Текст книги "Медики шутят, пока молчит сирена"
Автор книги: Борис Горобец
Жанры:
Прочий юмор
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
З. В. Ермольева, Н. Н. Бурденко и советский пенициллин
«Зинаида Виссарионовна Ермольева (1898–1974) сделала пенициллин. Лучший в мире пенициллин. Вслед за Флемингом, но лучше, чем у Флеминга. Ее открытие встретили в штыки. Давили, как вошь, не давали работать. Кричали: „Шарлатанка, гнать надо!“ Потому что должна была измениться психология. Помог только Бурденко. Он стукнул кулаком по столу. Потому что он проверил на абсцессах мозга ермольевский пенициллин. И он в морду дал тем, кто ей мешал работать. И тогда пенициллин пошел».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 721
Г. Р. Рубинштейн, И. Е. Кочнова, Помяльцов [22]22
К сожалению, автору-составителю не удалось установить инициалы доцента Помяльцова.
[Закрыть]
Рентгенограмма – это целая поэма
«Герман Рафаилович Рубинштейн слушал лекции Вирхова Рудольфа (1821–1902), а я слушал лекции Рубинштейна. Когда-то было много туберкулеза, и был такой доцент Помяльцов на кафедре туберкулеза, он нам преподавал рентгенологию. А заведовал кафедрой туберкулеза Г. Р. Рубинштейн. Он, ну, мой учитель. Так что, вы представляете себе, откуда привет передают. И вот люди такого класса, как Рубинштейн, Кочнова Ирина Еремеевна, как Помяльцов, они берут снимок – раз! – минута – и диагноз. Вот, как они трактовали рентгенограмму. Сидишь, смотришь, я все вижу, кто тут слепой? – все видят. Подходит Помяльцов к рентгенограмме, и вдруг ты обнаруживаешь, что это ты слепой, ты ничего не видишь, что это – целая поэма».
Там же. С. 729
М. В. Яновский (1854–1927) и Г. Ф. Ланг (1875–1948), оба терапевты, академики
«Когда Яновского выбирали на кафедру, Иван Петрович Павлов сказал, что Михаил Владимирович выгодно отличается от своих конкурентов тем, что он выполнил работу, сформулированную в собственной голове, собственными руками, он ниоткуда ничего не взял. Считалось неприличным публиковать работы, где-то уже опубликованные.
С Лангом произошла простая вещь: зная немецкий язык, он переводил немецкие работы на русский язык под своей фамилией. И Яновский назвал его немецкой обезьяной. За что ученичок, а Ланг был прямым учеником Яновского, ему отомстил, растоптал. Яновский уже был стар. Несколько десятков лет Ланг потратил на то, чтобы уничтожить учение Яновского о перистальтическом сокращении артерий, о периферическом сердце. Говорили, что Ланг „окончательно уничтожил периферическое сердце“. У нас модно вытирать ноги об учителей, предков, и он это сделал. <…>
Яновский был совершенно феноменальным автором. Он бы обиделся, если бы увидел на страницах, что наше название отменено и подменено чужим. Надо петь своим голосом. Это не значит, что литературу не надо читать и не надо пользоваться общепринятыми терминами. Вот не надо лимфосаркому называть новыми именами, а галоши – мокроступами».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 728
В. Д. Тимаков (1905–1977) [23]23
Тимаков Владимир Дмитриевич – микробиолог, эпидемиолог, академик, Президент АМН СССР (1968–1977).
[Закрыть]
В 1920-х гг. Тимаков поступал на медфак Томского университета.
«В приемной комиссии такие забавные случаи, что хоть плачь от смеха. Спрашивает секретарь комиссии у Бориса Чернакова < одного из абитуриентов>, какой из иностранных языков сдавать будет. А он отвечает на полном серьезе: еврейский».
Сам Тимаков успешно сдал французский.
Тихонова. 1990. С. 10
Н. А. Семашко (1874–1949) [24]24
Семашко Николай Александрович – первый нарком здравоохранения РСФСР (1918–1930 гг.), академик АМН СССР.
[Закрыть]
«Николай Александрович Семашко – для вас это некая историческая икона, а он меня медом кормил у себя на участке. Меня ни в один дом не пускали, скорее даже не не пускали, а старались, чтоб я проходил мимо: родители сидят, а этот шлендрает. А Семашко сказал: „Андрей, ты заходи!“ Семашко – это родной племенник Георгия Валентиновича Плеханова. Понимаете, как все переплетено. Дети репрессированных родителей – все вышли в люди!»
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 47
И. П. Павлов (1849–1936) [25]25
Павлов Иван Петрович – русский физиолог, академик, лауреат Нобелевской премии.
[Закрыть]
Сущность научной работы —
в борьбе с нежеланием работать.
И. П. Павлов
«У Павлова был характер строптивый, выражаясь культурным языком. А на самом деле – нехороший характер, с точки зрения начальства. Он не стеснялся бить начальство по морде. В 1930-е годы, когда пошел террор, он написал наверх: „Что вы делаете! Что вы творите!“ Ну, конечно, вы скажете: „Ну, Павлов, Нобелевский лауреат, ему можно“. Ну, знаете, тот, кто не помнит эти годы, еще так может говорить, а кто помнит – это была большая смелость. Павлов это говорил и раньше, и потом. Но он уже умер в 1936. Он отстаивал интересы науки. И со свойственным ему упрямством, со свойственной ему доказательностью. Я читал это его письмо. Оно ужасное по резкости тона. А что, он за кого борется? Он за эту страну борется. Как иначе-то?»
Там же. С. 724
Н. Н. Бурденко (1976–1946) [26]26
Бурденко Николай Нилович – главный хирург Красной Армии, академик, первый Президент АМН СССР (1943–1946).
[Закрыть]
В 1897 г. отец Николая Нил Карпович, провожая сына на учебу в Томский университет (он был против этого), сказал: «Денег я тебе дать не могу. А вот тебе марки на письмо. Напишешь, когда последний час твой придет…»
Мирский, 1983. С. 8
В демократической стране посещать лекции необязательно
Будучи в Цюрихе, Бурденко «как-то раз отправился послушать лекцию профессора Монакова. В большой аудитории были расставлены препараты, микроскопы, на стенах висели многочисленные таблицы и рисунки. Но аудитория была пуста: на студенческих скамьях сидели лишь сам Бурденко да еще пришедший с ним врач, работавший у Монакова. Профессор поднялся на кафедру и начал лекцию. Бурденко удивился.
– А где же слушатели? – шепотом спросил он у своего единственного соседа.
– Слушатели не пришли.
– Но почему, по какой причине?
– Наверное, им больше по душе сидеть в пивном баре – сказал доктор.
Оказывается, известный ученый почти всегда читал лекции в пустой аудитории. Раньше их слушал один лишь этот доктор. <…> Позднее Бурденко узнал, что в такой же обстановке читают свои лекции и другие профессора. Говорят, что так было даже у знаменитого Рудольфа Вирхова. Бурденко был поражен столь ярко выраженным отсутствием интереса к науке».
Мирский, 1983. С. 108
А. А. Богомолец (1881–1946) [27]27
Богомолец Александр Александрович – патофизиолог, академик АН СССР, Президент АН Укр. ССР (1930–1946).
[Закрыть]
Оппонента тогда сажали спиной к диссертанту
В 1909 г. академик И. П. Павлов был оппонентом по диссертации А. А. Богомольца. «По старой традиции оппонент сидит в глубоком кресле спиной к диссертанту и всем своим видом стремится показать свое презрение к нему.
– Вы написали хорошую работу! – говорит Павлов. – Но в ней есть весьма существенный недостаток: отсутствуют протоколы опытов. Почему Вы так кратко изложили собственные исследования?
Диссертант без колебаний отвечает:
– Человеколюбия ради!
От неожиданности, изумления Иван Петрович, забыв традиции, резко поворачивается.
– В моей работе о надпочечниках, – говорит Александр Александрович, – приведено свыше четырехсот литературных источников. Масса времени ушла на чтение растянутых повторений, избитых истин, необоснованных гипотез. И я дал себе слово: из человеколюбия, щадя время, а, следовательно, и жизнь читателя, писать по возможности короче.
– Верно, – соглашается Павлов, – пишут и печатают много чепухи».
Пицык, 1964. С. 92
* * *
В 1926–1946 гг. А. А. Богомолец работал в Москве, в Институте гематологии и переливания крови им. А. А. Богданова. Трансфузиология тогда еще не получила всеобщего признания. Некоторые медики острили: «Богомолец работает в Институте переливания из пустого в порожнее. А у нас нет института для измерения температуры?»
Пицык, 1964. С. 146
Л. А. Зильбер (1994–1966).
Микробиолог-вирусолог, академик
Судьба выдающегося вирусолога, первооткрывателя клещевого энцефалита Льва Александровича, была отмечена двумя посадками (1937 и 1940), двумя Сталинскими премиями и следующими необычными обстоятельствами освобождения из «шарашки» в 1944 г.
К нему в камеру вдруг явился комиссар НКВД 2-го ранга (примерно генерал-полковник), разговаривал вежливо, сказал, что принято решение о его досрочном освобождении. Спросил, куда его отвезти на машине. Зильбер ответил, что к З. В. Ермольевой. Необычность всех этих обстоятельств, как пишет сам Зильбер, объяснялась приблизительно так.
«Утром мать моей жены < сама жена и дети Л. A. находились в немецком плену> передала в Кремль письмо виднейших ученых страны, адресованное Сталину. Первыми его подписали главный хирург Красной Армии Н. Н. Бурденко и вице-президент АН СССР Л. А. Орбели < среди подписавших была и З. В. Ермольева>. Этот акт требовал немалого мужества. [28]28
Хрестоматийным примером стали письма П. Л. Капицы Сталину в защиту В. А. Фока (в 1937 – и Фока сразу же освободили) и Л. Д. Ландау (в 1939 – он был освобожден решением Берия годом позже). Среди физиков даже укрепилось впечатление, что не боялся писать письма в защиту арестованных академиков один лишь Капица (об этом прямо сказано в кн.: [Е. Л. Фейнберг, «Эпоха и личность». 1999]. Элита физиков недооценивает других: письмо Сталину в защиту арестованного профессора-геолога В. А. Зильберминца написал В. И. Вернадский; в защиту конструктора ракет В. П. Глушко писали его коллеги. Но помогало это редко.
[Закрыть]<…> Поразительна была быстрота реакции. Письмо передали в Кремль в 10 часов утра 1 марта, а в тот день в первом часу ночи меня освободили. <…> Все это укрепило меня в мысли, что Сталин лично распорядился о моем освобождении. Однако много лет спустя я узнал, что это не так. Письмо столь видных ученых произвело переполох в руководящих кругах тогдашнего НКВД. Не знали, вероятно, как будет реагировать на него И. В. Сталин: а вдруг им достанется за арест. Вот и решили освободить, не передавая письма Сталину. Эту версию мне потом сообщил один из военных прокуроров, близко знакомый с моим делом».
Зильбер, 1988
* * *
Зильбер не боялся рубить правду о лысенковцах. В частности, о микробиологе Бошьяне выразился так:
Полуграмотный ветеринарный микробиолог Г. М. Бошьян решил перевернуть основы микробиологии. Путем манипуляций, которые немедленно были засекречены и охранялись как важнейшая государственная тайна, он якобы сумел превратить бактерии в вирусы, а вирусы – в кристаллы, вирулентные формы – в авирулентные и наоборот. Он ухитрился выделить живых микробов из формалинизированных и прокипяченных вакцин <…> и даже «опроверг» опыты Л. Пастера. <…> В этой ловко закрученной афере было все, что требовалось по тем временам, чтобы сделать себе имя: великое открытие; критика иностранца (Пастера); результаты, полученные на основе диалектического материализма; практические рекомендации: прививки – это вредительство, они «обсеменяют» население возбудителями заразных болезней <…>. В августе 1949 г. началась проверка теории Бошьяна. К февралю 1950 г., несмотря на все усилия автора, доказать ее не удалось. Л. А. Зильбер, П. Ф. Здродовский, В. Л. Троицкий категорически отрицали «теорию Бошьяна». < Обращаясь к В. Д. Тимакову, директору объединенных институтов бактериологии, эпидемиологии и инфекционных болезней, Л. А. Зильбер сказал:> «Владимир Дмитриевич, я отказываюсь далее заниматься этими с позволения сказать опытами. Наука прощает ошибки, но не терпит обмана!»
Тихонова, 1990. С. 109–111
Пересказ эпизода с вербовкой в КГБ микробиолога Г. И. Абелева (род.1928) [29]29
Абелев Гарри Израйлевич – первооткрыватель альфа-фетопротеинов как индикаторов первичного рака печени, лауреат Государственной премии СССР, академик РАН. Сокращенное изложение основных моментов согласно статье: [Абелев, ВИЕТ, 2002].
[Закрыть]
Где-то около 1957 г., когда Гарри Израйлевич Абелев работал в НИИ эпидемиологии и микробиологии им. Н. Гамалеи Минздрава СССР вместе с Л. А. Зильбером, его вызвал начальник спецотдела Института Н. А. Мещеряков. Он провел Абелева в заднюю комнату своего помещения и там оставил его наедине с неким «штатским человеком лет 45–50, сотрудником Минздрава СССР – Хрипко». Ранее Абелев не раз встречал в министерстве этого Хрипко. Здесь он очень любезно стал расспрашивать о работе и жизни, напирая все время на небольшую зарплату Г. И. Абелева и стесненность жилищных условий. Абелев отвечал, что зарплата теперь уже большая, 1750 р. как у кандидата наук, младшего научного сотрудника (до реформы 1961 г.), квартира тоже большая, двухкомнатная, и что все хорошо. Тогда Хрипко стал хвалить Зильбера, его исключительно важные работы. Он открыто сказал, что является сотрудником КГБ и что в КГБ внимательно следят за этими работами, хотят их поддержать. Они нуждаются в правильной и совершенно объективной информации о Л. А. и рассчитывают на Абелева как на преданного сотрудника Зильбера, который должен помочь им, а тем самым и ему. Абелев от всего отказывался, говорил, что никакой информации, кроме всем известной, у него нет. Он также упирал на психологию своей личности, говоря, что не может хранить тайны, жить двойной жизнью, что это будет его тяготить и т. п.
Хрипко возражал, что собеседник его неправильно понимает, напрасно нервничает и что они еще вернутся к этой теме. Так эта встреча ничем и не кончилась. Прямо от Хрипко, в большом возбуждении, Абелев помчался к Л. А. Зильберу и все рассказал ему, предупредив, что сам-то он категорически отказался от сотрудничества с КГБ, но наверняка они найдут кого-то еще для слежки за ним.
«Л. А. отнесся ко всему этому чрезвычайно спокойно. Он объяснил мне < Абелеву>, что все это очень обычно и что зря я так серьезно к этому отношусь. Сказал, что они могут вызвать меня даже на Лубянку и грозить не выпускать, пока не дам согласия. Но если твердо отказаться с ними сотрудничать, то, в конце концов, отстанут».
В марте 1970 г. к Г. И. Абелеву начал заходить «куратор» института по линии КГБ, осуществляющий надзор за режимом в институте, молодой человек, вполне вежливый и уважительный. Он представился официально как В. М., показал свое удостоверение. В. М. объяснил, что нашу лабораторию часто посещают иностранцы, и поэтому он должен быть в курсе этих посещений, проверять, все ли у нас проводится по инструкциям, знать, нет ли у нас в этом отношении каких-либо трудностей или нежелательных происшествий. При этом он был очень любезен. «В таких посещениях, – объяснил он, – ничего необычного нет: обычный контроль со стороны КГБ, не выходящий за пределы режима института».
Но вот однажды он сказал, что его начальник, шеф районного КГБ, слышал много хорошего о Г. И. Абелеве и хотел бы лично познакомиться. Абелев пишет, что это его сразу насторожило. Он перешел с куратором на сугубо официальный тон, сказал, что не видит никакой необходимости в личном знакомстве с начальником районного КГБ. Он пояснил, что все режимные вопросы, включая прием иностранцев в институте, находится в ведении В. М., что в случае непредвиденных событий Абелев сам поставит его в известность.
«Но В. М. продолжал настаивать, говорил о помощи в работе, о большом весе его начальника, который был полковником, депутатом Моссовета, его интересе и расположении ко мне < Абелеву>. Тогда я довольно прямо сказал В. М., что обязан сотрудничать с ним в пределах вопросов, предусмотренных соблюдением институтских инструкций, но ни на что большее не пойду и поэтому не хочу встречаться с его начальством».
В. М. сразу понял Абелева и начал его переубеждать. Зачем им нужно привлекать таких ученых, когда стоит им только кликнуть, и они будут иметь в институте сколько угодно «сотрудников». В. М. сказал, что с Абелевым им просто интересно и важно обсуждать вопросы международного сотрудничества. Это могло бы в будущем помочь и самому Гарри Израйлевичу. Но раз Г. И. не хочет встречаться с начальником КГБ по району, то они не будут на этом настаивать. На этом беседа закончилась. Тем не менее через несколько месяцев В. М. привез в институт своего шефа В. В.
«Он был очень любезен и начал с обильных комплиментов в мой < Абелева> адрес, благодарностей за приезд и извинений. Затем начал объяснять, как трудно им ориентироваться в международных контактах, как сложно отличать настоящих ученых, с которыми надо сотрудничать, от засылаемых агентов, что здесь без помощи самих ученых они разобраться не могут, а они должны способствовать контактам, облегчать въезд в нашу страну настоящим ученым и т. д. Поэтому наши ученые должны понимать, какую нужную работу делает КГБ, и помогать им там, где их компетенции не хватает. Я же много ездил, знаю людей в своей области, и поэтому-то он и хотел со мной познакомиться».
Г. И. Абелев отвечал, что все это понимает; что сотрудничает их коллектив только с настоящими учеными, которых знает уже много лет по работам и лично; что все они очень хорошо расположены к нашей науке, много делают для ее популяризации на Западе, для установления контактов, что обо всем этом он уже говорил В. М. и всегда готов помочь в этом.
В. В. казался очень доволен тем, что Г. И. Абелев понимает важность их работы и уважает ее, что они легко нашли общий язык. Далее он подчеркнул, что общение с иностранными учеными не так просто, что это представители вражеской страны, у них свои интересы, что всем им дают задания их разведки, что мы (КГБ) должны это выявлять, а без помощи наших ученых этого не сделать, и что у нас есть своя сеть за границей, которая тоже должна контактировать с выезжающими учеными. И что он рассчитывает на помощь Абелева не в качестве просто консультанта, а «в качестве серьезного сотрудника, принимающего настоящее участие в их международной деятельности. И при этом упомянул о специальных заданиях, явках и паролях».
Г. И. Абелев вежливо отказывался, выражая полное уважение к работе КГБ и ссылаясь на полную свою неспособность к ней. <…> В. В. упрекал: «Вы же советский человек, а не хотите помочь нам против врагов. Ведь это же наши враги. Ведь я же не предлагаю вам сотрудничать в институте, а только против наших врагов. Я не считаю ваши мотивы серьезными. <…> Вы быстро растете, у вас большие перспективы, вас наверняка выдвинут в Академию, а мы – очень могущественная организация. Вы талантливый ученый, вам необходимы международные контакты, а без нашей визы ни одна командировка не состоится. Я подписал вам поездку < в Бельгию>, но теперь не знаю, как и быть. Меня разочаровывает ваше отношение».
Г. И. Абелев отвечал, что ничего не просит, это их дело – решать ехать ему или нет. Позже оказалось, что с каждым человеком такого же или более высокого положения, чем Абелев, с кем ему приходилось говорить на эту тему, «органы» имели дело, причем и форма беседы – лесть, предложения, стимулирование и нажим – почти не различалась. Также обычно не отличалась и реакция «уговариваемого», который «тупо» упирался или вился ужом и, в конце концов, ускользал. И последствия для отказавшихся были одинаковы.
Зачем они с таким упорством вовлекают в свою деятельность людей, авторитетных в своих областях? – задается вопросом Г. И. Абелев. И дает свой достаточно глубокий ответ. Конечно, не для «информаторства», в этом у них недостатка нет и не будет, и для этого им не надо тратить столько сил и искусства. Тогда зачем? «Во-первых, для надежного контроля над поведением этого человека. Во-вторых, для полного, изнутри, подчинения его себе (т. е. КГБ), для разрушения его как личности, лишения его собственного достоинства, без чего нет индивидуальности с ее нестандартным, неконтролируемым, а потому нежелательным поведением. Просто если человек, уважаемый и авторитетный, дал расписку о добровольном сотрудничестве, имеет псевдоним, периодически отчитывается на явочных квартирах, да еще и получает плату в прямой или непрямой форме, – он перестает быть самим собой, у него отнято право на личные отношения, на тайну этих отношений, на дружбу, на доверие людей, на неприкосновенность внутреннего мира, на свободу мнений и поведения. Право же на свой внутренний мир, на личные отношения, на собственные взгляды, поступки (в пределах закона) и их неприкосновенность – неотъемлемое право человека, основа его личности и достоинства. Если оно отнято (на формально „добровольной основе“), то личность уродуется, разрушается, полностью контролируется „могущественной организацией“. <…> Такой человек может быть свободно допущен к ключевым позициям в обществе или спокойно выпущен за границу для своих деловых контактов. Если же у кого-то хватает твердости и упорства, чтобы уйти от сотрудничества, то он демонстрирует тем самым свою нелояльность, становится „не нашим“, его продвижение затормаживается, он лишается перспективы, его терпят до поры до времени и стараются без шума и скандала постепенно затереть».
Абелев, 2002
Глава 6
XX век, почти с начала
Школа Кассирского – Воробьева:учителя, ученики, сподвижники [30]30
Персонажи и эпизоды даны в виде цитат и пересказов в основном из кн.: [И. А. Кассирский и время. 2008] и [Академик Андрей Воробьев… 2010], на что получено разрешение издательства «НьюДиамед».
[Закрыть]
А. Н, Крюков (1878–1952) [32]32
Крюков Александр Николаевич – один из основоположников гематологии в СССР, академик АМН СССР.
[Закрыть]
«Что у больного – не знаю, но лечить умею». – Так говорил профессор Александр Николаевич Крюков, один из зачинателей отечественной гематологии и учитель И. А. Кассирского. Мы это сейчас отвергаем начисто, мы знаем, что делаем, и что у больного – тоже знаем.
Академик Андрей Воробьев…. 2010. С. 774
«Гематология без мазочка крови, костного мозга – все равно что география без карты»
«Но чтобы мазочки заговорили, они должны быть тонкими. На кафедре Крюкова существовал культ мазков. Их, естественно, в окрашенном виде приносили на суд профессору. Одна из сцен, многократно рассказанная И. А. Кассирским: врач Густерин принес А. Н. Крюкову поднос с препаратами больного. Профессор молча просмотрел одно стекло и брезгливо кинул его на пол. Взял второе, опустил тубус микроскопа и – опять на пол. Так полетели все стекла. Обескураженный доктор с обидой в голосе спросил, в чем же дело. И получил ответ: „Вашим препаратам место в сортире!“ – Грубо? – Нет!»
Академик Андрей Воробьев…. 2010. С. 772
* * *
«Как могло оказаться, что <…> в костном мозге здоровых детей 15 % бластов? А ведь эта цифра была дана в учебниках, она вошла в международные публикации, хотя во всех других работах эта цифра не превышала 1 %. Ведь 15 % бластов – стопроцентный лейкоз. А дело обстояло очень просто: руководитель, откуда вышла эта цифра, сам в микроскоп не смотрел, <…> а сотрудник его выбирал места для счета потолще, так как клеток там больше и считать – быстрее. В толстом же месте лимфоцит от бласта можно и не отличить».
Там же. С. 773
И. А. Кассирский (1888–1971) [33]33
Кассирский Иосиф Абрамович – терапевт и гематолог, академик АМН СССР.
[Закрыть]
«Однажды пожилой больной хроническим миелолейкозом сказал Иосифу Абрамовичу: „Профессор, я ехал к Вам за тысячу километров, а Вы смотрели меня пять минут“. Иосиф Абрамович засмеялся и ответил: „Но ведь мне все было ясно уже через одну минуту, а остальные четыре ушли на то, чтобы Вы не обиделись“».
М. А. Волкова в кн.:
[И. А. Кассирский… 2008. С. 46]
* * *
А. И. о И. А [34]34
Ниже слова И. А. Кассирского, А. И. Воробьева и некоторых других персонажей будут предваряться их инициалами И. О.
[Закрыть]
«Почему он никогда не ошибался? Он – морфолог. Он начал свою жизнь в Средней Азии, в кишлачной медицине. Диагноз брюшного тифа ставил на ходу – мимо идет и говорит: „А что у нас тут делает брюшняк?“».
Академик Андрей Воробьев…. 2010. С. 778
* * *
«И. А. Кассирский отмечал правоту Франца Боаса, [35]35
Американский антрополог (1858–1942).
[Закрыть]что истины в медицине недолгие, а легенды в медицине живут безгранично долго, становятся догмой, и похоронить их невозможно».
В. А. Насонова в кн.: [И. А. Кассирский… 2008. С. 32]
* * *
Одна из редких ошибок Кассирского
А. И.: «В Ташкенте, когда организовали университет, кафедрой терапии заведовал Крюков, а кафедрой неврологии, если не ошибаюсь, Мин. Он очень интересовался библейскими проблемами медицины: кого там вылечил Христос? Сейчас-то ежу понятно, что он вылечивал псориаз, который ошибочно принимал за проказу. Это непредосудительно, потому что даже гениальный Кассирский однажды принял болезнь Сезари < кожную Т-клеточную лимфому> за проказу. Он больного только посмотрел и мне грозно сказал на ухо: „Андрей Иванович, больше его не приводите, это – проказа“. Чем доставил огромное удовольствие профессору Майскому, который хохотал в коридоре и говорил: „Посмотрите на этого старого кретина! Проказа! Как у него язык повернулся? Ничего не знает!“
Ведь приятно, когда Кассирский „ничего не знает и кретин“. Некоторое удовольствие, правда? Вот они идут по лестнице, Крюков сверху, Мин снизу. И Крюков величественно, медлительно, хлопнув его по плечу, спрашивает: „Ну, что новенького в Библии?“ Это наш старый кафедральный анекдот».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 777
* * *
Кассирский у больного академика Харитона
«Вызвали Иосифа Абрамовича как-то к Юлию Борисовичу Харитону. Случился тяжелый озноб, высокая температура, ломает все тело, в крови – высоченный лейкоцитоз. Смотрели многочисленные консультанты. Кассирский опоздал на консилиум изрядно. Злая профессура ждала разъяснения только высокого лейкоцитоза, а уж какую-то свою „концепцию“ они приготовили. Пришел Кассирский, один спокойно расспросил больного, осмотрел внимательно все. И горло посмотрел с лампочкой. Вышел. „Лакунарная ангина“. Юлий Борисович говорил: „Надо было видеть лица коллег-профессоров“».
Кассирский и время. 2008. С. 782
* * *
Рассказывает профессор Лия Гриншпун [36]36
Ученица И. А. Кассирского.
[Закрыть]
«Однажды пришло письмо от одной больной. Она лежала у нас раньше и Иосиф Абрамович ее много раз смотрел. Письмо было написано в стихотворной форме и содержало в основном объяснения в любви. Обратный адрес на конверте – одна из психиатрических больниц. Конверт распечатал сын Иосифа Абрамовича Генрих. Он показал письмо мне, и мы (дураки ужасные!) решили разыграть И. А. Я принесла ему это стихотворное послание < но без обратного адреса>. Он сходу включился в ситуацию. Перечитал стихи несколько раз, похвалил содержание и форму. Вспомнил, конечно, сразу же больную – девушку, страдавшую хроническим миелолейкозом (который тогда еще лечить не умели), очень ее жалел, но все-таки не мог отключиться от стихотворных восторгов. И наконец, заключил: „Вот вы все здесь около меня, но никто из вас не мог оценить меня так, как эта несчастная женщина“. Что-то было и насчет нашей эмоциональной тупости <…>. И вот тут-то я показала ему конверт. Он был по-настоящему разочарован и огорчен. <…> Ответ он написал сам – и больной, и врачу, не на машинке, а от руки».
Л. Д. Гриншпун в кн.:
[И. А. Кассирский… 2008. С. 62]
* * *
Так сказать мог только Ю. А. Гагарин!
«На 1-м слете ударников, где о своем полете в космос доклад делал Юрий Гагарин, после него с докладом о В 12-дефицитной анемии как примере достижения современной медицины выступал Иосиф Абрамович Кассирский. Когда он закончил выступление, к нему подошел Гагарин и сказал: „Иосиф Абрамович! Если бы я знал, о чем Вы будете рассказывать, я бы не стал выступать! Подумаешь! Я – здоровый парень, меня хорошо натренировали. Какие-то умники придумали эту машину < ракету>. Ну, я облетел вокруг шарика. А вот то, о чем Вы говорили – это же на самом деле великое дело! Совсем недавно – неизлечимая болезнь! А стала полностью излечима! И скольким людям можно спасти жизнь вот такими миллионными долями грамма этого красненького вещества! Это необыкновенно и замечательно!“».
Там же. С. 89
* * *
М. С. Вовси и И. А. Кассирский – лекторы разного темперамента
«Однажды к нам на кафедру приехал читать лекцию знаменитый М. С. Вовси < в 1953 г. он открывал список арестованных врачей>. Он был ведущим специалистом по патологии почек, и Иосиф Абрамович попросил его прочитать лекцию по гломерулонефритам на цикле усовершенствования для общих терапевтов. М. С. Вовси охотно согласился и очень хорошо, строго академично прочел свою лекцию. Читал, исходя из того, что аудитория в этом предмете несильна: излагал основополагающие истины и давал простые советы. Было скучновато, но все правильно. Аудитория похлопала именитому гостю. <…> Иосиф Абрамович стал безумно страдать. Он решил, что М. С. Вовси читает лекции правильно, а он – неправильно. Он решил исправиться и следующую свою лекцию читал по образцово-показательному регламенту М. С. Вовси. Никаких отступлений, никаких эмоций, никаких воспоминаний. Тема: этиология, патогенез, диагностика, лечение, прогноз и… Получился сплошной кошмар. Было скучней, чем на лекции М. С. Вовси. Сухой остаток – почти никакого. <…> Он был очень огорчен. Восклицал, что ему вообще не надо читать лекций. Следующую лекцию читал по-своему, совершенно блестяще. Уверовал в себя и больше никогда никому не старался подражать».
Л. Д. Гриншпун в кн.:
[И. А. Кассирский… 2008. С. 92]
* * *
«Поздравительная» телеграмма
Л. Д. Гриншпун пишет:
«У меня появился долгожданный ребенок. Родился он не в Москве, а в Харькове, на родине своего отца. Не успела я появиться с ребенком дома, как пришла телеграмма от Иосифа Абрамовича. Естественно, все подумали, что поздравительная. Но ничего подобного. В ней было написано: „Где кривая больной Эпштейн?“ Моя семья была возмущена. А я ничуть. <…> Он писал что-то очень важное и в том числе про эту больную, но не мог этого делать, не опираясь на подлинные документы. Отсюда срочная телеграмма. Я отзвонила…»
Там же. С. 91
* * *
А. И. Воробьев о И. А. Кассирском: «Дорогой мой учитель, все, что ты делал, я об это вытер ноги»
А. И.: «Тогда предполагалось, что лейкоз – это болезнь созревания клеток, что-то вроде воспаления, вот надо найти витамины, и они перестанут так жить и начнут созревать. Это было повсеместно принятое понятие. Я выступил на утренней конференции со свойственной молодому человеку наглостью и говорю: „Иосиф Абрамович, это ведь все чушь. Во-первых, они клональные, из одной клетки, во-вторых, они подчиняются законам изменчивости и отбора. Ха-ха-ха!“ И еще сказанул слово прогрессия. Только один человек, самый старый, молча записывает. Посмеивается, но записывает. Он понял, о чем я говорю. Если перевести на русский язык, то я говорил примерно следующее: „Дорогой мой учитель, ты проработал 40 лет, все, что ты знал, и все, что ты делал, – это чушь собачья, я об это вытер ноги и объяснил тебе, что ты был дураком“. Но его это никак не взволновало. Во-первых, это сказал его ученик, т. е., что бы он ни сказал, это – как если бы он сам < учитель> сказал. Во-вторых, к чему же обижаться? Если яйца стали учить курицу, так и слава Богу! Надо учиться. И он это все записывал. И никаких проблем, никакой обиды».
А. И. Воробьев в кн.:
[Кассирский и время. 2008. С. 152]
* * *
Ученик есть продолжение Учителя
А. И.: «Профессор В. П. Эфроимсон, сравнивая текст о патогенезе лейкозов И. А. Кассирского и не оставивший камня на камне от < традиционной> теории аутохтонности текст А. И. Воробьева, доказывающего клональность этих опухолей, советовал И. А. Кассирскому убрать из книги написанную им чушь. „Вместо того чтобы обидеться, надуться, между делом наподдать молодому нахалу < это А. И. о себе>, Иосиф Абрамович расхохотался до слез. „Этот старый еврей, может быть, хочет нас поссорить? Дурак! Это еще не ясно, кто из нас прав. Жизнь покажет. Но кто такой Андрей Иванович? Это же мой ученик!“ Звучало примерно так: „Это же я сам, только – моложе и лучше““».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 772
* * *
Учитель год не разговаривал с учеником
А. И.: «Помню, как-то Иосиф Абрамович подошел к тяжелому больному при сепсисе: „Надо дать преднизолон!“. А я, уже начитавшись, издал только один звук: „Хм!“. После этого он год со мной не разговаривал. Потому что я, конечно, понимал, что он ерунду несет, но, с другой стороны, это все-таки учитель, и можно было вести себя более воспитанно, чем я себе позволил. И он обиделся, хотя был абсолютно, вдоль и поперек, неправ. Но и понять Кассирского легко. У него на глазах появился преднизолон, препарат, который всю клиническую картину решительно, напрочь изменил. Ну, конечно, он тыкал этот преднизалон, где надо и где не надо. Вот, где не надо, в частности, при сепсисе – это я уже видел, что его не надо, а он еще не увидел. И я нахально сделал этот вот жест, за что и получил».