Текст книги "Гений Зла Муссолини"

Автор книги: Борис Тененбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Оно прошло не так, как было запланировано в Берлине, и этому способствовал целый ряд различных обстоятельств.

Ну, для начала – Серрано Суньер прибыл в Андай уже не в качестве чрезвычайного посла, а в качестве министра иностранных дел Испании. Буквально за неделю до встречи с Гитлером Франко внезапно сместил со своего поста главу МИДа генерала Хуана Бейгбедера-и-Атенса и назначил на его место Рамона Серрано Суньера.

По поводу отставки Бейгбедера ходило немало слухов – в частности, считалось, что его скомпрометировала связь с англичанкой Розалиндой Фокс, которая, в свою очередь, снабжала сведениями сэра Сэмюэла Хоара, посла Великобритании.

Это сомнительно – Бейгбедер познакомился с прекрасной Розалиндой еще в 1936-м, на Берлинской олимпиаде, а то, что она была его любовницей, было известно не то что Франко, а любому зеваке в Мадриде. Но, как бы то ни было, каудильо решил сменить своего министра иностранных дел буквально накануне встречи с Гитлером.

В Англии считали, что это «шаг, приближающий Испанию к союзу с державами оси» – Серрано Суньер в Лондоне считался деятелем прогерманской ориентации.

В Берлине этого мнения не разделяли – он казался Риббентропу «человеком, полным пустой гордости», да и Гитлер был о нем невысокого мнения. Об испанцах вообще в Германии в то время было принято говорить с легким пренебрежением.

Генрих Гиммлер, навестивший Испанию 20 октября 1940 года, за три дня до встречи фюрера с каудильо в Ан-дае, даже укорил Франко в «излишней жестокости».

Рейхсфюрер СС полагал, что держать в тюрьмах сотни тысяч побежденных республиканцев – дело совершенно излишнее. Конечно, зачинщиков, агитаторов и интеллигентов следовало извести под корень, но почему же не амнистировать рядовых защитников Республики, «тех, кто принадлежит к рабочему классу Испании»?

Наверное, к наиболее радикальному суждению об Испании пришел рейхсмаршал Герман Геринг – он думал, что Германии следует пройти через испанскую территорию и захватить Гибралтар, а уж что подумают на эту тему испанцы – вопрос совершенно второстепенный. У него даже хватило ума поделиться этим мнением с Серрано Суньером, когда тот гостил в Берлине.

В общем, скрытых ловушек на испано-германской шахматной доске было предостаточно, но самое серьезное влияние на ход этой игры оказали не они, а иное событие. Как ни странно, оно случилось в совершенно другой игре – между Англией и Францией.

23 сентября 1940 года английские корабли напали на Дакар).

II

Уинстон Черчилль был человек настойчивый. В июне 1940 года, когда оборона Франции рушилась на глазах и дело явно шло к катастрофе, он всячески уговаривал французское правительство увести военный флот в английские порты. А когда уговоры действия не возымели, не поколебался использовать силу.

3 июля 1940 года английские корабли обстреляли своих бывших союзников.

Операция наделала много шума, имела огромные политические последствия, но исполнение ее оставило много «незаштопанных дыр». Одной из них было пребывание крупных военных кораблей в атлантических портах французских колоний.

В частности, в порту Дакара (в теперешнем Сенегале) стояла целая эскадра, во главе с новейшим линкором «Ришелье»^[132].

Поэтому 23 сентября было организовано новое нападение – на этот раз с использованием каких-то сил «Свободной Франции» генерала де Голля. Ну, де Голль предоставлял главным образом свое имя – основные военные силы были английскими.

Успех предприятия был сомнительным – «Ришелье», правда, получил новые повреждения, но захватить Дакар не удалось. Французские колониальные войска не только остались верны правительству Пэтена в Виши, не только яростно защищались и подбили английский линкор, но еще и организовали контратаку.

Французские самолеты, вылетевшие из Дакара, дважды бомбили Гибралтар^[133].

Этот факт произвел на Гитлера большое впечатление. Мы знаем об этом совершенно точно – 28 сентября Гитлер встретился с главой МИДа Италии графом Чиано и сказал ему, что намерения Франко захватить французскую часть Марокко попросту вредны для общего дела. Ну разве непонятно, что при попытке провести это пожелание в жизнь лояльность французских гарнизонов по отношению к Пэтену поколеблется.

Кто знает, может быть, они даже поднимут знамя «Свободной Франции»?

И свою беседу с Франко Гитлер начал как раз с пункта об испанских колониальных приобретениях:

«Если сотрудничество с Францией окажется возможным, территориальные результаты [для Испании] могут оказаться не столь значительны. Не лучше ли достичь успеха с меньшим риском и в более короткое время, чем пытаться получить максимальный результат?»

Франко ответил длинной речью, в которой всячески упирал на значение приобретения Марокко для Испании, на тяжелое положение с продовольствием, на необходимость поставок военных материалов из Германии и закончил утверждением:

«Испании не нужна помощь германских войск».

Все это сильно не понравилось его собеседнику.

Шмидт отмечал потом, что каудильо раздражал фюрера даже манерой речи: «бесконечный монолог, произносимый писклявым голосом, монотонной песней, похожей на крик муэдзина, созывающего правоверных к молитве».

Худшее, однако, было впереди.

Франко, ссылаясь на мнение своего военно-морского атташе в Лондоне капитана Эспиноса де лос Монтенос, сообщил Гитлеру, что в случае успешной высадки германских войск в Англии правительство Черчилля продолжит войну – просто английский флот уйдет в Канаду^[134].

В яростной вспышке раздражения Гитлер вскочил на ноги.

Он заявил, что «не видит смысла в продолжении совещания».

III

Переговоры, в общем, на этом могли и закончиться – но они не закончились. Был объявлен перерыв, в ходе которого Гитлер поделился с окружающими своими чувствами по поводу мелочности и тупости Франко, его узкого ума, не способного понять величие момента, и того, что он посмел подвергнуть сомнению близость полной победы над Англией.

По мнению фюрера, это была даже не глупость, а хуже – дурной вкус^[135].

Впечатление, произведенное на Гитлера разговором с Франко, уловили и испанцы. Их переводчик, барон де лас Торрес, уловил слова фюрера, которые тот пробормотал при выходе из салона: «mit diesem Kerl ist nicht zu machen» – «с этим малым ничего нельзя делать [вместе]».

Так что Франко принял это во внимание и в ходе дальнейшей беседы был сама любезность. Он рассыпался в похвалах германской армии и гению фюрера, уверял в преданности общему делу, а при расставании даже сказал следующее: «Если когда-нибудь настанет день, когда Германии действительно понадобится моя помощь, я встану на ее сторону, ничего не требуя взамен».

Биограф Франко Пол Престон почему-то уверен, что слова эти были искренними. Он при этом ссылается на то, что, согласно мемуарам Серрано Суньера, тот был в ужасе от неосторожных слов каудильо и опасался самого худшего, но, к счастью, «немцы ничего не поняли и решили, что это обычная, ничего не значащая любезность».

Тут нужно принять во внимание, что мемуары Серрано Суньера писались много позже встречи в Андае, что в ходе этого совещания сам он в беседах с Риббентропом делал все возможное, чтобы спустить переговоры на тормозах, что он не мог бы делать этого без полного одобрения со стороны каудильо, несомненно полученного заранее, и приходится признать, что немцы, скорее всего, были правы.

Немецкая делегация, отбывая домой, была не в лучшем настроении.

В частности, Гитлер честил Серрано Суньера «проклятым иезуитом» – он был уверен, что Франко целиком находится в кармане у своего слишком лощеного родственника и делает все по его указке.

Что до общего хода совещания, то фюрер позднее сказал Муссолини, что предпочел бы скорее удалить еще три-четыре зуба, чем согласиться еще на одну встречу с Франко. Фраза эта, скорее всего, действительно была произнесена – она не раз тиражировалась в различных мемуарах, и в самых разных вариантах. Согласно одному из них, Гитлер называл Франко «жидом» – что не невозможно.

Фюрер видел евреев в самых неожиданных местах.

Например, он колебался при вручении Железного креста летчику Адольфу Галланду^[136] – отважный пилот показался фюреру «похожим на еврея», и даже то, что награда была дана по личному представлению Геринга, не показалось Гитлеру полной гарантией…

Но, как бы то ни было, негативное впечатление о Франко, сложившееся у фюрера, в Германии разделялось многими.

И базировалось оно не только на чувствах.

IV

В октябре 1940 года, еще до встречи в Андае, Гитлер повидался с Пэтеном и с Пьером Лавалем, фактическим руководителем правительства Виши. В свете случившегося «акта британской агрессии в Дакаре» возникли мысли о «практическом сотрудничестве в вопросах обороны». Франко говорил много хороших слов о своей готовности «сразиться за правое дело», но в практическом смысле придерживался сугубо холодного реализма. Французы же предлагали именно практическое взаимодействие, и начать его можно было в Сирии – там стояли французские войска под командой генерала Денца.

Тут было о чем подумать.

На перроне в Андае, прогуливаясь в ожидании поезда Франко, Гитлер сказал Риббентропу, что идею грандиозного надувательства – дать обещание Испании отдать ей французские колонии, подождать, когда она вступит в войну, и потом обещания не исполнить – придется оставить как непрактичную.

Потому что испанцы, в силу своей проклятой «латинской болтливости», не смогут удержать в секрете то, что будет им конфиденциально сказано. И коли так, то лучше не обещать им ничего, что может оттолкнуть французов от сотрудничества.

Что же касается просьбы Франко о поставке ему военных материалов, то материалы эти в испанских руках будут бесполезны – следует настаивать на участии германских войск в операциях против Гибралтара.

Но именно это условие Франко и отвергал – конечно, самым дружеским образом.

Он говорил вновь и вновь, что Испания готова предоставить Германии два миллиона бойцов – вот только надо снабдить их артиллерией, самолетами, танками, едой и горючим.

Все это вело в никуда.

Гитлер винил во всем «жадность каудилъо», Риббентроп считал Франко трусом, не способным решиться на отважный шаг вперед, германское посольство в Мадриде посылало в Берлин сообщение за сообщением о мерах по подготовке к войне, срочно принимаемых Испанией, но время шло, никаких шагов Франко не предпринимал, а военные приготовления как-то понемногу начали носить характер «укрепления испанских границ».

Поскольку укреплялись они в основном на Пиренеях, то толковать это следовало скорее в негативную сторону.

Как раз в то время, когда посольство отсылало шифрованные телеграммы начальству, Серрано Суньер беседовал с послом США Уиделлом и уверял его, что Испания ничего в Андае не обещала, что она хотела бы и дальше сохранять свой нейтралитет и что вообще хорошо бы поторопиться с обещанными поставками зерна.

Что интересно, так это то, что предложение о поставках было всецело поддержано сэром Сэмюэлом Хоаром. Он тоже считал, что Испании следует дать некую премию за хорошее поведение, и что объявлять войну Англии она на самом деле не собирается, и что у него на этот счет есть вполне надежные сведения.

Сведения действительно имелись, и вполне надежные: испанский Генштаб составил доклад, согласно которому положение с военной техникой, продовольствием и всяческими военными припасами настолько скверно, что Испании следует воздержаться от каких бы то ни было резких движений.

Сэр Сэмюэл с документом был прекрасно знаком – он его в известной мере и составил.

Не следует думать, что дело было в прямом подкупе – вовсе нет, среди испанских военных и в самом деле имелась влиятельная группа, стоявшая за сохранение нейтралитета, но значительные «займы», которые предоставлял сэр Сэмюэл, тоже влияли на мнения испанского генералитета.

В свое время, в 1918 году, еще в Италии, Сэмюэл Хоар не «создал Муссолини» – это очевидная неправда, но он нашел его деятельность «полезной для дела Англии» и поддержал его газету субсидиями, Сейчас, в 1940-м, воздействовать на общественное мнение в Испании через прессу было затруднительно – она контролировалась ведомством Серрано Суньера.

Но повлиять на процесс принятия решений через отчеты Генштаба оказалось возможным.

V

2 декабря 1940 года к уже действующему англо-испанскому соглашению о взаимной торговле было сделано специальное добавление: Британия брала на себя обязательства по доставке в испанские порты 150 тысяч тонн кукурузы из Южной Америки (главным образом из Аргентины) и 100 тысяч тонн пшеницы из Канады.

В обмен Испания обязывалась не реэкспортировать полученное зерно и не продавать определенные виды сырья в Германию и в Италию. Более того, испанская сторона даже обязывалась способствовать, пресечению перевозок через свою территорию руды, добытой в Португалии.

Англичане брали на себя транспортировку, а оплату должны были обеспечить американские кредиты.

Серрано Суньер получил уведомление от американцев, что «многое будет зависеть от поведения Испании».

5 декабря 1940 года Гитлер на совещании с Верховным командованием вермахта принял решение просить Испанию пропустить через ее территорию германские войска.

Целью являлось взятие Гибралтара, намеченный срок – 10 января 1941 года.

В порядке дополнительного дипломатического воздействия Муссолини из Берлина было отправлено послание с просьбой: «использовать все свое влияние в Мадриде для достижения скорейшего положительного решения».

7 декабря 1940 года в Мадрид прибыл адмирал Канарис. Он встретился с Франко в этот же день, в 7.30 вечера. При беседе присутствовал начальник испанского Генштаба генерал Вигон^[137].

Канарис официально предложил Испании «присоединиться к военным усилиям Рейха», позволив частям вермахта пересечь испанскую территорию на пути к Гибралтару.

Франко ответил, что Испания попросту неспособна сделать такой решительный шаг в рамках сроков, указываемых германской стороной, – слишком велики ее проблемы с продовольствием.

Он этим не ограничился и сообщил своему гостю, что дефицит зерна в стране составляет около миллиона тонн и что «английский флот, сохранивший свободу действий», в случае вступления Испании в войну, несомненно, захватит Канарские острова и все прочие владения Испании, отделенные от нее морем.

Так что речь свою Франко закончил уверением, что он всей душой на стороне Германии и Италии, но «не хочет быть бременем», для своих доблестных союзников.

В общем, это был отказ – только обставленный очень вежливо и лояльно.

В Берлине, что называется, не поверили своим глазам – там считалось, что на встрече в Андае было достигнуто принципиальное согласие. Вопрос был только в цене и в сроках. Поскольку захват Гибралтара предполагалось осуществить немецкими войсками, без всякой активной помощи Испании, то в чем же тогда дело?

Если дата начала операции – январь 1941-го – не устраивает Франко, то какая же его устроит?

Канарис получил инструкцию – срочно запросить Испанию о сроках, приемлемых для нее, – и сообщил в ответ, что этот вопрос Франко он уже задавал и ответ получил крайне неопределенный.

Уже потом, много позднее, ходило много разговоров на тему о том, что Канарис вовсе не давил на Франко, а, наоборот, всячески поощрял его сопротивление требованиям Гитлера. Происхождение таких спекуляций понятно – в 1944 году Канарис окажется вовлеченным в «заговор Штауффенбер-га», будет арестован и казнен, но во время описываемых событий, в декабре 1940-го, все еще было очень неясно.

Уж помимо всяких коварных наущений шефа абвера у Франко на руках имелись свежие факты, создававшие неопределенность: в середине ноября английская авианосная группа нанесла удар по Таранто, в ходе которого половина итальянского линейного флота оказалась выведенной из строя.

А за две недели до приезда Канариса в Мадрид состоялся еще один примечательный дипломатический визит – 25 ноября 1940 года туда прибыл В.М. Молотов с огромной делегацией советских специалистов.

Детали переговоров, скорее всего, остались для Франко неизвестны.

Но тот факт, что Уинстон Черчилль с похвальной беспристрастностью поприветствовал Молотова точно так же, как Серрано Суньера^[138] – английской бомбежкой Берлина, он, несомненно, отметил.

В общем, Франко решил, что риск вступления в войну много выше даже риска германского вторжения в Испанию, и поступил соответственно.

Испания осталась нейтральной.

«Маге Nostrum» – и другая бутафория

I

в ночь с 11 на 12 ноября 1940 года два десятка стареньких английских бипланов, взлетевших с авианосца «Ил-ластриес», атаковали Таранто – главную базу итальянских ВМС. Целились они по шести линкорам, стоявшим там на якоре, и в три попали торпедами так хорошо, что те затонули прямо на своих якорных стоянках.

Два корабля – «Литторио» и «Дуилио» – потом сумели поднять и отремонтировать, на что ушло добрых полгода. Третий, «Кавур», был сочтен поврежденным до безнадежного состояния; во всяком случае, в море он больше никогда не выходил.

В один день итальянский флот лишился половины своих линкоров.

9 декабря английские войска в Египте перешли в наступление, и к февралю 1941 года армия Грациани оказалась полностью разбита. Против него действовало 36 тысяч человек, у него на территории Египта было 150 тысяч, то есть примерно вчетверо больше, но англичане были полностью моторизованы, и у них были танки, превосходящие итальянские на порядок.

Дело кончилось полным разгромом.

В плен попало больше 100 тысяч человек, со всеми знаменами и артиллерией, были потеряны все захваченные было куски египетской территории, да в придачу еще и изрядная часть Итальянской Ливии. Если бы не решение Черчилля о переносе военных действий в Грецию, Ливия вообще была бы потеряна.

Наконец, в самом конце марта 1941 года, уже в ходе войны за Грецию, итальянский флот потерпел еще одно тяжелое поражение. У мыса Матапан эскадра, составленная из самых быстроходных кораблей итальянских ВМС, попала под атаку группы самолетов с авианосца «Форми-дэбл».

Флагман, линкор «Витторио Венето», удалось спасти, а вот тяжелый крейсер «Пола», подбитый авиационной торпедой, потерял ход и погиб вместе с еще двумя крейсерами, пытавшимися его выручить. Это случилось только потому, что английские корабли подошли к цели в темноте и открыли огонь, пользуясь радаром.

Итальянские моряки не только не имели такого устройства, но даже и не знали, что оно существует, – так велико было их техническое отставание.

Все это в сумме складывалось в определенную систему.

В строительство флота до войны вкладывались значительные средства. Мечта о контроле над Средиземным морем жила в Италии чуть ли не с того момента, когда страна наконец объединилась. Д’Аннунцио со своим «Нашим морем» – «Маге Nostrum» – повторял то, что было сказано задолго до него.

Тем не менее итальянские линкоры, вроде бы вполне боеспособные корабли, оказались неспособны сражаться с англичанами на равных.

Очень похожая картина складывалась и с подводным флотом.

Италия вступила в войну, имея 113 подводных лодок. Это была огромная цифра – в 1939 году по числу подлодок Италия уступала только СССР и превосходила Англию чуть ли не вдвое. Однако на ходу из них было не больше половины, и к тому же оказалось, что они опасны в первую очередь для своих экипажей.

Конструкция лодок оставляла желать много лучшего, их двигатели то и дело выходили из строя, а когда работали, то в лодке было нечем дышать от дыма от подгорающего масла. Вообще, утечки самых разнообразных газов носили эпидемический характер – подводники старались вообще избегать погружения.

Плохо было и с торпедами – они были старой конструкции и в плохом техническом состоянии. Скажем, могли не взорваться. Или взорваться сами по себе, прямо в торпедном аппарате…

В общем, попытка использовать итальянские подлодки в Атлантике не удалась, и немцы махнули на них рукой – командующий подводным флотом рейха адмирал Дениц доложил * фюреру, что будет отныне полагаться только на себя.

II

Есть такое понятие, попавшее из русского во все европейские словари, – «потемкинские деревни». Светлейший князь Потемкин-Таврический, в числе прочего, повелел построить вдоль маршрута Екатерины II бутафорские деревни. Императрица направлялась в инспекционную поездку по новозавоеванным губерниям Тавриды и Новороссии, ну, князю и захотелось порадовать матушку-царицу радостной картиной благолепия.

Было это в далекой России аж в 1787 году, но в 30-е годы XX века итальянцы доказали, что и они ничем князю Потемкину не уступят.

В новой, фашистской Италии огромное внимание уделялось авиации.

В период между 1927 и 1939 годами итальянцы установили 110 мировых авиационных рекордов и удерживали 36 из 84 титулов, учрежденных в этой области федерациями авиационного спорта.

В конце концов, сам дуче был летчиком.

Но когда летом 1940-го началась война, оказалось, что из восьми с половиной тысяч самолетов, значащихся в реестрах итальянских ВВС, летать могут только 840, то есть примерно 10 %. А оставшиеся 90 %, увы, летать не могут.

Это, конечно, ошеломляющий результат – но он был довольно закономерен. Производство было ориентировано на создание как можно большего количества самолетов, а не на поддержание их в должном порядке. Результаты полетных тестов подделывались. Иногда подделывались даже дважды: сначала на фирме, производившей самолеты, а второй раз – в военной части, эти самолеты принимающей.

Запасных частей не хватало – все производственные мощности использовались только для постройки самолетов, изготовление запчастей не имело смысла, за них мало платили. Важно было включить в отчет значительную цифру произведенных самолетов.

А уж будут они летать или нет – это второстепенно.

Ну, и понятно, что в таких условиях, целиком ориентированных на победные сводки и показуху, ремонтными службами пренебрегали – с предсказуемыми последствиями.

Авиация с 90 %-й непригодностью была, конечно, рекордом, но под бременем войны и все остальное в Италии начало рваться, как гнилая ткань. Это касалось и подготовки войск, и организации службы, и координации между отдельными ведомствами.

Итало Балбо, губернатор Ливии, погиб в июне 1940-го – его самолет был сбит в Тобруке его собственными зенитчиками.

Их никто не предупредил о прилете важного лица, и они «проявили бдительность».

Военная система, в сущности, как зеркало отражает состояние дел в обществе, которому она служит. В ноябре 1940 года неожиданно скончался глава OVRA Артуро Боккини. Тут уж никакие бдительные зенитчики не были повинны ни в чем – Боккини хватил инсульт, когда он был в постели со своей любовницей, дамой из хорошей семьи и больше чем на 30 лет его моложе, что, в принципе, говорило в пользу молодцеватости покойного.

Но вот в его сейфе обнаружили 21 миллион лир наличными, что не лезло ни в какие ворота – это превышало даже негласные фонды, которыми он располагал как начальник секретной службы. И получалось, что эти деньги – явно не последние – поступили к нему не из государственных фондов, а имели какое-то другое происхождение.

Шантаж, вымогательство, плата за молчание, шпионаж – список был широкий.

Дело, конечно, замяли, но избежать огласки не удалось. И это ложилось лишним грузом на общий безрадостный фон провалов из-за многолетней систематической пропагандистской лжи.

Список некомпетентного руководства воглавлял дуче.

III

Родольфо Грациани вспоминал, что Муссолини всегда принимал его с улыбкой «начальника, понимающего суть затруднений подчиненного» – и всегда «ободрял», но никогда и ничего не говорил по существу.

Похожим образом осуществлялось и руководство авиационной промышленностью – собиралось сонептянир_> дуче говорил, что производство самолетов необходимо довести до 500 в месяц, – и совещание на этом заканчивалось. Никаких указаний на то, как же достичь этой вожделенной цифры, не давалось, и даже никакое лицо, отныне ответственное за производство, тоже не назначалось.

«Руководство, – как полагал Муссолини, – должно оставаться в одних руках».

Такой стиль управления, по идее, предполагал высочайшую компетентность – чего не было и в помине. Более того, чем хуже шли дела, тем меньше внимания им уделялось. Дуче проводил целые дни, занимаясь переводом с итальянского на немецкий старого романа времен Риссорджименто^[139].

Возможно, таким образом Муссолини надеялся добиться лучшего взаимопонимания с фюрером, но в Италии это ему популярности не добавляло. Начиная с января 1941-го в стране начались проблемы с обеспечением населения продовольствием.

Немецкие эксперты считали, что военная экономика Италии настолько неэффективна, что работает в лучшем случае на 25 % своего потенциала, – и это похоже на правду. Все двигалось какими-то боковыми путями, не имеющими ничего общего с официальным ходом дел.

Человек, лично назначенный Муссолини ведать рационированием продовольствия, долго не мог найти помещение для своего учреждения – его без конца отфутболивали из одного министерства в другое^[140].

По-видимому, вплоть до конца октября 1940 года дуче цеплялся за надежду, что война вот-вот закончится и все само собой придет в норму, но в ноябре он уже знал о том, что Германия не преуспела в воздушной битве за Англию.

А половина линейного флота Италии перестала существовать, и будущее, право же, не ясно.

Ну, и в такой ситуации он сделал то, что прекрасно умел – устроил «событие для газет».

Двадцать три иностранных корреспондента были приглашены к дуче домой, на Виллу Торлония, и там им показали, как Муссолини блестяще берет препятствия, сидя на лихом коне, а потом упражняется в фехтовании в компании со своим инструктором в этом мужественном виде спорта.

Национальный лидер итальянского народа рассказал журналистам, что любит макароны, приправленные маслом, сыром и чесноком, а потом позвал всех собравшихся на теннисный корт. Он немного поиграл там, в частности, с Марио Делардинелли, лучшим профессиональным теннисистом Рима, – и тот очень старался проиграть, но не смог.

И вскоре все разошлись.

Журналистам было объявлено, что сет со счетом 7:5 выиграл дуче.

IV

К началу 1941 года, всего через семь месяцев после вступления в войну, Италия не провалилась полностью только потому, что смогла опереться на плечо своего могучего союзника. В феврале 1941-го в Ливии появились германские танковые части.

Командовал ими генерал Эрвин Роммель, получивший в годы Первой мировой войны высший военный орден рейха, Pour le Merite^[141] – и как раз за Капоретто.

Англичане очень скоро поняли, что нарвались на нечто куда более серьезное, что итальянские войска под командой Грациани, – Роммель живо вышиб их из Ливии и двинулся дальше, в Египет.

Весной 1941 года войска рейха вмешались и в события на Балканах. Они оккупировали и Югославию, и Грецию, и – к большому горю англичан – сумели воздушным десантом захватить даже остров Крит. У них не было на Средиземном-море никакого серьезного флота, но пикирующие бомбардировщики люфтваффе задали английскому флоту такую трепку, что его пришлось уводить подальше от их баз, в Александрию и Хайфу.

Муссолини, можно сказать, оказался в отраженном свете славы этих германских побед.

Итальянские войска в качестве «якобы, победителей» занимали оккупационные зоны в Греции, отведенные им немцами, и в Ливии следовали приказам генерала Роммеля, который даже вежливости ради не считал нужным советоваться со своими итальянскими коллегами.

Обе стороны – и немцы, и итальянцы – не были довольны друг другом. Геббельс в Берлине и вовсе говорил, что Италия не союзник Германии, а жернов на ее шее, а итальянцы – даже и на высоких постах – сетовали на германскую бесцеремонность и Муссолини именовали «гауляйтером фюрера».

Так все и шло – вплоть до лета 1941-го.

Письмо фюрера от 21 июня 1941 года

I

Письмо, полученное Муссолини от Гитлера, было доставлено в Рим специальным посланником князем Отто фон Бисмарком, датировано 21 июня 1941 года и вручено им Чиано 22 июня, в три часа ночи. Тот, ознакомившись с содержанием, немедленно известил дуче, буквально выдернув его из постели.

Начиналось письмо так:

«Дуче!

Я пишу Вам это письмо в тот момент, когда длившиеся месяцами тяжелые раздумья, а также вечное нервное выжидание закончились принятием самого трудного в моей жизни решения. Я полагаю, что не вправе больше терпеть положение после доклада мне последней карты с обстановкой в России, а также после ознакомления с многочисленными другими донесениями. Я прежде всего считаю, что уже нет иного пути для устранения этой опасности. Дальнейшее выжидание приведет самое позднее в этом или в следующем году к гибельным последствиям».

После столь впечатляющей преамбулы следовал анализ сложившейся ситуации.

Фюрер, в частности, говорил о том, что Англия проиграла войну, но цепляется за соломинки своих последних надежд, и тут же добавил, что надежды ее не так уж и беспочвенны. В конце концов, традиционная политика Англии состояла – и состоит сейчас – в поисках континентальных союзников, которые и будут вести войну в английских интересах. И если раньше эту роль играла в основном Франция, то сейчас «британские поджигатели войны» все больше и больше обращают свои взоры на Восток, в сторону СССР.

Дальше в письме идет рассуждение о том, что интересы Англии и СССР в настоящий момент объективно совпадают – обе державы кровно заинтересованы в том, чтобы «Европа оставалась разделенной и ослабленной».

Конечно, сказанное фюрером можно было сформулировать и по-другому – обе державы боятся, что Германский рейх сумеет консолидировать свои неслыханные завоевания – но это, так сказать, замечание в сторону.

А по существу Адольф Гитлер совершенно прав – ни англичане, ни русские в объединяемую им Европу категорически не хотели.

Прав он и в том, что «позади этих государств стоит в позе подстрекателя и выжидающего Североамериканский Союз» – США в 1941 году действительно вооружались самым интенсивным образом и действительно помогали Англии всем, чем только могли, и даже в отношении СССР действовали очень деликатно. Сталин, понятное дело, особого восторга у американских сенаторов не вызывал, но были надежды на то, что Пакт Молотова – Риббентропа все-таки треснет.

Но Гитлер в этом своем послании к Муссолини оставляет американцев за кадром, а сразу переходит к проблемам с СССР и говорит, что «после ликвидации Польши русские умно ведут свою традиционную политику расширения Советского государства».

И для этого им надо всячески способствовать затягиванию войны.

Они норовят сковать как можно большее число германских войск на Востоке, с тем чтобы не позволить Германии осуществить решающее наступление на Англию: