Текст книги "Граненое время"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
13
Как снег на голову... Действительно, зима всегда нагрянет неожиданно. Всю неделю напролет шли теплые дожди, дули юго-западные ветры с Каспия, а вчера люто похолодало, густо повалил снежок. К утру морозец подремонтировал дороги, намертво перехватил ледяными перемычками степные речки.
Братчиков встал рано, обошел строительную площадку и потом уже направился в палаточный городок, где еще оставалось несколько бригад из демобилизованных. Неспокойно было у него на сердце: плохо, что не удалось до наступления зимы переселить последние бригады в капитальные дома.
– Доброе утро, Алексей Викторович! – встретил его у входа в свою палатку Федор Герасимов в шинели нараспашку.
– Не очень доброе. Замерзли, наверное?
– Что вы! Да у нас как в бане!
– Честное слово? А ну-ка,-посмотрим...
В палатке топилась чугунная буржуйка, на столбике мерцала электрическая лампочка. Все уже одевались, туго, сноровисто наматывали портянки, с трудом втискивали ноги в заскорузлые сапоги. Все были до того заняты собой, что и не обратили внимания на вошедшего Братчикова. Борис Арефьев с самым серьезным видом рассматривал сапог, явно нуждающийся в починке. Миша Перевозчиков заправлял постель, тщательно разглаживая складки на одеяле. Роберт Янсон, собираясь умываться, деловито выложил на кровать мыло, зубную щетку, пасту и, увидев свое полотенце, примерзшее к палатке, с треском отодрал его, перекинул через плечо. Кто-то крикнул ему из дальнего угла:
– Роберт, побереги стены нашего дворца!
– Для будущих добровольцев! – добавил Миша.
– Одним словом, не падаете духом? Доброе утро, хлопцы! – сказал Братчиков.
И тогда его заметили, обступили, довольные приходом начальника строительства. Он стоял в кругу неунывающих парней, расспрашивал их о житье-бытье, сам отвечал на их шутливые вопросы и в который раз убеждался в том, что молодежь – душа любой стройки.
– На следующей неделе обязательно переселим вас в теплое местечко. Первый же готовый дом – ваш.
– Нет, Алексей Викторович, мы уйдем из палаточного городка самыми последними, – сказал Миша Перевозчиков.
– Мы так решили, – поддержал его Янсон.
– Пусть уж девушки устраиваются потеплее, а кавалеры не пропадут, раз у девушек будет жарко!
Федор сказал серьезно:
– Хватит, пора завтракать.
Вышли из палатки. Кругом, куда ни глянь, вспененный и подсиненный снег. Постояли, подивились необыкновенной чистоте на строительной площадке и зашагали к столовой напрямик. Хорошо прокладывать зимнюю тропу, будто здесь никогда и не ступала нога человека. Федор шел впереди, за ним цепочкой растянулась вся бригада.
Алексей Викторович свернул к двухэтажному дому управления строительства. Кто-то уже опередил его: вот четкие следы, и, судя по всему, печатал их размашистый, скорый шаг. У кого ж такой? Он хотел было идти след в след, но не получалось, – слишком легок на ходу был тот, первый. Тогда он пошел обычно, как привык ходить с незапамятных времен.
– Ах, это ты! – Он лицом к лицу столкнулся в дверях приемной с Василием Александровичем Синевым. – Обскакал, братец, старика по первопутку!
– Рад бы пожениться, да железнодорожники подняли по тревоге.
– Что случилось?
– Решили, наконец, открыть сквозное движение. Искали тебя, не нашли. Начали трезвонить ко мне.
– Два срока назначали, провалились, а теперь начнут шуметь, что открыли рабочее движение досрочно.
– Мороз помог. Зимой здесь можно укладывать шпалы прямо по насту.
Алексей Викторович подошел к окну. Длинными нестройными вереницами, как поздние журавли, потянулись бригады к своим объектам.
– Теперь мы подналяжем, материалов будет сколько угодно, только разгружай, – говорил Синев.
– Когда придет первый поезд?
– Сказали, что к десяти.
– Доволен?
– Еще бы! Мне эти автоперевозки во сне снились, черт бы их побрал!
– Взялся за гуж – не говори, что не дюж! Пойдем, посмотрим, что там делается для встречи первого поезда.
Они обогнули северный квартал микрорайона и вышли в открытое поле, где темнели близ полотна дороги приземистые склады для цемента и одинокий финский домик – временный вокзал конечной станции Рудная. Лениво струилась утренняя поземка. Заросли камыша вокруг озер, щедро опушенные снежком, выглядели дремучим бором, который каким-то чудом поднялся здесь за одну ночь. И вся степь неузнаваемо помолодела: куда девалась ее грусть-печаль, навеянная бесконечными осенними дождями.
Чуть ли не из-под ног Синева вымахнул матерый заяц, отбежал немного в сторону, приостановился на несколько секунд и, вскинувшись над ковылем, белой молнией стрельнул в балку.
– Ату его, ату! – крикнул Братчиков, звонко хлопая в ладоши.
Поезд прибыл лишь к обеду. Он продвигался очень осторожно, явно не доверяя путевому обходчику – морозу. Но еще издали дал знать о себе протяжными трубными сигналами. Встречать вышли все.
После митинга началась разгрузка. Федор облюбовал для своих ребят две платформы с кирпичом; однако его бригаду потеснили, – другим тоже хотелось отличиться. Женщинам из управления строительства дали работенку почище: они разгружали хозяйственный инвентарь и разные деликатные вещички, вроде электроламп или плафонов.
Надя оказалась почти рядом с Федором. Всякий раз, возвращаясь от штабеля к вагону, он отыскивал ее глазами у соседнего крытого пульмана.
Какая ведь – не подымет головы, не взглянет в его сторону. До чего же непостоянная эта Надежда Николаевна: то улыбнется, заговорит, как с равным, больше того, сама пригласит пройтись после работы по берегу протоки; то, как бы спохватившись, посуровеет, заторопится домой, сухо бросит на ходу: «Не забудьте, Герасимов, во вторник очередное занятие».
Она руководила кружком конкретной экономики. Федор первым записался в кружок, узнав, что вести его будет не кто иной, как Бороздина. Он готов был штудировать что угодно, только бы встречаться с ней хоть раз в неделю. Ну, а конкретную экономику сам бог велел изучать бригадиру. И он теперь все чаще просиживал в библиотеке допоздна, упрямо одолевая книжку за книжкой. Добрался и до «Капитала», чтобы быть, так сказать, на высоте. Его прилежание было замечено. Надя спрашивала старательного ученика лишь в исключительных случаях, когда никто не мог ответить на какой-нибудь вопрос. Он вставал и четко, по-военному, словно на занятиях по тактике, объяснял, что такое выработка на человеко-день или из чего складывается себестоимость кубометра кирпичной кладки; а она утвердительно кивала головой и в заключение говорила: «Видите, товарищи, оказывается, очень просто».
В общем, на что только не способна эта любовь, вдобавок к тому еще и безответная!
Случалось, что после занятий они шли вместе в столовую. А недавно Надя попросила Федора проводить ее до поселка геологической экспедиции.
Наконец-то можно будет поговорить по душам.
– Вы любите научно-фантастическую литературу? – неожиданно спросила Надя.
– А что?
– Так, интересно.
– Нет, не люблю..
– Но почему же?
– Холодом веет от таких романов.
– Не понимаю вас, Герасимов.
И он вынужден был доказывать ей, что фантастика, может быть, и увлекает тех, кто интересуется техникой будущего, но составить себе представление о человеке будущего по таким книжкам невозможно. Совсем чужие люди. Конечно, умные, образованные, но какие-то неземные, лишенные всяких чувств. Мы вот до сих пор восхищаемся Спартаком, поем песни о Степане Разине, читаем стихи о декабристах, а герои фантастических романов, кроме своих ракет, знать ничего не хотят: они будто переселились на Землю из других миров, им будто не приходилось держать в руках учебников истории; в общем, их интересуют только одни галактики. Да и любят эти люди холодно, не ревнуя, не страдая, не радуясь. Поэтому он, Герасимов, скорее прочтет исторический роман, чем фантастический, если уж не окажется в библиотеке стоящей книги о нашем времени.
– Какие рассуждения в космический век! – сказала Надя. – А я думала, что вы – мечтатель.
Он промолчал, задетый за живое.
– Спасибо, теперь я доберусь одна. До свидания, Герасимов.
Он пошел обратно. Отойдя на приличное расстояние, оглянулся: Надежда Николаевна уже стучала в окошко дома, где жила геолог Журина. Вот встретятся сейчас, посидят за чашкой чаю и, конечно, посмеются над ним, старшиной-сверхсрочником, который в пух и прах разнес научную фантастику. Нет, Федор, ты не должен выглядеть смешным, пора бы тебе взяться за ум и оставить в покое эту казачку-гордячку.
...Бригада Герасимова закончила разгрузку кирпича, устроила перекур. А управленческие работники еще таскали картонные коробки с электроарматурой, мотки провода и прочую мелочь.
– Не помочь ли нам плановому отделу? – Борис Арефьев заговорщически подмигнул Мише Перевозчикову.
– Давайте возьмем экономистов на буксир! – с готовностью отозвался Миша.
Даже этот мальчик начинает подсмеиваться над ним, Федором Герасимовым.
Они дружной гурьбой окружили пульман. Через каких-нибудь четверть часа вагон был пуст.
Возвращались со станции разгоряченные, и не верилось, что термометр показывал двадцать два градуса ниже нуля. Федор шел вместе с Бороздиной. Их учтиво обходили, Арефьев и тот прибавил шаг. Все же молодцы его ребята!
– Не представляю, как вы до сих пор живете в своей палатке, – сказала Надя. – Холодище, видно, страшный.
– Как в космосе.
– А вы, оказывается, злопамятный! Я рассказала Журиной о вашем отношении к фантастическим романам. И знаете, Герасимов, она согласна с вами.
– Мне бы еще вас убедить.
– Не пытайтесь. Мы с вами вечно будем спорить.
Эти ее слова прозвучали с той женской игривостью, которая всегда обнадеживает мужчин.
И, стараясь поддержать ее в этом настроении, Федор заметил:
– В общем, не получается у нас с вами конкретного разговора.
– Вы о чем?
– Конечно, не о конкретной экономике.
Она тихо рассмеялась, сбоку, искоса взглянула на него. Как хороша!
Игольчатый иней на прядке волос, на бровях и на ресницах мягко оттенял вечернюю синеву ее глубоких глаз. Что делает иней с женским лицом! (Знают ли об этом сами женщины?)
– Хотите, Надежда Николаевна, я расскажу вам об одном человеке, с которым познакомился на прошлой неделе?
– Ну, слушаю, Герасимов.
– Он работал в одной областной организации. Интеллигентный, добрый такой. Женился рано, студентом. Прожил с женой семь лет и полюбил другую. Полюбил, понимаете? А ему на работе учинили допрос, пригрозили выговором. Но вторая любовь бесстрашна...
– И он приехал к нам?
– Да. Алексей Викторович прав, говоря, что на стройку тянутся или энтузиасты, или выбитые из колеи.
– Не слыхала я от дядюшки подобных изречений.
– Никогда не пойму, как можно наказывать за любовь. Будто человек лишен права полюбить второй раз в жизни.
– К слову пришлось, а вы сами-то любили когда-нибудь?
– Я?.. Нет. Хотя был грех – увлекался одной замужней женщиной.
– Вот видите, оказывается, вы не случайно защищаете этого товарища! Полюбил – разлюбил, пришла любовь – ушла любовь... Это мне не понятно. Однако рассказывайте-ка лучше о себе.
Нет, не умеют мужчины до конца беречь такие тайны. Когда-то Федор дал себе слово, что никому и ни за что не расскажет о своем увлечении Верой Владимировной Гордиенко, женой начальника штаба артполка. Никто на свете не должен был знать, какие он писал ей наивные, высокопарные письма, иногда даже в стихах; как вызывался вне очереди дежурить на контрольно-пропускном пункте, чтобы лишний раз взглянуть на освещенные окна квартиры подполковника; как однажды, проходя через КПП, Вера Владимировна тайком передала ему записку («Милый мальчик, не надо обманывать себя иллюзиями»), и как не находил он себе места в тот черный день, когда узнал о переводе Гордиенко в Вильнюс, – мог бы, пожалуй, и застрелиться, окажись у него под рукой оружие.
– Вот вы, оказывается, какой! – сказала Надя, выслушав его. – Прямо-таки купринский Ромашов из «Поединка».
– Только не смейтесь, пожалуйста. А в общем, мне теперь и самому смешно. Вера Владимировна, конечно, была права.
– Виделись вы с ней потом?
– Однажды встретились в Риге, на окружном смотре художественной самодеятельности (она приезжала со своим хором). Можно было наговориться вдоволь, но я торопливо поздоровался – и с глаз долой. Сам поразился своему поступку... Виноват, Надежда Николаевна, разболтался...
Они расстались на развилке зимних троп: одна, протоптанная, вела в сторону каменных домов, над которыми виднелись тонкоствольные дымы среди подлеска антенных мачт, а другая, извилистая тропинка убегала к палаточному городку, еле различимому в заснеженной степи.
...Федор вставал, подбрасывал в печурку добротный карагандинский уголек, курил и снова устраивался на раскладушке. Но уснуть не мог. То острый холодок просверлит его солдатскую постель, то помешает храп Янсона, то забормочет Борис Арефьев, переворачиваясь с боку на бок. Ну к чему он сегодня разоткровенничался? В самом деле, что это он, Герасимов, все витает в облаках, воображая, что через эту степь проходят координаты его счастья?.. И пытаясь развенчать себя в собственных глазах, он вспомнил Надю сидящей на чемодане, в одной юбке, когда она растерянно прикрывала грудь не то кофточкой, не то полотенцем.
Алексей Викторович и Мария Анисимовна привыкли к тому, что после ужина Надя сразу же уходила в свою комнатку и читала там до полуночи. Только сестра отрывала ее от чтения неумеренной болтовней. Вот и сегодня Варя приоткрыла дверь, изо всех сил стараясь выглядеть серьезной.
– Можно? Я на минуточку. – Она присела на кровать, опустила руки на колени, как это делала их тетушка.
Надя отложила книгу, недовольно взглянула на сестру.
– Ты думаешь, я ничего не замечаю? Дудки!
– Довольно, Варвара.
– Нет, я не уйду до тех пор, пока ты не ответишь прямо – нравится он тебе или ты его водишь за нос?
– Ты о ком?
– Не хитрите, Надежда Николаевна! С вами разговаривает замужняя женщина. Вы должны знать, что еще ни одной девушке не удавалось перехитрить меня.
– Нравится, нравится, только оставь в покое.
– Раз нравится, то покоя тебе не будет до тех пор... Ох, смотри, Надюшка, не выдавай себя с головой раньше времени, но и не задавайся очень! Это мой совет.
– Довольно, ты не в оперетте.
– Ухожу, ухожу! – И Варя, как всегда дурачась, ушла от нее на цыпочках.
Не выдавай себя раньше времени, но и не задавайся. Какая наставница явилась! Выскочила замуж девятнадцати лет да еще поучает старших. А может быть, это и есть та мудрость чувств, которая присуща только замужней женщине. Мудрость чувств, мудрость чувств, – что это за философия старой девы?
И все же трудно в тридцать лет: невольно проверяешь свои чувства житейским опытом других. Если Федор Герасимов действительно ее песня, то, странно, почему в этой песне одни слова? А может быть, любовь в ее годы так и начинается – с глубоких раздумий о человеке?..
Надя вспомнила студенческие годы в большом уральском городе. Она старалась меньше думать о том, что произошло семь-восемь лет назад, но вот сегодня Федор этой своей наивно-трогательной историей побудил и ее вернуться в прошлое.
Было так. Во время производственной практики она познакомилась с одной симпатичной женщиной из облплана. Клавдия Даниловна на второй же день ввела ее в свой дом, представила своего мужа, Николая Семеновича Терновского, главного механика завода. А уже через какую-нибудь неделю она запросто приходила к ним после работы, и они втроем отправлялись на «Москвиче» за город, в сосновый бор или на берег горной речки. Наде нравились эти добрые молодые люди, оба инженеры, прочно вставшие на ноги. Чего скрывать – ей, девчонке, еще не закончившей учение, доставляли истинное удовольствие и поездки на легковом автомобиле, и праздничные вечера в кругу самостоятельных людей, и вся атмосфера какого-то задорного отношения к жизни, царившая в этой маленькой семье. Она завидовала им, особенно Клавдии.
С наступлением осени Клавдия часто уезжала в командировку по районам области, и Надя подолгу не виделась с Терновскими, скучала.
– Не надоело вам ездить, Клавдия Даниловна? – спросила она, встретив ее однажды па улице.
– Нет, что ты, Надюша!
– Странно.
– Женщины только и отдыхают в командировках! Извини, спешу. Приходи к нам в воскресенье обязательно.
Она, конечно, примчалась чуть ли не с утра. Но Клавдии дома не было, опять уехала куда-то. Ее встретил Николай Семенович, провел в столовую, начал угощать свежей рыбой (он только что вернулся с ночной рыбалки).
Ей надо бы посидеть с часок, для приличия, да уйти. А она все медлила, оправдывая себя лишь тем, что явилась сюда по приглашению Клавдии. И дожидалась.
– Надя, я все собираюсь поговорить с тобой, – сказал Николай Семенович. – Дело в том, что я люблю тебя, Надя..
– Как?! А Клавдия?..
Эти слова, совершенно неожиданные для нее самой, прозвучали, видно, с такой искренностью и почти детским удивлением, что он громко рассмеялся, подошел к ней (она не могла пошевельнуться) и обнял ее, легонько, бережно.
– А Клавдия Даниловна? – уже серьезно, понимая значение этих слов, сказала она и вдруг вырвалась, выбежала в переднюю.
Потом было все: тайные письма до востребования, тайные свидания, взаимные объяснения и упреки. Была и ложь: Надя по-прежнему встречалась с Клавдией как с подругой, которая делала вид, что ничего не подозревает. (О, если бы она защищалась, ревновала, выгоняла ее, тогда бы она с дерзко поднятой головой увела из дома и Николая!)
Он все торопил ее. Как-то в мае Николай явился в студенческое общежитие, бросив свою машину прямо у подъезда. И Надя открыто, на виду у всех, поехала с ним за город.
Они долго бродили по лесу. Потом молча сидели на полянке. Над головой кричали грачи. Надя любила грачиный грай, но сегодня и крики птиц казались ей прощальными.
– Итак, я через неделю отбываю, переводят в связи с реорганизацией, – глухо сказал он.
– Совсем?! А Клава? А я?
– Все зависит от тебя. Ну же, ну, решай!..
Она упрямо смотрела в небо, где кружились грачи над гнездами. Она не противилась ему: в конце концов, пусть будет так, как решит сейчас сам Николай. Но он тут же встал и отошел к машине. Тогда она подумала, глотая слезы: «Что ж, видно, не судьба...»
Так неужели ее судьба – Герасимов? Неужели она доселе жила иллюзиями, никого вокруг не замечая? Реальность всегда проще воображения, как прост этот Федор по сравнению с твоим идеальным избранником, который, может быть, погиб еще на Волге или на Днепре... Да-да, война по-разному обездолила многих женщин, но общий знаменатель их бед – женское одиночество. О, это одиночество! Нет ничего страшнее его на свете. Война давно кончилась, жизнь вошла в берега, а вдовы и не первой молодости девушки вот уже сколько лет терпеливо ждут своих мужей и женихов.
Она подумала о Журиной. Наталье Сергеевне еще труднее, начинать все заново. Тебе самой надо только вернуться с небес на землю: в конце концов девичьи идеалы рассеиваются, как утренний туман. Другое дело, когда приходится сравнивать два разных счастья – первое и второе. Это, наверное, совсем мучительно.
А Федор, что ж, Федор славный парень. Разве лишь не хватает ему образования. А что скромен, застенчив до неловкости, так ведь мужская скромность никогда не была отрицательной чертой характера... Рассуждая подобным образом, Надя всецело оказывалась на стороне Герасимова. Однако тут же и спохватывалась: что за нелепая рассудочность чувств? В любви не убеждают, в любви убеждаются. Тогда положись на время, не спеши с выводами. Но сколько можно ждать? Что бы там ни говорили о женском счастье, оно все соткано из одних мгновений. Чем больше их, тем ярче твоя судьба. Но бывает достаточно и одного мгновения, чтобы быть счастливой годы. Так ли это? Вот этого тебе уже никто не скажет, кроме тебя самой.
14
Всю осень Наталья Сергеевна жила под впечатлением своей находки: недавно ей удалось открыть подземное хранилище отличной питьевой воды. Полетели телеграммы в геологическое управление, в Москву. Вскоре дело дошло до проектного института. Там усомнились в практической ценности столь неожиданного открытия – разве можно полагаться на случайные роднички в степи? Хорошо, что Наталью поддержал старший гидрогеолог экспедиции Геннадий Григорьевич Потапов. Вдвоем они сумели убедить начальника строительства в необходимости теперь же, не откладывая до весны, пробурить несколько эксплуатационных скважин, пока в «Гипроникеле» разрабатывают схему временного водоснабжения. У Братчикова и не было другого выхода: ждать, когда институт выдаст рабочие чертежи на дорогостоящие очистные сооружения, которые придется возводить на берегах озер, – значит держать стройку под угрозой консервации. (И без того ему с Синевым едва удалось отстоять свое право на зимовку в необжитой степи.)
Скважины пробурили. Студеная грунтовая вода хлынула на площадку, вошла в каждый дом.
Правда, сама Наталья с тревогой отсчитывала дни. А что, если в самом деле не хватит воды и на месяц, как утверждают проектировщики? Однако прошел месяц, второй, третий – подземный резервуар не иссякал. Природа хорошо позаботилась о людях: многими веками, может быть, тысячелетиями собирала она по капле живительную влагу в огромной линзе, заключенной в оправу из водонепроницаемых серпентинитов[4]4
Змеевик, горная порода, которой сопутствует асбест, никель и другие минералы.
[Закрыть]. «Большое вам спасибо за водицу, вкусна, как лимонад!» – не раз благодарил Алексей Викторович Журину.
Начальник геологической экспедиции премировал Наталью месячным окладом, выхлопотал ей путевку на Кавказ.
Она вернулась из Сочи помолодевшей, хотя и без того выглядела моложе своих лет.
– Расцвели, определенно расцвели! Не узнать! – говорила Надя, встретив ее на полевом аэродроме, где уже строился вокзальчик из легких, пустотелых блоков. – Какой, оказывается, благодатный этот юг!
Однако юг был здесь ни при чем. Просто очень светло было на душе у Натальи, вот она и похорошела, приободрилась, стала тщательнее следить за собой. Сама удивлялась этой перемене.
– А он звонил мне, жаловался, что не пишешь, – сказала Надя.
– Я и в молодости никому не писала. Не в моем характере.
Оставшись одна в своем уютном домике на берегу протоки, она разыскала тот номер областной газеты, где напечатан его портрет, когда он был назначен директором совхоза. Во всем угадывается волевой характер: в энергичном повороте головы, в прямом прицеливающемся взгляде, в повелительном наклоне подбородка. Разве такой может скучать по ней? Значит, может, может! Даже звонил Наде, жаловался на ее молчание. А что бы она стала ему писать? О Черном море? О красотах Сочи? Не умеет. О вдовьих размышлениях на досуге? Ни к чему. О затаенных надеждах на будущее? Это уж совсем легкомысленно в ее-то возрасте. И потом, на почтительном расстоянии друг от друга все видится в розовой дымке, – так можно и ошибиться под настроение, приняв желаемое за реальность.
Скоро на работу. Некогда будет копаться в себе. Полезнее копаться в недрах: по крайней мере, приносишь кое-какую пользу людям.
Однако, как ни настраивала она себя на рабочий лад, в доме был праздник. Вот бы заехать е м у на часок по пути, как заезжал он в прошлый раз, когда возвращался из райкома.
Но нет, не приехал о н в этот день.
«И очень хорошо», – подумала Наталья, прибирая в комнате и на кухне. Недаром говорят, что утро вечера мудренее: сейчас она уже не чувствовала праздника, устроенного ей вчера разыгравшимся воображением. Слава богу, все прошло.
Витковский примчался после обеда. Он по-хозяйски распахнул ворота, поставил «газик» под навес, ничуть, как видно, не сомневаясь в том, что его здесь ждут. Наталья стояла у окна, не смея выйти ему навстречу.
– Не помешал? – спросил он, входя в комнату.
– Пожалуйста, Павел Фомич, – как можно равнодушнее сказала она.
– С приездом!.. О, как здорово загорели! У нас здесь отгуляла первая метель, а там двадцать градусов тепла. Я не пропустил ни одной радиосводки. Слушал и завидовал вам, Наталья Сергеевна! Даже пытался представить себе, как вы там барахтаетесь в море. Какое удовольствие! В это время разве лишь медузы портят настроение.
– Я не боюсь медуз.
– А я, признаться, теряюсь в море, когда они начинают приставать со своими ласками! Что, смешно?
– В нашем санатории отдыхал один старый полярник, так он тоже терпеть их не мог.
– Понятно. Мужчины всегда оказываются в смешном положении. Под пулями выстаивают, а пустячков побаиваются.
– Не знаю. Может быть.
– А вы понаблюдайте.
Он безо всяких церемоний снял тяжелое драповое пальто, достал из карманов коробку конфет и бутылку дорогого вина.
Наталья осуждающе качнула головой.
– Не сердитесь, надо же отметить ваше возвращение из отпуска. Чем богаты, тем и рады.
– Напрасно вы... – сказала Наталья и вышла.
Пока она была на кухне, он сосредоточенно разглядывал фотографию, на которую в прошлый раз не обратил внимания. Как ни старался этот юноша выглядеть строгим, даже суровым, предательская улыбка все равно светилась в его глазах и, затаившись в уголках поджатых губ, готова была немедленно расплыться по всему лицу. На вид еще подросток, а уже в полевых погонах с двумя звездочками. Где же ты выпустил из рук свой маршальский жезл?.. Ничего не поделаешь, лейтенант, у каждого своя военная судьба.
Витковский обернулся – в дверях стояла хозяйка.
– Это он?
– Да, – сказала Наталья, не любившая говорить с мужчинами о муже.
– Совсем мальчик.
– Теперь бы ему исполнилось сорок.
«До сих пор отсчитывает его годы», – подумал Витковский.
– А у меня жена утонула в Западной Двине, уже после войны, – сказал он, недовольный тем, что начал разговор о мертвых.
Наталья вопросительно взглянула на него.
И ему пришлось, хотя бы очень кратко, рассказать о катастрофе речного парохода. Павел Фомич тоже не любил говорить с женщинами о своей жене, но по другой причине: он плохо скрывал свое равнодушие к Юлии. Однако, рано или поздно, надо отчитываться за прошлое. Сейчас он даже увлекся сверх всякой меры, подбирая слова, достойные трагического случая. Так он и в самом деле мог показаться Наталье однолюбом, прожившим целых десять лет вдовцом.
Она не спрашивала его больше ни о чем, чтобы не выглядеть слишком заинтересованной, хотя какое-то чувство понуждало ее спросить еще, еще. «Неужели ревность?» – подумала Наталья.
– Извините, я на одну минутку...
Выйдя на кухню, она метнулась к зеркальцу, висевшему над умывальником, и стала придирчиво рассматривать себя. Боже мой, раскраснелась-то! Румянец проступает сквозь загар. Что же это такое: настоящая любовь или просто бабья дурь? Она присела на табуретку, чтобы немного успокоиться. Но его мерные шаги в соседней комнате гулко отдавались в ее сердце: один шаг – два удара, один шаг – два удара. Встала, умылась, чуточку попудрила лицо и, преодолевая озноб, пошла к нему.
– Все не могу акклиматизироваться после юга, – сказала Наталья, жестом приглашая его к столу.
– Рассказывайте, рассказывайте! – громко потребовал он, устраиваясь рядом с ней. – Давно я не был на Кавказе, кажется, с войны. Да и не тянет.
– Толкучка невероятная. Как в Москве.
– За ваше здоровье! – Он поднял рюмку, наблюдая, как нерешительно Наталья взяла свою. – За ваши новые открытия! Здесь каждый день вспоминали вас добрым словом.
– Только, пожалуйста, не преувеличивайте, Павел Фомич.
– Я вполне серьезно. К слащавым комплиментам не привык. Хочу вас пригласить весной к себе в совхоз. Начальник экспедиции не возражает. С весны будущего года мы начинаем строить отделенческие поселки, фермы, а воды нет. Проблема номер один. Надеюсь, поможете?
– Будет план – будет и помощь.
– А вы сверх плана! Договорились? – Он поднял вторую рюмку, заговорщически улыбнулся. – Прошу, символическое вино.
И она уступила, твердо решив, что пьет последнюю, будто никогда и не брала в рот слабенького портвейна... Вот так символическое! Она лишь ради приличия слушала его, внутренне сопротивляясь этой внезапной и приятной усталости.
– А мне все труднее обходиться без вас, – сказал он, кажется, вне всякой связи с тем, что говорил.
Наталья промолчала.
Тогда он взял ее руку, легонько сжал в своей ладони и объяснил, как несмышленой ученице.
– Твой отпуск был сущим испытанием для меня. Я понял, что уже не могу расставаться с тобой надолго.
Наталья молчала.
Тогда он наклонился к ней.
– Павел Фомич! – Она встала, отошла к окну.
– Не сердись, Наташа.
Наташа... Еще никто из мужчин после гибели мужа не называл ее Наташей. Ну зачем тревожить память неосторожной лаской? Неужели и для него она – Наташа, тоже Наташа? Нет, какая угодно, только не эта – Мишина интонация. Если уж другая жизнь, то все должно быть другим. Если уж второе счастье, то ничего заемного от первого.
– Сергеевна, Сергеевна! – исправляя ошибку, сказал он.
В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, на пороге появилась женщина средних лет, в овчинном полушубке, закутанная пуховой шалью.
– С приездом, Наталья Сергеевна! С дорогим гостечком вас. Здравствуйте! Я к вам за мясорубкой. Дадите? Мой вернулся из командировки, требует пельменей.
Наталья вынесла из кухни мясорубку, отдала словоохотливой женщине, и та, поблагодарив, опять скользнула взглядом по столу и нехотя повернулась к двери.
– Соседка? – поинтересовался Витковский.
– Жена бурового мастера. Очень болтливая особа. Через час о нашей встрече будет знать вся геологическая экспедиция, вплоть до самых дальних вышек.
– Надежная у вас связь!
Настроение у Натальи испортилось. Ох, уж эта бабья молва! Все преувеличат во сто крат, все решат заранее. Ну как же, наконец-то гидрогеолог Журина нашла себе человека по душе! Слава богу, что не забыл о бедной вдовушке, послал ей такого серьезного человека! И прибавят обязательно немного грязи. Это уж непременно, без этого сплетня рвется, как изъеденная молью пряжа.
Разговор не ладился. Наталья отвечала односложно. Витковский выпил стакан чаю и стал собираться в обратный путь.
– Не обращайте внимания на обывателей, – сказал он напоследок.
«Куда же вы так рано?» – можно было прочесть в ее глазах. Но он не был приучен к такому чтению.
И опять, оставшись одна, Наталья долго ходила по комнате, бесцельно приглядываясь к ее убранству. Как тщательно ни готовилась она к откровенному разговору с ним, но это его признание застало ее врасплох. Что же делать? Посоветоваться с Надей? Однако не советовалась же она ни с кем, даже с матерью, когда полюбила Мишу. Да и что может сказать Надя? Обрадуется, расцелует, начнет поздравлять, смеясь и приговаривая: «Милый ты мой, мокрый геолог, будь смелым, будь решительным! Иди навстречу своему счастью, ты его заслужила!» Мокрый геолог. Это Надя услышала в конторе экспедиции, где гидрогеологов в шутку называют «мокрыми», и подхватила... Так что же делать? Что? Если бы у нее были дети, тогда она и внимания не обратила бы на Павла Фомича Витковского. Сколько женщин живет только для детей, никого вокруг не замечая. И у нее хватило бы сил поступиться личной жизнью.
