Текст книги "Твои верные друзья"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Выслушав и выстукав Джери, доктор покачал головой и сказал:

– Приведите еще раз. Нужно будет понаблюдать.

В течение шести дней я каждое утро ходил с собаками в поликлинику. Уже после двух посещений они привыкли к этому. Уничтожив утреннюю порцию еды, садились около меня и ждали, когда я стану надевать на них ошейники. Выбежав за ворота, мои больные сразу направлялись знакомой дорогой к речке, затем через пешеходный мостик и дальше, вдоль по улице, поднимавшейся в гору.

У больших деревянных ворот поликлиники они останавливались и, тыча носами в щель между створками, ждали, когда я догоню их. Друзей уже знали в поликлинике. Служители встречали нас улыбками и шутками:

– А, два приятеля явились!

Помощник врача быстро делал Снукки укол, и мы отправлялись обратно.

На шестой день ей сделали враз два укола – один в левую, другой в правую холку. Хирург осмотрел у нее кожу и сказал мне:

– Ну, кутилизат больше не нужен. Пошло дело на поправку. Недельки через две наведайтесь для проверки.

Кутилизатом он назвал ту желтую жидкость, которую вводили Снукки под кожу. Ее назначение было восстановить в организме правильный обмен веществ.

Еще раз прослушал Джери врач-терапевт и поставил диагноз:

– Катарральная язва желудка.

Я испугался:

– Но это же опасная болезнь! Собака может погибнуть?

– Да, опасная. Но если будете следить, то болезнь не станет прогрессировать и даже заглохнет. Главное – следите за пищей. Больше белков, молочного, меньше грубых кормов, избегайте давать кости, – в общем, диэта. При этих условиях пес ваш будет жить и жить. Кроме того, вот вам еще. – Он протянул мне рецепт. – Будете давать ежедневно по три столовые ложки на голодный желудок.

Возвращаясь домой, я размышлял о том, откуда у моего дога взялась такая серьезная болезнь. И кое-что припомнил.

Давно, когда я впервые привез его домой двухмесячным щенком, я обратил внимание на то, что животу него был непомерно раздут и выглядел переполненным. Несколько суток он тогда страдал сильным расстройством желудка. Потом это прошло, и я не придал этому никакого значения.

Позднее я слышал краем уха, что подобные заболевания наблюдались у всех щенков Сильвы – матери Джери. Еще позднее выяснилось, что хозяин Сильвы держал собаку исключительно в целях наживы, кормил ее плохо, всякой требухой и мякиной, извлекая барыш из продажи щенков. За это он был впоследствии исключен из членов клуба. От грубой пищи, которой пичкали щенков, подкармливая под матерью, они уже в раннем возрасте приобретали рахит и начинали страдать желудочными болезнями. Тем самым подготавливалась почва и для других заболеваний. Это была одна из главных причин, почему большинство джеркиных братьев и сестер оказались недоразвиты, очень тщедушны и никогда не участвовали на выставках.

Джери я сумел вырастить сильным и крепким. Внимательный, заботливый уход, хорошее питание и частые прогулки побороли эти ранние заболевания. Но хронический катар желудка все же остался, и вот он-то теперь и давал знать о себе. По этой причине теперь мой бедный друг лишался самого большого удовольствия – костей. А я должен был отныне всегда внимательно следить за его пищеварением.

Снукки же провела первые месяцы жизни в питомнике, где собак питали прекрасно, да еще под наблюдением такого опытного специалиста и истинного друга животных, каким был Алексей Викторович. И Снукки обладала превосходным крепким желудком, которому не страшны были никакие болезни.

По дороге из поликлиники мы зашли в аптеку, и я передал в окошечко рецепт.

– Глюкоза, – прочитала аптекарша и удивилась: – Собаке?! Что она у вас худосочием страдает? – И с любопытством посмотрела на необыкновенного клиента.

Ежедневно Джери принимал по три ложки прозрачной бесцветной жидкости. Он послушно садился у стола, я раскрывал ему левой рукой пасть (он забавно таращил глаза), а правой вливал в нее ложку лекарства. Джери, чавкая, проглатывал его, вылизывал ложку и получал в качестве вознаграждения кусочек лакомства, которое я обязательно в таких случаях давал ему.

Снукки непременно торчала тут же. Виляла коротеньким хвостиком, умильно заглядывала мне в лицо, как бы тоже выпрашивая лекарство. В тот момент, когда я вливал Джери микстуру, она замирала, не дыша следила за тем, как он глотал ее, а затем срывалась с места и принималась весело прыгать вокруг нас. Приходилось и ей давать «за компанию» маленький кусочек лакомства.

Болезнь Снукки уже проходила. Эрделька почти совсем перестала чесаться, болячки зажили, коросты отваливались сухими тоненькими корочками. Вытертые места зарастали нежной пушистой шерсткой. Уколы подействовали.

Постепенно направлялось и пищеварение Джери. Желудок начал нормально работать, рвота больше не возвращалась. Он опять стал съедать свой обычный рацион и быстро входить в тело. Я радовался, глядя на своих повеселевших и поздоровевших друзей. Ничто, казалось, не предвещало новой, еще более страшной беды, которая ждала нас в недалеком будущем.

СНУККИ НА ЧУСОВОЙ

Свой очередной отпуск я решил провести в туристском путешествии по реке Чусовой.

Составилась небольшая дружеская компания: я, два моих товарища по работе и... Снукки, которую мы торжественно нарекли «военизированной охраной экспедиции». Для этой роли больше подошел бы Джери, но брать его в такую поездку я не решился: при неосторожном прыжке он, чего доброго, мог легко опрокинуть лодку, в которой нам предстояло проплыть более четырехсот километров.

Дачным поездом мы прибыли на станцию Коуровка, откуда обычно начинаются все туристские маршруты по Чусовой. В вагоне Снукки вела себя спокойно. Всю дорогу лежала под сиденьем, положив голову на передние лапы, и ловила каждое мое движение. Может быть, она тосковала по оставшемуся дома Джери (он в это время жалобно подвывал, сидя на пороге), а, может быть, инстинкт подсказывал ей, что начинается необычное путешествие, а для нее – даже испытание.

После поездки в Тбилиси Снукки приучилась к поезду не меньше, чем Джери; только автомобиль она не могла «освоить» всю свою жизнь. На автомобиле ее укачивало, появлялось сильное слюнотечение. Снукки делалась жалкой, пришибленной. Все эти болезненные явления проходили, как только она вновь оказывалась на «твердой» земле.

В Коуровке мы наняли подводу. Вещи погрузили на телегу; туда же сели сами. В середине между людьми поместилась Снукки. Телега подскакивала на ухабах, Снукки подбрасывало. Она посматривала на меня, как бы спрашивая, что все это значит?

Оживилась она лишь тогда, когда мы, переправившись вброд через Чусовую, высадились у Коуровской базы туристов. Отсюда начиналось наше плавание по реке.

Здесь мы прожили два дня. Смолили крепкую плоскодонную лодку, выжидали устойчивой хорошей погоды. Снукки быстро обжилась на новом месте, бегала по берегу, ловила в траве полевых мышей, облаяла забредшую на базу корову.

Наступил день отплытия. Погрузив снаряжение и припасы, мы разместились в лодке. Для Снукки я сделал небольшую дощатую площадку на носу нашего судна, но, как ни звал я собаку последовать за мной, она не решалась покинуть берег.

Пришлось мне втащить ее в лодку силой и с командой «на место!» – водворить на носу. Сжавшись в комочек, она испуганными глазами смотрела на журчащую за бортом воду. Вид у нее был такой несчастный, что мои спутники даже принялись жалеть ее. Я же только посмеивался, глядя на эти «страдания» собаки. Ничего страшного ей не грозило, а что такое путешествие принесет ей большую пользу, как и нам, в этом я не сомневался ни на минуту.

Просидев в неудобной позе часа два. Снукки осторожно прилегла, стараясь как можно дальше отодвинуться от краев лодки. Но отодвинуться-то некуда! – площадка узенькая, треугольная, справа и слева вода. Снукки чувствовала себя настолько подавленной непривычностью обстановки, что даже вздрагивала всякий раз, когда начинал трепыхаться от ветра над ее головой маленький красный вымпел, воткнутый на носу лодки.

Особенно она пугалась на перекатах и мелях, которых в верхнем течении Чусовой множество. С полного хода лодка врезывалась вдруг в песчаную отмель или, вздрогнув от резкого толчка, скрежеща днищем, застревала на перекате.

Снукки испуганно вскакивала и пыталась сбежать с носа лодки на середину или ко мне на корму, где я сидел за рулем.

Вода в реке была настолько прозрачна, а все гальки на дне так отчетливо видны, что раз, когда я сталкивал наше утлое суденышко с переката, Снукки, соблазнившись близостью земли, которая казалась, едва прикрытой ласково-журчащими, почти невидимыми струями, выпрыгнула вслед за хозяином из лодки.

Быстрое течение сбило ее с ног, подхватило и разом отнесло на пять-шесть метров от лодки. Отчаянно шлепая по воде лапами, Снукки выбралась на мелкое место и, с трудом преодолевая напор воды, побрела ко мне. Внезапно она увидела, что берег близко (река в этом месте была узка), и повернула к нему. Напрасно я кричал на нее. Снукки и ухом не вела. По брюхо в воде она добрела до берега, вышла, отряхнулась и только тогда удостоила меня взглядом, обернувшись в нашу сторону.

Товарищи мои смеялись:

– Ай-яй, не очень-то собака хозяина слушается!

Но это ничуть не задело меня. Я прекрасно понимал, что собака проходит сейчас серьезное испытание, своеобразную «водяную» дрессировку, с таким же приучением к выдержке, послушанию и вообще дисциплине, как и при обычной «сухопутной» дрессировке.

Лодка снялась с мели, я влез в нее, не обращая внимания на Снукки, и мы поплыли дальше.

Это, однако, нимало не смутило эрдель-терьера.

Снукки неторопливо бежала в двух метрах от воды, невозмутимо поглядывала в нашу сторону и даже успевала время от времени остановиться и обнюхать кусты, траву. Немного заволновалась она только, когда наше судно стало огибать широкий песчаный остров, и мы оказались разделенными большим пространством низкой песчаной косы и поблескивающей полосы воды. За островом река опять сузилась, лодка приблизилась к берегу, и Снукки успокоилась.

Время шло, течение уносило нас все дальше и дальше вниз, километр за километром оставались за кормой, а Снукки и виду не показывала, что хочет вернуться ко мне. Видимо, на твердой земле она чувствовала себя куда спокойнее, чем на воде!

И меня, и моих товарищей разбирало любопытство, как долго это может продолжаться и чем кончится.

Кончилось самым занятным образом. На левом берегу, по которому бежала собака, вырос огромный утес. Отвесные стены его спускались прямо в воду, преградив путь эрдель-терьеру.

Добежав до него, Снукки заметалась, спустилась к воде, вернулась назад и вдруг, придя к какому-то решению, пустилась что есть духу прочь от реки. Видимо, она надумала обежать утес стороной. Тут уж не выдержало мое сердце. Причалив к берегу, я подозвал Снукки и водворил ее в лодку.

Пригорюнилась собака, повесила голову, поджала хвост и уныло смотрела, как проплывали мимо желанные берега.

После полудня мы сделали остановку для обеда. Какова была радость Снукки, когда и она, и хозяин, и вообще все, кто находился в лодке, оказались на берегу. Она первой выпрыгнула из лодки, второпях оступилась, булькнула в воду, отфыркиваясь, выбралась на берег и принялась бегать, прыгать и резвиться вокруг нас. Глядя на ее радость, можно было подумать, что все мы только что избежали смертельной опасности! Невозможно было удержаться от улыбки при виде этой наивной восторженности!

Задымил костер, запахло похлебкой, пуская клубы пара, закипел чайник. Снукки тоже подсела к костру и с наслаждением втягивала ноздрями вкусные запахи. Она с аппетитом уничтожила всю пищу, какая была предложена ей, полакала воду прямо из реки и, пока мы отдыхали после обеда в тени, принялась азартно шнырять среди кустов.

Однако в лодку пришлось ее опять вносить на руках. Она все еще побаивалась, хотя и не делала попыток убежать, а принимала происходящее как неизбежное зло. Вероятно, все наше путешествие выглядело в ее глазах как проявление какой-то странности со стороны хозяина, которому вдруг надоело жить, как все, на земле, и он переселился на воду!

День был жаркий. Солнце палило немилосердно. Мы все были в трусиках и легких безрукавках, а шуба Снукки впору и для зимы! Снукки разморилась, широко раскрыла пасть и, свесив язык набок, тяжело и часто дышала. Жара пересилила в ней страх. Она растянулась на боку. Узкой площадки едва хватило для ее тела. Но от воды веяло прохладой, и моя Снукки теперь, пожалуй, была непрочь находиться поближе к ней.

Зачерпнув кастрюлькой воды, я окатил ею Снукки. От неожиданности она страшно перепугалась и едва не свалилась за борт, но быстро почувствовала облегчение от изнурительного зноя и сладко задремала.

Перед закатом солнца мы высадились для ночевки у камня Сокол[32]32
  Камнями или бойцами на Чусовой называют береговые скалы-утесы.


[Закрыть]. Лодку вытащили на песок. Повыше, на лужайке, поставили палатку, занялись приготовлением ужина. Снукки, забравшись в середину куста, пыхтела, как кузнечные мехи, казалось, стараясь выдохнуть из себя весь накопленный за день жар.

Зной медленно спадал. Потянуло предвечерней свежестью. На противоположном отлогом берегу еще розовели последние лучи солнца, а у подножья камня уже было прохладно и сумеречно.

В горах темнеет быстро. После ужина нам еще долго не хотелось уходить от костра в палатку. Тишь. Спокойствие. Чуть слышно течет река. Где-то неподалеку в темноте шуршит трава: Снукки ловит лягушек – прохлада вернула ей бодрость. Набродившись досыта, она тоже подсела к костру. Собака вымокла от росы, и теперь не прочь погреться у огня, как дома у голландской печи.

Внезапно она насторожилась, подняла голову и звонко и угрожающе залаяла. От реки донесся равномерный всплеск и скрип весел в уключинах. Через минуту к берегу причалила лодка, из которой вышли четыре человека и направились к нашему костру. Снукки кинулась им навстречу. Вид у нее был такой возбужденный, что я вынужден был скомандовать ей: «Фу!»

Я еще никогда не видел ее такой злобной. Вот что значило оказаться одной, а не иметь, как обычно, за спиной своего любезного друга – Джери. Появилась нивесть откуда злоба и способность к активной обороне. Своим поведением она даже вызвала одобрение моих спутников. Я же дипломатично промолчал.

«Неизвестные мореплаватели» оказались, как и мы, туристами. Они попросили разрешения разбить свой лагерь рядом с нашим.

– Пожалуйста, – ответили мы все трое хором.

Запылал костер, рядом с нашей выросла вторая палатка. Быстро познакомились, разговорились. Наши неожиданные попутчики – молодые рабочие с Уралмашзавода. Решили дальше плыть вместе. Будем сообща любоваться Чусовой, по праву считающейся одной из живописнейших рек нашей страны.

Снукки еще долго подозрительно посматривала на новых знакомых. Ночь она провела, свернувшись калачиком у входа в палатку. Среди ночи дважды порывалась лаять – может, видела что-нибудь во сне, а может быть, поблизости в лесу бродил какой-нибудь зверь.

На следующий день она вела себя на воде уже значительно спокойнее. И только раз испугалась, когда лодка с полного хода налетела на подводный камень – таш. Правду сказать, и мы перетрухнули не меньше ее. Лодка затрещала, вползла на камень, как на спину кита, и, накренившись, едва не зачерпнула бортом воды. Немного посильнее толчок, и высадило бы днище, – хорошо, что оно было сбито из прочного кровельного теса.

Постепенно Снукки привыкла к жизни на воде. Она уже хорошо знала не только моих товарищей, но и туристов со второй лодки, и больше не рычала и не бросалась на них, а со временем даже стала разрешать гладить и угощать себя.

Однажды после очередной ночевки мы готовились к отплытию. Товарищ, захватив пару рюкзаков, потащил их в лодку. Внезапно мы услышали его удивленный возглас:

– Смотрите-ка, не из тучи гром!

В лодке сидела Снукки. Не дожидаясь погрузки, она первой забралась на свое место. Сидя на носу, плутовка умильно поглядывала вокруг, меланхолично чесалась и терпеливо ожидала отплытия, – точь-в-точь пассажир, скучающий в ожидании, пока отчалит пароход.

Чем ниже спускались мы по реке, тем живописнее она становилась. Отвесные береговые утесы почти непрерывно следовали один за другим. Иногда они тянулись сплошной каменной стеной на протяжении сотен метров. Даже река, казалось, притихала у подножья этих великанов и плавно несла свои воды, без перекатов и мелей.

Мы часто приставали к берегу и выходили на сушу, чтобы вдосталь налюбоваться прекрасной уральской природой. Вначале Снукки считала своей непременной обязанностью сопровождать нас, но вскоре это занятие наскучило ей, и в то время как мы бродили по берегу, она, не покидая своего места на носу лодки, зорко следила за нами.

У камня Высокого мы сделали дневку – остановились на целый день. Товарищи ушли побродить с ружьем в лесной чаще, уралмашевцы занялись игрой в шахматы, а я, захватив фотоаппарат и пройдя в глубь берега, обошел камень с тыла и забрался на его вершину. Снукки, конечно, карабкалась вслед за мной.

Со стометровой высоты палатки казались не больше спичечной коробки, а лодки, привязанные у берега, со скорлупку подсолнухового семени. Река вилась в тесной зелени берегов ровной, поблескивающей на солнце голубоватой лентой. Внизу было тепло и тихо; здесь же, на вершине камня, гулял свежий ветер.

Снукки, неотступно следовавшая за мной по пятам, осторожно подошла к краю скалы и заглянула вниз. Тело ее напряглось, передними лапами она крепко уперлась, как будто ожидая, что ее могут толкнуть сзади. Вытянув шею и низко пригнув голову, она потянула носом воздух и неожиданно визгливо заворчала с какой-то новой, совершенно незнакомой мне интонацией, и быстро попятилась.

Повидимому, и ее смутила эта страшная пропасть, хотя, как я знал, мои собаки не страдали головокружением и не ощущали страха перед высотой. Все-таки я из осторожности подозвал эрдель-терьера к себе.

Спустившись с камня, мы остановились у его подножья. Внезапно в воздухе что-то с силой просвистело. Громко плеснула вода. Что-то тяжелое обрушилось в реку, подняв высокий пенистый столб воды. Снукки, как подброшенная пружиной, подскочила на всех четырех лапах и возбужденно залаяла. Признаться, я тоже вздрогнул от неожиданности.

Не успел опасть первый водяной столб, как рядом с ним взлетел другой такой же, потом – третий... Что такое? Прямо обстрел какой-то!

Но стоило мне поднять голову, как сразу все объяснилось. На вершине Высокого, где только что были мы со Снукки, виднелись крошечные – с муху! – человеческие фигурки. Это наши охотники, забравшись туда после меня, сбрасывали вниз камни.

Перед обедом мы занялись купаньем. Один из моих спутников, схватив Снукки, на руках втащил ее в воду и отпустил на глубоком месте. Снукки, выставив над водой рыжую мордочку, быстро поплыла к берегу. Так он повторил несколько раз. Снукки каждый раз успешно добиралась до берега, несмотря на быстрину.

Мне хотелось продлить ее пребывание в воде. И вот в тот момент, когда товарищ опускал Снукки в воду, я пустился бежать вдоль берега, рассчитывая, что собака поплывет за мной. Не тут-то было! Снукки не попалась на такую невинную хитрость. Она доплыла по кратчайшему расстоянию до берега и, только уже выйдя из воды, бросилась догонять меня. Таким образом, не я перехитрил ее, а она меня!

Идти в воду добровольно она все-таки никак не желала. А мне так хотелось добиться этого. Да и для служебной собаки это просто необходимо.

Однако я не спешил. Поспешность легко может привести как раз к обратным результатам. Я не забыл историю Джемми-альпинистки, слышанную от Алексея Викторовича: необдуманный поступок вожатого на всю жизнь сделал собаку неполноценной. Я не хотел, чтобы нечто подобное произошло и со Снукки, и потому предоставил ей самой исподволь привыкать к воде, не упуская, однако, случая помочь ей в этом.

А случаи эти, казалось, сами шли вам навстречу. Иногда они были забавны и неожиданны.

Очень допекало эрдель-терьера солнце. Спрятаться-то от него на лодке некуда! Когда выдалось несколько пасмурных дней, для Снукки это явилось настоящим облегчением. Пользуясь наступившей прохладой, она не только дремала, лежа на своем мостике, а даже спала самым добросовестным образом и была за это однажды наказана. Зачастую одно ухо у нее болталось за бортом, едва-едва не касаясь поверхности реки. Теперь это нисколько не смущало Снукки!

Был один из таких дней. Наша лодка птицей летела по быстрине. Я подбавлял ей ходу веслами. Снукки сладко спала, выставив концы лап за край борта.

Лодку вынесло на излучину. Рулевой налег на весло, – наше судно накренилось и резко качнулось. Внезапно за моей спиной что-то шумно бултыхнулось, и в ту же секунду рулевой, радуясь неожиданному развлечению, весело-тревожно закричал:

– Снукки за бортом!

Мимо лодки, отставая от ее быстрого хода, неслась по воде испуганная собачья мордочка. Окатывая себя водопадом брызг, Снукки отчаянно шлепала лапами.

Рулевой, сколько было силы, затормозил веслом, а я, вытянув руку, быстро перегнулся за борт и, ухватив Снукки за густую шерсть на загривке, втащил ее в лодку, как мешок.

После, глядя на нее мы хохотали минут пять. Вид у нее был растерянный и до того забавный, что не смеяться было невозможно. С нее лились потоки воды: она забыла даже отряхнуться и с ошеломленным видом стояла посередь лодки, широко расставив лапы и с выражением полного недоумения поводя мордочкой по сторонам. Она, видимо, никак не могла понять, что же все-таки произошло: так сладко спала и вдруг столь неприятное пробуждение?!

А случилось очень просто. Снукки спала, небрежно раскинувшись, близко к краю, на повороте лодка качнулась, и собака вывалилась за борт.

«Не вызовет ли эта неожиданная ванна у Снукки боязнь воды?» – мелькнуло у меня опасение, когда мы кончили смеяться. Ничуть не бывало! Не прошло и часа, как, обсохнув, Снукки уже опять дремала в прежней, полной безмятежной лени позе, на прежнем месте, свесив лапы над водой.

На дневке у камня Оленьего я вновь занялся дрессировкой собаки. Мне хотелось приучить Снукки любить воду так же, как любил ее Джери.

– Смотрите не утопите ее, – беспокоились мои друзья. За время нашего путешествия они успели к ней основательно привязаться.

Попросив одного из них подержать собаку, чтобы она не увязалась за мной, я сел в лодку и поплыл к противоположному берегу. Когда я достиг середины реки, товарищ отпустил Снукки.

Она беспокойно заметалась. Я плыл дальше и дальше и время от времени ласково окликал ее:

– Ко мне, Снукки, ко мне!

Снукки жалобно визжа, вбежала в реку по лопатки, но плыть не решилась. Выскочив на берег, она пустилась бежать вдоль реки в надежде переправиться где-нибудь ко мне посуху, но, пробежав метров двести, сообразила, что тем самым она только больше отдаляется от меня, и вернулась к исходному положению.

Достигнув противоположного берега, я вышел из лодки и снова позвал собаку. Снукки завизжала с таким отчаянием в голосе, как будто теряла хозяина навсегда. Я медленно стал удаляться, вошел в кусты и спрятался в листве, предварительно еще разок-окликнув эрдельку. Получилось, что я или уже далеко, или меня совсем нет...

Волнение собаки достигло высшего предела. Она пронзительно взвизгнула, осторожно вошла в воду, понюхала ее и... поплыла!

Тотчас же я выскочил из-за кустов и бросился к лодке. Теперь, когда цель была достигнута, я принудил Снукки плыть, меня охватило беспокойство. Чусовая у Оленьего довольно широка и очень быстра. Хватит ли у собаки сил преодолеть это препятствие? Вскочив в лодку и взяв в руки весло, я приготовился в случае необходимости немедленно придти к ней на помощь.

Однако Снукки превзошла все мои ожидания. Выставив черный кончик носа наперерез сносившему ее течению, она энергично работала лапами. Рассчитала она очень точно и вышла на берег в двух метрах от меня. Выйдя, отряхнулась, помахала куцым хвостом, приветствуя хозяина, и остановилась в ожидании: что дальше? Я обласкал ее, посадил в лодку, и мы переправились обратно.

Я долго буду помнить эту поездку. Приходилось ли вам, читатель, совершать большое путешествие в лодке по быстрой горной реке, с дикой, нетронутой природой на берегах? Если нет, то вы много потеряли. Вы лишились возможности изведать это неповторимое чувство, когда вы сливаетесь с природой, ощущаете ее каждой клеточкой вашего существа. Это ни с чем несравнимое чувство. Урал – древнейшая горная цепь на земле – дал родине несметные богатства; и вот здесь, на Чусовой, которая проходит через самое сердце Уральского хребта, вы с особой силой воспринимаете, как прекрасен этот край, как близок он вашему сердцу, как величественна и живописна его природа. Река прихотливо вьется среди чарующих своим неповторяющимся разнообразием берегов, которые то надвинутся тесней и взметнутся ввысь, то отойдут в стороны; утром все кругом долго укрыто молочной мглой; туман так густ, что вы не видите свою вытянутую руку, а где-то вверху уже ярко светит солнце; как говорил Аркадий Гайдар, «рассвет на Урале сначала слышишь и чувствуешь, а потом уже видишь»; прошел дождь, и вы наблюдаете, как на ваших глазах из испарений влаги, из тумана, тянущегося вверх, рождаются новые облака, чтобы пролиться на землю новым дождем; в напластованиях горных масс вы можете воочию видеть из чего состоит наша планета Земля, какие породы ее слагают, поймете наглядно, как создавались эти горы с их бессчетными сокровищами ископаемых недр, с быстрыми реками... Глушь, не видно и признака человеческого жилья, только горы да лес, лес да горы, «урема», как говорят уральцы, и вдруг проявление деятельности советского человека: молочно-товарная ферма, аккуратно поставленная на привольной береговой поляне; старинный завод Кын, помолодевший в советское время, район стародавней металлургии, где был барочный сплав железа, а теперь делают нужные стране машины; лесозаготовки – трактор тащит поезд срубленного леса, летят бревна в воду... Чудесный край! И когда я вспоминаю Чусовую, всегда в моей памяти, рядом с этими картинами реки и моими друзьями, спутниками по путешествию, возникает рыженькая скромная собачка – моя Снукки, сопровождавшая меня в этой поездке. Здесь, на Чусовой, я пережил и одно из самых острых приключений, связанных с моими собаками.

Наше путешествие шло к концу. Последний свой лагерь мы разбили близ устья впадающей в Чусовую речки По́ныш.

Берега По́ныша – отвесные стены из известняка, с узкой зеленой кромочкой травы у основания. Русло речки от одного берега до другого было загромождено высоким затором из бревен, оставшихся от весеннего лесосплава. Вода, спертая бревнами, как плотиной, сочилась между, ними бесчисленными ручейками, а выше затора образовалось целое озеро.

Место было дикое и прекрасное. Наши палатки стояли у подножья одной из стен на высоком зеленом мысу, который узким клином выдался между Понышем и Чусовой.

На закате солнца я отправился полюбоваться этим неповторимым по своему дикому очарованию и прелести местом. Снукки – со мной.

По старой, покрытой мохом расселине я поднялся на скалы к посидел на камне, откуда открывался вид на излучину Чусовой. Вечерние лучи солнца золотили вершины деревьев, багряный отблеск лег на реку, воздух был как-то по-особенному чист и прозрачен, напоен ароматом соснового бора и теми непередаваемыми запахами, с которыми всегда связывается представление о большой реке. Не хотелось расставаться с Чусовой.

На обратном пути к лагерю я вздумал переходить Поныш в той части затора, где бревна были нагромождены особенно высоко, а в промежутках между ними журчали струйки воды. Я спокойно шагал по ним, не подозревая, какой подвергаюсь опасности. Снукки немного отстала, замешкавшись у берега.

Внезапно я почувствовал, как бревно под моей ногой качнулось. Я поспешно прыгнул на другое, но оно, едва не сбив меня, вдруг скользнуло вниз. Послышался зловещий треск, затор дрогнул и начал распадаться, бревна пришли в движение.

С трудом удерживая равновесие, перескакивая с бревна на бревно, я в несколько прыжков достиг берега. За спиной уже несся грохот сталкивающихся бревен. Ступив на землю, я обернулся и замер.

В самой середине затора виднелась Снукки. Она не успела добраться до берега, как это сделал я, и теперь бестолково моталась, стараясь увернуться от быстро катящихся бревен. Может быть, в эту минуту она жалобно визжала, но ее не было слышно из-за оглушительного грохота и треска.

На этот грохот прибежали из лагеря мои товарищи; они приветствовали неожиданное зрелище возгласами одобрения и восхищения, но слова остановились у них в горле, когда они увидели мечущуюся среди бревен фигурку Снукки. Собака гибла, и гибла по моей вине, из-за моей неосторожности. Ну что стоило мне перейти через Поныш несколькими метрами ниже или выше затора, где было совершенно безопасно? Но теперь было поздно говорить об этом, и все мое внимание приковалось к маленькому дорогому для меня существу, отчаянно боровшемуся за свою жизнь.

Затор распадался на глазах. Где-то нарушилось равновесие в громаде скопившейся древесины, и гора ее рассыпалась на части. Бревна летели вниз, шлепались в воду и, подхваченные течением, выплывали в Чусовую.

Вода, вырвавшись из-за сдерживавшей ее преграды, быстро наполняла неширокое русло Поныша. Уровень речки поднимался с поразительной быстротой.

Фигурка Снукки появлялась то на одном бревне, то на другом. Каким-то чудом ей все еще удавалось оставаться на ногах. Вот она прыгнула, бревно под ней поползло вниз, собака торопливо побежала по нему к верхнему концу, пытаясь обогнать это скольжение, внезапно она споткнулась, потеряв равновесие, покатилась по бревнам, больно ударяясь об их острые выступы, и упала в воду.

Секунду ее не было видно, затем она всплыла. Кругом нее, как живые, шевелились бревна. Затертая между ними головка Снукки была для них то же, что яичная скорлупа. Один удар – и все кончено. Я страшился подумать об этом.

Вместо того, чтобы плыть вниз по течению, где поблескивало зеркало открытого пространства воды, Снукки почему-то упорно старалась пробиться вверх, против движения этой шевелящейся массы леса. Впервые ее замечательный ориентировочный инстинкт изменил ей. А может быть, от ушибов она потеряла способность к правильной ориентировке. И я никак не мог помочь ей.

Ценой невероятного усилия ей удалось взобраться на бревно, но ненадолго. Бревна все еще продолжали катиться в реку, одно из них сразбегу ударило в то, на котором стояла собака. Снукки сорвалась в воду. Я схватился за голову.

Но именно в это мгновение у меня мелькнула искорка надежды, как спасти гибнущую собаку. Изо всей силы, на какую были способны мои легкие, я закричал: