Текст книги "Мессия"
Автор книги: Борис Старлинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
100
– Дядя Томас?
Снаружи спальни прозвучал тихий голосок. Детский голосок.
Серебряный Язык поворачивает голову. Бледно-желтый свет проникает в щель приоткрытой двери.
Он оставляет копье в теле Томаса и встает с кровати. Его бок все еще кровоточит, и он натягивает футболку, ощущая тепло там, где ткань прилипла к окровавленной коже.
Его кровь не останется здесь сегодня ночью. Это хорошо.
Световая щель расширяется. Тремя быстрыми шагами Серебряный Язык пересекает комнату.
Ребенок открывает дверь.
– Дядя Томас?
Серебряный Язык стоит в дверном проеме. Ребенок смотрит на него снизу вверх.
Мальчик. Пожалуй, шести или семи лет, в коричневой пижаме с набивным рисунком из спортивных автомобильчиков. Глазенки у него сонные, светлые волосы взъерошены.
"Блаженны малые дети, и да придут ко мне, ибо их есть Царствие Небесное".
Серебряный Язык садится на корточки, так что его лицо вровень с лицом ребенка.
– Твой дядя заболел. Я дал ему лекарство. Он поправится.
Мальчик смотрит на него скорее с любопытством, чем с подозрением. Странный призрак, весь в черном и в желтых резиновых перчатках, как гигантский шмель.
Серебряный Язык снова встает и берет мальчика за руку.
– Пойдем, я отведу тебя в кровать.
Ребенок пятится от него, и Серебряный Язык понимает, в чем дело. Его перчатки забрызганы ярко-красной кровью Томаса. На черной одежде ее не видно, а вот на желтой резине она бросается в глаза.
– Это кровь твоего дяди. Он поранился, но я ему помог. Он поправится. Тебе нужно лечь спать. Я тебя уложу.
Серебряный Язык позволяет ребенку вести себя по коридору, тот идет на шаг впереди, чтобы ему не нужно было держать за руку человека, запачканного кровью дяди.
Они заходят в последнюю комнату справа. Маленькая комнатка, скудно обставленная, необжитая. Гостевая спальня. Мальчик забирается на кровать и натягивает одеяло вокруг шеи.
– Не беспокойся за дядю Томаса, – говорит Серебряный Язык. – С ним все прекрасно.
Ребенок кивает и откатывается от него, готовый заснуть.
Серебряный Язык выключает прикроватный ночник, закрывает дверь и спускается в спальню Томаса.
Томас теперь безжизненный комок плоти, из которого, как радиомачта, торчит копье. Серебряный Язык вытаскивает копье из тела и убирает в свою черную сумку.
Взамен из сумки появляется серебряная ложка. Номер десять. Он засовывает ее в рот Томаса.
Его полицейская форма лежит, аккуратно сложенная на стуле, в углу комнаты. Он наденет ее, когда закончит. Но пока он не закончил. Осталось еще одно дело.
Единственное упущение, которое он себе позволил. Единственное, что портит его шедевр.
Правая рука Томаса по-прежнему покоится на клеенке.
И на этой клеенке, так же как и на пальцах Томаса, осталась его кровь. Кровь Христа. Больше ее нет нигде.
Все следы должны исчезнуть вместе с ним.
Серебряный Язык вынимает из сумки нож и отсекает руку Томаса у запястья.
101
Ред не узнает лица Томаса, но он знает, что предупреждал его. Дата и время встречи скрупулезно занесены в базу данных.
Если бы только он предупредил его насчет полицейских. Только вот насчет полицейских он его не остерег.
Ред качает головой. В конце концов, он принял свое решение, не желая будоражить полицейское сообщество, и принял его, руководствуясь благими намерениями. И его соображения сохраняют силу даже сейчас. Так или иначе, они ведь не располагают доказательствами того, что Серебряный Язык и впрямь офицер полиции. Предположение Кейт логично, но они три месяца тщательно проверяли личные дела и не обнаружили ничего подозрительного.
Тело Томаса Фэрвезера было найдено его сестрой Камиллой Уикс вскоре после восьми утра в то утро. Именно ее сын – племянник Томаса – находился в доме во время кровавой бойни. Тим остался у Томаса на выходные, чтобы Камилла и ее муж, предприниматель, могли съездить вдвоем на выходные в Котсуолдс. Камилла приехала за сыном рано, чтобы забрать Тима до того, как Томас отправится на работу.
Теперь мать и сын находятся внизу, на кухне, и трудно сказать, кто из них в худшем состоянии. С ними констебль.
Лабецкий заходит в спальню, дуя на свои руки.
– Боже милосердный, – говорит он. – Снаружи такая стужа.
Он бросает взгляд на тело Томаса и задает очевидно напрашивающийся вопрос:
– Почему у него отрезана правая кисть?
Ред смотрит на него устало.
– Думаю, что это сюжет с Фомой Неверующим.
Лабецкий смотрит непонимающе.
– Фома никак не хотел поверить в Воскрешение, пока не увидел Иисуса во плоти и – что более важно – пока он не коснулся его, – говорит Ред. – Он поверил лишь после того, как коснулся рук Христа там, где были вбиты гвозди, и раны на боку, нанесенной копьем римского солдата. Думаю, – Ред смотрит на тело, – именно это и произошло прошедшей ночью.
– Он заставил Томаса коснуться его?
– Да. Вероятно, нанес себе рану либо на руке, либо на боку. Вероятнее всего, на боку, поскольку такую рану легче скрыть под одеждой. Порезанную ладонь пришлось бы забинтовать, а зачем лишний раз привлекать к себе внимание.
– Можно надеть поверх бинтов перчатки.
– Но ведь время от времени их все равно придется снимать, верно? Человек, находящийся в перчатках в помещении, привлекает еще большее внимание, чем человек с забинтованными руками. Поэтому я думаю, что он порезал себе бок, а потом заставил Томаса коснуться себя, ведь только тогда апостол Фома мог поверить.
Лабецкий подхватывает ход рассуждений Реда.
– Но таким образом на руках Томаса оказалась кровь Серебряного Языка, а он не может допустить, чтобы мы получили образец. Поэтому отрубает руку Томаса и забирает с собой.
– Именно.
– Однако, – говорит Лабецкий, – если он нанес себе порез, то мог оставить кровь где-то здесь.
Ред указывает на кровавый беспорядок на постели.
– Если вам удастся найти несколько случайных капель крови среди всего этого, то вы, профессор, гений. Но лично я думаю, что он не оставил никаких следов.
– Он должен быть очень везучим малым, чтобы порезаться и нигде не накапать крови.
– Везение здесь ни при чем. Теперь мы это знаем. Во всем, что он делает, исполняя свою миссию, ему удается выходить сухим из воды. Это десятое убийство, и предыдущие девять были безукоризненными.
Ред ерошит руками волосы.
– Я спущусь вниз, посмотрю, как дела у маленького Тима.
– Кого?
– Племянника Томаса. Он был здесь прошлой ночью.
– О Господи. Он что-то видел?
– Это я и собираюсь выяснить. Если в ближайшие десять минут подъедут Кейт или Джез, скажите им, где я.
Он спускается вниз, на кухню, где находится выглядящая неуместно буднично в джинсах и толстом синем свитере Камилла. Она сидит на складном парусиновом стуле, качая Тима на коленях и прижимая к груди его русую головку. Зеленая машинка на воротнике Тимовой пижамы выбивается из-под клетчатого пледа, в который он завернут. Камилла смотрит на Реда глазами, покрасневшими от слез.
– Миссис Уикс. Как вы себя чувствуете? – спрашивает он, сам при этом чувствуя себя идиотом.
Она не отвечает.
Констебль стоит у буфета. Ред обращается к нему:
– Почему бы вам не выпить чашку чая?
– Да, сэр.
Он берет чайник и ставит на плиту. Ред морщится.
– Нет, нет. Я имел в виду, что вы могли бы отлучиться перекусить.
– О, прошу прощения. Я подумал...
– Все в порядке.
Констебль наклоняет голову и торопливо выходит из кухни. Ред ставит стул напротив Камиллы и подается вперед, упершись локтями в колени и сцепив пальцы под подбородком.
Спокойно, чтобы не вспугнуть ее, он задает первый вопрос:
– Какой он был, Томас?
Она всхлипывает.
– Он был хорошим человеком. Много работал. Он никогда не собирался покорить мир, но усердно работал, и люди его любили. Он... он не заслужил этого.
– Никто не заслуживает.
– Я понимаю.
Камилла, словно машинально, слегка поглаживает Тима по голове.
– Как Тим? – говорит Ред.
– Плохо.
– Он видел...
Ред указывает на крышу. Наверх. Спальня Томаса. Тело.
Камилла кивает.
– Тело или убийцу? – говорит Ред.
– Тело видел точно. Я нашла его в комнате Томаса, когда приехала сегодня утром.
– Как вы вошли?
– Я вошла, не дождавшись ответа изнутри. У меня есть свой ключ.
– И вы нашли Тима в комнате Томаса?
– Да.
– Что он делал?
– Стоял там. Смотрел на тело.
– Но вы не знаете, видел ли он убийцу?
– Инспектор, с тех пор как я нашла его, он не промолвил ни слова.
Ред наклоняется еще ближе, но не настолько, чтобы коснуться мальчика.
– Эй, Тим, – тихонько говорит он.
Тим слегка поворачивает голову на груди матери. Один глаз, широко раскрытый и испуганный, смотрит на Реда.
– Все будет хорошо, – говорит Ред и чувствует себя еще большим идиотом, чем раньше.
Глаз Тима продолжает смотреть на Реда, а потом его маленькая головка поворачивается так, что Ред видит, как оба его глаза расширяются, глядя в тревоге и удивлении на что-то за его спиной. Камилла тоже замечает это. Ред слышит, что у нее перехватывает дыхание.
Ред разворачивается.
В дверях стоят два человека. Только что прибывший Джез, в застегнутой до ворота на молнию флисовой куртке, и Лабецкий, на кого, собственно, все и смотрят.
Лабецкий весь в крови. Весь. Его белая рубашка заляпана темно-красным и местами прилипает к груди, где влага просочилась до кожи. Кровь на левой стороне его лица и руках. Он выглядит как работник скотобойни.
– Какого... – говорит Ред.
– Я просто пришел сказать, что мне придется уехать домой переодеться, – говорит Лабецкий.
– Да что, вообще, за хрень с тобой приключилась?
– Прошу прощения, я стоял на коленях на кровати, осматривал тело и потерял равновесие. – Он беспомощно смотрит на Камиллу. – Я свалился прямо во всю эту кровь.
Тим пронзительно вскрикивает.
Кричит.
Вопит столь пронзительно, что человеческое горло кажется неспособным произвести подобный звук. На его плотно закрытых веках вздуваются красные прожилки, в глубине открытого горла трепещут красные миндалины.
Камилла гладит сына по голове, стремясь унять его страх. Растерянный Лабецкий так и торчит в дверях, пока Ред не выталкивает его из кухни.
– Бога ради, Лабецкий, выметайся отсюда.
Ему приходится повысить голос, чтобы перекрыть вопль Тима.
– Я...
– Ты что, совсем спятил? Посмотри, что твой вид сделал с бедным ребенком. Давай. Проваливай. И в следующий раз думай своими долбаными мозгами.
– Прости, я не знал, что там ребенок. Я хотел только сказать тебе...
– Заткнись. Не хочу ничего слышать. Увидимся в офисе. Уходи. Иди домой и переоденься.
Лабецкий поворачивается и уходит.
– Ну ни хрена себе, – говорит Джез.
– Тело наверху. – Реда трясет. – Сходи посмотри.
Джез поднимается наверх. Ред возвращается на кухню.
– Я не знаю, что сказать, миссис Уикс. Мне очень, очень жаль.
В глазах Камиллы вспыхивает ярость.
– Мне тоже.
Тим уткнулся в ее грудь, и его маленькие ручки плотно охватывают ее шею. Он застыл.
Видел ли Тим что-то в ту ночь или нет, уже несущественно, потому что сейчас он им ничего не расскажет. И в скором времени, достаточно скором, чтобы это повлияло на ситуацию, тоже.
102
Выбирать жертвы нетрудно, если знаешь, где искать. Базы данных полиции, списки избирателей, почтовые индексы и так далее. Поразительно, сколько информации о людях можно раздобыть, если есть желание. Я знал, что искать, и я проверял и проверял, пока не нашел их. Сперва мне пришлось идентифицировать их, а потом наблюдать за ними, убедиться, что они живут одни, проследить за их перемещениями и все в этом духе. Некоторые из выбранных первоначально – кажется, трое – не подошли. Мне пришлось отказаться от них и начать все сначала.
А те, кто был избран? В теории, когда подступал срок, их могло не оказаться на месте по тысяче причин. Они могли уехать в отпуск или еще куда-нибудь. И если к часу принятия мученического венца все они оказались в пределах досягаемости, разве не видна в этом воля Всевышнего?
Направляясь в их дома, я надеваю полицейскую форму: тогда, я уверен, они меня впустят. Возможно, было бы проще ходить в цивильном платье и показывать полицейский жетон, но это сопряжено с риском. Люди с подозрением относятся к полицейским в гражданском, ведь жетон рассмотреть трудно. Тебя могут попросить подождать у двери и позвонить в участок. Но если ты в форме, этого никто не делает.
Конечно, в самый момент приобщения их к мученичеству я не остаюсь в форме. Ткань ее специфична, ворсинки могут остаться на телах, а это недопустимо. Точно так оке нельзя оставлять и любые другие волокна, и я за этим слежу. Вы ведь никогда не были у меня дома, верно? Там нет никаких приставших волокон. Полы из твердого дерева. У меня нет никаких ковров или половиков, на окнах жалюзи, а не шторы, покрывала вместо одеял. Нет ничего такого, что я мог бы перенести из своего дома на место священнодействия. Перед тем как отправиться приобщать человека к мученичеству, я проверяю чистоту своего дома и личную чистоту, так что ни с места события ко мне, ни от меня на место события не попадает никаких вещественных элементов. А вот в тех случаях, когда я совершаю акт приобщения в нескольких местах за одну ночь, перенос волокон с одного места на другое вполне допустим. Пусть полиция знает, что в обоих местах побывал один и тот же человек.
Правда, пока они не знают, кто этот человек. Вот и все.
103
Ред стоит посредине комнаты и отрывисто, как старшина, отдает приказы.
– Еще раз проверьте списки полицейских. Выясните у каждого участка, кто дежурил в прошлую ночь, и вычеркните их из списка. Потом посмотрите, что у нас осталось. Должно быть, мы пропустили кого-то. И особое внимание Хемпстедскому участку. Мне нужен список всех звонков, зарегистрированных в прошлую ночь, и все ответы по ним. Нам нужно убедиться, что они сходятся.
– Может быть, я ошиблась, – говорит Кейт. – Может быть, это вовсе не полицейский.
– Может быть. Но когда ты впервые высказала это предположение, оно было логичным. И то, что мы не сумели вычислить Серебряного Языка по нашим внутренним файлам, вовсе не опровергает его. Тем паче что лучших идей на данный момент у нас так и так нет. Поэтому продолжим работу.
Джез оборачивается к компьютеру и открывает базу данных, которую они с Кейт используют. В ней два перечня. В одном – полный список всех сотрудников полиции столицы, а в другом – то, что осталось от первого после вычеркиваний Реда. Джез распечатывает малый список.
– Есть у кого-нибудь дырокол? – спрашивает он. – Я хочу сделать подшивку.
Ред качает головой.
– У Дункана был дырокол, – говорит Кейт. – Он, наверное, по-прежнему лежит в ящике его стола.
– А разве мы его еще не очистили? – спрашивает Ред.
– Нет, – говорит Джез. – Я туда на днях нагадил, чтобы выразить мои чувства к Дункану.
– Не может быть! – восклицает Кейт, широко раскрыв глаза.
Джез смотрит на нее как на идиотку.
– Ну конечно нет. Хотя, должен сказать, подумывал об этом.
У стола Дункана три ящика плюс еще и поддон. Джез выдвигает верхний ящик и начинает в нем рыться.
– Может, стоило отдать ему весь этот хлам?
– Наверное, – говорит Ред. – Но честно скажу, это для меня не приоритетный вопрос.
– Ну гляньте на все это барахло, – говорит Джез. – Крем для обуви, щипчики для ногтей, ватные диски для чистки ушей, швейцарский армейский нож, какие-то пакетики...
– Джез, – говорит Кейт. – Это ведь не игра "Поколение". Так что завязывай.
– ...Книжка в бумажном переплете "Куда ушла любовь" Гарольда Роббинса[18]18
Роббинс, Гарольд (1916-1991; настоящее имя Гарольд Рубин; известен также как Фрэнсис Кейн) – американский писатель, автор более чем 20 романов.
[Закрыть] – кто бы мог подумать, а? – пара почтовых открыток, письмо от...
Он умолкает. Ред и Кейт смотрят на него.
– Что? – спрашивает Ред. – Что ты нашел?
Джез вскрывает письмо. Он взглядом пробегает по тексту.
– О Господи, – произносит он медленно.
Кейт подходит к письменному столу Дункана. Джез вручает ей письмо.
Штамп в верхней части конверта она узнает сразу. Церковь Нового Тысячелетия, 32 Филлимор-Террас. Лондон W8. Письмо датировано 12 февраля 1998 года.
Голос Реда с другого конца комнаты:
– Что в нем? Что там написано?
– Это от той сумасшедшей секты, которую мы с Джезом проверяли в октябре, – отвечает Кейт. – Той самой, где здоровенный малый вещал о семи печатях, а потом грохнулся в обморок, когда Джез порезал руку.
Обрывки слов срываются с губ Кейт, когда она читает:
– Дорогой мистер Уоррен... Спасибо за ваше обращение... Встречи по изучению Библии три раза в неделю, по вторникам, пятницам и воскресеньям... Так-так-так... Посещение не обязательно, но, разумеется, желательно... Пожертвования соответственно тому, что вы можете себе позволить... Ну, тут всякая муть... С уважением.
Подпись в одно слово, написанное с росчерком-завитушкой. Израэль.
Кейт смотрит на Джеза.
– Ничего не понимаю. Зачем было Дункану держать здесь это письмо? Он вряд ли проявил бы подобную беспечность, а?
– А оно подлинное? – спрашивает Ред.
– Ну да, – отвечает Джез. – Точно такую же почтовую бумагу я видел на столе Израэля, когда мы с ним толковали. Это определенно его. Адресовано Дункану, в Скотланд-Ярд, на его почтовый ящик. Может быть, он не хотел сообщать Израэлю свой домашний адрес.
– Я не думаю, что он мог бы делать это с целью внедрения, – предполагает Кейт. – Знаете, выступить в роли искреннего почитателя культа, чтобы раздобыть информацию.
Ред качает головой.
– Это не по нашему ведомству. Такие делишки, они в духе контрразведки. Тайное выявление потенциально опасных для общества лиц.
– Я думала, что контрразведка должна заниматься политикой, – говорит Кейт.
– То-то и оно. "Должна" – подходящее слово. Но на деле они ищут не одних шпионов, а заносят в свои списки всех, способных представлять какую-либо угрозу. Не обязательно водить дружбу с террористами, чтобы оказаться у них на крючке. Те ребята, которых мы задержали на Углу ораторов в тот день, – бьюсь об заклад, они все угодили в списки контрразведки.
– Но если Дункан член Церкви Нового Тысячелетия, – говорит Джез, – почему его не было там, когда мы туда зашли?
Кейт пожимает плечами.
– Может быть, он не смог выбраться в тот день. Может, это был один из выходных, которые он проводит с Сэмом. В конце концов, мы туда наведались в пятницу. Может быть... Джез, как тебе кажется, не Дункан ли навел нас на эту контору?
– Нет. Это был не его голос по телефону. Если только он не использовал какой-то исказитель, а на это было не похоже. Я уверен, что узнал бы его.
– Так или иначе, – говорит Ред, – складывается впечатление, что Дункан является – или, по крайней мере, собирался стать – членом своего рода апокалиптического культа. Но само по себе это ни о чем не говорит. Мы не можем вот так взять и арестовать его на этом основании. Это не значит, что он причастен к убийствам. Он продал эту историю прессе, но вступление в секту не преступление. Нам нужны серьезные доказательства.
– Какие, например? – спрашивает Кейт.
Некоторое время они молчат, размышляя, взвешивая каждый возможный вариант, оценивая его последствия и результаты.
– Есть мыслишка! – неожиданно восклицает Джез.
– Какая?
– Список кредитных карт.
– Какой список?
– Помните, сведения о тех, кто покупал серебряные ложки. Надо посмотреть, не значится ли он в этом списке.
Джез роется в папках, наваленных на Дункановом столе, которым они теперь пользуются как дополнительным общим столом.
– Вот. – Он показывает оранжевую картонную папку. – Вот он.
– Но его не может быть в этом списке, – говорит Кейт. – Мы проверили всех до единого.
– Не мы. Он. Дункан. Дункан занимался сбором информации по ложкам, если ты помнишь.
Кейт хлопает рукой по губам.
– Но он наверняка стер свое имя, когда его увидел!
– Возможно. Но имена приходили потоком. Может быть, он внес его в базу данных, не подумав. Если там была только фамилия, без инициалов, он мог и не придать этому значения. В конце концов, Уоррен распространенная фамилия. Просто взял да пометил фамилию как проверенную.
Джез быстро листает страницы.
– Почему бы тебе не начать с конца? – предлагает Ред. – Ведь фамилии, начинающиеся с "У", там, не так ли?
– Фамилии здесь не в алфавитном порядке, – говорит Джез. – Они заносились в список по мере поступления.
Он пробегает пальцем вниз по страницам, бормоча:
– Ну, давай. Ну, давай же.
Имена напечатаны в виде таблицы и вычеркнуты по мере того, как их устраняли. Список длиной в четырнадцать страниц.
Добравшись до предпоследней страницы, Джез находит, что искал.
Одна из фамилий вычеркнута – не столько вычеркнута, сколько, можно сказать, вымарана жирной чертой черного маркера.
Джез вертит в руках листок бумаги, то смотрит на его оборотную сторону, то подносит к свету.
– Ну и ну, будь я проклят! – восклицает он.
Все обступают его.
С задней стороны удается рассмотреть то, что Дункан так старался скрыть.
– Уоррен Д. Номер кредитной карты и детали сведения о покупке прилагаются.
– Покупка датируется средой первого мая девяносто седьмого года, – говорит Ред. – Точно за год до того, как все это началось. Подонок!
– Но почему? – встревает Кейт. – Снова возникает вопрос, зачем было Дункану оставлять эту губительную информацию. Забрал бы, и концы в воду.
– Кто его знает, – говорит Ред. – Если это не ошибка, то, может быть, своего рода бравада. Оставить изобличающий его материал под носом у тех, кто ведет расследование. Ты говорила о том, как насмехаются над полицией, Кейт. Куда уж больше! – Он возмущенно фыркает. – Возьмем его за шкирку.
Итак, он у них в руках.
– Минуточку, – говорит Джез. – Если мы всей оравой нагрянем в дом Дункана, неизвестно, что он способен выкинуть. Если он вообще там. А если нет, мы рискуем спугнуть его, потому как среди соседей точно пойдут разговоры. Не хватало нам только, чтобы он ударился в бега или отмочил нечто уж вовсе несусветное. Нет, его надо взять аккуратно, без шума, и действовать с полной уверенностью.
– И что ты предлагаешь? – спрашивает Ред.
– Провести небольшую разведку. Посмотреть, как обстоят дела. Что-нибудь тонкое и незаметное.
– Ты готов вызваться добровольцем?
– Да. Я знаю, где он живет. Сгоняю туда и все разведаю. Если он дома, я сообщу по радиосвязи, и мы сможем взять его тепленьким. Если его дома нет, установим наблюдение до его возвращения.
– Ты не пойдешь один.
– Почему нет?
– Джез, если Дункан и есть Серебряный Язык, то позволю тебе напомнить, что он убил десятерых. Я не позволю тебе выступить против него в одиночку.
– Я не собираюсь выступать против него, Ред. Я не собираюсь попадаться у него на пути. Он даже не узнает, что я там.
– Я отправлюсь с тобой.
– Не глупи, Ред. Чем больше нас там соберется, тем вероятнее мы испортим дело. Вероятность засечь двоих вдвое больше, чем одного. И не забудь, что именно ты уволил его. Увидев тебя, он вовсе озвереет. Я отправлюсь один. Я моложе, крепче и энергичнее, чем любой из вас.
– Ладно. Сходи на разведку, посмотри, там ли он. Когда закончишь, свяжись по радио и жди инструкций. Но не предпринимай ничего, кроме наблюдения. Ты не должен заходить в дом. Он не должен заметить твоего присутствия. Мне не нужно никакого долбаного героизма. Ясно?
– Абсолютно.
