Текст книги "В чужом небе (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Лысый снова подхватил меня обеими руками. Поставил на ноги. Теперь он придерживал меня, не давая упасть, что стоило ему известных усилий. По крайней мере, руки у него были заняты. Я успел как следует разглядеть их обе. И если в правой ничего примечательного не было, разве что ногти великоваты, то левая – совсем другое дело. Кисть её выглядела просто ужасно, будто лысый только что покопался ею в чьих-то внутренностях. Ногти ещё длиннее, чем на правой, и больше напоминали когти какого-то хищного животного. Сейчас они больно впивались мне в плечо. По коже моей стекали струйки крови.

Лысый обернулся за спину и хриплым карканьем, которое и отдалённо не напоминало человеческую речь, подозвал кого-то. Сейчас лысый загораживал мне весь обзор, я видел только его голову в шишковатых наростах.

– Думаешь, это он? – раздался голос из-за спины лысого.

Лысый прокаркал нечто условно утвердительное.

– Покажи.

Лысый сдвинулся в сторону. Теперь я увидел лицо нестарого ещё человека, отмеченное длинным шрамом, уродующим лоб и правую щёку. Из-под кожаной фуражки командира отряда ЧОН выбивался длинный чуб светлых, но уже украшенных сединой волос.

– По запаху ты его нашёл, что ли, – буркнул себе под нос чоновец. Он понимал, что добиться ответа от лысого он всё равно не сможет. – Раскопал среди всего барахла, которое на него накидали?

Лысый медленно кивнул и каркнул ещё что-то.

– Да брось ты его, – махнул на меня рукой чоновец. – Не видишь что ли, мёртвый он. Пускай валяется, пока мы костёр разжигаем.

Почему-то именно фраза про костёр мне не понравилась сильнее всего. Именно она подтолкнула меня к действию. Каким-то образом я понял – жечь на этом костре будут меня. Ведь не зря же зачем-то охотились за телегой, в которой я провёл столько времени.

На поясе у лысого висел боевой нож. Он уже достаточно расслабился, считая меня трупом, чтобы я мог выхватить его. И я сделал это! Пальцы мои сомкнулись на рукоятке. Я выдернул нож и тем же движением полоснул наотмашь лысого. Понимал сразу, вряд ли сильно сумею ранить его, но всё же. Заточенное до бритвенной остроты лезвие распороло толстый плащ лысого – на меня брызнула кровь.

Лысый и не подумал отпускать меня. Наоборот, он крепче вцепился в мои плечи обеими руками. Я ощутил рвущую боль в правом плече, где теснее смыкались длинные ногти красной руки.

Я изо всех сил врезал врагу коленом в пах, но тот никак не отреагировал на этот удар. Он навалился на меня всем своим немалым весом, клоня меня к земле. Как будто хотел вдавить меня в ледяную грязь под ногами.

Нашу возню скоро должны будут заметить остальные – значит, с лысым мне надо разобраться как можно скорее.

Я оттолкнулся спиной от тележного борта. Сжал рукоятку ножа как можно крепче. И всадил его клинок в живот лысому. На всю длину. Это заставило его оторвать руки от меня. Он попытался перехватить своё же оружие, распоровшее ему кишки, но было поздно. Я вцепился в нож обеими руками и потянул его вверх, вскрывая ему живот. Он хотел схватить меня за запястья, но я снова опередил его. Отпустил нож, глубоко засевший в его животе, и изо всех сил врезал кулаком в лицо.

А вот это была ошибка. Я только ободрал костяшки о металлическую маску, закрывающую нос и рота врага. Лысый же в ответ ударил меня с такой силой, что на ногах я удержался только благодаря тележному борту. Я схватился за него руками, быстро подтянулся и пнул врага обеими ногами. Конечно, на нормальный удар это никак не тянуло, но я хотя бы оттолкнул его, не дав уже занесённой левой руке врезаться в меня. Пальцы её были скрючены на манер птичьих когтей, как будто мой враг собирался вырвать мне сердце. И почему-то мне казалось, именно так оно и было.

От моего пинка лысый покачнулся. Рука его прошла мимо. Скрюченные пальцы схватили воздух. На мгновение он потерял равновесие.

Я воспользовался этой возможностью. Рывком выдернул нож у него из живота. Быстрым движением полоснул по лицу. Сталь клинка проскрежетала по стали маски. В разные стороны брызнули искры. Но и плоть врага мне удалось достать. Теперь через всё лицо его шёл длинный кровоточащий разрез. Жаль, глаза не задел!

Лысый снова попытался достать меня левой рукой. Но я отмахнулся от него ножом, заставляя отступить. Он отдёрнул руку, будто обжёгся. А следом ринулся на меня с каркающим криком. В своём распахнувшемся плаще он больше всего напоминал громадного ворона.

Перехватив нож, я глубоко всадил его лысому под мышку. Но это и всё, что я успел сделать. Отступать он уже не собирался, несмотря ни на что. Мы оба повалились в телегу, прямо на кучу барахла, под которым прятали меня. Я изо всех сил молотил лысого левой рукой по голове. Правой же крепко сжимал нож, по самую рукоять всаженный под мышку врагу. Его кровь лилась на меня ручьём. К счастью его правая рука оказалась зажата между нашими телами. Лысый отчаянно пытался освободить её. И при этом тянулся к моему горлу левой.

В Хаджитархане я какое-то время учил местную борьбу. Не помню уж как она называется, но из всех уроков я усвоил её главный принцип. Кто борется только руками – всегда проиграет. Бороться надо всем телом.

Когда враг мой дёрнулся в очередной раз в попытке освободить правую руку, я улучил момент и, извернувшись всем телом, сбросил его с себя. Лысый полетел с повозки. Я как мог крепко сжал пальцы на рукоятке ножа, но та была скользкой от крови и я не смог удержать её. Да и клинок засел слишком глубоко в теле лысого.

Я спрыгнул с телеги, но лишь для того, чтобы увидеть своими глазами – ничего хорошего меня не ждало. Потому что вокруг стояли чоновцы с оружием наготове. Их командир со шрамом, идущим через лоб и правую щёку, криво усмехался, став похожим на разбойника с большой дороги. Его револьвер смотрел мне прямо в грудь.

Рядом с ним стояли другие чоновцы. Все с оружием наготове.

На земле валялись кучки хвороста и лапника, из них явно собирались сложить костёр. Но кроме них в грязи лежали ещё беспорядочно тела народармейцев в грязных шинелях. Почти все они сжимали в мёртвых руках винтовки.

Теперь я вовсе перестал понимать, что тут происходит. Чоновцы перебили народармейцев, которые охраняли повозку, где прятали меня. Что же такое твориться здесь, на Севере? И каким образом к этому причастны блицкриговские шпионы? А в том, что причастны я не сомневался ни на секунду. Слишком уж похож был плащ лысого, на те, что носили штурмовики Боргеульфа.

– Ты лучше не дёргайся, – сказал, отвлекая меня от посторонних мыслей и возвращая к реальности, чоновец с револьвером и шрамом через всё лицо. – Может быть, тебе не особенно больно будет гореть.

По одному моему взгляду, наверное, становилось ясно – я угадал свою незавидную судьбу. И чоновец решил не скрывать её от меня.

– Хоть пристрели меня перед тем, как в костёр кидать, – бросил я, чтобы хоть немного потянуть время.

– Могу, – пожал плечами чоновец, – да тебе это не сильно поможет.

И следом он без предупреждения нажал на курок. Трижды. Револьвер выплюнул мне в грудь три пули одну за другой. Даже дёрнуться не успел, как они впились в меня, разрывая плоть и ломая рёбра. Боль и холод были мне слишком хорошо знакомы. Я рухнул на колени, затем и вовсе упал на четвереньки, больше не ощущая кожей холод грязи.

Вот только темнота, а с нею и смерть не спешили приходить.

– Не помрёшь ты легко, – раздался, словно издалека голос чоновца. – Чтобы убить такого, каким ты стал, надо сжечь тело. Ничего остаться не должно кроме костей.

И тут во мне словно пружина распрямилась.

Прямо с земли я прыгнул на чоновца. Врезался в него всем телом. Вырвал из руки револьвер. И всадил пулю прямо в его лицо, на котором застыло недоумение. Шашку выхватить у него из ножен я никак не мог. Пришлось довольствоваться револьвером с почти опустевшим барабаном.

Остальные чоновцы, похоже, не слишком верили в моё бессмертие. Они заметно расслабились, когда я рухнул в грязь. И за это им дорого пришлось заплатить. Стрелять я научился очень хорошо. Слишком часто от этого зависела моя жизнь.

Я перекатился вперёд, встал на одно колено. Дважды выстрелил, выпуская последние пули из револьверного барабана в грудь ближайшего чоновца. Тот дважды дёрнулся и начал заваливаться вперёд. Вскочив на ноги, я отшвырнул бесполезный уже револьвер, схватил карабин, что он продолжал сжимать в пальцах. Выдернуть его было делом считанных секунд. Но за эти секунды опомнились остальные чоновцы. За моей спиной защёлкали затворы.

Я толкнул на них мёртвого товарища. Вскинул карабин – и всадил пулю почти наугад. Отработанным движением передёрнул затвор. Выстрелил снова. Прыгнул назад, к телеге. Она давала хоть какое-то прикрытие. Да только очень скоро из-за неё должен появиться лысый в плаще штурмовика. Я сомневался, что сумел прикончить его.

В тележный борт врезалась пуля. За неё ещё одна. Потом ещё и ещё. Чоновцы принялись палить по мне. Я выстрелил ещё раз, вообще не целясь, и нырнул под телегу. Она обеспечивала хоть какое-то прикрытие от вражеских пуль. Выскочил с другой стороны.

Где меня уже ждал лысый. Он выдернул нож из своего тела. Однако выпад в мою сторону сделал левой, окровавленной, рукой. Боевого ножа в правой для него, будто не существовало. Я едва успел подставить под неё карабин. Удар оказался столь силён, что дерево ложа расщепилось. Однако ствол, кажется, уцелел. Я врезал лысому стальным затылком приклада прямо в лицо. Это сработало куда лучше удара кулаком. Шишковатая голова лысого откинулась назад. Он отступил на шаг. Тряхнул ею, словно пёс, пытаясь прийти в сознание. Но я не дал ему сделать этого. Быстрым движением я приставил ему ствол карабина к лицу. Тот ткнулся прямо в лоб над левым глазом. Передёрнуть затвор было делом считанных долей секунды. Как и нажать на курок.

Голова лысого откинулась назад куда сильнее, чем от удара прикладом. Он отступил ещё на шаг. А после рухнул навзничь. И подняться не пытался.

В магазине карабина оставался один патрон. Я присел над телом лысого. Хотел снова завладеть его ножом. Хоть какое, а оружие. Но тут обнаружил в поясной кобуре пистолет. Вот только воспользоваться не успел.

Чоновцы навалились на меня с обеих сторон. Они обошли телегу, воспользовавшись тем, что я дрался с лысым. И теперь ринулись на меня. Стрелять никто не стал. Меня просто молотили кулаками и ногами. Прикладами карабинов. Один даже шашкой рубануть пытался. Но мешали остальные чоновцы. Среди них ему было не размахнуться, как следует.

Я успел выстрелить в одного. От остальных, как мог, отбивался карабином. Но силы были слишком неравны. Оружие у меня вырвали из рук. Отшвырнули в сторону. Я прижался спиной к тележному борту, чтобы не упасть. Понимал, если рухну под ноги, шанса встать у меня уже не будет. Меня буду пинать сапогами, пока не превратят в окровавленный ком с перебитыми рёбрами и проломленным черепом. Я закрывал руками голову. Меня всё время пытались сбить с ног, повалить в грязь. А какая-то сволочь раз за разом била в пах носком сапога.

– Да стойте же вы! – неожиданно закричал кто-то. – Что его бить да пинать. Никакого толку. Надо разойтись да стрелять в него. Пачку патронов высадим, а после в костёр!

Чоновцы быстро последовали этому разумному совету. Быть может, им просто надоело меня бить. Они отошли на пару шагов. Принялись скидывать с плеч карабины.

– Становись для расстрела врага народа! – крикнул тот же голос. Принадлежал он одному из бойцов отряда, в общем-то, ничем от остальных не отличавшемуся.

Чоновцы встали в шеренгу. Вскинули карабины к плечу без команды. Тот, кто начал командовать ими, вынул из ножен шашку. Вскинул её над головой.

– По врагу народа – огонь!

Шашка уже пошла вниз. Чоновцы быстро передёргивали затворы, чтобы дать по мне залп. Но тут совершенно неожиданно вскочил на ноги лысый. Несмотря на дыру во лбу и раздробленный затылок, он, как выяснилось, умирать и не думал. Более того, он жаждал убивать. И в кровавом исступлении перестал различать врагов и друзей.

Он ринулся на чоновцев. Часть их успела обернуться к нему навстречу, но ближних он прикончил в считанные мгновения. Они попросту не ожидали этого нападения. Красная рука лысого пробила грудь одного чоновца. Почти тут же нож, зажатый в правой, полоснул по горлу второго. Двигался лысый стремительно – мне оставалось только поражаться, как я мог драться с ним. Да ещё и победить в схватке.

Оставшиеся чоновцы успели-таки всадить в него залп, правда, совсем нестройный. Пули заставили лысого покачнуться. А второй залп свалил него наземь. Чоновцы на этом не остановились. Был ещё один залп. За ним ещё один. И ещё.

– На врага народа пули оставьте! – крикнул тот, кто принял командование на себя. Он так и стоял с шашкой в руках. Кинуть её в ножны и снять с плеча карабин он просто не успел. Всё произошло слишком быстро.

Его-то я и выбрал своей целью. Я почему-то совсем не чувствовал боли от побоев. Я был готов к бою в любую секунду. И бросился на чоновца с шашкой. Я врезался в него всем весом. Мы покатились по грязи, борясь за шашку. Мне жизненно важно было завладеть оружием врага. Оно дало бы мне очень хорошее преимущество в бою с остальными. Но и чоновец расставаться с ним не желал ни в какую.

Мы катались по земле. Я пытался вырвать шашку из руки чоновца. Он только крепче сжимал пальцы на её рукоятке и бил меня левой по рёбрам. После каждого удара внутри словно бомба взрывалась. Но я старался просто не обращать на это внимания.

Нас растащили остальные чоновцы. Меня ухватили сразу три пары рук. Оторвали от командира. Отшвырнули обратно к телеге. Снова бить не стали. Врезали только так пару раз – для острастки.

Командир поднялся на ноги. Как мог стряхнул грязь с кожанки и штанов. Снова открыл рот, чтобы начать командовать. В этот момент все взгляды были обращены к нему. Этим просто грех не воспользоваться. Ведь у одного из тех, кто оттаскивал меня от новоявленного командира, из-под куртки выглядывала рукоять револьвера. Стоило ему повернуть голову, как я тут же выдернул её.

Первый выстрел достался бывшему хозяину револьвера. Следующие два тем чоновцам, что оттаскивали меня от командира.

Теперь против меня остались лишь трое. Командир с шашкой и пара чоновцев с закинутыми за спину карабинами. Не сговариваясь, они разом кинулись на меня, чтобы свалить на землю, отобрать оружие и прикончить-таки. Но я раньше трижды нажал на курок. И все трое упали в грязь один за другим. Последним – командир. Он всё ещё сжимал шашку, за которую мы боролись считанные минуты назад.

Я остался стоять среди трупов. Покосился на лысого. Но тот вроде не пытался встать снова. По всей видимости, во второй раз его угробили окончательно.

Я забрался с ногами в повозку. Порылся в ней. Оказалось под тряпьём, которым меня прикрыли, лежала моя одежда и даже документы и оружие. Правда, куртку и рубаху украшала пара дыр с подпаленными краями и пятна засохшей крови. Но лучше уж в своё одеваться, чем снимать одежду с чужих трупов.

Я сел на козлы повозки, хлопнул запряжённых в неё коней вожжами по крупу. Они были спокойными животинами, но запах крови и пороха, повисший в воздухе сильно нервировал их. Они были только рады продолжить, наконец, прерванное путешествие.

Вот теперь у меня появилось время, чтобы собраться с мыслями.

[1] Замок (жарг.) – заместитель командира.

[2] Ноп, нопник (жарг.) – мелкий хулиган, от НОП – народное общежитие пролетариата.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Красный город золотой.

Красный город золотой.

Глава 1.

У Бадкубе много имён. Не у всякого преступника, что разыскивается в разных странах, их столько наберётся. Его зовут и Городом ветров – весьма оправдано, потому что ветра тут могут бесноваться на улицах часами, засыпая прохожих пылью. Та скрипит на зубах, попадает в еду, плавает в чае и воде из колодца. Его зовут и Чёрным городом – не менее оправдано, потому что после открытия тут обильных месторождений нефти, город почернел. По его улицам ходят люди, пропитанные ею снаружи и изнутри. Она въелась в их кожу и волосы, забралась под ногти, и, кажется даже в головы. Только и разговоров, что о ней – кто столько выкачал сегодня, на каких скважинах добыча выросла, а на каких упала, сколько танкеров залились под завязку. Его зовут и Золотым городом – потому что нефть, как известно, это чёрное золото. Но иногда, очень тихо, его зовут Красным городом. И отнюдь не от слова «красивый». Потому что там, где золото бьёт из земли фонтаном, всегда льётся кровь.

Именно в этот город со многими именами и многими лицами лежал мой путь. Я долго думал, что мне делать. Повозка медленно катилась по лесной дороге. Больше никто не собирался нападать на меня. И мысли текли столь же медленно. Они камнями перекатывались в голове, практически в такт с мерным цокотом копыт и скрипом колёс.

В столицу мне теперь возвращение заказано. Что-то мне подсказывало, заговор – пока я называл это так, за неимением лучшего определения – тянулся на самый верх. Я не верил, что в нём мог быть замешан товарищ Гамаюн, однако и кроме него хватает больших людей в Народном государстве. И им ничего не стоит стереть меня в порошок. Даже такого, каким я стал. Без помощи весьма высокопоставленных граждан фальшивые инспецы никак не могли оказаться на сверхсекретном объекте. Да то, что за телегой, на которой увезли меня, гнался отряд ЧОН в сопровождении весьма странного штурмовика, доказывал этот факт. Значит, и в Усть-Илиме, а может в каком другом городе есть те, кого Боргеульф назвал Посвящёнными. И я был уверен, они уже знают о неудаче отряда ЧОН, и моём спасении. А судя по тому, что даже командир чоновцев знал обо мне больше чем даже я о себе, они уж точно в курсе моего изменения. Попадись я им в руки – костёр мне обеспечен.

И судя по всему, мне остаётся лишь одно. Бежать за границу. Затеряться в военной канители на Континенте, где нет сейчас ни власти, ни чётких границ, будет проще всего. Тем более, это будет и выполнениям порученного мне товарищем Гамаюном задания. Хотя, конечно же, следов таинственной эскадрильи «Смерть» в городе Аньере мне не найти. Они давно простыли. А город, если судить по военным сводкам, которые хоть и с большим опозданием, но добирались до той глуши, через которую лежал мой путь, уже несколько месяцев как занят войсками Блицкрига.

В первом же селе я расстался с повозкой и лошадью. Мне удалось обменять их на другого скакуна, чтобы продолжить путь. Хотя назвать ту клячу, что предложили мне крестьяне, скакуном – означало бы сильно польстить ей. Вот только выбора у меня не было. Так всё же лучше, чем пешком.

К тому же, мне удалось выменять там же тёплой одежды и еды на дорогу. Взамен я оставил не только подводу со всем её содержимым, но доставшийся мне, так сказать, по наследству, пистолет Верена и патроны к нему. Тот сразу приглянулся местному представителю народной власти. Он тут же нацепил деревянную кобуру и расхаживал по селу с грозным видом, то и дело хватаясь за рукоятку пистолета. Наверное, считал, что так выглядит представительнее. Как по мне, так смотрелся он скорее нелепо, но своё мнение я оставил при себе.

Вскоре выяснилось, что еда мне не нужна вовсе. Я, конечно, ощущал её вкус, но потребности в пище больше, как ни бывало. Равно как и в воде. Хуже того, съеденное и выпитое в первый день осело в желудке тяжким комом. Неприятные ощущения сопровождали меня потом чуть не неделю.

Это изменение, произошедшее с моим организмом, не повергло меня в шок. Но заставило задуматься о том, какие ещё сюрпризы способно преподнести мне в ближайшем будущем собственное тело.

На ближайшей станции клячу мне едва удалось сбагрить какому-то крестьянину, возвращавшемуся домой. Он был не слишком рад такому пополнению в домашнем хозяйстве. Ведь на пороге стояла зима, а животина грозилась сдохнуть в самом скором времени. На той же станции я, рискнув воспользоваться своими документами и мандатом товарища Гамаюна, сел на поезд, идущий на юго-запад.

Конечно, предъявлять документы, да ещё и мандат, было очень большим риском. Я почти уверен, за мной охотятся те самые Посвящённые, о которых говорил Боргеульф. И одним отрядом ЧОН дело явно не обойдётся. Да только поезд, на который мне удалось запрыгнуть чуть ли не перед самым отправлением, был военным эшелоном. Гражданских на него никто пускать не собирался.

Старенький паровоз стоял у разбитого перрона. Рядом с вагонами покуривали народармейцы в шинелях и богатырках. Они держались несколькими группами. Самую большую составляла пехота в шинелях до колена. Рядом с отделениями стояли пирамиды винтовок. Немного уступала ей в размере группа кавалеристов. Шинели у них были подлиннее, а оружие они предпочитали носить при себе. Карабины на плече и шашки на поясах. Нестроевые и железнодорожники следили за погрузкой в вагоны коней. Самую маленькую группу составляли одетые в кожанки стрелки железнодорожной охраны. У этих оружие было и вовсе в руках. Всё больше карабины, вроде кавалерийских, и пистолеты имперского производства. Они же стояли в редкой цепи, не дающей подойти к поезду галдящей толпе.

Толпа эта состояла преимущественно из мешочников. Нагруженные разнокалиберными торбами они осаждали эшелон, прося, требуя, умоляя пустить их. Предлагали взятки, в основном хлебом или спиртным. Однако никто из стрелков и не думал соглашаться. Дураков нет – покупаться столь дешёво, да ещё и на виду у всех. Самых наглых мешочников отталкивали прикладами карабинов. Тут уж доставалось и мужчинам, и женщинам.

К командиру стрелков железнодорожной охраны меня проводил начальник станции. Он был чрезвычайно взволнован тем, кто пожаловал к нему. И первым делом предложил мне чаю. Но я сразу же отказался.

– Времени в обрез, – сказал ему я. – Эшелон ведь уходит скоро. И я должен отправиться на нём в Хаджитархан.

– Эшелон, – покачал головой начальник станции, мимолётно глянув на ходики, висящие на стене. – Повезло вам с ним. Времена нынче не те, что раньше. Расписания, считай, что и нету. Он должен был четверть часа назад отправиться.

– Тем более, я должен поспешить.

Начальник станции лично проводил меня к командиру стрелков. Тем оказался высокий детина с буйной шевелюрой светлых волос, выбивающихся из-под форменной фуражки и широким, будто топором рубленым лицом. Начальник представил его, как командира отряда железнодорожной охраны Твердило.

– Вот товарищ страж желает с вами прокатиться до Хаджитархана, – сообщил ему начальник станции.

– Места в эшелоне нет уже, – отвечал тот. – Это даже я знаю. И командир эшелона скажет вам тоже самое.

– А если я с вами на платформе прокачусь? – предложил я, указав на закрытую со всех сторон бронированными бортами боевую платформу, хищно ощетинившуюся пулемётными стволами. Она была установлена перед локомотивом. Вторая почти такая же, только с бортами пониже, располагалась в середине состава. И на ней стояла пара небольших пушек. Вместо бронебортов её защищали мешки с песком.

– Неположено, – в одно слово ответил мне Твердило. – Даже с вашими документами и мандатом. На боевой платформе имеют право находиться только стрелки и артиллеристы железнодорожной охраны.

– Послушай, товарищ Твердило, я ведь со своим мандатом могу конфисковать под собственные нужды весь эшелон. Так что давай не будем обострять, ладно? Место на платформе для меня найдётся? – Твердило без особой охоты кивнул. – Вот и договорились. Когда оцепление снимать будешь, я с тобой и твоими стрелками на поезд и сяду. – Твердило кивнул ещё раз.

Тут и гадать нечего, я ему совершенно не понравился. Но мне в тот момент было абсолютно наплевать.

Когда нестроевые погрузили наконец в вагоны всех коней, дали команду и народармейцам. Однако те не спешили, докуривали себе и допивали чай из котелков, пользуясь тем, что кипятка было вдоволь. Да и подышать хотя бы относительно свежим воздухом перед долгой тряской в набитых вагонах хотелось всем. Тем более что спешки никакой не было. Паровозная команда только бралась за дело.

Оцепление однако убирать не спешили. Многочисленные скопившиеся на перроне мешочники заволновались, понимая, что поезд скоро уйдёт и места им в нём не достанется. Они начали напирать на бойцов Твердилы. Но тот вполне оправдывал данное при рождении имя. Его стрелки принялись отталкивать всех прикладами карабинов. А кое-кому перепадали и смачные тумаки. Вот только напора толпы это остановить не могло.

– Хотел я по-хорошему, да видать не судьба, – буркнул Твердило себе под нос, а после достал из деревянной кобуры свой угловатый пистолет имперского производства и трижды выстрелил в воздух. – Стрелки! – крикнул так громко, что у меня чуть уши не заложило. – Карабины наизготовку... Бери!

Его бойцы явно привычные к такому повороту событий тут же перехватили оружие. Стволы теперь глядели прямо в лица мешочников. Толпа притихла, и больше никто не лез на оцепление.

– Побаловали и хватит! – гаркнул Твердило во всю мощь лёгких. – Ежели кто на нас сейчас снова буром попрёт, не взыщите. Прикажу дать залп! А там уж кто правый, кто виноватый пуля разбирать не станет. Места в эшелоне нет для вас, паразитов. Проваливайте!

Почти сразу следом за этим машинист дал гудок. Поезд был готов к отправлению. Последние народармейцы быстро запрыгивали в вагоны, бросая под ноги недокуренные самокрутки и выливая остатки чая из котелков. Отошли практически в боевом порядке к платформам стрелки железнодорожной охраны. И я вместе с ними.

Следом за Твердилой я забрался на первую платформу. За нами убрали лесенку и закрыли небольшую дверцу в броневом щите, прикрывавшем её. Поезд дал ещё один гудок, толкнулся вперёд, отчего все внутри платформы едва не попадали, и медленно покатил вперёд, постепенно набирая скорость.

Так мы и катили почти без происшествий до самого Хаджитархана. Это путешествие на поезде оказалось немного менее комфортным, чем прошлое, однако куда более быстрым. Военный эшелон пропускали вперёд на всех стрелках. Не было никакого томительного ожидания на каждом разъезде, как в прошлый раз. Останавливались мы только для того, чтобы пополнить запас угля да залить новую порцию воды в котёл паровоза. А примерно на полпути к Хаджитархану поменяли паровоз вместе с командой.

Почти на всех станциях творилось неизвестно что. Толпы мешочников пытались осаждать эшелон. Всем хотелось как можно скорее отвезти свои товары в город, чтобы продать их там как можно дороже. К зиме продукты в Хаджитархане всегда резко поднимались в цене. До тех пор пока Итиль не вставал прочно и по его льду на санях в город не устремлялись те же мешочники да и просто крестьяне из всех ближних и дальних деревень.

– И приходилось оружие в дело пускать? – спросил я на очередной станции у Твердилы.

– Был раз, – мрачно ответил он. – Толи тупые все были, толи пьяные, толи с головой у всех у них плохо было. Мы тогда даже в воздух дали предупредительный залп. Не помогло. Пришлось прямо в толпу палить.

Было видно, что вспоминать те события командиру крайне неприятно. И развивать эту тему я не стал.

Твердило вообще оказался хорошим человеком. Он легко перешагнул через первую неприязнь ко мне, и мы общались вполне нормально. Закадычными друзьями, естественно, не стали, однако обычного пренебрежения стражами, которое часто встречалось среди кадровых военных, с его стороны не было.

Мы почти всё время проводили на передней платформе. Во время движения поезда стрелки на ней разводили огонь, чтобы приготовить еду. Кругом ведь сплошной металл и никакой опасности, что загорится что-нибудь не то, не было. А дровами запасались на каждой остановке. Народармейцам в вагонах приходилось куда хуже – им оставалось довольствоваться холодными пайками, пока поезд двигался. И только на остановках они получали горячую пищу и могли набрать кипятка для чая.

– Набрали народу, – сказал мне на одной из спокойных станций Твердило, – и всех везут прямо на Хаджитарханский фронт. Когда я в последний раз слушал сводку, он был уже в полусотне вёрст от города.

– Близко бейлики подошли, – протянул я. Для меня новость эта стала настоящим шоком, хотя я и старался этого не показать. Ведь когда я уезжал из Хаджитархана в столицу, в городе даже канонады слышно не было.

– Они рвутся к бадкубинской нефти. Та нужна их союзникам из Блицкрига. Да и самой Порте бы не помешала. Возьми они Бадкубе и уже совсем по-другому смогут говорить с блицкриговцами. Вот прут орты за ортами на Красный город. Почти взяли его в кольцо. Но города им не взять пока идут поставки отсюда, по Итилю и дальше через Сихай-море. Если князья Великой степи возьмут Хаджитархан, поставки прекратятся и Бадкубе останется сам по себе. А тогда он вряд ли долго продержится.

– А как же котсуолдская эскадра, что стоит в Бадкубе? Вряд ли наши союзники так вот запросто дадут бейликам захватить источник нефти.

– Союзники – сволочи, – решительно высказался Твердило. – Ты, верно, не слышал про их бег к морю? Отступают на всех фронта на Континенте. Блицкриговцы уже маршируют по Нейстрии, а котсуолдские полки спешно покидают страну. В небе-то они может и хороши, да война делается не там, а на земле – в окопах. А на земле против Блицкрига и его союзников остался, почитай, один только Урд наш, да ещё Империя. Те дерутся славно, но их, всё равно, Блицкриг бьёт. А как добьёт окончательно, так за нас примется. В том же Прияворье. Со всех сторон на нас насели, сволочи.

Положение, и правда, у нас складывалось весьма тяжёлое. Если не сказать хуже. Тысячами гибли народармейцы на фронтах, в которые превратились границы Народного государства. Бейлики и князья Великой степи кидали в горнило войны всё больше и больше своих людей. А ведь нам ещё надо было противостоять Блицкригу на западе. Именно там дрались почти все легендарные командармы Народной армии, такие как Бессараб и Будиволна. На юге и востоке же приходилось воевать куда менее именитым военачальникам. И пока всё, что они могли, это сдерживать бешеный натиск Бейликской порты и князей Великой степи.

В то же время Нейстрия была почти разгромлена. Армия Блицкрига стояла на подступах к её столице. Котсуолдцы же оказались не самыми лучшими вояками, когда дело касалось драки в окопах, а не в небе, где им не было равных. Но, как правильно сказал Твердило, война делается именно на земле, в грязных и вшивых окопах. Ими сейчас снова был перекрыт весь Континент и западная граница Народного государства.

За такими вот невесёлыми разговорами мы коротали длинную дорогу до Хаджитархана.

В самом Хаджитархане мне надо было держаться тише воды, ниже травы. Где бы меня стали искать, может, и не в первую очередь, но всё же, так это в городе, который я знал вдоль и поперёк. Да и друзей-товарищей по службе у меня тут осталось достаточно. По той же причине я не отправился к ним за помощью.