Текст книги "Рассказы о верном друге"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Смокки же… азартно ловила муху! Оказывается, она уже давно с напряженным вниманием следила за этими крохотными шустро бегающими по чертежу созданиями, обуреваемая желанием схватить их; а мы-то не догадывались, что с нею! Пришлепнув муху лапой, Смокки аппетитно слизнула ее языком и, удовлетворенная, спрыгнула со стола.

Наконец, дипломный проект был закончен и благополучно защищен, сестра окончила институт, получив звание инженера-архитектора. По этому случаю состоялось семейное торжество. Собрались родственники и друзья. За беседой вспомнили о проделках Смокки, о том, как она «помогала» работать над проектом. Подруги смеялись и весело подшучивали над сестрой:

– Это же не ты выполнила проект: Смокки думала за тебя. Она и от мух его спасала! Это Смокки – дипломантка!

* * *

Как-то у себя на службе я разговорился с председателем подшефного колхоза. Каким-то образом речь зашла о Смокки. Я рассказал о ее крысоловных подвигах.

Председатель слушал меня с живейшим интересом, а когда я замолчал, сказал:

– Дай ты нам хоть на недельку эту самую… Смокку! Заели нас проклятые хомяки. Сколь убытку от них терпим – не сосчитать.

Он просил так настойчиво, что я согласился.

В ближайший выходной день я отвез Смокки в колхоз, наказав беречь ее пуще глаз и особенно следить, чтобы ей не попадались кошки. Собаку закрыли в хлебном амбаре, почти свободном в эту пору от зерна, а несколько деревенских ребятишек остались на всякий случай дежурить около дверей.

Ровно через неделю, в следующее воскресенье, я снова поехал в колхоз, захватив с собой ради разминки добермана.

Председатель встретил меня смущенно. С минуту он мямлил что-то неопределенное, а потом, наконец, признался, что Смокки потерялась. Ищут, но найти не могут.

Из дальнейшего разговора выяснилось следующее.

Наутро – после того, как я уехал, оставив Смокки, – открыв амбар, колхозники обнаружили в нем десятка полтора задушенных и валявшихся в разных углах крыс. Это была работа Смокки. Сама она сидела у норы, сделанной крысами в полу амбара, и караулила очередную добычу. Она была так увлечена своим занятием, что даже отказалась поесть, только полакала молока, вместительную плошку с которым поставили для нее около порога.

Поперек Смоккиного носа красовалась глубокая свежая царапина – напоминание о той битве, которая, видимо, происходила тут ночью. Все-таки какому-то «хомяку» удалось цапнуть неуязвимую Смокки, прежде чем она прикончила его, – редкий случай, ибо фокстерьер необыкновенно проворен и увертлив, и жесткая курчавая шерсть хорошо защищает его. В остальном вид у нее был самый боевой. Она дружелюбно помахала хвостиком пришедшим проведать ее людям и снова удалилась в темную глубину амбара.

Председатель – с моих слов – так растрезвонил о необыкновенной способности Смокки уничтожать «хомяков», что результатов этого эксперимента с любопытством ждала вся деревня, и когда все подтвердилось, немедля было решено: как только Смокки закончит очистку одного амбара, перевести ее в другой.

Смокки провела в первом амбаре двое суток, удавив за это время не менее трех десятков крыс. Столько же во втором и третьем. Таким образом, меньше чем за неделю она основательно почистила от хищников все основные зернохранилища артели.

И все было бы хорошо, как вдруг накануне выходного дня на колхозной птицеферме была обнаружена пропажа нескольких кур. По всем признакам птичник посетила лиса. Возле стены остался небольшой лаз, через который она проникла в помещение, на земле валялись перья и виднелись следы крови.

Припомнив все то, что я рассказывал о Смоккиных злодеяниях над кошками, председатель решил испытать способности Смокки на лисе. Лисий подкоп зарыли и поместили фокстерьера в курятник.

Правда, не обошлось и тут без греха. Сразу же с порога Смокки так резво бросилась в гущу птицы, что прежде чем ее успели остановить, она уже придушила двух несушек.

Однако председатель вполне резонно рассудил, что это еще не дорогая цена за лису. Кур перевели в соседнее помещение, и Смокки осталась в одиночестве. По расчетам председателя, рыжая патрикеевна должна была явиться ночью за очередной добычей, и тут-то ее и накроет Смокки.

Но наутро курятник, где закрыли собаку, оказался пуст. Подкоп был разрыт, Смокки исчезла. В тревоге председатель разослал ребятишек повсюду искать беглянку, но ее и след простыл.

Вместе с председателем и Бенно я отправился на место происшествия. Я надеялся, что Бенно, так кстати захваченный мною с собой, поможет в розысках, и не ошибся.

Учуяв в курятнике знакомый запах Смокки, доберман-пинчер заволновался, забегал, напряженно обнюхивая стенку и особенно подкоп. Я вывел его к наружной стороне лазейки. Тыча рукой в разрытую землю, настойчиво повторял:

– Смокки, Смокки… ищи!

Бенно закружился на месте, затем, не отрывая носа от земли, быстро побежал от птичника к лесу. Я и председатель, сопровождаемые несколькими любопытствующими, едва поспевали за ним.

Доберман привел нас к оврагу, скрытому в лесной чаще. Обрывистые склоны его поросли молоденькими сосенками и пихтами, вокруг шумел густой сосновый бор.

Под узловатыми, извившимися, будто змеи, корнями столетней сосны Бенно отыскал узкую нору, уходившую под землю. При виде ее спутники обрадованно разъяснили мне, что это вход в лисье логово.

Значит, Смокки преследовала дерзкую похитительницу по пятам! Теперь в этом можно было не сомневаться. Но где же она, наша бесценная неустрашимая Смокки? Не нашел ли свой конец маленький увлекающийся фокстерьер в борьбе с хитрым и значительно более крупным и сильным хищником? Лиса – не крыса и не кошка… Правда, фокстерьеров применяют для охоты на лисиц, но в этом случае они чаще действуют не в одиночку, а целой сворой. И, кроме того, как норную собаку[23]23
  Норная собака – применяемая для охоты на зверей, укрывающихся в норах. Собака залезает туда и либо выгоняет зверя, либо душит его. К норным относятся такса, фокстерьер.


[Закрыть] я еще совсем не знал свою Смокки.

– Надо найти другие выходы из норы, – распорядился председатель. – А у этой разложить костер. От дыма лиса вылезет наружу.

После недолгих поисков среди корней молодой пихты, действительно, нашли еще одну лазейку, почти невидную под скрывающим ее хворостом. Расположившись кругом, колхозники развели огонь. Скоро темное отверстие затянуло едким сизым дымом.

В норе кто-то завозился. Послышалось яростное фырканье, потом чиханье и из-под корней появилась… кудлатая мордочка Смокки!

Выглядела она уморительно. От глинистой почвы она из белой превратилась в рыжую; вокруг глаз, ноздрей, губ налипли комочки сырой земли. Залепленный глиной язык висел, как грязная тряпка. Бока учащенно вздымались.

Но главное, что она была жива, живехонька! Увидев меня и Бенно, она радостно попрыгала вокруг нас, затем, по своему обыкновению быстро успокоившись, села с умильным видом, как бы спрашивая: «А ну, что прикажете делать дальше?»

Что дальше? И тут кто-то вспомнил: а где же лиса? Из норы больше никто не появился.

– Надо разрыть! – сказал председатель. – Доконать! А то от нее все равно житья не будет. Раз повадилась ходить за курами, не отстанет, пока всех не перетаскает. На другое место переселится, а за курятиной – жди, придет.

Сбегали за лопатами. Нора оказалась очень глубокой. Извилины ее уходили далеко под корни деревьев. У землекопов по лицам катился пот; они рыли, сменяя друг друга.

Наконец, тесный длинный лаз расширился. В конце его, перед самым логовом, лежала задушенная огневка. Своим телом она закрывала четырех, тоже мертвых, лисят. Смокки справилась со всеми пятерыми.

С трофеем в виде пяти лисьих шкурок мы возвращались обратно. Ну, Смокки – отличилась! Все разговоры вертелись около нее. Конечно, вспомнили опять про передушенных ею крыс.

– Сколь вреда от них терпим! – сокрушенно заметил один из пожилых колхозников, почти из слова в слово повторяя однажды высказанную мне жалобу председателя. – Отрава их не берет. Зачем им отраву брать, когда вокруг еды – ешь не хочу, зерна горы…

– Кажинный год, скажи, как семена с осени в закрома засыпать, так процент «на крыс» высчитывать, – заметил другой. – Ровно подать какую платим…

– А зачем терпеть? Почему бы вам не завести парочку-другую таких? – показал я на Смокки. – Они бы управились. Щенков я помог бы вам достать. От той же Смокки…

– От нее? – сказал первый колхозник, уважительно взглянув на семенившую рядом со мной Смокки. – Не плохо бы. Настоящая крысья смерть!… Как скажешь, председатель?

Председатель ответил, почесав в затылке:

– Надо подумать…

Боюсь, что он думает до сих пор.

С вечерним поездом я с Бенно и Смокки вернулся домой.

* * *

На этом кончается рассказ про маленькую отважную Смокки, Крысиную Смерть, слышанный мною от Александра Павловича Мазорина.

С тех пор прошло много лет.

Но и по сей день мне слышится этот укоризненный вопрос: «А почему бы вам не завести парочку-другую таких?»

И в самом деле: почему?

До каких пор можно безропотно мириться с ущербом и откармливать стаи жирных ненасытных серых разбойниц, хозяйничающих в наших хлебных амбарах, складах?

Чего проще: обзавестись бы каждому колхозу семейкой собак-крысоловок, наподобие Смокки. Ведь держит же охотник собаку для своих нужд. Что мешает сделать это артели? Сколько народного добра сберегла бы пара таких небольших ловких собачат! А?

БЕННО И БИАНКА. ИСТОРИЯ ДВУХ ДОБЕРМАНОВ

Как-то я обратил внимание на отчетливый белый шрам на левой кисти Александра Павловича Мазорина. Когда он повернул руку, оказалось, что точно такая же метка есть у него и на ладони. Не требовалось быть особым знатоком, чтобы понять, что эти следы оставили чьи-то зубы.

– Кто это вас так? – спросил я его.

– Это? – Александр Павлович помедлил, проведя двумя пальцами по рубцу. – Смешно сказать, но с этого началась одна из самых сильных привязанностей в моей жизни…

– Почему смешно?

– Для многих, кто не привык иметь дело с собаками и близко не знает их, кажется смешным проявлять какие-то чувства к ним…

– Разве вы стыдитесь этого?

– Я – нет…

Так, из напоминания о шраме, возникла наша очередная беседа, и так родился этот рассказ, посвященный еще одному четвероногому герою, доберман-пинчеру Бенно, и его подруге – Бианке. Не тому Бенно, о котором читатель знает из истории маленькой Смокки, а его предшественнику, Бенно-первому, с которого как собаковод когда-то начинал Александр Павлович. Именно с этих двух доберманов, а главным образом с Бенно, он и прослыл доберманистом высшего класса.

Говорят, что у каждого собаколюба бывает только одна собака. Это – в том смысле, что сколько бы их ни прошло через его руки, только воспитанию одной он отдастся со всем пылом, на какой способен, только для одной не пожалеет ни времени, ни сил, чтобы сделать из нее настоящего друга (старая собаководческая поговорка гласит: сколько вы вложите в собаку, столько она и отдаст вам!), и только одна будет служить ему так, что он никогда не забудет ее, а все следующие явятся лишь слабой копией первой… Если основываться на примере с Бенно, то, пожалуй, с этим можно согласиться.

Впрочем, только ли один Бенно – доказательство этого?

Таким же неповторимым был для меня дог Джери. Вероятно, такую «единственную» собаку мог бы назвать любой «собачник». Во всяком случае, что касается Александра Павловича, то и спустя много лет после гибели Бенно в доме Мазориных слышалось: Бенно, Бенно…

Но – предоставим слово самому Александру Павловичу.

Бенно приехал

– Получайте вашу собачку! – не без ехидства сказал проводник и посторонился, пропуская меня в вагон.

Легко сказать «получайте»! Пес меня не знает, я его – тоже. Из присланных документов мне было известно его происхождение, год и месяц рождения, какими наградами отмечены родители. В графе «примечания» было особо подчеркнуто: «злобный». Вот и все мое знакомство с ним.

Но вас, возможно, интересует, каким образом и откуда он приехал ко мне в багажном вагоне?

В те времена, к которым относится наш рассказ, а было это еще до войны, собак можно было выписывать по почте, как книгу, например, или другую вещь. Вы переводили деньги – вам присылали собаку, снабдив ее питанием на всю дорогу, а дальше уж было дело вашего Опыта, находчивости и инициативы.

Доберманы тогда входили в моду. (Ведь на собак тоже бывает мода! Точно так же потом пришла популярность к овчарке.) У нас их было еще мало.

Так случилось, что первый мой породистый пес приехал ко мне из-за границы. Я выписал его из Германии. Как известно, доберман-пинчер был выведен именно там. Долгое время немцы были монополистами этой породы.

Вытащив из кармана заранее припасенный кусок колбасы, я шагнул в темное нутро вагона.

Вокруг громоздились горы багажа. Вверху решетчатым четырехугольником маячило окно. Наверное, подумалось мне, совсем не весело ехать вот так, в полном одиночестве, наглухо запечатанным в четырех стенах, прислушиваясь к стуку колес, даже если ты всего лишь собака… За пять суток, небось, одичал пес!

В углу послышался шорох. Ага, вот она, клетка: Чуть поблескивали металлические прутья, которыми была забрана лицевая сторона клетки. Когда глаза немного привыкли к слабому освещению, я различил за ними смутные очертания собаки. Будучи темной окраски, она почти сливалась с окружающим полумраком. Только фосфорически светились два зеленых глаза.

При моем приближении пес угрожающе зарычал и метнулся в сторону, но, ограниченный тесным пространством, вынужден был встретить опасность лицом к лицу. Опасностью для него, очевидно, представлялось в эту минуту мое вторжение. Впрочем, как мне стало ясно позднее, он был совсем не трус…

Пошарив, я ощупью нашел запор и стал осторожно открывать узенькую, затянутую проволочной сеткой, дверцу. Приговаривая: «Хорошо, хорошо…» (как будто пес мог понимать меня!), я совал через прутья колбасу. Раздражающий запах ее, по моим расчетам, должен был умилостивить животное. Но я еще плохо знал доберманов.

Дверца открылась со скрипом.

– Ну, иди ко мне… Иди, не бойся… – повторял я как можно ласковее. Я знал: собаки реагируют на интонацию.

Но пес только плотнее прижимался к задней стенке, продолжая при каждом моем движении и звуках моего голоса издавать глухое, не предвещавшее ничего доброго, рычание.

– Его, брат, колбасой не купишь! – проговорил за моей спиной проводник. – Пробовали – не берет, бросается… Ох и лют! Злющий и недоверчивый… За всю дорогу куска ни у кого не взял!

Для служебной собаки это лучшая характеристика, но сейчас она не радовала меня.

Я попробовал отойти от клетки, оставив дверцу открытой. Нет, не выходит все равно. И в самом деле, видно, одичал. Придется действовать смелее. Не съест же он меня!

Подойдя к клетке вплотную, я решительно, но без излишней резкости (резкость, порывистость всегда вызывают ответную реакцию), просунул внутрь руку и потянулся к собаке, чтобы взять за ошейник, надетый на ней.

В тот же миг пес, сделав молниеносный выпад, впился зубами в кисть. Он не отскочил сразу же, как делают все доберманы, а, не отпуская меня, злобно морщил свою длинную, узкую морду.

Я едва не вскрикнул от боли. Быстрые горячие струйки потекли по пальцам. Однако усилием воли я сдержался и не вырвал руку.

Более того. Как будто ничего не случилось, продолжая все так же ласково разговаривать с собакой, я сунул туда и вторую руку, ткнув колбасой прямо в морду добермана. Затем, положив колбасу перед ним, смело погладил его, неторопливо проведя по морде, по лбу, задержался на затылке и легонько поскреб за ушами.

Чего скрывать, сам я в это время думал: «Ну, как примется обрабатывать… останусь без обеих рук!…».

Но этого не произошло.

Чего-чего, но такого обращения пес никак не ожидал. Он приготовился к бою и, прояви я хоть чуточку враждебности, вероятно, стал бы драться не на жизнь, а на смерть. Еще хуже получилось бы, если бы я проявил малодушие, испугался его клыков. Все вышло по-другому, и он опешил.

Это был решающий, переломный момент, и я его выиграл!

Медленно, неохотно разжались челюсти, выпуская мою ладонь из тисков. Пес попятился и сжался, точно ожидая удара или приготовясь к прыжку. Угрожающее рычание продолжало глухо клокотать у него в горле, как бы предупреждая меня, что нового прикосновения он не потерпит ни под каким видом.

Я оставил это предупреждение без внимания и пораненной рукой вторично погладил собаку по загривку. Пес сделал быстрое хватательное движение, я почувствовал нажим его зубов, и все же нового укуса не последовало. Словно передумав, он отвернул оскаленную морду в другую сторону, весь напряженный, нервно двигая ноздрями. Казалось, он был в затруднении: «Да что мне с ним делать… вот навязался!»

Он понюхал лежавшую на полу колбасу, но есть так и не стал. Я тем временем нащупал на его шее металлическую цепочку-ошейник и, крепко ухватившись за нее, потянул к себе.

Пес медленно вышел из клетки, все еще недоверчиво косясь на меня, но больше не повторяя попыток укусить. Прицепив поводок, я вывел четвероногого затворника из его заточения.

– Да он искусал вас! – ахнул проводник, увидав мою окровавленную руку.

Я замотал кисть платком. Ладонь была прокушена насквозь, и руку от боли ломило до плеча, но я был горд одержанной победой.

Только теперь я смог полюбоваться на свое живое приобретение, на существо, которому суждено было надолго занять место в моем сердце, став поистине полноправным членом нашей семьи и хозяином в моем доме.

Это был крупный коричневый доберман-пинчер, породный, на высоких, стройных ногах. На упруго изогнутой шее была посажена аккуратная остромордая голова с небольшими, всегда стоящими настороже, острыми ушами. Широкая, развитая грудь и подтянутый живот говорили о ловкости и силе. Хотя пес и отощал в дороге, объявив добровольную голодовку, мускулы округло играли под кожей. Чрезвычайно короткая, плотно лежащая шерсть лоснилась на солнце несмотря на то, что собаку не выгуливали и не вычесывали пять суток.

Казалось, тело добермана было отлито по форме, как отливают из бронзы изящные скульптурные украшения и статуэтки, – настолько оно было пропорциональным. Коричневый цвет покрывал его ровно, без единого пятнышка. Все было коричневое: уши, влажный кончик носа, даже когти и кожистые подушечки на концах лап.

Пес был красавец! Его можно было сравнить со скаковой лошадью в миниатюре: та же элегантность, та же горделивая поступь… Можно представить мой восторг, когда я рассмотрел его. Не жаль за такое приобретение поплатиться и прокушенной рукой!

Мне нравился даже металлический ошейник, плотно охватывавший шею собаки, без которого, вероятно, стало бы чего-то не хватать. Он очень гармонировал с общим видом животного. На никелированной пластинке, прикрепленной к нему, было выгравировано: Бенно.

Я храню этот ошейник до сих пор…

Бенно дома

– А что дальше? – нетерпеливо спросил я, как только Александр Павлович ненадолго замолчал.

– А дальше началось то, что испытывает всякий собаковод, когда он приводит в дом четвероногого друга. Началась та беспокойная и радостная пора, когда вы учите собаку и учитесь сами, с каждым днем открывая в своем питомце все новые достоинства.

Бенно быстро завоевал симпатию всех моих близких. Сперва он понравился красотой. Но очень скоро его полюбили за ум.

Чем больше осваивался доберман-пинчер на новом месте, тем больше проявлял сообразительности.

Уже спустя немного дней он стал знать всех домашних по именам. Бывало, мать в мое отсутствие спросит: «А где Шура?» – пес сейчас же начнет бегать по квартире, жалобно повизгивая, потом примется скрести лапой дверь, как бы желая сказать этим: «Ушел он. Ушел вот через эту дверь…».

Когда я приходил домой, Бенно, вскакивая на стул или просто подпрыгнув, стаскивал с моей головы фуражку и относил ее в прихожую. Свою радость он выражал также тем, что, поставив мне на плечи передние лапы и вытянувшись во весь рост, старался лизнуть меня в лицо – в нос, в губы, во что придется…

Точно так же он помогал мне одеваться: я надеваю шинель, а он уже подает в зубах фуражку. Мне не надо было ни за чем нагибаться – пес сделает это быстрее меня.

Его привязанность ко мне была поистине чем-то всепоглощающим, безграничным. Без меня он, казалось, не жил, а лишь томился в ожидании: скоро ли, скоро ли вернется его любимый хозяин, его бог, его повелитель… Началось с покуса – кончилось дружбой на всю жизнь. И какой дружбой!

Любую мою вещь он отличал мгновенно. Помню такой случай.

Из Ленинграда, где она гостила у родственников, вернулась моя сестра. С Бенно тогда она еще не была знакома. Вошла во двор, а Бенно как раз был там. Бросился к ней – сейчас разорвет! В страхе она поставила чемодан на землю, стоит ни жива ни мертва. И вдруг пес радостно задергал обрубком хвоста и принялся обнюхивать чемодан. Все объяснялось очень просто: сестра ездила с моим чемоданом, и Бенно тотчас узнал его.

Характерным было присущее ему от природы достоинство – типичная черта многих правильно выращенных породистых собак. Я никогда руки не поднял на него. Но раз – не помню уж, чем он рассердил меня, – шлепнул его по заду. Совсем не больно. И что вы думаете? Пес разобиделся на меня. Зову – не подходит, даю пищу – не ест, отворачивается. А дала моя мать – взял…

Другой характерной его чертой была услужливость. Он научился помогать моей матери носить дрова со двора. Мать накладывала их в дровянике в корзинку; Бенно, прибежав, схватывал корзинку в зубы и тащил домой. В кухне мотнет головой – дрова вывалятся, он бежит за новой охапкой.

Однако он очень скоро сообразил, что ходить через дверь – более длинный путь: приходилось огибать изгородь, которой был обнесен маленький садик, отделявший дровяник от дома. В изгороди имелась калитка, и пес выбрал дорожку напрямик. Он шмыгал в калитку и, если кухонное окно оказывалось открытым, прыгал с ношей в него. Учтя это, мать стала нарочно открывать окно.

Лично я усматриваю в этом зачатки каких-то разумных действий собаки. Рефлекс рефлексом, но…

Ведь еще никто не проник под череп собаки, когда там происходят важные процессы, зрительно не проследил их. И я думаю, что новой науке – зоопсихологии предстоит еще сделать много открытий.

Сколько поразительных историй приходится слышать об инстинкте собаки! Мне не забыть случая с моим товарищем, погибшим при автомобильной катастрофе. У него был годовалый пес боксер. Сразу же, как скончался хозяин, пес стал выть. Потом, пока были на кладбище, он дома все изорвал, перепортил – как будто в приступе какого-то безысходного отчаяния. Стянул со стола скатерть, выпустил пух из подушек. Отказался есть. Через пять дней подох.

Мне думается, случись что со мной, Бенно вел бы себя так же. Не сомневаюсь, что он околел бы от тоски.

Инстинкт собак – поразительный инструмент. Помню, как однажды Бенно всю ночь протяжно выл. Успокоить его ничем не могли. Наутро выяснилось, что в соседней квартире умер больной.

Бенно не терпел, когда кто-нибудь плакал. Если кто-либо расплачется в его присутствии, вскакивал с места и принимался тыкаться в колени мордой. Потом начнет искать обидчика.

Как-то раз к матери пришла знакомая, у которой случилось большое горе. Рассказывая, она заплакала.

Бенно немедля оказался около нее. Потыкался, потыкался мордой – не помогает; забегал по квартире, словно пытаясь выяснить: кто ее обидел? Но так как, кроме двух женщин, никого не было, то пес вполне логично решил, что виновница плача – хозяйка. Подбежал к ней и, взяв пастью ее руку, легонько сжал челюсти, как бы предупреждая: «Это ты сделала? Перестань, а то будет плохо…»

Успокоился он только тогда, когда его увели на улицу.

В другой раз похожий эпизод повторился с моей матерью. Она получила неприятное известие по почте. Женщины, известно, чуть что – в слезы. Дома она была одна. Бенно долго старался успокоить ее, подтыкивая носом и всячески стараясь привлечь к себе внимание; потом, убедившись в бесплодности своих усилий, неслышно выскользнул из комнаты, ударом лапы распахнул дверь, явился в соседнюю квартиру и, схватив за руку соседку – приятельницу моей матери, потащил за собой. Привел, ткнулся мордой в колени плачущей и недвусмысленно посмотрел на приведенную: утешай, дескать, видишь, у меня не получается!