Текст книги "Ночная радуга"
Автор книги: Борис Рябинин
Соавторы: Николай Верзаков,Майя Валеева,Евгений Лебедев,Анатолий Тумбасов,Николай Глебов,Владимир Самсонов,Михаил Голубков,Алексей Корюков,Василий Моргунов,Валерьян Баталов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
– Как же мы... без Аюшки... жить-то буде-ем? – закуксилась Валька, размазывая слезы по пухлым щекам.
Первые дни у надыровских ребятишек все разговоры сводились к Айке. Как-то он долетит? Не подведет ли его крыло? Ведь путь неблизкий... Зимой в школе писали сочинение про Айку и радовались за него: вон какие морозы трещат на Урале. А ему там тепло...
* * *
...Отлютовала зима, отшумела буранами и метелями. Снова наполнилось болото птичьим гамом.
– Слушайте: «чи-бис, чи-бис»... Это он имя свое выговаривает. За это и прозвали его чибисом, – просвещал нас отец. – А вон выпь урчит. Как в пустую бочку дует. Далеко где-то... А коростель-то, коростель что выделывает! Разудалая пичуга! – восторгался он.
Раз ясным солнечным утром сквозь птичьи голоса прорвалось такое знакомое, непозабытое:
– Ку-ви, ку-ви...
– Айка прилете-ел! – Валька первой кинулась из избы, мы за нею. Айка стоял на крыше сарая. Он был не один. Рядом с ним стоял такой же черный аист, только поменьше ростом.
– Айка, Айка!
Услышав наши голоса, Айка замахал крыльями, закивал головой, пританцовывая на длинных ногах. Другой аист при виде людей испуганно взметнулся вверх. Айка взлетел за ним. Покружившись, птицы опять опустились на крышу.
В наш двор сбежалась почти вся надыровская детвора. Кто-то прихватил мелкой рыбешки. Сложили ее в голубой чайник и выставили на середину двора.
Увидел Айка знакомый чайник, обрадовался, сильнее замахал крыльями, закричал и опустился с крыши на землю. Но к чайнику не подходил. И только когда все отошли в сторону, он запустил в чайник свой длинный нос и проглотил несколько рыбок. Одну рыбку он поднял на крышу и положил у ног другого аиста..
Когда дикий аист проглотил рыбку, Айка снова закричал. При этом он часто кивал головой, подпрыгивал, взмахивал крыльями. Казалось, Айка упрашивал своего спутника остаться здесь и не улетать дальше. Люди здесь добрые, лягушки жирные. Чего еще надо?.. А дикий аист пугливо озирался, изредка что-то отвечая на непонятном птичьем языке. Вдруг он расправил крылья, поднялся и полетел. Айка последовал за ним.
– Айка, не улетай! Айка, – закричали ребята, задрав кверху головы.
– Ку-ви, ку-ви, – послышалось в ответ, словно Айка оправдывался перед нами. Вскоре птицы скрылись за облаками.
Долго мы стояли тесной кучкой, молчали и смотрели в ту сторону, куда улетели аисты. Подбежал Степка с полным картузом выпотрошенных карасей. Мать на пирог приготовила, а тут Айка летит. Да еще, наверное, голодный. До пирога ли было...
Пришел лекарь дедушка Митрофан. Кто-то в деревне ему сообщил про аистов.
– Вы-то чего пригорюнились? – оглядел он приунывших ребятишек. – Радоваться надо, что не забыл он людскую доброту, прилетел навестить, поздороваться. И пусть они летят, куда им надо. Ведь у них своя жизнь, птичья...
...Аисты прилетали на другой год и на третий...
РАЧИХА
В норке под камнем сидела рачиха и шевелила усами. Над нею пробегали легкие голубые волны. От них белый песок на дне тоже казался голубым. А высоко над озером голубело солнечное небо.
Мимо рачихи проплывали стайки юрких чебачков. Самые смелые тыкались носами в жесткий колючий панцирь.
– Вот я вас, озорники! – щелкала клешнями рачиха. И рыбешки кидались врассыпную, наверное, с визгом. А что?.. Почему бы рачихе не говорить на своем рачьем языке? А чебачкам не визжать от страха?
Но у рачихи было хорошее настроение. Много дней на ворсинках ее брюшка торчали буроватые икринки. А вчера из них вылупились крошечные рачки, которых она с нетерпением ждала.
С той поры голубой прозрачный мир показался ей еще прекраснее. Рачиха замирала от умиления, прислушиваясь, как рачата тихонько копошились у нее на брюшке, и старалась крепче закрыть свое потомство плавниками хвоста.
Вдруг с берега донеслись непонятные звуки. Малиновым перезвоном разнеслись они далеко по воде. Это запел пионерский горн.
Рачиха еще сильнее зашевелила усами и подтянулась на своих клешнях вперед, не разжимая свернутого кренделем хвоста. Любопытство не давало ей покоя. Она еще подтянулась и вылезла из своей норки на голубое дно.
– Глядите, рак! – раздался ликующий мальчишеский крик. Рачиха не успела шевельнуть усом, как ее схватили за панцирь и вытащили из воды. Она отчаянно ворочала клешнями, шевелила лапками, но никак не могла вырваться из,плена.
Вся поляна кричала криком, каждому хотелось подержать рака.
– Какой большой, глазастый!
– Положи на траву, пусть побегает.
Но рачиха и ползать-то не могла. Она лежала, распластавшись на траве, еле-еле шевеля клешнями и тонкими коленчатыми лапками. Усы ее беспомощно растянулись по траве в разные стороны. Только упругий хвост был по-прежнему свернут в колечко.
– Я ее нашел! Понесу показать всем ребятам.
Рачиху снова схватили за жесткий панцирь и опять понесли. Долго ее рассматривали, то клали на землю, то передавали из рук в руки.
Наконец, посадили в стеклянную банку с водой.
– А почему он хвост крючком держит, не разжимает?
Это вопрос задал самый маленький вихрастый мальчик по имени Андрейка. Он был юннатом, задавал в день по тысяче «почему» и очень радовался, когда получал на них ответы.
Андрейка положил рачиху на спинку, уцепился за хвост и развернул его. Сверкнуло светло брюшко, опоясанное темными колечками и покрытое длинными ворсинками.
Тут все ребята увидели рачат. Их было много, живых, крошечных, как комары. Все у них было прозрачное, словно из мягкого стекла: и спинки, и хвостики, и даже клешни с усиками. Рачатам было уютно на материнском брюшке, словно в закрытой коробочке.
Но вот рачиха пришла в себя. Собрав последние силы, она изловчилась и зажала Андрейкин палец в клешню.
Андрейка вскрикнул от боли.
– Стукни ее камнем, сразу отпустит.
– Нет, надо хвостом в кипяток, – посыпались советы.
Но Андрейка был настоящим юннатом. Он тихонько положил рачиху себе на колени и свободной рукой начал осторожно высвобождать палец.
Силы оставили рачиху. Она разжала клешню. На Андрейкином пальце выступили две бисеринки крови.
– У-у, злюка! – сказал кто-то.
– Она не злюка, она из-за рачонков! – воскликнул Андрейка. Он взял рачиху в ладони и помчался к озеру. Опустил ее возле камня с норкой.
Долго лежала рачиха без движения. Водяные струи шевелили ее длинные усы. Веселые чебачки уже нисколько не боялись ее и клевали носами в спинку, в лапки и даже в глаза. Клюнет чебачишка и отплывет, снова клюнет, – опять отскочит.
Но вот им надоела эта игра, и чебачки отправились искать себе новую забаву.
Когда после тихого часа ребята прибежали на озеро купаться, Андрейка вошел в воду, встал возле камня с норкой и всем кричал:
– Не подплывайте близко, не пугайте рачиху! Она отдыхает...
После ужина мальчик снова навестил свою рачиху и очень удивился, когда увидел возле нее двух рачонков. Они были вдвое меньше ее и, как два березовых листика, походили один на другого.
– Наверно, ее старшие дети, – определил Андрейка.
Рачата быстро и энергично шевелили усами возле самого носа рачихи, нетерпеливо переползали с места на место, очевидно, о чем-то оживленно беседовали.
Андрейка обрадовался, когда увидел, что и рачиха в ответ шевелит усами и разводит в разные стороны свои большие клешни. Ее движения были вялыми, тяжелыми. Она еще не пришла в себя.
Позвал горн, и Андрейка ушел спать. Но плохо спалось мальчику в эту ночь. Ему снились большие черные раки. Окружив Андрейку большим плотным кольцом, они сердито шевелили усами и щелкали колючими клешнями.
...Коротка летняя ночь. Не успеет погаснуть вечерняя заря, как начинает розоветь восток. Андрейка проснулся, когда из-за синей горной гряды брызнули первые лучи солнца.
Осторожно, чтобы не разбудить ребят, Андрейка расстегнул полы палатки и на четвереньках выполз наружу.
Было удивительно тихо и тепло. Крепким сном спал пестрый палаточный городок. Огромным гладким зеркалом лежало спокойное озеро в своих густых лесистых берегах.
Андрейка поспешил к рачихиной норке. Раков там уже не было. Лишь три полоски, три рачиных следа тянулись вглубь, дальше от берега, от любопытных и беспокойных людей. Один след посередине был шире и глубже.
– Ушли! – облегченно вздохнул Андрейка. Он еще подождал немного. Когда водяные струи размыли рачиные следы, он отправился к палаточному городку.
Вскоре Андрейка крепко и спокойно спал.
ВАСИЛИЙ МОРГУНОВ
ВЕСЕЛАЯ СИМФОНИЯ
ЧУДО-КАМЕНЬСуществует такая легенда... В одном ауле у богатого бая работал чабан Урбан. Всем был хорош Урбан: и строен, и красив, и в борьбе не было ему равных. А когда, бывало, заиграет на курае, жаворонки смолкали и от бессилия падали камнем в степной ковыль. На осенних перелетах редкий гусь уходил от меткой стрелы Урбана. Волки дальней тропой обходили отару, которую он пас.
Но не этим славился Урбан. Случилось как-то ему пасти овец на берегу голубоводной Ори – на небольшом сырту. И вот, когда погнал отару на водопой, увидел в воде чудесные камни, обточенные водой. Урбан взял один, потер о кошму, и камень в его руках засверкал невиданной красотой. Урбан набрал таких камней, отшлифовал их и подарил самой красивой и самой бедной девушке аула по имени Булак.
Все девушки аула завидовали подарку. Урбан ввел Булак в свою юрту, и у него родилось много детей. Горе обходило их стороной, как волки отару, которую пас Урбан...
Так красива эта легенда, что в один из погожих осенних, дней мы с другом решили посмотреть яшмовые выработки на горе Полковник, что в 30 минутах езды на автобусе от Орска. И не разочаровались. Когда впервые смотришь на яшму, даже не верится, что такое может быть в природе. «Веселый камень» – так его зовут казахи. В нем можно увидеть темное небо, прорезанное зигзагами молний, и бушующее море с белыми чайками.
Что ни камень, то новый узор. Порой кажется, что ты его уже где-то видел. Этот – хитрый павлиний глаз или облетающий осенний лес. А этот – холмы, припорошенные снегом, или темная летучая мышь на сером небе. Вот смотрит на вас загадочный зеленый оазис посреди бескрайней пустыни, а голубые айсберги бороздят безбрежную пелену тумана. И чем больше всматриваешься, тем больше удивляешься этому чуду, тем больше познаешь природу, красоту ее.
Мы шли по гористому массиву, сплошь усеянному яшмой. Здесь пока еще глушь, Невылинявшие зайцы тропят ковыльные увалы.
Возвращались мы вечером. На багряном небе расплывчато вырисовывались трубы комбината, а яркие сполохи электросварки то в одном, то в другом месте вспыхивали, как лазуритовые блестки на яшмовом рисунке, который я вез в рюкзаке.
СЕЛЕЗЕНЬОн летел над поймой Урала на большой высоте. Летел спокойно и уверенно, хотя по обоим берегам почти через каждые пятьдесят метров гремели дуплеты охотников. Он долетел до скал. Выстрелы прекратились. И тогда развернулся обратно. Вновь загремела канонада, а он все так же продолжал свой полет.
Так селезень летал каждое утро, как бы дразня охотников, до тех пор, пока они не переставали обращать на него внимание. Потом круто взмывал вверх и уходил в сторону скал. Я знал этого селезня. Знал, что он с «моего» озера, и всегда с тревогой прислушивался к выстрелам горе-охотников.
Как-то в горах я обнаружил небольшое озеро, заросшее осокой и затянутое ряской. Следы на песке указывали на то, что здесь обитают дикие утки, С тех пор я часто здесь бывал.
Однажды мне посчастливилось увидеть выводок. Впереди степенно плыла мамаша-утка, а за нею утята. Потом я видел утят уже с подросшими колодочками перьев на хвосте и крыльях.
Приходил я обычно до восхода солнца и ждал. Они появлялись неожиданно и всегда с разных сторон. Никогда нельзя было угадать, откуда они появятся сегодня. С первыми лучами солнца откуда-то прилетал селезень и плюхался в воду, разбивая ряску. Утка с негодованием набрасывалась на него, и он, поднявшись, улетал. На другой день все повторялось снова. Только перед самой осенью, когда утята поднялись на крыло, селезень стал полноправным членом семьи. Теперь они всем табунком, с прилетом селезня, срывались с воды и куда-то уносились на целый день. Вечером прилетали усталые и какие-то медлительные. Окунались несколько раз в воду, как бы смывая с себя дневную пыль, и уплывали в осоку.
На днях я целое утро просидел в ожидании селезня. Утята тоже часто поглядывали вверх, о чем-то переговаривались между собой, но селезень так и не прилетал.
Возвращаясь, я остановился возле едучего костра. Невдалеке стояла «Волга», а на ее сиденье в целлофановом мешочке лежал убитый селезень. До меня долетел обрывок разговора:
– Без мелкашки его не взяли бы...
– Да и то случайно...
Увидев меня, они замолчали. Потом один спросил:
– Закурить не найдется?
– Нет, – ответил я зло и сильнее нажал на педали моего велосипеда.
ОГНЕННЫЙ ШАРСтояла промозглая осенняя погода. Мы возвращались с охоты. Едва приметная в темноте тропинка виляла меж сосен и разросшихся кустов бересклета.
– Вот в этом месте, – сказал егерь, – я прошлый раз и видел этот самый огненный шар.
Мы вышли на лесную поляну, в середине которой стояла огромная без вершины трухлявая береза.
– Да и не один я это видел, – Продолжал он. – Прошлую пятницу трое грибников припозднились, так тоже страху натерпелись. И что интереснее всего – появляется шар в темные ночи, вот как сегодняшняя.
Присев на валежину, мы закурили. Вспыхнувшая спичка еще сильнее сгустила мрак. Тьма была всеобъемлющая. Пролетел самолет, но он шел, видимо, выше туч – звук был еле слышен.
– Я, конечно, не верю в чертовщину, – егерь затянулся дымком. – Но пока не разгадаешь что-то, всегда это «что-то» кажется таинственным. Ну, что же, пошли?
Погасив сигареты, мы поднялись и вдруг застыли на месте: прямо из ствола березы вырвался светящийся шар, потом превратился в подобие креста и тут же скрылся за деревьями. Завороженные непонятным явлением, мы не сразу заметили, как в воздухе, кувыркаясь, плавно снижается какая-то искорка. Вот она коснулась. ветки, мелькнула еще раз и скрылась в траве.
Не сговариваясь, мы кинулись к тому месту. В траве что-то светилось. Приблизив горящую спичку, мы увидели перо совы. И все стало ясно. В березе было дупло, его-то и облюбовала сова для своего дома. Трухлявая береза, как известно, светится под действием бактерий, так что сова светилась от березовой трухи.
– Вот тебе и шар! – воскликнул мой спутник. – Вот тебе и огненный крест!
Мы подобрали перо и отправились своей дорогой.
ОГОНЕК НА ОЗЕРЕМне явно не везло. За весь день, хотя исходил километров двадцать, не встретил приличной «дичи» для своего фотоаппарата. Лиса, которую я заметил в бинокль, ближе чем на километр не подпустила. В видоискателе, несмотря на то, что был ввернут телевик, она выглядела крошечной инфузорией.
На темном небе сияло зарево городских огней. Оно освещало пойму Урала, поэтому идти было нетрудно.
Я подошел к цепочке озер, намереваясь обойти их стороной, как вдруг метрах в двадцати у берега одного озера блеснул голубоватый огонек. Это было так необычно и красиво, что я невольно заспешил. Рядом шла лыжня.
Приглядевшись внимательно, понял все. Здесь сквозь трещинки во льду выходил болотный газ. Проходящий лыжник, видимо, прикуривая, бросил спичку и, не оглядываясь, пошел дальше. А огонек остался гореть, указывая на то, что всему живому подо льдом приходится туго: недостает кислорода. Я спешно направился в город – нужно было предупредить приятелей...
Солнце застало нас уже на озере. Кто коловоротом или пешней делал лунки, кто ломал и носил рогоз, вставляя его в лунки и слегка присыпая снежком. С первыми же лунками огонек погас, но рыба буквально лезла на лед. Рыбаки говорят, что карась на всю зиму зарывается в ил, но это, видимо, не так, потому что в большинстве на лед лезли караси; и величиной с ладошку, и длиной со спичку. Приходилось их опускать в ведро с водой, потом снова отпускать в лунку.
Домой мы возвращались затемно. Ломило спину и плечи, но мы знали, что на озерах больше не вспыхнут голубоватые огоньки...
ВЕСЕЛАЯ СИМФОНИЯЯ шел по степи. Солнце вовсю расплескивалось в весенних лужах.
На пригорках, где стаял снег и земля курилась легким паром, бродили задумчивые грачи. Опустившись в небольшой овражек, поросший ольхой, я услышал мелодичный звон, будто кто-то играл на крошечном стеклянном ксилофоне. Подойдя поближе, понял, что это звенит ручеек, скрытый под толщью снега. Кое-где он прорывался наружу, и тогда льдинки в нем ударялись одна о другую, создавая неповторимую мелодию весны.
И вдруг в эту мелодию влился хрустальный перезвон, который падал откуда-то сверху. Я поднял глаза и увидел жаворонка, рассыпающего эти трели. Казалось, он играет хрустальными бусами, перекидывая их из лапки в лапку.
И начали они друг перед другом свое искусство показывать. Один стеклянным звоном сыпанет, другой хрустальным бисером рассыплется. Один споет о тающей земле, другой о теплом, солнышке поведает. И такая получается веселая симфония, что просто за душу берет.
На что уж грачи степенные птицы, и те не выдержали. Слушали, слушали да и поднялись все разом с поляны. Тихо поднялись, без шума и обычного грая. А причиной тому – палочка либо веточка в клюве у каждого. Весна идет, гнезда строить пора, вон ведь как ручей с жаворонком расхрусталились.
НАУЧИЛ...Жил я в начале лета километрах в пяти от поселка в избушке егеря. Скучно одному, вот я и решил себе в товарищи какую-нибудь живность завести. «Взять кошку, – подумал я, – она к дому привязчива, к старому хозяину убежит. Собака, если и не убежит к старому хозяину, а ко мне привяжется – того хуже: будет рядом бродить, всякого обитателя отпугивать. Этак и воробья не сфотографируешь».
Пока я так раздумывал, случилось одно событие: из гнезда с соседнего дерева галчонок вывалился. Решил я его взять на воспитание. Думаю, научу его словам разным, будем вечерами разговоры разговаривать. И начали мы жить вдвоем.
Аппетит у галчонка оказался отменным, но со словами что-то туговато получалось: никак не мог повторить ни «доброе утро», ни «как дела?», даже имя свое, которое я ему дал – Карл, не мог запомнить, Неспособный какой-то попался.
Прожили мы с Карлом почти месяц. Иногда наведывался егерь, приносил нам крупы, картошки и спичек. Мой отпуск подошел к концу, продукты тоже, когда свалился я от какой-то болезни. Три дня пролежал в постели. За это время Карл раз двадцать ко мне подлетал, но мне было не до него.
– Прочь, обжора! – гнал я его. Но Карл не сердился и лез снова.
На четвертый день я поднялся и решил что-нибудь сготовить поесть, но припасов – шаром покати. «Эх, думаю, была ни была, проверю у Карла в кормушке, может быть, хоть там крупа сохранилась, сварю жиденького кулеша».
Только я наклонился над кормушкой, как Карл слетел туда, скособочился, крылья распустил, того и гляди клюнет, а сам во все горло как закричит: – Пррочь, обжора!
РОДНИК МОЕГО ДЕТСТВАПо речушке Бродке много родников. Порой кажется, что вся она родниками пронизана. Летом вода сверху прогревается, но на дно не ступить: ледяное. Бьют ключи и по берегам. Одни совсем крошечные, в других, которые поболее, песок пляшет, точно пшенная крупа в чугунке. Все эти родники безымянны. Родник, ну, и родник.
Но есть один, который у нас в селе знают все. У него и имя есть – Большой родник. Вода в нем удивительной чистоты и вкуса, а холоднее мне не приходилось за всю жизнь пить не из одного родника. Выбивается он из-под скалы струей в ладонь шириной. Летом вблизи его по утрам обильная роса, а зимой, в мороз, курится наледь и кусты вокруг в белом инее.
С родником этим у нас в селе связано поверье: если под камень спрячешь монету, то обязательно вернешься сюда еще раз.
Мне вспоминается сорок первый год. Из села один за другим уходили на войну мужчины. Их провожали до околицы, потом они подходили к роднику, набирали во фляжку воды и, помахав на прощание, уходили в сторону большака.
Когда отец получил повестку, мы пришли с ним к Большому роднику. Отец достал из кармана полтинник, на котором был изображен кузнец в лучах солнца, и положил его под один из камней.
– Смотри, сынок, вот здесь он лежит. Вернусь с войны, вместе достанем...
...Однажды, в июле сорок пятого, мы, как всегда, выгнали утром гусей. Подходя к Большому роднику, увидели солдата. Он наклонился над родником и плескал в лицо водой. Заслышав нас, солдат обернулся, и нам невольно бросились в глаза ордена и медали на его груди. У меня подкосились ноги. Я каким-то чутьем понял, что это отец. А он уже шел ко мне, широко расставив руки...
Когда приезжаю в родное село, я каждый раз прихожу сюда, чтобы попить воды из светлого родника своего детства.
В прошлом году снова побывал там. Под камнями Большого родника все еще лежат серебряные монетки...
