Текст книги "Мессия"
Автор книги: Борис Старлинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)
– Согласен, – говорит Джез. – Это логично.
– Теми, кто проскочит сквозь оба сита – и насчет дежурств, и насчет семейного положения, – надо будет заняться вплотную. Прежде всего опросить насчет алиби. Уверен, у большинства хоть какое-нибудь да найдется. Ну а уж тех, у кого не найдется, потянем сюда для дальнейшего разбирательства. Ясно?
Джез и Кейт кивают.
– А пока посмотрим, не повезет ли нам с архитекторами по имени Томас, он же Фома, больше, чем с рыбаками по имени Эндрю. Я лично просмотрю "Желтые страницы", выявлю архитектурные фирмы и сам же туда наведаюсь. Процедура в принципе та же, что и с рыбаками, только людей, которых необходимо оповестить, будет гораздо меньше. Я не могу себе представить, чтобы в Лондоне было столько же архитекторов, сколько и рыбаков.
– Ты удивишься, – говорит Кейт, – но за мной как-то ухаживал архитектор.
– Если получится, всех архитекторов я проработаю лично, – заявляет Ред. – Я займусь зодчими, а вы двое прикиньтесь сотрудниками Министерства внутренних дел.
– Ты скажешь архитекторам, чтобы они остерегались полисменов? – спрашивает Кейт.
Ред колеблется.
– Нет... пожалуй что нет.
– Почему? – не понимает она.
– Потому что я не могу переступить через это. Взять и сказать обычным гражданам, чтобы они не повиновались закону.
– Тебе и не надо этого делать. Просто предупреди этих архитекторов, что в одну конкретную ночь они не должны открывать дверь никому.
– Но мне пришлось бы уточнять, что сюда включены и полицейские.
– Вовсе не обязательно. Просто подчеркни слово "никому".
– Кейт, любой человек в здравом уме откроет дверь полицейскому, который пришел проверить, все ли в порядке. Он не подумает, что понятие "никому" включает полицейских. Ради Бога, возьми ты в толк, что мы ведем речь об архитекторах, а не о торговцах наркотиками. Надо думать, большинству из них не доводилось даже превысить скорость.
– Ред, ты сам себе противоречишь. Если эти люди столь законопослушны, ты должен защищать их, исходя именно из этого. Должен сказать им – хотя бы намекнуть, – что главным подозреваемым является неизвестный полицейский.
– Нет.
– Ну почему нет?
– Потому что... – Ред вскидывает руки. – Если я буду ходить и говорить об этом людям, одному за другим, то хоть где-то, но обязательно произойдет утечка. Один из них расскажет жене, она своей ближайшей соседке через садовую изгородь, а она упомянет об этом своей кузине, которая работает на "Ивнинг стандарт". Ты оглянуться не успеешь, а вся пресса запестрит заголовками "Обыватели получили карт-бланш игнорировать любого представителя закона". Это сделает полицию посмешищем.
– Я...
– Кейт, если ты хочешь обратиться к комиссару, чтобы оспорить это, сделай одолжение. Он скажет тебе то же самое, что и я...
– Ред, я ушам своим не верю. Мы знаем, что убийца наверняка офицер полиции, а ты...
– Нет, Кейт. Тут ты ошибаешься. Мы ничего не знаем. Мы предполагаем, будто Серебряный Язык офицер полиции, но ничего не знаем наверняка. И я не стану ставить под угрозу работу полиции во всей столице на основании теории, которая, при всем своем правдоподобии, остается недоказанной.
– Не читай мне нотаций, Ред.
– Тогда не вынуждай меня делать то, что, как ты знаешь, я сделать не могу.
Ред встает.
– Прошу прощения. По правде сказать, и то и другое для нас плохо. И не предупредить людей – скверно, и предупредить нельзя.
– Так что же нам делать? – спрашивает Джез.
– Очень просто. Найти его раньше, чем он найдет нас.
95
Мне ясно, что я не могу винить общество, не предпринимая попыток его изменить. Вот почему я выбрал эту профессию и стал заниматься тем, чем занимаюсь. Разумеется, лепта моя ничтожна, ибо сколько добра можно привнести таким образом в этот отвратительный хаос. Однако я занимаюсь тем делом, которое, при всей своей малости, имеет хоть какой-то положительный смысл. Мы помогаем разгрести хотя бы ничтожную часть этой вонючей свалки, удушающей жизнь общества. Мы хватаем самых отъявленных – а точнее сказать, самых явных – преступников и убираем их с улиц. Но это все, чего мы добиваемся, а стало быть, результат нашей деятельности весьма невелик. Мы ведь не исправляем этих преступников, не изменяем их в лучшую сторону. Мы лишь предоставляем обществу временную передышку, а если так, то не плевать ли на это? Вот что я имею в виду, говоря, что лепта моя ничтожна.
А ведь поступая в полицию, я воображал, будто могу что-то изменить. В первый год службы в это и вправду верится. Какой триумф, если удается схватить негодяя или спасти чью-то жизнь! Но постепенно на поверхность проступает истина. Когда каждый день пытаешься разгрести вселенскую гору дерьма, а она не уменьшается, начинаешь понимать, что в глобальном смысле ты занят ерундой. Остается или смириться с этим и жить как живется, или добиться настоящих, ощутимых перемен. Как раз этим я и занят. По-новому.
Мир ныне таков, что люди слушают лишь того, кто оглушительно орет или бросает слова им в лицо. Трудно поверить, будто это стадо очнется от ступора ради истины, изрекаемой добрым малым, скитающимся с товарищами по захолустью, дабы возвестить Слово. Людям наплевать на все. Посмотрите на все эти братства бродячих проповедников. Что они собой представляют? Пустое место! Люди вовсе на них не смотрят, а если кто-то случайно и бросит взгляд, то разве что потешаясь или жалея. Но я не хочу, чтобы меня жалели. Ненавидеть, поносить – это пожалуйста, но только не жалеть! Да вы только загляните в газеты: кто, если не я, самый разыскиваемый человек в стране? Стоит мне рыгнуть, и это станет ведущей темой в выпуске девятичасовых новостей. А все потому, что я сумел заставить людей повернуть ко мне головы и заметить меня. А раз заметили, то уже не забудут. Они запомнят меня, задумаются и в конце концов поймут, что я прав. Я заставил их обратить внимание. Это важно. А все остальное чушь.
96
Двадцать пять дней до Рождества. Двадцать один день до того, как Серебряный Язык снова нанесет свой удар.
Кругом уже царит предпраздничная суета, сверкают огни, детишки радостно возбуждены. Порой, желая прояснить голову, Ред переходит дорогу от Скотланд-Ярда к универмагу "Арми энд Нэйви" и забавляется, наблюдая за тем, как мужчины пытаются подобрать подарки для своих жен или подружек. Остается только удивляться тому, что никто еще не снял на эту тему пародийный боевик. Что-нибудь вроде "Нападение на Тринадцатый парфюмерный прилавок".
Из всех магазинов на Виктория-стрит этот, похоже, единственный, торгующий женскими принадлежностями, в котором сочувственно относятся к растерянной, сбитой с толку толпе мужчин. Реду неизвестно официальное, маркетинговое название этой группы товаров, но для себя он всегда именовал все подобное "барахлом в корзинке". Имеется в виду набор из духов, лосьонов, кремов и прочей дребедени, которая, по убеждению мужчин, нравится женщинам. Все это пакуется в дешевую корзинку и бывает доступно в четырех ценовых диапазонах. Иными словами, ты решаешь, сколько можешь потратить, заходишь, берешь корзинку за соответствующую цену – и свободен. Мечта мужчины, избавление от кучи хлопот.
Ред, напротив, тратит уйму времени, стараясь подобрать что-нибудь подходящее для Сьюзен. С момента ее ухода они так и не виделись, хотя перезваниваются довольно часто. Она съехала от Шелли и теперь снимает квартиру где-то неподалеку от Поттерс-Бар, за Двадцать пятой дорогой. В принципе они договорились встретиться перед Рождеством и сходить куда-нибудь выпить, но о точной дате пока не условились. Да Ред и сам понимает, что ему лучше не назначать время и место, потому как по закону подлости встречу наверняка придется отменять в самую последнюю минуту. Скорее всего, это значит, что им не удастся встретиться вообще. Как он и говорил ранее: "что в лоб, что по лбу".
Скотланд-Ярд полнится слухами о готовящемся рождественском выступлении одного из маргинальных исламистских движений. Ложные сообщения о бомбах – обычное дело: некоторые телефонные звонки способны мигом заблокировать большие участки юго-восточной транспортной системы. Но среди всех этих ложных сообщений одно может оказаться настоящим, и поэтому приходится внимательно выслушивать все.
Это сродни тому, чем занимаются Ред, Джез и Кейт. Часы и часы проходят в поисках того, что почти наверняка даст нулевой результат, и их постоянное, напряженное внимание поддерживается лишь опасением того, что мельчайшая упущенная деталь может оказаться жизненно важным фактором. Ред обзванивает все архитектурные фирмы, которые находит в телефонном справочнике и по базе данных национальной ассоциации. Каждому Томасу он твердит одни и те же наставления и уже начинает чувствовать себя превращающимся в попугая. Но всякий раз, когда у него возникает искушение закончить на сегодня работу и не утруждаться звонить в ту или иную фирму, потому что в этой организации работают только два человека и вряд ли у них в штате найдется сотрудник по имени Томас, он думает, каково у него будет на душе, если именно этот Томас будет убит. Не посвятить их во всю историю, какими бы благими намерениями он ни руководствовался, – это одно. Не предупредить вовсе – совсем другое. Кроме того, Ред оповещает каждый полицейский участок столицы о необходимости быть наготове в ночь на 20 декабря.
Кейт и Джез трудятся не покладая рук, составляя огромные компьютеризованные базы данных на каждого полисмена в центральном Лондоне, а потом медленно кромсая и сокращая эти списки. Первую неделю они проводят в офисе перед своими мониторами, а потом начинают работать вживую, опрашивая людей, устанавливая алиби, проверяя и перепроверяя. К третьей неделе они приводят людей в Скотланд-Ярд. Ред допрашивает каждого из них лично, но знает, что это пустая трата времени. Одни проявляют полное понимание, другие бухтят насчет того, что после двадцати пяти лет беспорочной службы на них пытаются понавешать всех собак. Ясно одно – все эти люди невиновны. Ред видит это с первого взгляда.
Ред думает – надеется, – что и преступника узнает с первого взгляда. Узнает, как люди, встретившись случайно на вечеринке с будущим мужем или женой, вдруг понимают, что именно с этим человеком им суждено провести всю оставшуюся жизнь.
Теперь Ред имеет представление о Серебряном Языке. Он догадывается, о чем тот думает, на что надеется и чего боится. Он знает его в общих чертах. Остаются детали: неизвестно, где живет Серебряный Язык, что ему нравится и как он предпочитает проводить выходные.
А самое главное, Ред не представляет, как он выглядит.
97
Пятница, 18 декабря 1998 года
Ред идет в паб, чтобы покинуть пустой дом. По его разумению, в том, чтобы напиваться в одиночку перед телевизором, есть нечто невообразимо жалкое. Лучше уж пойти в паб, пусть даже ты просто посидишь там у стойки, ни с кем не общаясь.
Бар набит битком, молодые люди облепили столики и ведут шумные разговоры. В дальнем углу бильярдисты со стуком и громкими комментариями гоняют шары. Ред находит свободный табурет у барной стойки и заказывает двойной виски и пинту светлого пива.
Виски выпито, и кружка с пивом опустошена наполовину, когда его толкает под руку кто-то, плюхающийся на табурет рядом с ним.
Он поднимает голову.
– Ты не против, приятель?
Человек разворачивается лицом к нему. На нем грубошерстное спортивное полупальто, глаза налиты кровью. Напился или обкурился.
Он всматривается в Реда несколько секунд, а потом с шумом опускает на стойку пластиковый мешок.
– У меня здесь ошкуренный кролик, – заявляет он, указывая на мешок. – Давай подеремся за него, а?
Бармен, наливающий "Гиннесс" в паре кранов от них, застывает.
– Будем драться, я сказал! – повторяет пьяный.
Ред понимает, что ему вроде бы не следует поддаваться на провокацию кабацкого драчуна. Но как поступить? Игнорировать забулдыгу, лезущего прямо к тебе, невозможно, встать и уйти – значит проявить слабость. Этот тип все равно увяжется следом. Убеждать в чем-то парня, у которого мозги набекрень, тем более бесполезно.
Ред встает и бьет забулдыгу кулаком в лицо. Удар так силен, что противник откидывается на стойку бара, а потом валится на пол, ухватившись за мешок, который, падая, открывается. Кролик вываливается на ковер. Успев отстраненно удивиться тому, что там действительно кролик, Ред пинает упавшего сначала в пах, а потом в голову, слыша хруст ломающегося под каблуком носа.
Бармен перепрыгивает через стойку и хватает Реда за плечи. Ред разворачивается, хватает свою куртку с табурета, но в остальном не оказывает сопротивления. Он позволяет бармену отвести его к выходу и грубо вытолкнуть на улицу и идет домой, не оборачиваясь, не переживая, не нервничая, а просто размышляя о том, как порой приятно съездить кому-нибудь по морде.
98
Воскресенье, 20 декабря 1998 года
Чертеж на столе Томаса Фэрвезера испещрен красными пометками. Сделанными его рукой.
Архитектурная фирма, на которую работает Томас, проектирует кинематографический комплекс в Рияде, и Томас возглавляет группу проектировщиков. Недавно он доверил одному из младших сотрудников самостоятельный элемент проекта (должны же люди набираться опыта), а теперь ему приходится исправлять все ошибки дома, в свободное время. Отсюда и красные линии.
За спиной Томаса компьютер создает трехмерную модель проектируемого комплекса. На проработку программы требуется несколько часов.
Томас смотрит на часы. Без четверти двенадцать. Остывший кофе плюхает в чашке, когда он подходит с ней к окну и смотрит на улицы Хемпстеда.
В мегаполисе, сложившемся из отдельных поселений, Хемпстед на удивление хорошо сохранил свой характер. Все в нем не согласуется с остальным Лондоном. Маленькие треугольники травы на перекрестках наводят на мысль об открытой сельской местности, а не о городских улицах. Холмы, по склонам которых взбираются и сбегают улицы, являют собой полную антитезу решетчатой городской планировке. Даже уличные знаки здесь не такие, как в остальном городе: белые буквы на черных табличках, а не наоборот.
Легкий туман сыро клубится вокруг стеклянных футляров с лампами на викторианских фонарных столбах. Это еще одно отличие Хемпстеда: он является одним из немногих районов Лондона, который лучше всего выглядит как раз в промозглую и холодную погоду. Яркие солнечные лучи хороши для широких пространств, Хемпстед же состоит из петляющих улочек, темных зданий и низких деревьев. Интимный или клаустро-фобический, как ни назови, но Хемпстед лучше всего смотрится, когда в воздухе туман, а листья на деревьях роняют дождевые капли.
Резкий звук дверного звонка заставляет Томаса подскочить.
Он тихонько, босиком подходит к двери и всматривается в глазок. Полицейский, линза глазка делает его лицо искаженно широким. Томас открывает дверь на цепочке.
– Мистер Фэрвезер?
– Да.
– Просто зашел, чтобы убедиться, что у вас все в порядке.
– В порядке. А почему должно быть иначе?
– Разве к вам пару недель тому назад не заходил старший полицейский офицер Меткаф? Предупредить насчет убийцы апостолов?
– А? А, да. Припоминаю. Заходил такой. Из-за него я опоздал на встречу.
– Он говорил, что вам угрожает опасность?
– Он сказал, что орудует какой-то псих, который вообразил себя Иисусом, но что у меня больше шансов сорвать куш в лотерею, чем быть им убитым.
– Это хорошо. И тем не менее мы все равно посещаем каждого, у кого побывал офицер Меткаф, просто чтобы убедиться, что вы принимаете разумные меры предосторожности. Вы не против, если я быстренько обойду ваш дом и проверю? Я прошу прощения за то, что беспокою вас в такой поздний час, но сами понимаете... лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.
– Полностью согласен с вами, офицер. Пожалуйста. – Фэрвезер снимает цепочку и открывает дверь. – Будьте моим гостем.
Полицейский заходит в дом. За плечом у него большая продолговатая сумка.
– Сменная одежда? – догадывается Томас, жестом указывая на сумку.
– Да. Моя смена заканчивается через пару часов, и потом я прямиком отправлюсь к своей подружке. И мне не хочется заявляться к ней в пропыленном, пропотевшем мундире. Запах в любви – первейшее дело.
Томас смеется.
– Не проведете ли вы меня по дому?
– Пожалуйста.
Томас ведет полисмена по первому этажу. Полицейский осматривает все замки на дверях и окнах, но не касается ни одного из них.
Они останавливаются на кухне. Полисмен ставит свою сумку на пол и шарит в ней.
– Есть еще верхний этаж, – говорит Томас. – Но мы должны быть осторожны, чтобы не разбудить...
Стремительный удар по голове, позади уха. Резкая, пронизывающая боль, а потом провал в бесчувствие.
99
Переход к сознанию настолько плавный, что несколько секунд Томас не уверен даже, что пришел в себя. Он открывает глаза, и его по-прежнему окружает темнота.
Правда, эта темнота не столь безжалостно черна, как та, что за его веками. Он может различить серое пятно там, где должно находиться окно.
Окно его спальни. Томас лежит на своей кровати. Холодок на коже его ног и груди и давление резинки вокруг талии. Его трусы. Больше на нем ничего нет. Если не считать веревок, которыми примотаны к кровати лодыжки и левое запястье.
Постепенно к нему возвращаются остальные чувства. Пульсирующая боль. Звуки его дыхания.
Но нет, дыхание доносится с расстояния нескольких футов от него, так что это не его дыхание.
Чтобы проверить это, Томас задерживает дыхание. А звуки никуда не деваются. Вдох, выдох. Спокойное, размеренное дыхание.
В комнате находится кто-то еще.
Полицейский пришел проверить замки.
Томас сгибает правый локоть на кровати и пытается приподняться. Рука, быстро прижатая к его груди, вдавливает его обратно.
Томас силится что-то сказать. Что-нибудь. Первое, что приходит ему на ум.
– Кто там?
Молчание.
– Вы полицейский?
Молчание.
– Что случилось со мной?
Наконец ответ:
– Вы ударились головой.
– Который сейчас час?
Вспышка светящихся стрелок на наручных часах.
– Десять минут первого. Полночь миновала. Уже понедельник. Ты видишь меня, Томас?
– Да.
– Не закрывай глаза. Оглядись по сторонам. Убедись, что твое ночное зрение работает.
Голос полицейского в темноте.
Томас смотрит по сторонам, и проявляющиеся очертания становятся все более отчетливыми. Проступают предметы. Стул у окна, комод под зеркалом.
На кровати Томаса, сбоку, сидит Серебряный Язык. Грудь его обнажена, его вес складками вдавливает простыню.
На руках у него резиновые перчатки.
Рядом с ним на кровати длинный темный предмет. Та самая продолговатая сумка.
Серебряный Язык шарит в сумке и вынимает что-то квадратное и блестящее. Пластиковый коврик. Он встает с кровати, подкладывает пластик и садится снова.
– Что вы делаете?
Нет ответа.
Серебряный Язык снова смотрит на сумку.
В полумраке поблескивает металл.
Нож.
– О Господи нет! О, пожалуйста, Господи, нет.
Томас закрывает глаза.
Только не нож. Что угодно, только не нож.
– Томас. Посмотри на меня.
Томас открывает один глаз.
Серебряный Язык наносит себе порезы.
Он пробегает ножом по правому боку, как раз под грудной клеткой. На белой коже темная линия крови держится идеально прямо, а потом начинает капать, как дождевые капли на оконную раму.
Серебряный Язык вытирает рукой лезвие ножа и убирает нож в сумку. Похоже, что он не почувствовал никакой боли.
Белки его глаз поворачиваются в сторону Томаса.
– "Пока не вложу руки своей в ребра Его, не поверю".
Он протягивает руку и нашаривает правую руку Томаса.
– Дай мне твою руку, Томас.
Томас чувствует, как его руку направляют через огромный отрезок пространства и времени.
Серебряный Язык водит пальцы Томаса туда-сюда вдоль раны: сначала слегка по краям пореза, а потом глубоко погружая в клейкую, теплую влагу крови.
– Не будь неверующим, Фома, но поверь, ибо ты узрел меня, да будут же благословенны те, кто и не узрев, исполнился веры.
Кончики пальцев Томаса ощущают воздух, а потом пластик.
Серебряный Язык кладет руку Томаса на клеенку, а потом садится сверху. На руку.
– Больно?
Томас качает головой.
– Хорошо. Прости, но я уверен: ты понимаешь, что я обязан сделать.
Томас не понимает. Ничего.
Все еще сидя на руке Томаса, Серебряный Язык убирает нож обратно в сумку и достает какой-то другой предмет. Какой именно, Томас не видит.
Серебряный Язык наклоняется к нему:
– Открой рот пошире, Томас.
Отблеск фар проехавшей мимо машины освещает предмет в его руке.
Скальпель.
Томас стискивает зубы.
– Открой рот, пожалуйста, Томас.
Никакой реакции.
– Томас. Открой свой хренов рот.
Нет! Нет! НЕТ.
Удар наносится так быстро, что Томас даже не видит движения кулака, не говоря уже о том, чтобы успеть среагировать. Левая рука Серебряного Языка молниеносно врезается ему в солнечное сплетение, вышибая, со свистом, весь воздух из легких. Чтобы сделать вздох, Томас инстинктивно открывает рот.
Скальпель мгновенно оказывается во рту и совершает отработанные, четкие надрезы. Рот заполняется горячей кровью. Боль ужасна. Томас пытается кричать, но кричать ему уже нечем.
Язык Томаса в руке преступника.
Серебряный Язык достает из сумки наполовину заполненную жидкостью банку, отвинчивает крышку, опускает туда язык Томаса и снова завинчивает крышку. Банка убирается в сумку, откуда достается что-то еще.
Все еще придавливая правую руку Томаса своим весом к кровати, так что он не может ею пошевелить, Серебряный Язык заговаривает с Томасом в последний раз.
– "Фома – копье, ибо его тело было проткнуто копьем".
Серебряный Язык держит копье рукой за край древка, словно бильярдный кий, но, занеся его над головой, перехватывает на манер дротика.
Рассекая воздух, копье обрушивается вниз и вонзается в грудь Томаса.
Первое ощущение – это тупой удар. Боль еще не пришла. Так бывает, когда ты ударился пальцем ноги и знаешь, что через две секунды все нервные окончания будут в огне, но тебе еще нужно вытерпеть эти две полные ужасных предчувствий секунды.
Серебряный Язык вырывает пику из тела Томаса и наносит удары вновь и вновь, так что каждый сливается с предыдущим и последующим. Взметается фонтан артериальной крови. Томас стонет, когда копье разрывает его на тысячу частей всепоглощающей боли, стоящей за пределами воображения. Сквозь муки является тень предлагающей упокоение в вечности Смерти, и отчаяние заставляет Томаса тянуться в ее привечающие объятия.
