Текст книги "Медики шутят, пока молчит сирена"

Автор книги: Борис Горобец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

А. И. Воробьев в кн.:

[Кассирский и время. 2008. С. 780]

А. И. Воробьев [37]37
  Воробьев Андрей Иванович (род. 1928) – терапевт, гематолог, академик РАН и РАМН, министр здравоохранения России в 1991–1992 гг., директор Гематологического научного центра с 1980-х гг. по 2011 г. Ниже после каждого фрагмента указаны страницы кн.: [Академик Андрей Воробьев… 2010], если нет другой ссылки.


[Закрыть]

О своей юности

«…В 1942 году я схлопотал левосторонний плеврит в детском доме, такое удовольствие – среднего пошиба. <…> А той жуткой скарлатины теперь нет. Я лежал в Морозовской больнице, рядом со мной, справа, слева, умирали дети.

– А Вы лежали не с ней?

– Я среди них лежал со скарлатиной, но я не умер, если бы я умер, я бы не разговаривал сейчас».

А. И. Воробьев. Из журнала:

[Клиническая геронтология, 1998. № 4]

* * *

Любимая строфа из поэта Н. Панченко

Вот третья строфа стихотворения – Панченко описывает судьбу русского поэта, две первых строфы я не помню, а третья:

 
Лишь ты, Россия, мать полей,
Предпочитаешь сдуру
стихам своих богатырей
Их содранную шкуру.
 

С. 61

* * *

О работе электромонтером

А. И.: «Я в юности работал немножко и электромонтером <1943>. Можете представить себе, какие у меня были пальцы – толстые, грубые. Мы гайки вертели руками, с ключами было всегда дефицитно. Как я проверял электрощиток – под током он или не под током. Я подходил, двумя пальцами – раз!.. Я говорю то, что было. Это, во-первых, не мое изобретение, я это подглядел у опытных монтеров. Но у меня, во-первых, была толстая кожа на пальцах, во-вторых, пардон, не очень мытая от машинного масла, поэтому проводимость была невелика, ничего особенного».

С. 63

* * *

О поступлении в 1-й Мединститут

А. И.: «На собеседовании меня скорее всего „зарезали бы“ по политическим мотивам < репрессированы родители>, несмотря на золотую медаль. Но профессора Иванов и А. И. Макарычев пришли к Председателю приемной комиссии и начали „ля-ля“ с ним, и незаметно переложили мое дело из папки „На собеседование“ в папку „Принять по результатам собеседования“».

С. 68

* * *

«Мы Вас призываем в военно-морское училище»

А. И.: «Я пришел по повестке.

– Паспорт!

Даю паспорт. Бац – в стол.

– Мы Вас призываем в военно-морское училище.

Я смотрю: ребята вяжут узлы. Я сижу, смотрю на них и Лихорадочно соображаю, что же мне делать, что делать? Подхожу к вахтеру, говорю:

– Мне надо перевод получить, дайте мне паспорт.

– Пожалуйста, возьмите.

Больше они меня не видели. А так – очень просто: паспорт, и все! Ты уже на крючке, ты трепыхаешься, но за губу взяли. Сволочи, они не имели права, конечно, 10-классник, я не призывной еще был. Это был 1946-й, мне 18 лет, но я еще в школе».

* * *

Хапай воздух!

А. И.: «Я учился патологической анатомии на кафедре Анатолия Ивановича Струкова (1901–1988), был еще жив А. И. Абрикосов (1975–1955). С Абрикосовым я не разговаривал, экзамен ему не сдавал, потому что он ставил тройки, а мне нужны были пятерки, потому что нужна была повышенная стипендия, кушать хотелось очень. Но он, скотина, этого мог не понять. Читал он лекции скучно. Учили делать срезы, и основное время я потратил на то, чтобы научиться точить ножи на мраморной плите. Туда и обратно. Точишь острием вперед. В этом состояла моя двухмесячная анатомическая школа, потом поехал вскрывать трупы. Я помню – пришел на кафедру Абрикосова – Струкова, и мне сказали: „Андрей, хапай воздух! Вот то, что носится, надо слушать“. Но можете, конечно, это все не слушать, умнее будете».

С. 71

* * *

Больной закурил – выкинули из клиники

А. И.: «Я работаю у Мясникова, 1952–1953 год. Прихожу на работу – больного нет. Где больной? У него обострение язвы.

– Андрей, он закурил.

Я говорю:

– Ребята, но у него обострение язвы, того гляди прободнет.

На меня Виноградов вот так посмотрел – ассистент < Мясникова>, Алексей Викторович, будущий заведующий кафедрой.

– Андрей, я не понимаю, о чем ты говоришь! Он закурил. Этого абсолютно достаточно, чтобы вышвырнули из клиники.

И вышвырнули. Никаких! Попробуй там, в клинике, покурить! А у В. Н. Виноградова, я боюсь, как бы не вместе с ординатором выкинули. Там жесткая была дисциплина».

С. 72

* * *

Доктора уважали больше, чем директора завода

А. И.: «И вот я окончил медицинский институт только что. Приезжаю в Волоколамск работать участковым врачом. Это районный центр, бездорожье. Как больной ко мне относился? Я Вам скажу. Я пришел в баню, ну, очередь, конечно. Стою в хвосте со своим свертком – с мочалкой и шмотками. Выходит банщик:

– Доктор, проходите!

Я оглядываюсь по сторонам, это кому? Впереди стоит директор ободно-механического завода, фигура номер один в этом районном центре.

– Доктор, проходите! Ну, Андрей Иванович, что ты стоишь? Эти постоят».

С. 86

* * *

Презерватив ввел в пищевод

А. И.: «У нас лежат больные с кровотечениями из расширенных вен пищевода. Это ургентная ситуация, которая требует совершенно четких действий. Я дежурил, у меня больной начал течь. Но это – районная больница, я один на все отделения – хирургия, гинекология, терапия. Мне было 25 лет, я позвал медицинскую сестру говорю: „Слушай, на тебе трояк, сходи в аптеку, купи мужской презерватив“. А она… Я не понял, что я такого хамского сделал. Потому что надо было ввести зондом его вглубь и надуть, чтобы он пережал вены пищевода расширенные. Какие у меня там были другие методы? Только этот. Я ее обругал…»

С. 93

* * *

Сцена: хирург во время операции бросает на пол скальпель…

А. И.: «Была после 4-го курса практика, меня позвали ассистировать новому хирургу. Дама приехала с мужем в рядом располагающуюся воинскую часть, пришла на работу, врачебный диплом, хирург. А наш хирург, мощный фронтовой хирург, Владимир Иванович Варсобин, он обрадовался и в отпуск уехал.

Операция по поводу непроходимости. Я ей ассистирую, открываем живот. Как открываем? Кожу разрезали, хорошо, подкожную клетчатку разрезали, хорошо, дошли до брюшины, а черт его знает, где брюшина? Лезем дальше, а никакой брюшной полости нет, потому что это второй заворот кишок после перитонита. Она не понимает, что перед ней. Рубец, она в этом рубце что-то делает, никакого толку, она не знает, где кишки, она до кишок добраться не может. Дальше была гениальная сцена – она бросает на пол скальпель и пинцет и в слезах выбегает из операционной!

Кланька, она же Клавдия Ивановна, сестра операционная, говорит:

– Андрей, робеть нельзя, держи сапожок.

Дает мне в руку сапожок такой, расслаивать. Я начинаю под ее руководством, нас двое, на наркозе нянька, нас только двое. Я начинаю расслаивать брюшину. Мать честная! – вдруг она расслоилась, я увидел кишечник. Я начинаю одну спайку за другой рассекать, потом раздается такой характерный „бррру“.

– Все в порядке, зашивай!

Я где-то рассек ту спайку, которая основанием была для структуры кишки. Зашил под ее руководством. Она говорит:

– Ну, хорошо, потом надо будет кровь перелить.

Тогда это было модно. Вот и все. Мужик ушел домой в общем здоровым. Это была норма подготовки врача. Я это запомнил, потому что лазить в пузо при непроходимости – дело дико ответственное, очень трудно, там понять ничего нельзя, когда это конгломерат соединительной ткани, а в нем кишки. Вот, как быть? А эта Кланька, она работала в войну, а через Волоколамск отступала армия Панфилова. И на руках у этой старшей сестры генерал погиб от ранения. Это фронтовые люди, они умели работать. И я обязан был работать».

С. 89

* * *

Тогда аборты были запрещены

А. И.: «Приезжала баба, вся в крови, и на мой дежурный вопрос: „Что ты делала?“, она говорила:

– Ничего. Ну, с телеги спрыгнула, и вот, понимаете…

– Ну, чем ковыряла?

– Ничем, честное слово, вот, как перед Богом!

Сажаю в кресло, из матки торчит палка. Палка – из шейки. Ей показывают. Она говорит:

– Ну, что же делать-то, ну, что делать?

Все равно утром я прокурору ничего не напишу, а обязан. Он приходит раз в месяц, раз в квартал и говорит:

– Андрей Иванович, ну, что ж это за работа такая? У Вас ни одного криминального аборта.

Я говорю:

– Ну, понимаешь, ну, что я могу сделать? Ни одного.

Он смеется, я смеюсь. А бабы плачут. Но то, что протоколы акушерские фантастичны, это надо знать. Вам напишут что ни п о падя, я обычно историю не читаю. Бесполезно. <…>

Криминал – моя вся молодость прошла на нем. У меня аэродром с одной стороны, а в двух километрах от него – фабрика Ленина, ткацкая. И там – один мужик на 1000 служащих, и там – непрерывный криминал < незаконные аборты> ».

С. 90

* * *

Больной: «Если б ты про меня забыл, я бы сдох»

А. И.: «Они < городские врачи> не прошли школы борьбы за жизнь, один на один со смертью. Вот в деревне это было, там я знал, что у меня за спиной – никого. Прозевал однажды, замордовался, уже 7 вечера. Все было в порядке, я в мажорном настроении, последний больной. Только вышел из поликлиники – Боже мой, там же еще больной ждет, лежит. Гориков, я его помню, тяжелая сердечная недостаточность, он периодически давал такой живот, что задыхался. Я прихожу к нему, он на меня Богу молился, говорю:

– Что ж ты, черт бы тебя побрал, молчишь, а если бы я забыл?

– Если б ты забыл, я бы сдох.

Я до сих пор это помню: „я бы сдох“. И я знаю: есть он, есть я, и больше никого, промежуточных нет, вот и все».

А. И. Воробьев – завкафедрой, а позже директор института

«Злой разговор» о советской медицине

А. И.: «Конечно, это злой разговор, но, как вы думаете, когда наука в этой стране начала стремительно развиваться? Вы же не отгадаете – в 1918 году! Еще Деникин будет брать Орел, а в Петрограде создают физико-технический Институт. Здесь Абрам Федорович Иоффе уже на руках носит Курчатова и делает из него того, кем является Курчатов. Это же он вместе с Харитоном спас не только эту страну. Мир спасли тем, что сделали бомбу. <…> Это поразительный успех. В 1918-м году создали Центральный аэрогидродинамический институт – ЦАГИ, там, в Раменском, чтобы поднять потом самолеты. В 1918-м! Вы представляете себе головы этих людей? В 1919-м создается Туркестанский университет, а Колчак еще отрезает от Москвы всю Среднюю Азию. Плевать они хотели, они знали цену и Деникиным и Колчакам. Это все – бурда, они похулиганят и исчезнут, а страна останется. И они создали этот Университет, где была создана советская гематология – Александром Николаевичем Крюковым. А ездили туда через Красноводск < через Каспийское море>, потому что напрямую не проедешь – там Колчак. Вот эти люди создавали советскую науку. <…>

Самое поразительное: СССР – единственное место на земле, где люди ликвидировали массовые инфекции. Больше нигде! Ни в каких Штатах, ни в каких Англиях ничего подобного нет. Эти люди уничтожили ришту, это червяк, который живет, от пятки до паховой складки – вот такой червяк под кожей. Ни одного случая больше нет. Они уничтожили лейшманиоз – ни одного случая в Средней Азии нет. Через реку Пяндж, в Афганистане – все, что хотите, а здесь – нет. Лейшманиоз наблюдается в Грузии, а в Средней Азии – нет. Эти люди уничтожили малярию. Они уничтожили массовые тифы. Там было практически все это ликвидировано: и оспа, и холера, и чума. Грязь и ужас этих мест тогда – надо себе представить! Но вот эти люди, советские, все это уничтожили. Там чистая здоровая нация, здоровые люди, одно удовольствие смотреть. Они это знают и помнят. И фамилию Исаева помнят. Вы знаете фамилию Исаев, нет? А там об Исаеве говорят в музее, показывают вам обсерваторию Улугбека и, между прочим, говорят: „Тут работал доктор Исаев. Он уничтожил хаузы“. Это такие миленькие бассейны с водой, куда опустив ноги, сидели и пили чай, курили кальян, а ножки болтались в воде. А червяк туда бросал свои яйца и перекидывал на соседей. Приехал Исаев и выкачал к чертовой матери все. Вы представляете себе радость духовенства, когда неверный приезжает наводить порядок? Плевал он на это духовенство, навели порядок, и нету болезни. И местные не знают, что это за болезнь была. Ну, я уже не говорю о кишечных тяжелейших инфекциях, все это сметено. И народ это понимает».

С. 717

* * *

О А. А. Багдасарове (1897–1961) [38]38
  Багдасаров Андрей Аркадьевич – гематолог и трансфузиолог, академик АМН СССР, директор Института гематологии и переливания крови (1932–1961 гг.).


[Закрыть]

А. И.: «Я познакомлюсь с каким-нибудь спиритом, чтоб он вызвал на общение дух Андрея Аркадьевича Багдасарова. Чтоб он пришел когда-нибудь вместо меня, отшвырнул бы меня и сказал: „Что ты с ними церемонишься? Хочешь, я тебе расскажу, как надо обращаться? – Как дал бы!..“».

С. 800

* * *

Я вставил палку в дверь, чтоб не опаздывали

А. И.: «Когда я пришел на кафедру, я был самый молодой там, ассистент. И вдруг стал заведовать кафедрой < в 1971>. Ну, так распорядился Кассирский. Мои товарищи, мои коллеги, девки ужасно обиделись. Не то чтобы они были против, но все-таки это ужасно было – Андрей – наш, и вот он теперь заведует. Они входили в аудиторию минут так через 5-10. Входит матрона, солидно, степенно шествует по залу. Я моложе был, дурее, конечно, надо было не замечать. Замечания им делать тоже неудобно. Но злился. Раз посмотрел, два посмотрел, потом взял и вставил вот эту вот палку в дверь – запер. Это сбило спесь, потому что надо стучаться, а на конференции не ходить – неудобно: ординаторы сидят, аспиранты… Стучатся. Ну, постучались – пустили. Но уже заходили, не выпятив вперед свои атрибуты, а вот так вот < показывает>. Ну, ладно, думаю, черт с вами! Конечно, зря я это делал, надо было наплевать, пройдет само. Но все-таки опаздывать надо в меру!»

С. 117

* * *

Показательная операция

А. И.: «Вот у меня перед глазами: приезжает будущий академик, профессор, выдающийся хирург, известный деятель. Хочет делать показательную операцию. Но перед тем заходит в операционную, где обычный наш районный врач делает резекцию желудка. Он заходит, смотрит через плечо, потом потихонечку сжимается и тихо-тихо, задом, покидает операционную. И ни о какой показательной операции речи быть не может. Он увидел перед собой хирурга и хирургию, которая ему не снилась. Желудок был удален за 40 минут, при том что ассистировала операционная сестра, а на наркозе – нянька. А у него – 4 ассистента, вся клиника, и 4 часа. Он увидел, как работают руки у этого хирурга, и все!»

С. 94

* * *

Я вам покажу «клиническое мышление»!

А. И.: «Когда я из „Биофизики“ < института> вернулся на свою кафедру, был скандал, потому что бабы меня не принимали как авторитета, они говорили, что я все выдумываю. Я им, балдам, объяснял, что такое острый лейкоз теперь, а они мне молотили: „Андрей Иванович, надо подходить клинически! Знаете, у нас клиническое мышление“. Вот сволочи, я вам покажу: клинически! Ну, да, да, „клиническое“. Нахлестал, как следует, надули щеки, и черт с ними!»

С. 126

* * *

Появилось желание выпить – это хорошо, это означает детоксикацию

А. И.: «В печени не бывает необратимого – вот, о чем разговор. Не бывает, если я хороший врач, если я зубами вцепился, и знаю то, о чем сейчас вам долдонил Савченко < В. Г., проф., ч.-к. РАМН>, а вы не слушали. Ну, и правильно, на хрен все это сдалось? Какой дурак читает „Сагу о Форсайтах“ в наше время, или, еще хуже, „Войну и мир“? – Это же с ума сойти, не нужно это все! <…>

Ну, вы можете себе представить, если я напишу: характеристика детоксикации мозговой – желание выпить водки. Ну, скажут: ты – идиот. И правильно скажут. Почему у него оно появилось? Конечно, абстинентный синдром – это главный для него, но энцефалопатия < от интоксикации препаратами> у него все раздавила. И когда она ушла, вылезла главная его натура – абстинентный синдром, желание выпить».

С. 386

* * *

О питании и голодании (колымчане; ленинградские блокадники; оперированные больные)

Врач: Больной – диабетик, поэтому… парентерально.

А. И.: Сколько ему калорий дают?

Врач: 2 500.

А. И.: Нормальный китайский молотобоец получает полторы тысячи. А этот – две с половиной. За что? Пьяница и курильщик.

Врач: Он весит 90 кг.

А. И.: Уй-уй! Самое время, пускай поделится! На кой ему это нужно? Не нужно ему это все. Уверяю вас. <…> Геннадий Мартынович < Галстян, реаниматолог, д.м.н.>, дорогой, это сахарный диабет 2-го типа, это диабет обжор и бездельников, пузатых беременных мужчин пожилого возраста. Есть два способа лечения этого диабета: сахароснижающая диета с инсулином и гонять бегом вокруг дома. Два конкурирующих способа.

Врач: Там нога.

А. И.: Чего нога? Надо было бегать-то раньше, тогда была бы нога цела. Был бы ум бы у Лумумбы, [39]39
  Из остроты 1960-х гг. про президента Конго Лумумбу, которого сверг премьер Чомбе, ставший президентом. Полностью звучит так: «Был бы ум бы у Лумумбы – ему бы Чомбе нипочем бы».


[Закрыть]не ампутировали бы ногу. Я, конечно, все представляю в карикатурном виде, но сахар, действительно, сжирается мышечными сокращениями. В сутки минимум полтысячи калорий выделяет желудок и переваривает. Пусть выделяет. Больной сам себя должен кормить, он жир свой должен выпустить через желудок. Но когда жир уйдет, не надо кормить. Я вам рассказывал – это работа, которую выполнил один мой родственник – он взял и подсчитал колымчан, женщин, которых сослали на Колыму. Женщины не умирали, очень маленькая смертность. Но у них от цинги повыпадали зубы, они были в тяжелейшей алиментарной дистрофии, голодные. И вот, вернувшись, они прожили в среднем больше нормальных людей, которые тут хорошо питались. И потом есть работа по ленинградской блокаде. <…> На вскрытиях – никаких атероматозных бляшек. Только, ради Бога, мои слова не доводите до идиотизма! Это очень легко – типа: давайте, сядем в тюрьму, давайте, перестанем кушать!

Есть альтернативная точка зрения, основанная на какой-то ахинейной традиции, которая пробралась в хирургию: надо рано кормить < после операции>. Это юдинские времена < С. С. Юдин(1891–1954) – хирург, акад. АМН>. Я это все хорошо знаю – переживал. Или еще: швы надо снимать на 7-й день. Да почему на 7-й? А если на 20-й, что они, прорежутся, что ли? Спокойно нужно к этому подходить, спокойно. Если у кого-то из хирургов есть опыт, что кто-то околел от голода у нас в стационаре, то это очень интересно – поделитесь! Это так же, как кормить насильно детей. Была такая книжка – из Харькова. Такой был доктор Дайчис, он написал книгу. И там была такая фраза: «Не зафиксировано ни одного случая смерти ребенка от добровольного голода». Вы помните этих мамаш, которые вот туда заторкивают манную кашу – «за папу, за маму…», боясь, что он околеет. Ничего не будет! Ничего! <…>

Вы с энтеральным питанием идите от ума. Вот уж кому оно абсолютно не в дугу – этой больной. Посмотрите на ее, извините, телеса. Это – во-первых. Во-вторых, раз там язвы в желудке, то вы даете стимул секреции, раз даете – там идет самопереваривание. С голоду она не помрет. Это же все от ума – трофика < питание>, больные не должны терять вес. Это все ахинея. Не слушайте этих дураков, они вам расскажут… Баба весит 80 кг. <…> Если микротромбирование прет, чт о вы лезете со своей жратвой?! Если это не понятно, посмотрите на ее титьки, простите за выражение! Куда торопиться? Вы же ее к о рмите. Ну, какая поспешность? Главное, что у вас абсолютные противопоказания – эрозийный гастрит – трактором. Говорят, она азот теряет. Но вы вообще-то видели когда-нибудь, что эта потеря азота приводит к каким бы то ни было последствиям? Кроме статистики – чужой, неинтересной. Человек вообще-то полный голод выдерживает 45 дней – полный, при активной жизни. А вы каждый день ей 1,5–2 тыс. калорий засобачиваете в вену. Этого сталевару хватит. Когда не было эрозий – вы от меня этих разговоров не слышали. А сейчас – эрозия. Это абсолютное противопоказание.

С. 393

* * *

Общая перспектива лечения рака

А. И.: «Вот подождите, пройдет очень короткий срок и будет так. Рак желудка с метастазами в печень, поджелудочную железу и в задний проход. Назначили такой-то цитостатик, у больного агранулоцитоз < падение числа лейкоцитов-гранулоцитов ниже критического уровня>. Он вышел из агранулоцитоза. И в заднем проходе, и в печени все метастазы рассосались. Вот увидите, будет так! Но только при этом будет тяжелое поражение печени, будут останавливаться почки, это уж я вам гарантирую».

С. 407

* * *

В 1972 г. у нас не поверили, что Бернар начал лечить острый лейкоз

А. И.: «В 1972 году мы прочитали первую публикацию по лечению острого лейкоза. Вам это даже представить трудно, если тогда из ста больных сто умирало, из тысячи – тысяча, из миллиона – миллион. А в 1972 году грянул гром: французы и американцы сделали программу, жесткую, трудную, по лечению острого лейкоза, и половина детей выздоравливала. Я узнал об этой программе из рук в руки, в Париже, от автора, величайшего гематолога – Жана Бернара. Приезжаю в Москву, домой, иду к своему учителю, Иосифу Абрамовичу Кассирскому, и, как идиот, говорю: „Иосиф Абрамович, Бернар говорит, что они вылечивают или надеются вылечить половину больных детей с острым лейкозом. Все-таки, он порядочное трепло“. И Кассирский говорит: „Ну, Андрей Иванович, ну, конечно, он хороший ученый, но болтун, ну, француз, ну, что с него взять!“ И мы опоздали из-за того, что один молодой дурак другому старому, я не могу сказать, что дураку, но доверчивому человеку, плохо сообщил то, что надо было понять. Это было невероятно, почти так же, как мне бы сказали, что построили лестницу на Луну, и, знаете, ничего, вскарабкались. Так для меня представлялось излечение острого лейкоза. А тогда Бернар мне рассказал программу лечения. Когда мы все это узнали и поняли, мы с покойной Мариной Давыдовной < Бриллиант> все бросили на это. На нас кричали, топали ногами – никто не верил. Даже нашлась одна дура, которая говорила: „Андрей Иванович, ну, это все-таки происки международного империализма“. Я ей говорю: „Да, им больше делать нечего“. <…>

Кто орал? Педиатры во главе с Наташей Кисляк, моей хорошей знакомой. Орали, что это вранье все, от начала до конца. Вы думаете, это был месяц, два, год? Продолжалось несколько лет, когда педиатры категорически не принимали терапию острого лимфобластного лейкоза детей. Потому что психологию изменить очень непросто. Они были искренне уверены, что мы лжем, что никаких выздоровлений не бывает. Ни один педиатр близко не подпускал эту информацию к детям. А в это время вылечивали мы – в Москве, Менделеев – в Петрозаводске. А сегодня все наоборот».

[И. А. Кассирский… 2008. С. 9]; [Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 122]

* * *

Предложим телевидению: Кравченко, Савченко и… Рабиновича

A. И.: Воробьева только надо на кого-то сменить.

B. Г. Савченко: Андрей Иванович, рассказывать об Институте и не рассказывать о Вас, это уже смешно. Звонков?

A. И.: Звонков < Е. Е.> расскажет о желудке. Головной мозг – Губкин < А. В.>, можно показать гигантскую опухоль головного мозга. Огромная опухоль головного мозга, Вы понимаете, что человек с такой опухолью – вот она, показываем, – его реально нет. И 60 % из них выздоравливают благодаря тому, что мы проводим терапию в сверхнапряженных условиях.

B. Г.: Там самое главное – диагностика, а диагностикой на современном уровне владеет практически только этот Центр.

A. И.: А персонаж по диагностике лимфом?

B. Г.: Персонаж – это два завлаба: из ГИИТа и клинической морфологии.

A. И.: Ну, да, Кравченко да Савченко. …И один Рабинович.

B. Г.: Кто Рабинович?

Никита Шкловский: Воробьев!

A. И.: Уже хорошо.

B. Г.: Итак, Кравченко, Савченко и Воробьев.

* * *

Нитроглицерин – страшная вещь при обмороке

А. И.: «Это страшная вещь, когда перепутали больного в обмороке с больным с коронарной патологией, сунули ему нитроглицерин – он встать не может, у него рухнуло давление еще больше. И все!»

С. 342

* * *

Из морга – в реанимацию

«Однажды Андрея Воробьева попросили подписать заключение о смерти пациента – зачем-то нужно было, чтобы факт, который может установить любой врач, был заверен подписью светила. Речь шла о чистой формальности. Андрей Иванович уже было и ручку занес, но в последний момент заупрямился: „Нет, я так не могу. Раз я подписываю, мне нужно хоть глянуть на него“. После недолгих возражений („Да чего глядеть-то, он уже остывает!“) профессора проводили к новопреставленному. Воробьев в самом деле только посмотрел на него. И тут же сказал: „Послушайте, здесь что-то не то – мертвые так не лежат. Ну-ка давайте его в реанимацию!“ Если эта история и придумана – она хорошо придумана»

Из статьи Б. Жукова

[«Врач народа», еженед. журнал. 28.01.2003]

* * *

Горит ли у нас линолеум, оказывается, никто не знает

А. И.: «Это плохо. Надо знать! И когда последний раз проводили инструктаж, я просил ту дверь открыть. Тут две двери, я просил ту открыть. Вот сейчас вот тут что-нибудь вспыхнет – и вы погибли, потому что вал в одну дверь невозможен. Ни черта та дверь не открыта! Потому что у нас православие и народность… Мы отличаемся тем, что никогда ничему не учимся. И на грабли – знаем, куда наступать. Ну, проверь, проверь! Надо 10 раз сказать, чтоб она была открыта. В ответ 10 раз услышишь какую-нибудь галиматью на тему о том, почему она не открыта».

С. 189

* * *

«Собрать деньги больному ребенку!» – это все желтая пресса. Соберут, отправят и потеряют.

А. И.: «Здесь < у нас> пересаживают костный мозг. И аутологичные стволовые клетки, и аллогенный костный мозг, и аллогенный неродственный. Последнее – дело, конечно, тяжелое, результаты тяжелые. Все-таки таких броских, ярких успехов, которые есть при обычной химиотерапии, аллогенная неродственная трансплантация дать не может. Эти больные все-таки инвалиды, они привязаны к месту трансплантации. Очень много об этом шумят в газетах, материал хлесткий, журналисту ничего не надо, кроме того, чтобы его материал был с желтизной. К сожалению, трансплантации за границей – почти все детальны, потому что тот, кому пересадили костный мозг, должен жить там, где пересадили, он должен жить у тех врачей, которые его знают и донора знают < выделено автором>. При миелоидных лейкозах надо от донора, того же, повторно переливать лимфоциты, но для этого надо быть с ним вместе. И все эти газетные репортажи: Собрать деньги больному ребенку! – я их не читаю, это все желтая пресса. Соберут, отправят и потеряют. Вот и все! Трансплантационная результативность лечения за рубежом вообще ни в какое сравнение не идет с домашней. Техника-то одна и та же: чего там! – забрал костный мозг у донора, влил в вену реципиенту. Это очень простая манипуляция. А сложности выхаживания обычно не описываются. Поэтому за бугром мы всех теряем, как правило. У меня в памяти, может быть, один или два случая успешной пересадки, остальное все плохо».

С. 298

А. И. Воробьев о соратниках

Когда гепарин появился при инфарктах миокарда – все были против

А. И.: «Орали со всех сторон, что гепарин увеличивает частоту разрывов сердца. Ну, у них в башке ведь, как раньше лечили? – Покой. Лежит на спине начальник 4-го Главка, членкор Академии Петр Иванович Егоров, будущий государственный преступник < в 1952 арестован по „делу врачей“>. Лежит на спине с инфарктом. Во сне повернулся. Сестра тормошит: „Петр Иванович, Вам нельзя поворачиваться!“ < по старой методике необходимо было лежать неподвижно на спине три недели>. Он с проклятьями ложится на спину. Вот, как лечили. А тут – гепарин!»

С. 333

* * *

Не лежать на спине!

А. И.: «Я пытался договориться с сестричками: давайте попробуем поработать над больными, которым мы обеспечим лежание на животе. Ведь обратите внимание: ни одна скотина не спит на спине, ни одна! Корова может лечь на спину? Никогда. Кто может? Кошка – никогда, собака – никогда. Только человек лежит на спине и гарантирует гипостатическую пневмонию. Только человек! Рылом вниз неудобно лежать, но надо ему помочь. Это целая индустрия поворотов, лежания на животе, тренинг конечностей. Я помню Виктора Сергеевича < Шавлохова, хирурга ГНЦ> – слава Богу, его Бог наградил физическими данными тоже. Помню, как он армянку перевернул на пузо, у которой был пролежень размерами с две ладони, а мешок пролежневый вмещал Витину ладонь, это был сплошной гнойник. Он ее перевернул, и больше ничего! Перевернул на пузо, и она выздоровела. Не все, конечно, так, это я рассказываю анекдот, что она прямо сразу выздоровела. Не сразу, но благодаря этому.

Если бы нам придумать такую вещь: у больного агранулоцитоз, и мы ему прибинтовываем на спину теннисный мяч. И он лишается возможности лежать на спине. Раз не будет лежать на спине, количество пневмоний должно резко пойти на убыль. Ведь они все в известной мере ателектатические, воспаление легких без ателектаза < спадение альвеол> не может быть».

С. 361

* * *

Ювелирный разрез хирурга-архиепископа

А. И.: «В Ташкенте работал хирургом Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий (1877–1961), о котором говорили, что он боится крови. Знаете, такой странный хирург, который боится крови. Потому что его операции были бескровными. Но этот бескровный хирург мог делать следующее. Дай мне тетрадочку.

Голос: До какого листа разрезать?

А. И.: До 8-го. Раз! Считайте. Теперь до 11-го. Раз! Считайте.

Вот так он работал. У него умерла жена, и он ушел после этого в религию. Он стал служителем в церкви, продолжая оперировать. Ну, власть терпела, терпела, наступили замечательные 1930-е годы, совершился государственный переворот от большевизма к сталинизму. В 1927–1928 годах большевики были ликвидированы, в 36-м году последние были расстреляны. Те < из оставшихся>, которые себя таковыми называли, были палачами, но не большевиками. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий отправился в Красноярский край, на север, осваивать тундру. Ну, как-то он остался живым, а книга вышла, она была переведена на практически все ведущие европейские и азиатские языки. Это „Очерки гнойной хирургии“».

С. 749

* * *

С. С. Халатов (1884–1951): «Пьян да умен – два угодья в ём»

А . И.: «А сказал это Семен Сергеевич Халатов, заведующий кафедрой патофизиологии в 1-м Меде. Классик работ по атеросклерозу, патофизиологии атеросклероза. Но поскольку он был совершенно выдающийся ученый, его надо было сожрать. И его подловили на том, что он был несколько перегружен на работе. Он говорит: „Ну, что, ей-Богу, что вы пристали? Пьян, да умен – два угодья в ём“. Абсолютно выдающегося ученого, конечно, прогнали, ну, именно за выдающееся, а не за водку. Классические работы по атеросклерозу – это Халатов, Аничков».

С. 757

* * *

Б. Б. Коган (1896–1967) [40]40
  Коган Борис Борисович – профессор-терапевт (арестован по «Делу врачей» в 1952 г.).


[Закрыть] и А. Л. Мясников(1899–1965) [41]41
  Мясников Александр Леонидович – терапевт, академик АМН СССР, директор Института терапии.


[Закрыть]

А. И.: «Есть два рода лекций – очень толковые, сильные – по плану, такие читал Борис Борисович Коган. И есть импровизационные – это Плетнев, Мясников, Кассирский… При том, что, когда вы проверяете фактологию, то в импровизационных лекциях фактологии гораздо меньше. Они проигрывают по фактологии, но невероятно выигрывают по эмоциональной зарядке слушателей. Они усваивают из лекций, это было просчитано, в районе 50 % материала. А почему они слушают? Они заряжаются той эмоциональной частью, которая только в лекционном курсе и передается. Она не передается в чтении. Чтение – это другая информация, гораздо более важная, но не конкурирующая. Это разные вещи. Хотя и там, и там цель одна – донести до слушателя некую продукцию, информацию. У людей работа идет по ассоциации. <…>