовлетворён тем, что видел.

А после шагнул к двери и уверенным движением распахнул её настежь, вдыхая холодный воздух раннего утра. Он был таким свежим после затхлости коровника и порохового дыма.

Я замер на пороге коровника, который должен был стать моей могилой, и пропустил сокрушительный удар. Я совсем забыл о князе Росене, который привёз меня сюда. А вот он обо мне не забыл. И отпускать живым явно не собирался.

От удара я полетел обратно в коровник, проехавшись спиной по грязному полу. Князь вошёл следом, и массивная фигура его закрыла свет, идущий от дверного проёма, полностью.

Едва я поднялся на ноги, как на меня обрушился новый удар. Лишь чудом я остался стоять, но вот после второго – чудовищно сильного удара в живот – буквально повис на князевом пудовом кулаке. Я отчётливо почувствовал, как внутри меня что-то лопнуло, но не хотел знать, что это было. Третий удар отправил бы меня в глубокий нокаут, а то и вовсе прикончил бы – не будь я уже почти полгода как мёртв. Кулак разворотил мою скулу – я ощутил во рту вкус крови. Надсадно кашлянув, выплюнул сразу несколько зубов на грязный пол коровника. Князь приложил меня снова – теперь уже сапогом, не особенно целясь. Затрещали рёбра, внутри противно захлюпало, будто там было болото, а не мои внутренности. Правда, при таком раскладе они очень скоро могли стать наружностями.

Удар ногой оказался столь силён, что отбросил меня на несколько саженей. Я покатился по полу, отплёвываясь кровью и зубами. Остановил меня труп Щекаря, что-то твёрдое ткнулось мне в бок. Я машинально схватил это, чтобы проверить, что же это такое. Оказалось, рукоять талышского кинжала, которую покойный атаман всюду таскал с собой. А ещё через мгновение я понял, что Щекарь ещё жив. От ран в живот так быстро не умирают. Тело атамана ещё содрогалось в предсмертных конвульсиях, а изо рта вырывался едва слышный хрип. Как и все раненные в живот, он просил пить.

Я вовремя успел сомкнуть пальцы на рукояти кинжала. Следом надо мной склонился князь Росен. Он ухватил меня правой рукой за горло и поднял – да так, что ноги мои оторвались от земли и носки ботинок болтались теперь в паре вершков от пола. Стальные пальцы сомкнулись на моём горле клещами. Я почувствовал, как под ними сминается гортань, и трещат все мелкие косточки, какие только есть в горле.

– Живучий ты, как собака, – прошипел мне в лицо князь, – но сейчас сдохнешь. Придушу, как собаку.

Быть может, он и ещё что-нибудь хотел сказать, но я ударил его щекаревским кинжалом. Длинный клинок его вошёл прямо под массивный подбородок князя, и остановился, упершись в прочный череп. Глаза Росена тут же остекленели. Стальные пальцы разжались, выпуская моё горло, и я повалился на пол, не понимая, на каком же свете всё-таки нахожусь.

Безумный кашель рвал горло, казалось, я сейчас лёгкие выплюну. Все внутренности хлюпали взбесившимся болотом и одновременно скручивались в тугой узел боли. Наконец, я отключился, провалившись в спасительное забытье.

[1] Корона на погоне – знак генеральского чина в Котсуолде.

Глава 1.

Кто и когда точно назвал всю затею Гетмана с отделением от Народного государства опереткой, узнать точно уже не представляется возможным. Однако, скорее всего, это произошло потому, что Гетман объявил о независимости Прияворья в главном театре города, что стал столицей новоявленной Державы. Держалась его Держава почти исключительно на штыках армии фельдмаршала Брунике. Старый вояка оказался достаточно дальновиден, чтобы привлечь на свою сторону бывшего генерала царской армии и крупного помещика, эмигрировавшего после Революции в Блицкриг. Его вернули обратно в Прияворье, даже отдали в собственность те земли, которыми он владел до того, как к власти пришли народники. Также поступили с теми помещиками, кто согласился поддержать его. Ну, или с их наследниками, если самих землевладельцев уже не было в живых. Это был весьма верный ход, потому что наследники эти, как правило, были офицерами, жившими в эмиграции в разных странах и с радостью отправлялись в Прияворье, пополняя ряды державной армии. Теперь они снова заделались барами, а что на земле их стояли блицкриговские солдаты, самих новоявленных помещиков волновало не сильно.

А вот кто волновал всех в Державе – и Гетмана с его эмигрантской аристократией, и фельдмаршала Брунике – так это атаман Сивер и его гайдамаки. Вот кто был реальной угрозой власти Гетмана и блицкриговцев в Прияворье. О том, что собирается с силами командарм Бессараб, а ему на помощь движется из-под Бадкубе конная армия Будиволны, знали в столице Державы лишь единицы. И к их словам прислушивался разве что Брунике, а он предпочитал держать эту информацию при себе. Он ещё не знал, как поступить ему в сложившейся ситуации. Ночами в блицкриговском штабе, который занимал купеческий особняк в центре столицы Державы, горел свет. Из-за этого родилась городская легенда о никогда не смыкающем глаз блицкриговском фельдмаршале. Но долгие часы размышлений и проведённые без сна ночи не помогали штабу Брунике решить задачу. Едва ли не круглосуточные бдения над картой говорили лишь об одном – положение патовое. Надо ждать развития ситуации. Кто в этой игре сделает ход первым, раскроет противнику свои карты, тот, вполне возможно, и останется в итоге проигравшим.

Духовладу всё было непривычно в армии Будиволны. Он давно уже отвык от солдатского житья. Ведь даже в Гражданскую воевал всё больше в летучих отрядах недавно созданного ЧОНа. Теперь же снова приходилось вспоминать опыт самой первой в его жизни войны. Правда, тогда ему приходилось ещё туже, воевал-то он в самой что ни на есть траншейной пехоте – со всеми прелестями её быта. Вшами, крысами и многосуточными артобстрелами, во время которых солдаты частенько лишались рассудка.

В то время, когда Духовлад лежал в госпитале, посетителей у него, само собой, не было. Кто бы пришёл навестить чоновца из далёкого Усть-Илима? Да в армии товарища Будиволны, наверное, почти никто не знает о таком городе, и никогда не слыхал о реке Катанге. Однако один человек всё же пришёл к нему. Духовлад сразу узнал его – уж он-то точно был в курсе, где находится Катанга.

– Далеко ты забрался, товарищ Духовлад, – сказал ему комдив Кудряй. – Не ожидал увидеть тебя так далеко от Катанги.

Кудряй был в новом мундире с нашивками комдива. На левом рукаве его красовалась незнакомая Духовладу эмблема – скрещенные коса и молот, как на гербе Народного государства, но без башенной короны.

– Меня подбросил сюда Хардагар, – ответил бывший чоновец. – Правда, корабль его в небе не удержался.

– Даже усиленные тела имеют свой запас прочности, – прищёлкнул языком Кудряй, – не думал, что ты сможешь пережить падение небесного крейсера собирателей.

В ответ Духовлад только плечами пожал. Он уже не первый день валялся в госпитале, и врачи удивлялись тому, как быстро идёт на поправку их пациент.

– Многие считали, что я – не жилец, когда я только попал сюда, но видимо я слишком упрям, чтобы отправиться на тот свет. Откуда ты узнал обо мне?

– Да о тебе в госпитале только ленивый не болтает. Вот я и пришёл своими глазами поглядеть на того, кто пережил расстрел Бадкубинских уполномоченных. Что планируешь делать теперь?

– У меня есть дело, и я должен довести его до конца.

– Все дела можешь смело пускать побоку – сейчас у нас одно общее дело. И оно начнётся в Державе, что организовал с помощью Блицкрига Гетман в Прияворье.

Духовлад понял, что продолжать его собеседник не намерен. Понятное дело, говорить в госпитале, где полно чужих ушей, о многих вещах слишком опасно.

– Ты предлагаешь мне записаться в армию Будиволны?

– Да, – энергично кивнул Кудряй. – Ко мне в Молодую гвардию ты уже по возрасту не проходишь, а вот у Будиволны – будешь на своём месте. Ты ведь в ЧОНе служил? Значит, верхом драться умеешь, а большего от бойца и не требуется. – Он подмигнул Духовладу. – При первой же возможности, встретимся, и я всё тебе подробно расскажу.

– Ну, – положил он руку на плечо Духовладу, – поправляйся, товарищ. Скоро вместе отправимся бить гетманскую сволочь и освобождать Прияворье.

Так вот случилось, что Духовлад стал одним из бойцов конной армии командарма Будиволны. Он едва успел записаться в её ряды – она покинула Бадкубе на следующий день после того, как его выписали, наконец, из госпиталя. Врачи не переставали удивляться быстрому выздоровлению пациента, которого в первые дни, когда он только попал на койку, сразу списали со счетов. Однако организм его оказался сильнее, чем считали они, и сумел перебороть многочисленные ранения, вроде бы несовместимые с жизнью.

Бойцов в армии Будиволны вроде бы хватало – при освобождении Бадкубе потери были можно сказать незначительными. Однако впереди была куда более сложная и кровопролитная компания против Державы и гайдамаков Сивера. А потому всех желающих вступить в ряды конноармейцев, брали не задумываясь. Обмундирования, оружия и лошадей пока хватало всем.

Как и все Духовлад вместо окончательно пришедшей в негодность одежды получил комплект формы народармейца – гимнастёрку, две пары галифе, пару сапог, скатанную шинель и, конечно же, богатырку с вышитой на ней башенной короной. Дали ему и шашку, и револьвер с двумя десятками патронов. И коня тоже он получил. Не самого лучшего, но и не ледащую клячу, что Духовлада особенно сильно обрадовало.

Так он стал полноправным бойцов конной армии товарища Будиволны, и в её рядах отправился в Прияворье. Как говорили, на помощь Бессарабу. Но, конечно же, никакая помощь командарму народников его не волновала. Каждый день он размышлял о словах, сказанных комдивом Кудряем в госпитале. Ему надо было поговорить с ним, но шанс пока не выдавался. Молодая гвардия, которой командовал Кудряй, держалась несколько отчуждённо – бойцы её почти не разговаривали с остальными конноармейцами, ставили лагерь обособленно и никого особенно к себе не пускали. За это их конечно же невзлюбили остальные, и по лагерю ходили скороспелые анекдоты, героями которых, конечно же, были молодогвардейцы. Анекдоты, надо сказать, все как один были весьма обидные.

Духовлад отлично понимал эту отчуждённость молодогвардейцев. Знал, что им надо хранить свои секреты. Однако теперь это играло против него, и крайне раздражало бывшего чоновца. Но уж чего-чего, а терпения Духовладу было не занимать, и он набрался его и ждал, когда же подвернётся удобный случай. Но того всё не представлялось и не представлялось.

А меж тем время шло. Армия двигалась к Прияворью. Через день-два должны были повстречать первые дозоры Бессараба. Настроение в армии поднялось. Люди жаждали хорошей драки с врагом, вторгшимся в Народное государство, и предателями, что пожелали обернуть время вспять. Каждый вечер в лагерях уполномоченные проводили митинги, разжигая ненависть к врагу. На них зачитывались сводки о том, что происходит на захваченных врагом землях. Уполномоченные разъясняли, кто такой Гетман и чем он отличается от атамана Сивера. Хотя разница эта народармейцев волновала не сильно.

– Да что там говорить! – кричали из толпы. – Гады они оба! Кокнуть обоих – и дело с концом!

И остальные смеялись, поддерживая лихого крикуна. А уполномоченные только одобрительно усмехались. Зачем же ограничивать такой верный порыв. Однако когда утихал хохот, они строго разъясняли, что врага своего надо знать.

– Да кого там знать?! – смеялись в ответ. – Своих в Прияворье нет! Бить всякого надо!

Вот тогда уполномоченные напоминали о том, что есть в Прияворье и свои. Угнетённые заново посаженными на землю помещиками и блицкриговскими солдатами крестьяне.

– Мы идём заново освобождать наших мужиков из-под вражьего гнёта! – воскликнул молодой и горячий уполномоченный на митинге, где присутствовал Духовлад. – Мы уже допустили, чтобы его снова закрепостили бывшие помещики, теперь идём исправлять ошибку, товарищи!

И этими словами удалось не просто разжечь гнев в сердцах слушавших его народармейцев, но и поселить в их головах вину за то, чего они вроде бы и не делали. Но теперь те, кто слушал его, шли не просто бить врага, но и отдавать долги жителям Прияворье, что оказались под пятой врага.

Командарм Бессараб был человеком выдающимся во всех отношениях. Он возвышался над приземистым, но крепким Будиволной, будто гора над утёсом. Голос у него был зычный – таким только команды на поле боя отдавать, лучше не придумаешь. И уполномоченный его армии терялся на фоне командира. Да и стоящие напротив Будиволна с Вершило и Кудряем, надо сказать, тоже.

– Крепко мне досталось, скажу я вам, товарищи, – вещал Бессараб. – Я думал, после Соловца и угона крейсера блицкриговец трижды подумает, прежде чем на нас снова полезть. Ан нет! Ишь чего удумал Брунике. Не сумел взять силой, так сподличать решил. Вынул из нафталина этого Гетмана, да ещё дворню ему нашёл. Организовали тут, понимаешь, Державу. – Командарм стукнул кулаком по столу. – И ладно бы – справился я бы с ними. За Гетманом ничего, кроме блицкриговских штыков не было, а уж с ними я знаю, как сладить. Но тут же ещё и эта сволочь Сивер со своими гайдамаками объявился, пёс бы его сожрал! Дерутся все со всеми – не разберёшь, где свой, где враг. В деревнях и на хуторах гайдамаков, как родных встречают, а по нам так и норовят из окна стрельнуть. Да мы ж сюда пришли их освобождать от Блицкрига!

Несмотря на внешнее спокойствие, командарм внутри явно кипел от гнева, и сдерживать его Бессарабу стоило известных усилий.

– Насколько велики потери в вашей армии? – поинтересовался у него Вершило тоном конторщика, интересующегося убытками. Он вообще к бойцам относился, как к расходному материалу, что особенно бесило Будиволну.

– Треть людей потерял, – ответил Бессараб. – Коней много у меня свели, особенно ломовых. Часто мы в засады гайдамаков попадали в деревнях и на хуторах. Да и разъезды мои, если те невелики, бывает, вырезают. Сильно нам достаётся, очень сильно. И ведь сплошная партизанщина – ни одной нормальной схватки не было даже с тех пор, как от Соловца отошли. Линии фронта и той нет, не поймёшь, где свой, а где враг. Утром в деревню входит взвод – и его встречают чуть ли не хлебом-солью, а ночью всех бойцов и командиров находят мёртвыми. Да что там мёртвым – растерзанными! А в деревне уже ни души живой нет.

– Ну, значит, придётся мне вспомнить опыт войны с Великой степью, – мрачно заявил Будиволна, и в глазах его загорелся знакомый многим его товарищам огонёк. Тот самый, что не предвещал врагу ничего хорошего. – Там народ усмирил – и здесь справлюсь.

– Не забывай, товарищ Будиволна, для чего мы с тобой сюда пришли, – попытался урезонить его Вершило. Однако сделать это оказалось совсем непросто. Командарм уже закусил удила.

– Ты только про угнетённых крестьян мне тут не вещай, – хлопнул он по многострадальному столу широкой ладонью. – Не надо! Накушался я этого вот так уже. – Он выразительно провёл пальцем по горлу. – Ты товарища Бессараба слыхал? Пора взяться за местных, как следует. Думаешь, я Гражданскую забыл? Забыл, что в Прияворье тогда творилось? Всех этих атаманов и батек самопальных? Мужиков, которые вчера за народную власть, а сегодня снова перед господами спины ломают?

Тут Вершиле было нечего ответить. Сам он слишком хорошо помнил Гражданскую войну здесь, в Прияворье. Ни в чём Будиволна не кривил душой. Тогда Вершило, поняв, что поддержки от уполномоченного армии Бессараба ждать не приходится, обратился к Кудряю. Молодогвардеец по своему обыкновению сидел молча, предпочитая слушать, а не говорить самому.

– А что думает по этому поводу комдив Кудряй? – повернулся у нему Вершило.

– И то верно, – поддержал его Будиволна, – сидишь тут, как не родной, будто тебе и дела нет до того, что говорят.

В избе, где собрался на заседание штаб объединённой армии, на несколько секунд повисла тишина. Кудряй явно не спешил тут же начинать говорить.

– Тут народ пуганный всеми властями, – наконец, произнёс он. – Привык к кнуту, не к прянику. Сивер с его гайдамаками только на этом страхе и держится. Его же вроде бы и нет. Но это пока в деревнях стоят наши отряды. Но стоит нам уйти, как тут же из лесу лезут гайдамаки и мордуют мужиков за то, что они нам помогали. Отсюда и злость на нас.

– Тьфу ты, ну ты! – вспылил Будиволна. – Мордуют, значит, гайдамаки, а злость – на нас. Не понимаю я тебя, товарищ Кудряй.

– Всё верно говорит молодогвардеец, – поддержал Кудряя Бессараб. – Из-за нас ведь мужиков мордуют – вот и злость на нас. Так уж у них головы устроены.

– Нам надо перенаправить народный гнев в нужное русло, – выдал уполномоченный армии Бессараба. После его слов в избе снова повисла тишина.

– Ну что ты за человек такой на мою голову, – рассмеялся Бессараб. – Народный гнев, понимаешь, да ещё и в нужное русло. Зачем такими словами бросаешься, а? Умный ты человек, но слишком уж заумно говоришь. Вот какой от тебя прок, если тебя бойцы на митинге через слово понимают, да и то только те, кто из грамотных.

Уполномоченный сердито поправил очки, но возражать не стал.

– Однако, в общем ваш уполномоченный прав, – заметил Вершило. – Надо поднимать уровень пропаганды в ваших частях. Моральный дух сейчас в вашей армии низок, я понимаю, но наша задача вернуть его на должный уровень.

– А уровень этот вернёт только добрая драка, – рубанул воздух ладонью, будто шашкой Будиволна. – И вот какое есть у меня предложение к вам, товарищи. Не будем гоняться за Сивером и его гайдамаками по здешним лесам – нечего нам силы распылять. Ускоренным маршем надо наступать на столицу этой гетманской Державы. Выбьем оттуда всю нечисть, что притащил с собой Брунике, и ему самому по рогам надаём. Вот тогда-то мужики здешние и поймут, кто в Прияворье власть и за кем тут сила.

– Это выбьет у Сивера почву из-под ног, – закивал ободренный словами Будиволны уполномоченный. – Без поддержки народных масс он ничего собой не представляет.

– Ну вот сколько не бьюсь я над ним, – развёл руками Бессараб, будто извиняясь за своего уполномоченного, – а даже говорить по-человечески его научить не могу. Всё время он у меня заумь несёт.

Уполномоченный тут же покраснел, как девица и потупился. Очки съехали почти на самый кончик носа, но поправлять их расстроенный политический руководитель не спешил.

Командир 1-го конно-партизанского гайдамацкого полка Козырь проснулся на рассвете. Он всегда просыпался с первыми лучами солнца – стоило тем только залезть в окошко хаты, где преклонял голову полковник или же найти самую маленькую дырочку в пологе палатки, и коснуться его, Козыревых, глаз, как он тут же пробуждался ото сна. Как бы крепко не пил вчера и во сколько бы ни повалился спать.

Так было и в это утро. Первые робкие лучики солнца заглянули в убогую избушку, где на пропахшем сыростью топчане спал полковник Козырь, и он тут же открыл глаза. Первой мыслью его было – не надо было вчера мешать хорошую казёнку с местным первачом. Но всё же вчера душа просила ещё, а казёнки было до обидного мало. А потому сегодня на утро под черепом полковника Козыря творилось пёс знает что, и чтобы прийти в себя, ему срочно требовалось хорошенько глотнуть крепкого. Для такого случая у него всегда был имелся заветный шкалик с чистой казёнкой, который он вечерами приказывал своему денщику прятать куда подальше, и чтобы сам Козырь обязательно не знал куда именно. Утром же денщик его всякий раз выставлял рядом с постелью Козыря. И ведь всякий раз шельме-денщику удавалось доставать настоящую казёнку, а не местный суррогат или обычный самогон. Ведь только она могла по-настоящему вернуть к жизни полковника Козыря после попоек, которыми неизменно заканчивались все заседание штаба его конно-партизанского полка. Что для армии Сивера было скорее нормой, нежели исключением из правил.