Текст книги "Гений зла Гитлер"

Автор книги: Борис Тененбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Отступление в сторону, или Персональные оттенки диктатуры

I

До Великой войны 1914–1918 годов, потрясшей мир и известной как Первая мировая война, Европа была общепризнанным центром мира, источником цивилизации, науки, торговли и прогресса. В 1913 году можно было без больших хлопот проехать от Норвегии до Сицилии – границы были открыты, валюты взаимно обратимы; российский хлеб, германские машины и парижские шляпки можно было купить где угодно, хоть в Мадриде, хоть в Саратове…

Великая война за 4 с небольшим года убила 10 миллионов человек (дотошные историки подсчитали, что эта цифра равнялась сумме всех погибших во всех европейских войнах за тысячу лет), прямые военные расходы превзошли стоимость всех войн с 1793 по 1907 год (данные из «Истории Первой мировой войны», изданной в Москве в 1975 году).

Война окончилась победой Антанты – союза Англии и Франции, с подоспевшей им на помощь Америкой.

В 1914 году поэт Мандельштам написал строки, ставшие хрестоматийными:

 
Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних, —
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта!
 

В 1918 году «Европа цезарей» изменилась до неузнаваемости – «цезарей» не стало, исторические династии Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых исчезли с европейской политической карты. Австро-Венгерская держава распалась, Германия – разгромлена, а Россия, не дождавшись победы своих союзников, провалилась в новую Смуту, по дикости и разрушительности сравнимую разве что с ее же Смутой эпохи Грозного и самозванцев.

До Первой мировой войны предполагалось, что наилучшей политической системой является английская – и поэтому повсюду копировался английский парламент, действующий в сотрудничестве с царствующим, но не слишком управляющим монархом. Конечно, были исключения – вольнолюбивая Франция была республикой, а в не поспевающей за передовой европейской мыслью кондовой России самодержавие и вовсе норовило сохраниться, но общеевропейская тенденция казалась очевидной.

После Первой мировой войны английская система уцелела только в Англии, да еще, пожалуй, в Швеции.

Почти все остальные державы следовали наглядному, сказочно успешному примеру – Германии и внедряли собственные версии «вождизма» и «национал-социализма».

С течением времени даже в Румынии – и то возник свой «кондукатор».

Если посмотреть на Европу 1935 года и сравнить ее с той Европой, какой она была в 1914-м, то какие-то вещи просто бросаются в глаза. Первая мировая война перевернула существовавший до нее социальный порядок. Настолько переменила, что у власти – да еще и с диктаторскими полномочиями – оказались совсем вроде бы неподходящие люди.

И. В. Сталин, как известно, был сыном сапожника, а Бенито Муссолини – сыном кузнеца.

На этом фоне Адольф Гитлер, сын мелкого таможенного чиновника, смотрелся вполне адекватно. И даже можно сказать, что и выбор диктатора из низов, и диктатура как форма правления – нечто ожидаемое. В ходе войны пришлось вооружить миллионные массы – и там, где старый порядок рассыпался, его сменили те, кто на массы же и опирался.

Дальше, однако, начинались различия, вызванные обстоятельствами.

Новая диктатура становилась тем жестче, чем более жестокое сопротивление ей приходилось преодолевать. Это положение можно проиллюстрировать двумя крайними примерами – Италией и Россией. В Италии движение фронтовиков, получившее название фашизма, свалило старый порядок без особого труда – и, в общем, на этом остановилось.

В стране установилось авторитарное правление – однопартийная система, парламент перестал быть «местом для дискуссий», но собственность уцелела, и старые элиты никто не трогал, и даже королевская власть формально осталась на месте, хотя и в чисто декоративном виде.

В России, напротив, новый режим пришел к власти после Гражданской войны, которая шла предельно жестоко и окончилась полной победой красных. Старые элиты были сокрушены – их или истребили, или «выбросили из жизни». Кого-то – в эмиграцию, кого-то – наградив клеймом-отметиной вроде «буржуя недорезанного».

Грозный вопрос анкет: «Кем вы были до 17-го года?» – особенно если он был обращен не В. В. Маяковским к условному Дантесу, а кадровиком к претенденту на рабочее место, был вовсе не шуткой. И режим не остановился на «буржуях» – проведенная «коллективизация» с точки зрения количества жертв вполне могла рассматриваться как продолжение Гражданской войны.

В рамках этих параметров Германия была где-то посередине между Россией и Италией – и пожалуй, все-таки ближе к Италии. В отличие от России, главный враг определялся не по «классовому», а по «расовому» признаку, и враг этот внутри Германии был нелюбим да и составлял малое меньшинство, всего-то-навсего 1 % населения.

Новый режим, установленный в начале 1933 года, был принят хотя бы потому, что положил конец разгоравшейся в Германии своей версии гражданской войны. Так что на его сторону встала едва ли не вся консервативная элита – и промышленники, и армия, и государственная бюрократия. Многие морщили нос, глядя на невыносимую вульгарность многих видных деятелей национал-социализма, но принимали и их.

Чего же и ожидать, когда имеешь дело с веянием времени – диктатурой масс? Веяние времени – явление вне индивидуального контроля, оно вызвано множеством самых разных факторов. Но воплощалось все-таки в людях.

И люди эти были совершенно разными.

II

Муссолини на фоне двух своих «коллег» выглядит человеком безобидным. Он наградил себя всеми возможными орденами, обзавелся всеми мыслимыми и немыслимыми титулами – но тем не менее долгой череды политических убийств за ним не тянулось.

Муссолини все время красовался на первых страницах газет. В годы Первой мировой войны он служил в берсальерах – а эта часть итальянской армии гордится своими атлетическими традициями, ее солдаты в военное время передвигаются только бегом.

И всесильный диктатор никак не мог отказать себе в удовольствии то устроить показательный забег, то показательный заплыв. Главная идея носила пропагандистский характер – показать стране ее национального лидера как настоящего мужчину, с торсом настоящего спортсмена.

Что до беспокойства за сохранение места – оно проявлялось только в том, что диктатор норовил сосредоточить в своих руках как можно больше номинального контроля. Например, Бенито Муссолини, помимо своих основных должностей – премьер-министра Италии и главы ее единственной правящей партии – одно время совмещал в своем лице семь министерских постов, включая министерства обороны и внутренних дел. Разумеется, он физически не мог действительно руководить этими ведомствами, реально все делалось его заместителями.

Но снять с поста заместителя министра много легче, чем министра, – и все это понимали.

Диктатура в России носила совершенно другой характер.

Новый политический класс России был не слишком приспособлен к систематическому обсуждению вопросов государственного управления. На Х съезде партии только 2 % секретарей парторганизаций имели дореволюционный политический опыт, только 1 % имел высшее образование.

Интересный пример – секретарь партячейки в 1930 году говорит, что:

«Правый уклон в партии – это уклон вправо, левый уклон – уклон влево, а дело партии идти и прокладывать себе дорогу между ними».

Поскольку вникнуть в суть дискуссии средний член ЦК был не в состоянии, то для удержания власти следовало не убедить большинство, а просто сообщить ему, в чем же истина. Сделать это можно было только посредством «сакрализации власти», и это положение прямым своим следствием имело необходимость периодических репрессий в отношении тех, кто в силу своего положения – в партии, в армии или в тайной полиции – слишком близко подходил к богоподобной фигуре вождя.

Именно так и делалось – партию периодически «чистили», постепенно выводя особую породу людей, которую поэт Мандельштам определял так:

«…какой-нибудь честный предатель, проваренный в чистках как соль».

«Чистили» армию, а потом «чистили» тех, кто «чистил» – НКВД – от тех, которые слишком много знали.

И «вождизм» в России был свой, автохтонный…

B стихотворении, которое в конечном счете стоило ему жизни, Мандельштам писал о диктаторе:

 
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет…
 

Это не столько злая эпиграмма, сколько математически точное описание режима.

И вообще – страна была, что называется, «византийской» – ни одна вещь не соответствовала поставленной на ней этикетке.

Никаких публично освещаемых «заплывов» и «забегов» вождя – таких, какие делались в Италии при Муссолини – и в заводе не имелось. А имелся президент – с нелепым титулом «всесоюзного старосты» – и имелись всевозможные совнаркомы, советы и президиумы.

Но правил страной человек, официально занимавшийся только канцелярскими делами партии, ее генеральный секретарь, и делал это не напрямую, а прячась за бесчисленными ширмами так называемого «коллективного руководства». Назывались оно то Оргбюро, то Политбюро, то Совет Труда и Обороны, то Оргкомитет ЦК, то Секретариат все того же ЦК – и все это ничего не значило. А значимость имело только одно – в каждом из этих органов управления неизменно заседал один человек, И. В. Сталин, имевший власть расстрелять любого из своих коллег.

Что он время от времени и делал.

Но И. Сталин, не занимая формально никаких министерских постов, самым внимательным образом вникал во все вопросы, связанные с жизнью страны, от военных и экономических до мелочей вроде управления театрами. Он очень много работал, его бюрократическая работоспособность, право же, поражала воображение.

Так вот, Адольф Гитлер по сравнению не то что со Сталиным, но даже и с Муссолини не делал ровно ничего. На самой вершине пирамиды, располагая практически неограниченной властью, он вел себя примерно так же, как в Вене, когда был «художником».

Он – повторим это еще раз – не делал ничего.

III

После смерти Гинденбурга в августе 1934 года Гитлер мог без всяких проблем получить освободившийся пост рейхспрезидента, но он предпочел отменить его вовсе, как было сказано на похоронах, «из глубочайшего уважения к почившему». Официальная версия состояла в том, что Пауль фон Гинденбург был настолько великим человеком, что равного ему уже и не найти, и Адольф Гитлер удовлетворится тем, что у него уже есть, то есть должностью рейхсканцлера, с небольшим прибавлением в виде титула «вождь», «фюрер».

Гинденбург был мертв, конкуренции с его стороны можно было не опасаться – и конечно же началось вполне сознательное сооружение «культа покойного вождя». Теперь фельдмаршал был старой доброй Германией, передающей эстафету новой Германии, молодой и динамичной. Соорудить ему мавзолей в Берлине все-таки не додумались, но в Танненберге, на месте его великой победы над русскими, воздвигли пышный мемориал. А новый вождь, Адольф Гитлер, получил в руки практически неограниченную власть.

Но при этом – ничего особенного с ней не сделал.

Разумеется, он от власти не отрекся, но и никакой поддерживающей структуры тоже не создал и, по-видимому, сделал это намеренно. Достаточно посмотреть на чисто партийные дела НСДАП. После опалы и гибели Грегора Штрассера, создававшего центральный партийный аппарат, его усилия не были продолжены. Адольф Гитлер оставался вождем партии, но ограничивался только изданием общих директив. В НСДАП его заместителем был Рудольф Гесс, слепо ему преданный. Но административные обязанности были Гессу и не по вкусу, и не силам, и во всех делах с гауляйтерами его тут замещал один скромный и трудолюбивый человек – Мартин Борман.

Совершенно такая же история была и с управлением государством. Министры работали сами по себе – а кабинет министров собирался очень редко. A потом перестал собираться совсем.

Конечно, это случилось не в 1935-м, но как тенденция наметилась еще тогда.

Считалось, что «фюрер обеспечивает общее руководство».

Но единственное, что интересовало его всерьез и чему он посвящал действительно много времени, были тексты его речей. Вот они обрабатывались и шлифовались непрестанно – а все прочее требовало только издания широких указующих линий, совершенно лишенных конкретных деталей. По-видимому, «предоставление инициативы исполнителям» было намеренным шагом. При такой постановке дела любой успех можно было «поддержать и присвоить» и от любой неудачи можно было отречься.

В общем, это выглядело как та самая «безответственная лень», в которой когда-то, в голодные венские годы, обвинял Гитлера другой бродяга, но работало. Рудольф Гесс, буквально обожествлявший Гитлера, считал, что фюрер не нуждается в систематической работе. Ибо он живет и действует как истинный художник – вспышками гениальности.

Вспышки вспышками, но тут была и другая сторона.

Государством Гитлер управлял точно так же, как когда-то управлял и своей партией, и в итоге каждый авторитетный деятель режима старался выкроить себе как можно большую зону ответственности. А поскольку все прочие старались делать то же самое и границы юрисдикции были неясны, начиналась неизбежная грызня.

Помешать этому фюрер не старался – напротив, он оставил себе роль арбитра.

К этому искусственно созданному бюрократическому хаосу добавлялось еще и то, что какие-то сферы деятельности вдруг, на ровном месте, поручались организациям, вообще не входящим в компетенцию министерств. Скажем, так было с Гитлерюгендом, с начатым в 1936 году «четырехлетним планом», порученным лично Герингу, с созданной позднее Организацией Тодта [1] и так далее. Все это можно было бы объяснить совершенно макиавеллистическим желанием – сохранить всю полноту информации и все нити управления только в собственных руках.

По-видимому, в какой-то мере так оно и было.

Но если подумать, на вещи можно посмотреть и по-другому. До написания и опубликования великой книги Оруэлла «1984» еще оставалось немало лет – она выйдет в свет только в 1949 году.

Но и в 1935-м какие-то вещи людям, понимающим механизм тоталитарных режимов, были совершенно очевидны. Такие системы базируются на принципе «Большого брата» и на трех министерствах: «Министерстве Правды», ведающем пропагандой, «Министерстве Мира», ведающем войной, и «Министерстве Любви», ведающем тайной полицией.

Ну, и конечно, должна быть широко открытая явная партия и очень узкая и закрытая «внутренняя партия», состоящая из партийных иерархов.

Так вот Адольф Гитлер, «Большой брат», ссоря и дробя государственные ведомства, сосредоточил пропаганду в руках одного человека, полицейские функции – в руках другого, a практическое руководство партийным аппаратом отдал третьему.

В терминах Оруэлла – к 1935–1936 годам «Правдой» ведал Геббельс, «Любовью» – Гиммлер, «Миром» – генералы рейхсвера, а «внутренней партией» занимался Мартин Борман. Скромный и трудолюбивый человек, официально – всего-навсего заместитель Гесса. Однако его номинальный начальник по крайней мере в одном смысле был похож на Гитлера – он ни во что не вникал и ничего не делал. И получалось, что все практические серьезные вопросы в НСДАП решались Борманом.

Наверное, к нему с большим интересом пригляделся бы И. В. Сталин, будь они знакомы.

Почему Гитлер не брал на себя непосредственное руководство партийным аппаратом – непонятно. Скорее всего, потому, что не любил рутинной работы и не умел ее делать. Он и в действия министерств не вникал – в отличие не только от Наполеона, но и от Сталина, который каждый из своих наркоматов компетентно контролировал.

Но почему Гитлер не последовал примеру Сталина – или того же Наполеона – и не создал несколько полицейских организаций, шпионящих друг за другом, – вот это уму непостижимо. По всему получалось, что нет у Адольфа Гитлера в руках механизмов осуществления власти, и нет прямого контроля над полицией, и нет способа ее разделения на конкурирующие ведомства, подотчетные ему одному.

A есть только статус «непогрешимого лидера» – и что его, скорее всего, вскоре зарежут.

Однако – нет, не зарезали. Более того – по-видимому, он даже не заметил такой опасности. Как говорил он сам (14 марта 1936 г.):

«Я иду с уверенностью лунатика, по тропе, проложенной для меня Провидением» [2].

Примечания

1. Организация Тодта – военно-строительная организация, действовавшая с 18 июля 1938 года в Германии во времена Третьего рейха. Названа по имени возглавившего ее Фрица Тодта.

2. Цитируется по книге: Ian Kershaw. Hitler. Vol. 1. P. 527, в переводе с английского.

1936-й

I

Новый, 1936 год начинался для нового режима неудачно. Популярность его упала, и связано это было, как обычно в таких случаях, с противоречием между звонкой риторикой и пустой кастрюлей. Правда, некоторый всплеск национального подъема принесли результаты плебисцита, проведенного в 1935 году в Саарской области.

В свое время, в 1920 году, Франция объявила, что через 15 лет проведет плебисцит о будущем оккупированной ею территории. В политике 15 лет – это вечность. Но «вечность» в 1935-м истекла, и французское правительство обнаружило, что надо или сдержать обещание, или признать перед всем миром, что слово нарушено. Это имело бы неприятные дипломатические последствия. Великобритания, главный союзник Франции, стояла за «твердое соблюдение международной законности».

В итоге плебисцит в Саарской области провели – и свыше 90 % ее граждан высказались за прекращение французской оккупации и возвращение в Рейх [1].

Что и говорить – триумф национал-социализма был тут бесспорным.

Но по сравнению с взлетевшими ценами на продовольствие это все теряло свою привлекательность. Порадоваться патриотическим чувствам оторванных от Германии соотечественников было можно, а вот начать платить на треть больше, чем раньше, за самую обычную еду – это уже совсем другое. На некоторые продукты цены и вовсе удвоились, особенно не хватало масла, мяса и яиц.

Крестьяне, столь твердо поддерживавшие установление нового «истинно германского» порядка, живо припрятали припасы в расчете на увеличение цен. Потому что истинно германское чувство патриотизма – это одно. А истинно германская практичность – это уже совсем другое.

Что до взлета цен на продовольствие, то это было прямым результатом решений, принятых фюрером. Программа производства вооружений получила высший приоритет. По необходимости это требовало серьезного вмешательства государства в обычную деловую практику. Но национал-социализм не собирался идти по пути тотального контроля над экономикой – считалось, что это большевизм.

Вместо конфискаций или национализаций была введена практика госзаказа.

Хорошим примером этого могла бы послужить сделка с химическим концерном I. G. Farben – фирма обязывалась ежегодно производить 300 тысяч тонн синтетического жидкого топлива, необходимого для вооруженных сил Германии. В обмен государство гарантировало закупки на протяжении 10 лет. Однако поскольку правительство не хотело и не могло обременять себя ни управлением производством, ни поставками сырья, закупки оставались именно закупками, и за поставленное надо было платить.

На производство новых вооружений в теории были направлены очень значительные средства. Но в казначействе их не было. Они должны были быть каким-то образом «изысканы».

Гитлер поручил это изыскание Ялмару Шахту.

II

Ялмар Шахт считался лучшим финансистом Германии – как-никак с 1923 и по 1930 год он был президентом Рейхсбанка. Гитлер в 1933-м вернул его на этот пост, а в дальнейшем еще и увеличил полномочия Шахта, назначив рейхсминистром экономики.

Сочетание должности министра, управляющего экономикой, и банкира, управляющего главным государственным банком, давало определенные возможности по «сотворению денег из ничего» – можно было играть на курсах валют. Кроме того, из соображений большей безопасности поставок в случае войны внешняя торговля Германии стала все больше и больше переориентироваться на Венгрию, Румынию, Прибалтику и на страны Балканского полуострова вроде Югославии.

Выгода была двойной: во-первых, купить сырье и продовольствие тут можно было дешевле, во-вторых, отпадала необходимость использования торгового флота. Поставки, идущие по суше, не зависели от доброй воли Англии. Вопрос оплаты, тем не менее, оставался открытым. Например, Румынии предполагалось платить «излишками произведенных вооружений», но армия Германии в считаные месяцы разворачивалась из 7 дивизий в 36, да еще к тому же – с учетом использования идей Гудериана – три из них предполагалось сделать танковыми.

Какие уж тут излишки…

И получалось, что платить той же Румынии стало нечем. Шахт был высококвалифицированным специалистом, но даже и он не мог творить чудеса. Запасы обратимой валюты Рейха пошли резко на убыль, и покупать продовольствие за рубежом было больше не на что, начались признаки кризиса, о котором и Ялмар Шахт, и его коллеги говорили фюреру. Тот, конечно, ничего не желал слушать. Но и никаких доводов в пользу своей точки зрения не привел. Гитлер вообще никогда и ничего никому не доказывал. Вместо этого он сделал как всегда – взмахнул «волшебной палочкой» и велел ей раздобыть еды.

Никаких планов, конечно же, и не разрабатывалось. Просто Гитлер восстановил комиссию по ценам на продовольствие. На пост рейхскомиссара он назначил Карла Гёрделера.

Тот был, как и Шахт, человеком известным.

Одно время его даже рассматривали как возможного кандидата на пост рейхсканцлера, он должен был стать преемником Брюнинга. Гёрделер тогда, в 1932-м, занимал должность рейхскомиссара по ценам и показал себя великолепным руководителем. Но не случилось – старый фельдмаршал, Пауль фон Гинденбург, наложил вето на его кандидатуру. Комиссия по ценам вскоре была расформирована, и Карл Гёрделер сосредоточился на своей основной деятельности – обер-бургомистра Лейпцига.

Приход к власти национал-социалистов он встретил с известным энтузиазмом.

Гёрделер был убежденным националистом, в войну служил на Восточном фронте в чине капитана. Юрист, доктор права со специализацией в области государственного управления, конечно же, хотел восстановления порядка – он думал, что в создавшейся в Германии ситуации власть просто обязана быть твердой.

Ну, и Гёрделер действительно постарался.

Он добрых два года героически бился и с общей трудной ситуацией, и с Ялмаром Шахтом, и с хаотическим стилем руководства Адольфа Гитлера, но в итоге комиссия была расформирована, и Гёрделер снова вернулся в свой Лейпциг.

Перед отставкой он предупредил фюрера, что введение карточек на определенные продукты вскоре станет необходимостью, но фюрер не внял предупреждению. Правда, в срочном порядке было выделено 12,5 миллиона в твердой валюте на покупку жиров за рубежом – за счет этого удалось произвести сравнительно крупную партию маргарина. Для домохозяек были организованы курсы, на которых их учили делать «венгерский рыбный гуляш». Почему министерство пропаганды нарекло это блюдо венгерским, было не вполне понятно. Однако почему гуляш был рыбным, было ясно как день – в Рейхе не хватало мяса.

Но как оказалось, заменой мясу может быть не только рыба.

III

7 марта 1936 года случилось потрясшее всю Европу событие – послов Франции, Великобритании, Италии и Бельгии в Берлине известили о том, что Германия больше не считает себя связанной Локарнским договором 1925 года. Специальный меморандум уведомлял все заинтересованные стороны, что договор аннулирован, с точки зрения Германии он больше не действует и практические шаги в этом направлении уже сделаны – германские войска вступили на территорию так называемой «демилитаризованной зоны».

Все это, конечно, нуждается в некоторых пояснениях.

Комплекс соглашений, подписанных в Локарно, регулировал многие вопросы, связанные с западными границами Рейха. В частности, Германия навсегда отказывалась от Эльзаса и Лотарингии, а мир гарантировался тем, что на Рейне создавалась демилитаризованная зона.

В практических терминах это означало барьер.

Вся та территория Германии, что лежала на левом берегу Рейна, и в дополнение к этому еще одна полоса территории на правом берегу Рейна шириной в 50 километров объявлялись демилитаризованными. Германии запрещалось размещать на ней войска, строить какие бы то ни было военные укрепления и сооружения и даже проводить там маневры.

Но эта договоренность оказалась нарушена и самым недвусмысленным образом. На рассвете 7 марта 1936 года части вермахта в количестве 19 пехотных батальонов были переброшены в Рейнскую область, и даже более того – 3000 солдат вермахта подошли к мосту в Кёльне и перешли по нему через Рейн. Это был невероятно рискованный шаг – Франция в принципе могла двинуть им навстречу до ста тысяч хорошо вооруженных войск, и были основания полагать, что так она и сделает.

Министр иностранных дел Рейха барон Константин фон Нейрат [2] призывал к осторожности.

Он был профессиональным дипломатом, служил на важном посту посла Германии в Лондоне, а в 1932 году стал министром иностранных дел в правительстве Франца фон Папена. К Гитлеру он перешел, можно сказать, по наследству. Фон Нейрат был человек толковый и знающий, в короткое канцлерство Курта фон Шлейхера его менять и не подумали – а в январе 1933 года при смене режима было сочтено, что в среде национал-социалистов дипломатов маловато и лучше пока ничего не менять.

Так вот, в сентябре 1935 года Адольф Гитлер к совету профессионала не прислушался.

Отмел он и сомнения своего военного министра фон Бломберга. Тот был всей душой за ремилитаризацию, но очень нервничал. У него были хорошие представления о возможностях французской армии, и открытого конфликта он очень опасался. Вермахт был еще слишком слаб, вот то же самое, но года через два-три он поддержал бы безоговорочно.

Гитлер, однако, и слышать не хотел ни о какой осторожности. Он, что называется, «испытывал творческий порыв» и слушался только своей интуиции. То есть действовал именно так, как и предсказывал Рудольф Гесс.

И оказался совершенно прав.

IV

Есть такой латинский медицинский термин – «post mortem», который в переводе на обычный русский язык означает «посмертное вскрытие». Патологоанатом, вскрывая труп, видит всю внутреннюю картину болезни умершего, а не только то, что непосредственно привело его к смерти. Но в случае с Францией сентября 1935 года яснее не становится даже и после многих попыток объяснения ее странной нерешимости. Франция легко могла мобилизовать сотню дивизий.

Но не сделала этого…

Уильям Ширер, автор известнейшей книги: «Взлет и падение Третьего рейха», объясняет это параличом воли. Ну, Ширер был современником событий и, можно сказать, их свидетелем и очевидцем, но есть и другое мнение, более позднее и подкрепленное статистикой. Американский исследователь Джеймс Даннигэн приводит следующие данные: во Франции в 1937 году имелось 4,3 миллиона людей призывного возраста, а в Германии их было 8,3 миллиона. Надо думать, в распоряжении французского Генштаба похожие цифры имелись и раньше 1937-го.

Вставал и вопрос о союзниках. Германия в 1934 году заключила с Польшей договор о мире и ненападении, и создания фронта на востоке Германии ожидать не приходилось. Англия и вовсе считала, что с немцами в 1919 году обошлись несправедливо и что Версальский договор свое уже отжил.

Общественное мнение Великобритании было совершенно не готово втягиваться в какие-то «сомнительные авантюры на континенте Европы». Бернард Шоу заметил, что оккупация немцами Рейнской области ничем не отличается от оккупации англичанами Портсмута. От драматурга, даже исключительно талантливого, не стоит ожидать государственной мудрости, но нечто в этом же духе сказал и лорд Лотиан:

«В конце концов, немцы всего лишь зашли в свой огород».

А он как-никак был и дипломатом, и как бы политиком, и истинным аристократом, 7-м маркизом Лотианом, и знал в Лондоне всех людей, которых стоило знать.

И у французских генералов был выбор между двумя курсами действий – активным и выжидательным. При выборе активного пути следовало немедленно проводить мобилизацию (что стоило бы Франции 30 миллионов франков в день) и выходить в чистое поле, за пределы своей укрепленной зоны вдоль линии Мажино, драться против противника, который имел мобилизационный потенциал вдвое больше французского. А можно было выбрать стратегию выжидания, остаться за линией своих укреплений и посмотреть, что же получится. В конце концов, можно было предположить, что Германия вовсе не хочет войны, а хочет просто восстановить свой суверенитет в Рейнской области.

Это было бы разумно.

Как было сказано в книге Энн Перри [3], любимого автора английской королевы:

«Разумные люди всегда проигрывают, когда имеют дело с неразумными».

Примечания

1. Плебисцит состоялся 13 января 1935 г. Из 539 тысяч голосовавших 477 тысяч высказались за присоединение Саара к Германии; свыше 46 тысяч подали голос за сохранение прежнего управления области под контролем Лиги Наций; только 2 тысячи голосовали за ее присоединение к Франции. «История дипломатии», глава «Возникновение третьего очага войны и дальнейшее наступление поджигателей войны (1935–1936 гг.)», текст взят из Сети.

2. В Германии не было дворянского титула «барон» – на письме это выглядело Freiherr и вставлялось между личным именем и именем рода. Соответственно, барон Константин фон Нейрат – Konstantin Freiherr von Neurath. Помимо «барона» могли использоваться и другие титулы – Ritter, Graf и даже Schenk – Виночерпий, если это являлось наследственным придворным званием.

3. Anne Perry, The Cater Street Hangman.