Текст книги "Рассказы о верном друге"
Автор книги: Борис Рябинин
Жанр:
Домашние животные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
Выяснилось, например, что ему нравится автомобиль, любит кататься. Но не в том суть. Интересно вот что: во время езды смотрит в ветровое стекло и, если что-то проехали, сейчас же оборачивается, чтобы бросить взгляд через заднее окно, – знает, что может увидеть там. Стало быть – тоже зачатки каких-то разумных действий?
Рафинирование породы достигло в боксере, пожалуй, наивысшего совершенства, работа селекционера здесь наиболее ярко выражена.
Именно все это и делает боксеристов фанатиками, теряющими подчас чувство меры и юмора (правда, заметим попутно, без фанатизма, одержимости, пожалуй, не создашь ничего достойного внимания и удивления!). Отсюда рождается и какое-то особое отношение, почтение, что ли, к боксеру. И когда однажды в секции Виктора Андреевича спросили, доволен ли он питомцем, Виктор Андреевич помолчал и ответил:
– Было бы лучше, если бы он был меньше человеком и больше собакой…
Да, взял за сердце, взял.
На удивительном четвероногом, ставшем поистине членом семьи двух престарелых пенсионеров, сосредоточилась теперь вся их привязанность, которую они прежде дарили сыну. Все-таки живое существо, которое может приласкаться, ответить теплом на тепло. И даже если бы он не совершил то, что совершил, все равно он дороже дорогого, с ним они не расстались бы ни за что.
До этого жили, в общем, довольно уединенно; теперь стали чаще выходить из дому, встречаться с людьми. Но без собаки – никуда.
И когда поехали на отдых по путевке, тоже взяли Брыки-Брыки с собой.
Брыки-Брыки (будем называть его так, ибо это больше всего подходит к нему) на лоне природы раскрылся еще полнее.
Оказалось – умеет нырять. Может нырнуть за костью, за камнем. За лодкой плывет хоть пять километров, «стилем кроль». Выставит нос, сопит, отдувается и плывет, энергично работая лапами.
Там, на лоне природы, поджидали и самые серьезные испытания…
Раз повстречались с лосем. Он зашел на территорию Дома отдыха. Марта Аникьевна и Виктор Андреевич зовут питомца – не идет. Глядь, а лось и собака кружатся на лужайке. Красавец сохатый – громадный, рога тяжелые! – старался либо боднуть, либо ударить передними ногами и все поворачивался корпусом к Брыки-Брыки, а тот с упрямством и сноровкой, достойными его породы, пригнув голову и отвесив брыли, сопя, старался зайти сзади, чтоб вспрыгнуть противнику на загривок.
Смел, смел. Настоящий бойцовый пес. Дает себя знать кровь булленбейцеров, применявшихся в старину в Германии и некоторых других странах для травли быка. И ухватки те же.
Их разогнали. Лось, оглядываясь и не очень пугаясь присутствия людей, неторопливой отмашью пустился к лесу. А пес еще долго сердито сопел и пыхтел, порываясь преследовать.
Хуже вышло знакомство с коровами. В стаде оказался бык. Он первый заметил собаку и, видимо приняв за волка, пошел на нее. Брыки-Брыки лучше бы отступить. Он – тоже в бой. Отваги – через край. Сам напал на быка (опять сказались предки-быкодавы!). Коровы со всех сторон зажали бокса. Виктор Андреевич, свидетель этой сцены, перепугался: пропал пес! Но Брыки-Брыки своим обычным приемом вспрыгнул на спину одной рогатой противницы, потом – другой, да так, по спинам, невредимый, и вырвался из кольца.
А вскоре произошла и та, роковая встреча, памятная на всю жизнь…
День был чудесный. Солнце грело, от земли исходил одуряющий аромат, бабочки перепархивали с цветка на цветок. Незаметно Виктор Андреевич и Марта Аникьевна забрели в глубь леса. Брыки-Брыки по обыкновению бежал впереди, принюхиваясь к встречным предметам, порой почти скрываясь в гущине трав.
Марта Аникьевна отстала, собирая ромашки. Виктор Андреевич увидел подберезовик, нагнулся, чтоб его сломить, и в тот же миг что-то тяжелое, мохнатое совершенно бесшумно внезапно обрушилось на него, свалив, подмяв под себя.
Это была рысь. Затаившись на суку, она уже давно следила за жертвой, выжидая, когда та приблизится на доступное для прыжка расстояние. Виктор Андреевич не успел ни закричать, ни защититься. Он чувствовал лишь, как зверь терзает, давит его всей тяжестью. Острые когти расцарапали лицо, проникли под одежду[24]24
Читатели, особенно из числа охотников, могут упрекнуть меня в неправдоподобии: принято считать, что рысь не отваживается нападать первая на человека. Тем не менее, случай нападения этой большой кошки на человека и единоборства боксера с рысью действительно происходил на Карельском перешейке, в дачной местности под Ленинградом. Я ничего не преувеличил.
[Закрыть].
Но это продолжалось, быть может, лишь секунду-две, а может, и какие-то доли секунды – время перестало существовать. Раздалось яростное рычание, рысь зашипела, как шипят в драке все кошки, но только во много раз сильнее, и оставила Виктора Андреевича, атакованная Брыки-Брыки.
Собака и зверь сплелись в один клубок. Если рысь старалась как можно больше шуметь, чтоб испугать противника, подбодряя тем себя, то боксер действовал совершенно безмолвно. Вот когда в полной мере проявилась его знаменитая хватка, которую, очевидно, не случайно назвали мертвой и которая напоминала о себе еще тогда, когда он держал соседку за руку. Сейчас Брыки-Брыки впился в шею рыси. Она таскала его за собой, старалась сбросить, но он висел на ней, как капкан. Если бы даже хотел, он все равно не смог бы разжать сейчас челюсти. Но, конечна, не инстинктивная привычка к крепкой хватке, свойственная короткомордым собакам, а извечная преданность человеку привела его в такое состояние. Человек взрастил собаку – теперь она боролась за человека.
Виктор Андреевич поднялся. Лицо его было залито кровью, рубашка порвана, ноги подламывались. Он хотел кого-нибудь крикнуть, позвать на помощь хотя бы Марту Аникьевну, но голос пропал. Страх, необоримый, подлый страх охватил его, сжал тисками грудь. Бежать, спасаться! Успеть отвести от себя гибель, пока доблестный Брыки-Брыки мужественно сражается с врагом. И, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный, хватаясь за кусты и ветви деревьев, чтобы не упасть, Виктор Андреевич поспешил прочь от этого места… Скорей, скорей, пока рысь снова не набросится на него!
Недаром он всегда считался сугубо штатским человеком; даже на мирных занятиях в строю не умел повернуться как нужно, в жизни не обидел и мухи. А тут такая передряга… И более храбрый мог растеряться и спасовать.
Он остановился, услышав испуганный возглас жены:
– Что с тобой?! В каком ты виде! Что там за шум? Побледневшая Марта Аникьевна бросилась к мужу и замерла, с полуслова поняв, что произошло.
– Пойдем скорее… – сказал Виктор Андреевич.
– А как же он?
– Он все равно погиб… Слышишь, он даже не лает…
– Нет, нет, мы не имеем права его бросать! Как ты можешь так говорить? Мы должны что-то сделать для него…
Виктор Андреевич обрел, наконец, мужество. Близость Марты Аникьевны немного успокоила его. Но он еще медлил, не зная, что предпринять, напряженно прислушиваясь.
Шум схватки прекратился. Стало тихо. И вдруг они услышали жалобное повизгивание. Израненный, полуослепший, Брыки-Брыки – их любимый Брыки-Брыки, говоривший «мам-ма», Брыки-Брыки, приносящий счастье, – полз на животе. Он полз, оставляя за собой кровавую полосу. Задние лапы волочились, он полз лишь на передних. Он одержал победу, придушил рысь, но какой ценой!…
Старики кинулись к нему. Трясущимися руками Виктор Андреевич стал ощупывать израненное животное.
– Как мы его понесем?…
– Сними макинтош…
Расстелив макинтош, они положили на него Брыки-Брыки, а он еще благодарно лизнул их; затем, взявшись с двух сторон за концы, осторожно приподняли и понесли.
Но он был тяжелый, а они от всего пережитого совсем лишились сил. Тогда они опустили ношу на землю и потащили волоком, один – за один конец подстилки, другая – за другой, стараясь выбирать дорогу поровнее, а Брыки-Брыки, все еще тихонько поскуливая и вздрагивая, как в ознобе, постепенно затихал…
ПОСЛЕ ШТОРМА
– Будет шторм! Такими словами встретили нас знакомые на пляже. Мы с Александром Павловичем отдыхали на Южном побережье Крыма.
Действительно, на флагштоке, где обычно болтался указатель погоды, вывесили предупредительный сигнал. На берегу валялось множество медуз, выброшенных морем. Красивые и почти прозрачные в воде, похожие на ритмично пульсирующий колокол, на суше они выглядели совсем иными. Умирая, они синели и превращались в бесформенные комки слизи. Медузы выплывают, говорят, тоже к шторму.
Сентябрь на Черноморье красочен и великолепен. Щедроты юга – они и в ласке жаркого солнца, точно не желающего признавать, что впереди зима, и в неге словно вздыхающего украдкой моря, и в яркой пестроте, в ароматах, в многолюдье фруктового базара. Направляясь на пляж, мы обязательно заглядывали туда. Помимо чисто практической цели – захватить с собой фруктов (чтоб хватило на весь день лежания на песке!), это – и эстетическое зрелище. Кто из отдыхающих не любовался им!
Право! Вспомните: спелые персики так и манят румянцем своих пушистых щек; раскусишь – и словно мед источает их нежная мякоть; будто изморозь покрыла гроздья иссиня-черного винограда с терпким запахом и вкусом и благозвучным названием «изабелла»; аккуратными пирамидками разложены яблоки всех сортов, гранаты, груши… Говор покупателей, зазывные выкрики продавцов… Тут же пьют мацони – кислое молоко; тут же пробуют из бочек хванчкару – отличное привозное грузинское вино, за которым знатоки специально ездят в Батуми, не уступающее знаменитым разливам Массандры; тут же щелкают орехи… Все это своеобразно свое, южное!
Вот там, на базаре, мы и встретили Мишку, сеттера-полукровку с мягкими обвислыми ушами и добрым, грустным взглядом умных карих глаз. Он шатался там в поисках пищи – объедков бутербродов, головок копченой ставриды и кефали. Добрые торговцы мясом подкидывали ему и вырубленную косточку и мясную крошку.
Мишка не имел хозяина и жил подаянием да тем, что удавалось промыслить самому. Нам говорили, что на заре он обходит все веранды своего района, обшариваег ведра с отбросами – тем и существует. Удивительно, что его не забирали ловцы бродячих уличных животных. То ли он пользовался их снисходительным покровительством (хотя снисхождения от этих людей вряд ли можно ждать собаке!), то ли за долгий срок своей безнадзорной, бездомной жизни научился избегать опасности, по каким-то лишь ему ведомым признакам заранее определяя ее приближение.
Мы с Александром Павловичем, конечно, не могли пройти мимо него, не угостив кусочком лакомства. И с этого дня, встретив на базаре, он каждое утро провожал нас до пляжа.
О прошлом собаки нам рассказал потертый ошейник, сохранившийся на ее шее. Когда кто-то из нас повернул его, на нем оказалась ржавая жестяная бляшка. С трудом можно было разобрать: МРС – и номер. Вот эти три буквы – МРС – и сказали все.
МРС – миннорозыскная служба. Мишка был минером, ветераном войны. Как он попал сюда? А как многие собаки, прошедшие со своими вожатыми боевой путь по фронтам, вернулись после окончания войны в глубокий тыл? Когда началась демобилизация, она коснулась не только людей, но и животных.
Но, увы, кое-кто из этих собак попал в случайные руки, кое-кто по истечении какого-то времени оказался вообще без хозяев. Фортуна изменчива!
Вероятно, к числу таких неудачников относился и Мишка. Он напоминал мне собак, которых я наблюдал в южных и западных районах страны вскоре после освобождения их от неприятельских войск. К приходу очередного пассажирского поезда эти собаки – крупные кавказские, южнорусские овчарки и их помеси – выстраивались вдоль перрона и умоляющими, голодными глазами смотрели на окна вагонов. Проезжающие бросали им куски хлеба, проводники выносили разные остатки. Эти четвероногие нищие были живым свидетельством бедствий войны. Таким же живым напоминанием о войне был и Мишка.
Он дошел с нами до ворот пляжа и, получив, как всегда, вознаграждение, еще долго провожал нас глазами. Мы уже спустились по лестнице вниз, а Мишка, опустив голову и хвост, точно в глубокой задумчивости, все еще стоял и смотрел нам вслед. Потом, когда укладываясь на лежаке, я бросил взгляд вверх, его уже не было видно. На пляж он не заходил – запрещалось, и он знал это.
Появление Мишки вызывало каждый раз прилив воспоминаний у Александра Павловича.
Минувшая фронтовая жизнь вставала перед глазами. Разве может забыться то время, когда Александр Павлович тоже был минером, точнее, командиром специального подразделения МРС… впрочем, вы уже должны знать об этом! Именно в эти часы, лежа под палящими лучами полуденного крымского солнца, закрывшись газетой, чтоб не напекло голову, я и услышал впервые о том, как овчарка Нерка нашла мину на землянке командующего армией Западного фронта, как был разминирован в срочном порядке с помощью собак аэродром под Воронежем, как поражались саперы, когда собаки проверяли их и обязательно находили что-нибудь упущенное ими…
– А что было на Карельском перешейке, когда финны сдавали нам свои укрепления и минные поля! – с увлечением вспоминал Александр Павлович. – Они предъявили свои схемы расположения минных полей, а мы – свои, и наши как будто были точной копией их схем… Сколько они своих людей потеряли, разминируя то, что закладывали сами. А мы с собаками, без единой жертвы, прощупали все в несколько раз быстрее… Вот вам и Шарики да Бобики! Рекордсмен Дик, родом из Ленинграда, отыскал двенадцать тысяч мин. Сколько их на счету у Мишки? Кто скажет…
– Будет шторм, – повторил наш сосед, тучный бритоголовый мужчина с облупленной спиной и наклейкой из бумаги на носу, поглядывая на белые завитки барашков, появившиеся на гребнях волн. Зеркальной гладкости воды уже как не бывало; море с каждой минутой становилось шумнее, все дальше и дальше оплескивая побережье. Оно накатывало с шипением и бульканьем, потом, как бы угасая, убегало назад и снова устремлялось вперед, на штурм суши…
– Ну что ж, шторм так шторм, – философски отозвался Александр Павлович. – Быть у моря и не видеть шторма… я считаю, что тогда не стоило и приезжать сюда!
Шторм бушевал всю ночь. Перед сном мы с Мазориным прошлись по набережной. В море не виднелось ни одного огонька. Воздух был насыщен йодистыми испарениями. Лицо, руки, одежда скоро становились влажными, на губах был привкус соли.
Следующий день был сырым, туманным, и мы не пошли на пляж. Бездельничали дома: я – на постели, с книжкой в руках, Александр Павлович писал письма, потом тоже взялся за чтение. В обычное время не успеваешь проглядывать всего и потому, когда представится возможность, с жадностью накидываешься на журналы, книги.
Наступившее новое утро не принесло изменений. В это время года у Крымского побережья еще не бывает затяжных штормов, длительного ненастья, но все же могут выдаться два-три тусклых дня.
Мы подождали часов до двенадцати, а потом не удержались и надумали вылезти из своей берлоги.
Куда? Ну куда же еще, как не к морю! Ноги сами несут к нему.
С деревьев капало; влага, казалось, проникала во все поры тела. Пляж был пустынен, хотя море уже начинало успокаиваться. Лишь редкие парочки бродили в отдалении.
Мы решили спуститься к воде. Ворота были приоткрыты, дежурная – поскольку купанье еще не возобновилось – отсутствовала. Вместо нее нас ожидал у входа… Мишка!
Где он скрывался, когда не был занят поисками пропитания, в какой норе отлеживался после беготни по городу?
Очевидно, не встретившись с нами в обычный час на базаре, он отправился искать нас здесь.
– Что, соскучился? – ласково потрепал его Александр Павлович. – Ах ты, рыжий!…
Он обернулся вопросительно ко мне:
– Возьмем его с собой? Сегодня никого нет, можно… И Мишка как будто понимал, что раз пляж пуст – можно последовать за нами: не заставил себя просить. Он явно был счастлив находиться около нас. Никто не гонит, не обижает – это ли не высшая радость для бродячей собаки!
Я плохой пловец. Но Александр Павлович – совсем мне не ровня. Он не удержался от искушения и, благо надзор отсутствовал, все-таки, как он выражался, окунулся разок. Я, пока Мазорин купался, сидел около его одежды, а Мишка бродил по отмели, разнюхивая в песке крохотных моллюсков и рачков. Привычка к отыскиванию пищи говорила в нем, по-видимому, даже здесь.
– Александр Павлович!… Товарищ гвардии майор!… – донеслось вдруг сверху, когда Мазорин, отряхнувшись, как утка, заканчивал одеваться.
Протягивая руки к Мазорину, к нам спешил какой-то незнакомый мне мужчина средних лет.
– Александр Павлович!
– Жарков?!
– Он самый…
Они крепко, по-мужски, обнялись и расцеловались.
– Однополчанин, – представил мне его Александр Павлович. – Вместе воевали…
– Жарков, Семен Петрович, – отрекомендовался тот, козыряя по-военному. – Находился под командой товарища гвардии майора…
– Подполковника, – поправил Александр Павлович. – Времени-то сколько прошло? Можно прибавить звездочку…
– …виноват, подполковника! По гражданской одежде не видно, сам не догадался!
– Как здесь оказался?
– Как и вы: приехал отдыхать!
– Бывший вожатый, старшина взвода, – пояснил мне Мазорин.
– Сколько мы с Александром Павловичем солдатских щей из одного котла выхлебали!…
– А сколько обучили собак? Нашли мин? Не сосчитать!
– Точно: что верно, то верно… А это что, ваша? – показал Жарков на Мишку, который, словно заинтересовавшись этим обменом дружескими восклицаниями, подошел и прислушивался к разговору, предварительно обнюхав бывшего старшину.
– Да вот, приблудился к нам… Хозяина нет…
– Видать, смирен?
Жесткой рабочей рукой Жарков провел по голове собаки, похлопал по боку. Пес несмело вильнул хвостом.
– Будешь смирным, когда заступиться некому… Мы пошли к выходу с пляжа, продолжая говорить про Мишку.
– Взять себе не могу: два кобеля – будут драться, – сказал Александр Павлович, как бы оправдываясь перед сеттером.
Он уже не первый раз заговаривал о том, чтобы как-то пристроить Мишку. Жалко: заслуженный пес – а не при месте! Взял бы сам, но после Альфа, своей предыдущей собаки, привезенной с фронта и околевшей от старости, Мазорин уже успел вырастить нового пса – Фая… Два самца – действительно станут грызться. Я уверен, что, если бы не это обстоятельство, Мишка давно уже был бы подобран Мазориным и получил права гражданства в его доме!
Точно в таком же положении находился и я: у меня дома тоже была овчарка и тоже мужского пола.
– А где он? – хватился Александр Павлович.
За разговором мы не заметили, как Мишка отстал.
– Да вон он…
– Что он там застрял?
– Видали – расселся?!
Мишка и в самом деле эдак основательно, как отдыхающий курортник, в полном одиночестве сидел недалеко от того места, где недавно были мы с Мазориным.
– Должно быть, не налюбовался морем! – пошутил я.
– Мишка! Мишка!
Мишка оглянулся, виновато-просительно (как бы говоря: «Не могу я…») подергал хвостом и продолжал сидеть, как пень.
– Пошли, догонит…
Мы поднялись по ступеням и с балюстрады, окаймлявшей с этой стороны приморский парк, выходивший к пляжу, снова оглянулись на Мишку.
– Сидит! Что он там – присох?
– Слушайте, это неспроста! – вдруг сказал Александр Павлович. Он стал серьезен, брови хмурились. – Пошли назад…
Мы вернулись к спуску с лестницы.
– Все сидит… – пробормотал Александр Павлович, не отрывая взгляда от собаки. – Что бы это значило?
Внезапно выражение лица, его изменилось.
– Мина!!! Понял!!! Ах ты, мой дорогой!… Он же бывший минер, эмэрэс! И как я сразу не сообразил!?
Мина? Мы оцепенели при этом слове, коротком и страшном по своему значению, как выстрел в упор.
Да полно, не ошибается ли Александр Павлович? Откуда здесь быть мине? Война окончилась уже сколько лет назад… Но тут же зловещий смысл сделанного открытия вдруг встал перед каждым из нас.
Войны формально нет давно, это верно; но сколько еще после ее окончания пришлось потрудиться минерам, отыскивая распиханные там и сям вражеские взрывающиеся ловушки? Ведь Крым был оккупирован немцами. Отступая, они везде, где успевали, расставляли их. Только стремительное наступление наших войск спасло от разрушения и гибели великолепные дворцы-здравницы Южного побережья, его бесценные сокровища зодчества и ваяния. Потом наши саперы прощупали каждый метр советской земли, они очищали от мин и побережье, и парки, и пляжи… но вероятность какого-то пропуска, пусть самого ничтожного, остается…
– Мишка! Дорогой! Неужели ты…
Мишка ответил нам легким повизгиванием, не сходя, однако, с места, точно прикованный к нему. Мы были уже около собаки.
– Что будем делать? – спросил Александр Павлович.
– Надо поставить в известность администрацию парка и пляжа, – сказал я.
– Вы оставайтесь здесь, – предложил Александр Павлович, – и ни шагу в сторону! А я побегу, сообщу… Да смотрите, чтобы никто сюда ни ногой!
Предупреждение было совсем не напрасно. На балюстраде уже появились любопытные, вероятно заинтересовавшись, что это мы колдуем около собаки. Кое-кто направился к нам. И погода быстро разъяснивалась – вот-вот нахлынут купальщики.
– Подождите, Александр Павлович, – потирая лоб, проговорил Жарков. – Я, думаю, еще не дисквалифицировался, учить меня этому делу не требуется. Сколько я их добыл за четыре года… – И он стал засучивать рукава рубашки.
Александр Павлович не возражал.
– Помню, помню, – только проговорил он.
– Отойдите на всякий случай, – предупредил Жарков.
Мы закрыли ворота пляжа. Я получил задание караулить там; Мазорин, презирая опасность, остался около бывшего старшины. Рисковать, так всем! Кроме того, могла понадобиться его помощь.
Жарков распластался на песке, как рыба, и перочинным ножом стал осторожно подкапывать около ног Мишки, Секунды текли как годы. Казалось, это ожидание не кончится никогда…
– Есть? – спросил Мазорин.
– Есть, товарищ гвардии подполковник.
Они сами не заметили, как перешли на военный язык, лаконичный и четкий, со свойственными ему мужественными интонациями. Можно было подумать, что вернулось время, когда на обоих была армейская походная форма и погоны на плечах.
Протекло еще несколько бесконечно тягостных минут ожидания – и вот на песок легла круглая, как коробка из-под киноленты, обросшая ржавчиной, мина. Жарков разрядил ее, и она уже не представляла больше опасности.
Мишка вскочил и, кажется, был готов выполнять все, что ему прикажут. И для него вернулась его прежняя жизнь.
– Одна? А может, есть еще?
– Надо проверить…
– Мишка! Мины! Ищи!
И Мишка, ведя за собой старшину, проделал на пляже поиск по всем правилам минорозыскного искусства. Было поразительно наблюдать, как преобразился сеттер. От унылости, вялости, какой-то пришибленности не осталось и следа!
Больше не нашли. Мина была одна. Очевидно, какой-нибудь фриц, убегая, ткнул ее в песок. Потом ее замыло волнами, вот она и лежала столько лет. Взрыватель был поставлен так, что не срабатывал от тяжести одного человека. А может быть, она не взорвалась до сих пор потому, что была глубоко. Минувший шторм почти обнажил ее, но не настолько, чтобы ее могли заметить сразу. И стало быть… Кто-то – и, наверное, не один – был обязан Мишке жизнью.
– Я ведь тоже собирался здесь искупаться, – признался Жарков, когда все было кончено.
Он каким-то новым взглядом окинул Мишку, который, заглядывая нам в глаза, жался у наших ног, притянул его к себе и громко чмокнул в голову.
– Беру, – заявил он.
– Кого? Мишку? – словно усомнившись, не ослышался ли, спросил Мазорин с радостно сверкнувшими глазами.
– Кого же еще!
И, поверьте, этот момент был не менее волнующим, чем благополучное разоружение мины!
Не знаю, что думали в этот момент другие, но, вероятно, то же, что и я.
Все-таки удивительное существо собака! Бездомный, брошенный, Мишка продолжал служить людям…
За верную службу он и обрел снова и дом и хозяина!