Текст книги "Граненое время"
Автор книги: Борис Бурлак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Заметив в лощине его орудия, расположенные в непосредственной близости от переднего края, немцы решили, как видно, наказать смельчаков за дерзость: оставив в покое измученную пехоту, они устремились прямо на синевский дивизион.
Неизвестно, чем бы кончился такой неравный бой – семь тяжелых танков против семерки малокалиберных пушчонок, – если бы вовремя не подоспели «Т-34», стоявшие в резерве, за высотой. Танки столкнулись лоб в лоб, на виду у артиллеристов. Танковая схватка продолжалась считанные минуты: немцы не выдержали, повернули вспять.
Синев насчитал на изрытом поле пять машин: две немецкие и три наших. Когда дым рассеялся, он увидел слева, за траншеями, еще одного бронированного немца, которому тоже не удалось дотянуть до своих. Значит, баш на баш.
Так на чьей же стороне победа?
Верно, противник был немного потеснен: стрелковые батальоны левофлангового полка вклинились в его оборону и прочно удерживали занятый рубеж. Но зато на участке соседней дивизии эсэсовские автоматчики снова отбросили учебную роту. Выходит, что клин за клин.
Наступила тягостная тишина, означавшая конец второго акта.
Синев приказал выдать солдатам двойную порцию мясных консервов и сам прилег на пожухлую траву, достал из полевой сумки бутерброды, заботливо припасенные ординарцем. Трава пахла дымом. Он растер на ладони блеклые лепестки душистого горошка: даже цветы пахли порохом.
В обеденный перерыв люди и на фронте шутят, посмеиваются друг над другом. Обед есть обед, тем более, если командир разрешил с устатка заветные сто граммов. Синев невольно прислушивался к своим солдатам, не в первый раз завидуя их мудрому отношению к смерти, которая только что стояла за спиной у каждого. Прошло всего полчаса – и о ней забыли, не удостоив ее ни единым словом. Когда солдат ест хлеб, он говорит о жизни. А если солдат еще и выпьет малость, то он, пожалуй, и о любви заговорит – добро, мечтательно; и слушая его, никто не посмеет сказать тех просоленных слов, которыми щеголяют циники, не знающие, почем фунт лиха.
Нет, нигде так не обожествляется женщина, как на войне: в минуты опасности – -мать, в минуты досуга – жена, невеста.
Сейчас артиллеристы говорили о фельдшерице Дусе, о ее красоте и храбрости. С чего начался разговор, Синев не знал, но Дуся, действительно красивая рослая украинка, превозносилась чуть ли не до небес. Солдаты не скупились на сравнения, – всяк видел в ней свой идеал. Да это и понятно: она тут представляет всех тех женщин, что сутками не выходят из цехов, пашут землю на коровах, с носилками встречают на вокзалах дальние санитарные поезда. Дуся здесь точно для того, чтобы в мужской памяти не потускнели лица, не смолкли голоса солдаток. И бойцы, говоря о ней, втайне думают, конечно, о своих любимых.
А она, ничего не подозревая, сидит в сторонке под кустом шиповника и перечитывает письмо. От кого? От матери, от подружки или от друга? Кончив читать, осторожно складывает его, прячет в кармашек гимнастерки, который и без того топорщится на ее груди. Потом наспех причесывает волосы, зажав в ладони трофейное сферическое зеркальце – дар разведчиков.
Синев раскрыл полевую книжку, и там, где полагается писать боевые донесения, черкнул: «Представить Гончаренко к Звездочке» (зная, впрочем, что в лучшем случае дадут медаль, усомнившись в истинных заслугах девушки, смелости которой завидуют солдаты).
Он позвал Круглова, подошедшего к бойцам.
– Как чувствуете себя, лейтенант?
– До свадьбы заживет, товарищ майор.
– Смотрите, жена вам пропишет такую свадьбу!..
– Она у меня славная, товарищ майор. А что касается свадьбы, то мы с ней почти и не жили еще, так что не грех погулять после победы.
– Это верно. Жизнь начнется как бы сызнова.
– Сызнова... у того, кто уцелеет.
– Только не хандрить, лейтенант! Как стемнеет, отправляйтесь в медсанбат, покажитесь хирургу.
– Слушаюсь, товарищ майор.
Оставшись опять наедине со своими мыслями, Василий Александрович припомнил Ольгу. То ли под впечатлением этих разговоров о Дусе Гончаренко, то ли оттого, что лейтенант Круглов с чувством отозвался о жене, – перед ним неожиданно возникла его Оля так близко и реально, что хотелось встать и пойти ей навстречу.
– Майора к телефону! – крикнул дежурный телефонист.
– Майора к телефону!.. – повторили в кругу бойцов, расположившихся за орудийным двориком.
Синев поправил кобуру и зашагал к глубокой воронке от авиационной бомбы, где обосновались домовитые связисты. Комдив сообщил открыто, без всяких иносказаний, что в пятнадцать ноль-ноль начнется третья атака. Синев привычно глянул на часы: оставалось несколько минут.
– По местам.
И видения исчезли. Суровая реальность пришла на смену галлюцинациям.
На сей раз артиллерия нанесла короткий удар по переднему краю гитлеровцев, предоставив свободу действий для штурмовиков. Они появились из-за леса и летели низко, едва не срезая крыльями золотые макушки тополей.
Все, кто был на земле, приободрились: значит, верно, что командование придает важное значение этому участку фронта, если послало сюда «ИЛы». А Синев отметил для себя: «Кончили работу на главном направлении и пожаловали к нам на выручку».
Пехота надеялась сейчас на авиацию больше, чем на артиллерию; в течение последних дней она потеряла всякую веру в б о г а войны, даже разуверилась в гвардейских минометах.
Стрелковый полк, наступавший прямо на совхоз, занял немецкие траншеи второй линии. Вернула свой рубеж и учебная рота левого соседа, что была потеснена два часа назад. Однако противник стремился выиграть время до наступления темноты: он непрерывно контратаковал то здесь, то там. В самый разгар боя, когда чаши весов заколебались, майора Синева опять потребовали к телефону.
Говорил комдив:
– Переместите дивизион на восточные скаты высоты 192. Постарайтесь сделать это, по возможности, скрытно.
Синев и без карты понял, что речь идет о старой огневой позиции, откуда его вчера прогнал заместитель командарма. Худо, стало быть, в центре, пусть там и полностью восстановлено положение. Но как сниматься с места среди бела дня, на виду у своей пехоты, на виду у противника, наконец? Синев сказал об этом комдиву. Произошла заминка.
И вдруг он услышал гневный голос самого Витковского:
– В чем дело, хлюпик?! Вы опять занимаетесь дискуссиями? Я вам покажу, где раки зимуют! Понятно? Немедленно снять дивизион и перебросить на высоту 192.. Живо! Проверю лично...
– Есть, товарищ генерал.
– Выполняйте, капитан, – тише сказал Витковский, дав понять, что он уже лишил его звания майора.
Первой снялась третья батарея. «Виллисы» подхватили одну за другой легкие пушки, развернулись вдоль лощины и скрылись за крутым изгибом высоты. Синев выждал, пока стих огневой налет противника, и распорядился снять следующую батарею. Вот тогда-то в траншеях и заметили, что позади творится неладное. Случилось то, чего больше всего боялся Синев: солдаты побежали. Сперва их было не больше десяти – из новичков, но тут же к ним присоединилось еще с полсотни. Немцы поднялись в контратаку.
– Отставить! – приказал Синев водителям машин. – К бою!..
Офицеры из стрелкового батальона кинулись вслед за своими солдатами, остановили группу бегущих. Только новички, вырвавшись вперед, ничего не видя и не слыша, продолжали бежать на огневую позицию первой батареи.
Лейтенант Круглов, размахивая «цейсом», бросился им наперерез. Увидев офицера с забинтованной головой, они остановились и, подстегнутые близким разрывом мины, повернули обратно, но один из них, обезумев от страха, не мог уже остановиться. Круглов споткнулся, опять вскочил и в несколько прыжков догнал парня, который успел добежать до заросшего лопухами узкого овражка.
Витковский как с неба упал в своей крылатой плащ-накидке. Выхватив из кобуры пистолет, он выстрелил в солдата, но промахнулся и опустил руку, будто раздумывая. Круглов встал между ним и беглецом. Тогда он в упор выстрелил в лейтенанта, едва успевшего заслонить раненую голову цейсовским биноклем.
Дуся подбежала первая.
– Что вы наделали?!.. – крикнула она Витковскому, за плечами которого уже стояли, переминаясь с ноги на ногу, адъютант и пожилой автоматчик.
Синев снял фуражку, склонился над лейтенантом: он умирал на руках у Дуси. Дуся плакала. Она, много раз спасавшая бойцов, которых настигали вражеские пули, ничем не могла помочь сейчас Круглову, смертельно раненному своим же генералом.
Лейтенант слабо потянулся, точно во сне, и успокоился.
Синев с трудом поднял голову. Витковский окинул его карающим взглядом.
– За невыполнение боевой задачи – в трибунал!
– Кроме трибуналов в армии есть еще политотделы, – дерзко сказал он и, не спросив разрешения, пошел к своему дивизиону. Ему было все равно: если бы даже Витковский взял да пальнул в затылок.
* * *
...Поздно вечером дивизия сломила сопротивление немцев. В прорыв хлынула пехота. Усталые, взмокшие артиллеристы вели беглый огонь на предельных прицелах. Оставляя вороха стреляных гильз на старых огневых позициях, уходили вслед за батальонами легкие пушечные батареи. Двигались на запад штабные машины, санитарные двуколки, грузовики, кухни, обозы.
Третий акт сражения кончился. Теперь ясно стало, на чьей стороне победа: войска устремились на юго-запад, к Днепру.
Все поле боя было освещено ракетами, которые развесили в хмуром небе «кукурузники». Синев указывал дорогу головной машине, не теряя из виду саперов с миноискателями. Он шел и думал: «Дивизия потеряла сегодня восемьдесят три человека, только убитыми, не считая сотен раненых. И каждая смерть, в конце концов, оправдана, за исключением этой бессмысленной, нелепой, дикой смерти Круглова, который остановил бегущих, прикрыл собой солдата-новичка. Так неужели Витковского не мучает совесть?»
На днепровском берегу Синев узнал от комдива: оказывается, Витковский приказал написать семье лейтенанта, что тот расстрелян на поле боя как жалкий трус и дезертир. (Такая похоронная была написана, но не отправлена из штаба.)
Как раз в то время сам Витковский за неудачную попытку форсировать Днепр был разжалован в рядовые.
Тогда комдив сообщил жене Круглова, с опозданием на месяц, что лейтенант Круглов Михаил Михайлович пал смертью храбрых в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.
И это была дважды горькая правда.
20
– Все воюешь?..
Синев аккуратно сложил полусотку, которую берег с сорок третьего года, и тяжело поднялся из-за стола.
– Что с тобой, тебе нездоровится? – спрашивала Ольга, накрывая на стол.
– Ничего, пойду спать.
– А ужинать?
– Спасибо, не хочу.
Ему было не до еды. Растревоженный воспоминаниями о боях под Харьковом, он долго не мог уснуть. Кто старое помянет, тому глаз вон... До чего же мы быстро забываем зло. Мы даже гордимся этим. В конце концов, если бы не Журина, то он бы, пожалуй, так и оставил в покое Витковского, оправдываясь тем, что на фронте всякое бывало. Случалось, например, что «ИЛы», не разглядев сигналы «я своя пехота», обстреливали свои войска в узком коридоре прорыва. Вот и Витковский сгоряча выстрелил в Круглова. Наверное, мучился, раскаивался потом. Может быть, это раскаяние помогло ему стать героем на Южном Буге... Ведь именно так иной раз рассуждал он, Синев, изредка встречаясь с ним в последние годы. С течением времени терялось значение отдельных эпизодов, пусть самых роковых, и война, став историей, рисовалась как одно трагическое событие, как один многолетний тяжкий бой... Да кто бы мог тогда обвинить Витковского в убийстве лейтенанта?.. Синев тщательно припоминал разрозненные факты, ставил их в логический ряд. У памяти своя цепная реакция: вдруг сработает запал замедленного действия, – и все ложное взлетает на воздух.
Правда всегда найдет удобный случай, чтобы взорвать неправду. (Бедная Наталья Сергеевна, что станет с ней?)
...Утром Синев поднялся раньше всех, намереваясь уйти из дома, пока спят женщины.
Но Ольга встала тут же.
– Ты болен, друг мой. Зачем скрываешь от врача?
– Ты же детский врач.
– Не отделывайся шуточками! Не ужинал, не спал. Так дело не пойдет. Говори, что случилось?
– Пустяки. Очередная неприятность на работе.
– Алексей Викторович сказал бы мне вчера.
– Алексей не в курсе событий.
– Не в курсе? По-моему, тебе необходим курс длительного отдыха от всей этой нервотрепки.
– Погоди, мы отдохнем, мы отдохнем! Помнишь, как в «Дяде Ване»?.. – сказал он и вышел, оставив Ольгу в полнейшем недоумении.
«А впрочем, придется все же посоветоваться с ней», – решил он. Ему очень хотелось, чтобы все произошло без его вмешательства. Какой все-таки жестокой бывает правда. Кому-кому, а правде-то, наказывая Витковского, полагалось бы осторожно обойти Наталью Журину...
Рабочий день его действительно начался с неприятности: позвонили из области, отругали за слабый подвоз материалов на новую площадку.
Выслушав нотацию Зареченцева, он равнодушно пообещал принять меры и бросил трубку. Потом заглянул в кабинет управляющего трестом – Алексея на работе еще не было. Опять, верно, чуть свет отправился на объекты. И чего он там бродит после гриппа? Решал бы лучше неотложные вопросы: завтра или послезавтра прибудет пополнение, а размещать негде, без того общежития переуплотнены, люди ютятся в коридорах. Скорей бы уж наступало лето: палатки всегда выручают из беды строителей.
Братчиков явился как раз в ту минуту, когда все радиостанции начали передавать чрезвычайное сообщение ТАСС:
«12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич...»
Синев и Братчиков как встретились в дверях приемной, молча кивнув друг другу, так и простояли рядом до тех пор, пока диктор не закончил словами, что полет на орбите продолжается.
– Что творится, – сказал Братчиков, входя в свой кабинет. Он сказал это негромко и как бы с укором самому себе: вот, мол, с кого следует брать пример.
А Синев позабыл сейчас обо всем на свете, ему буквально все казалось мелким, незначительным в сравнении с тем, что произошло. Ну и Братчиков – до чего же спокойный мужик! – сел за стол, задумчиво постучал карандашом по бемскому стеклу и сразу заговорил о деле. (Недаром он в шутку замечает, что эти ракеты подгоняют всех и каждого).
– Да постой ты с грузовиками! – перебил его Синев. – Как думаешь, сколько витков сделает для начала майор Гагарин? Один или больше?
– Пусть гадают там, на Канаверале, задали им задачку... Так чем недоволен Вениамин Николаевич?
Синев рассказал все по порядку и, рассказывая, поругивал начальство за чрезмерные требования и слабую помощь.
– Одним словом, придется нам поработать на два фронта, ничего не поделаешь. – Братчиков откинулся на спинку кресла, позвонил главному инженеру Соловейчику.
Втроем они принялись выкраивать для «Асбестстроя» грузовики, палатки, дефицитные материалы. Когда речь зашла о посылке на новую площадку демобилизованных солдат, Синев не выдержал, стал обвинять и Братчикова в легкомысленном распылении сил и средств.
Наконец все трое сошлись на том, что бригады посылаются временно, до июля, на период организации стройки.
Так прошли те полтора часа, в течение которых «Восток» совершил полный оборот вокруг Земли. Московское радио сообщило о благополучной посадке космического корабля в заданном районе.
Только сейчас, пожимая руку Братчикова, Синев отметил, что и Алексей взволнован, хотя умеет, черт возьми, держаться, привычно занимаясь будничными делами.
Вошел секретарь парткома Реутов.
– Народ собирается у столовой, митингуют.
– Ясно. Пойдем к народу, – сказал начальник строительства и, обращаясь к Синеву, добавил: – Теперь наши хлопцы горы сдвинут!
Это были совсем еще молодые люди. Ну кто из них втайне не надеялся совершить что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы заговорил весь мир? Для того они сюда и приехали. И что же? Скоро год, как они здесь, в степи, а чуда не произошло. Да разве это подвиг, – жить до половины зимы в палатках, долбать мерзлую землю ломом, когда ее не берет ковш экскаватора, расчищать в метель железную дорогу, когда застревают в выемках снегоочистители, или день и ночь возить бут на Сухую речку, чтобы спасти плотину от вешних вод? Все это судя по книгам, уже было в тридцатые, сороковые годы. Все это, судя по газетам, бывает на стройках и сейчас. Где ж тут героизм? Простое, ученическое повторение пройденного. В лучшем случае старательное подражание старшим. В молодости хорошо бы замахнуться на такое, на которое раньше никто и не замахивался. Вот почему весть о том, что на орбиту выведен космический корабль с человеком на борту, произвела особое впечатление на сверстников Гагарина. Людей, поживших на свете, это потрясло, осчастливило, заставило их снова переоценить длинный ряд минувших лет. А людей, начинающих жизнь, это окрылило, вскинуло ввысь, распахнуло перед ними совершенно незнакомое поле деятельности. За каких-нибудь девяносто минут, потраченных на первый виток вокруг Земли, появилась принципиально новая мера подвижничества. И коммунизм, который до сих пор был досягаем лишь для мысли, стал доступен и для чувств. Ну, конечно, Гагарину завидовали все, старались отыскать в его жизни какой-нибудь исключительный факт, который бы помог понять случившееся. Но ничего такого не было: будущий космонавт учился в ремесленном, готовился стать рядовым рабочим и вышел на Млечный Путь из трудовых резервов. Значит, дорога к звездам берет свое начало в самых обыкновенных мастерских. Значит, любой, если есть терпение, осилит эту небесную дорожку. В конце концов, каждый так или иначе, несмотря на громадность происшедшего, остро ощутил свою причастность к этому событию, и связь истории с простым делом каждого становилась уже вполне естественной.
Синев приглядывался к ораторам, сменявшим друг друга на грузовике, который служил трибуной: они говорили о космосе и цементе, о космической эре и апрельском плане, о межпланетных кораблях и простоях самосвалов. А Федор Герасимов, выступая вслед за Реутовым, сказал, что его бригада завтра же переселится в палатки, уступив общежитие семейным людям, приезжающим по оргнабору на площадку.
Братчиков, довольно улыбаясь, энергично пожал руку бригадиру: ему понравилась речь Герасимова, который с такой завидной легкостью решил одну из самых деликатных проблем стройки.
День выдался высоким. С утра дул низовой ветер, выплескивая из балок остатки жиденького тумана; но потом он сдал дежурство верховому ветру, и тот, в свою очередь, взялся за генеральную уборку неба, припорошенного белесой пылью. К обеду все в мире засияло по-весеннему – и ковыльная степь, и лазурная вышина.
День выдался маршевым. Утро, начавшееся последними известиями, физической зарядкой и популярной песенкой, вдруг изумило всех небывалой новостью, вслед за которой грянула походная музыка, время от времени перемежаемая краткими радиограммами из космоса.
День выдался работящим. И хотя до обеда люди отрывались от своих занятий, чтобы послушать радио, переброситься несколькими словами, даже устроить летучий митинг, нормировщики отметили в нарядах рекордную выработку.
Вечером в красном уголке общежития собралась вся бригада Герасимова. Теперь она мало чем отличалась от г р а ж д а н с к и х: ребята давно сменили защитные брюки и гимнастерки на штатские костюмы, кирзовые сапоги – на рабочие ботинки, потрепанные шинели – на ватные пиджаки, которые на стройках почему-то называют бушлатами.
И только Миша Перевозчиков, мечтавший стать офицером и с легкой руки Арефьева прозванный «Суворовым, попавшим под разоружение», – только он один и щеголял в военном.
– Начальник строительства дает надо две штабные палатки, – сказал Федор. – Сегодня выберем местечко, а завтра вечером переселимся.
– Чего там, раскинем на старом месте, – сказал Роберт Янсон.
– На старом месте будет заложен квартал жилых домов.
– Тогда давай поближе к озеру, чтобы подальше ходить на работу, – с ехидцей заметил Борис Арефьев.
– Правильно, на лоне природы – это здорово, – с наивной готовностью согласился Миша Перевозчиков.
– Постой ты. Скажи, Федор, ну кто тебя тянул за язык с этим переселением? Что мы – цыгане, что ли? Как солнышко пригрело, так и на травку. Почему не посоветовался с бригадой? Командуешь по-прежнему как старшина сверхсрочной службы.
– Позволь, а разве бригада против? Кто против, товарищи?.. Убедился?
– Всех запугал, все тебя боятся! – сказал Арефьев.
– Не говори чепуха, – одернул его Янсон, который трудные русские слова произносил обычно в именительном падеже.
– Не говори чепухи, – вежливо поправил его Миша.
– Понимаем без переводчика Перевозчикова, – сказал Арефьев.
– Ничего ты не понимаешь, – Федор встал, опираясь ладонями на стол, – Люди едут с семьями. Так неужели мы разместим их в палатках, а сами будем жить со всеми удобствами? В общем, сегодня и говорить-то об этом стыдно.
– Хватит, товарищи.
– Пойдем, ребята, пока суслики не заняли лучшие места!
В дверях, дружески толкнув Герасимова плечом в плечо, Арефьев подмигнул ему с плутовским выражением на лице.
– Только не бросай нас, Федя, на произвол судьбы, когда задумаешь жениться!
– Не собираюсь.
– Что: бросать или жениться?
Все засмеялись. А Федор, не удостоив Арефьева ответом, пошел вперед вместе с Янсоном, который один из всей бригады не позволял себе никаких вольностей по адресу бригадира.
Южнее поселка находился аэродром, отделенный от стройки широкой полосой травянистой целины. Самое подходящее местечко для летнего лагеря: сухо, чисто, протока рядом. В густом прошлогоднем ковыле зеленеют маковки на тонких стеблях; еще несколько теплых дней – и распустятся белые, красные, желтые тюльпаны.
Борис артистически поднял руку.
– Отсель грозить мы будем плановому отделу, здесь будет холостяцкий город заложен!
Но очередная выходка Бориса уже не произвела никакого впечатления. Всех заворожила эта вечерняя тишина, эта неброская красота ранней весны. Слабый ветерок расстелил над поселком шелковистые дымы, насквозь просвеченные солнцем. На северо-западе, среди извивов проселочных дорог ослепительно поблескивали лобовые стекла автомобилей. К железнодорожной станции осторожно подходил товарный поезд, так осторожно, что казалось, он ощупывает каждую пядь неокрепшего пути.
– Жаль, что Гагарин не мог увидеть из космоса наш городок, – сказал Миша Перевозчиков.
– Чудак ты, парень! – немедленно подхватил Борис Арефьев, обрадовавшись, что наконец нашелся собеседник. – Чтобы быть замеченным оттуда, с космической верхотуры, надо поработать хотя бы с десяток лет. А ты повозился каких-нибудь полгода в котлованах и хочешь, чтобы тебе помахали рукой с Марса! Хорошо еще, что нашего брата замечают из планового отдела.
– Дался тебе этот плановый отдел.
– У каждого своя орбита! Пойдем, а то столовую закроют.
Федор твердо ступал на скользкий, перепутанный осенними ветрами, отбеленный, как лен, старый ковыль. Он мог бы идти сейчас до горизонта, где начинается южное предгорье Уральского хребта. Он мог бы измерить вдоль и поперек всю степь, омытую вешними ручьями. И сколько бы ни ходил, все было бы мало. Как изменился в течение одного дня масштаб жизни! Выйдя на простор Вселенной, где совершается титаническая работа бесчисленных галактик, человек впервые взглянул оттуда на дело своих рук и поразился своему величию.
Федор припомнил сейчас, как на берегу Дуная, под Веной, он коротал с друзьями одну из последних ночей войны. Солдаты отыскивали в небе знакомые по учебникам созвездия, жарко спорили о законах всемирного тяготения. Он слушал их, не вступая в спор. Солдаты любят пофилософствовать накануне боя, чтобы заглушить тоску по родному клочку земли, чтобы легче было подняться на рассвете в полный рост, преодолевая земное притяжение... И вот он, Герасимов, чудом уцелевший в том бою за Флоридсдорф, идет по уральской целине, идет ходко, скоро, будто принял эстафету от своих друзей, погибших 12 апреля 1945 года.
Да, конечно, это случайно совпали даты на координатной сетке времени. Да, этот смоленский парень не был на Дунае, не брал Вены. Но детонатором для взрыва его славы послужили, может быть, и те последние гранаты, что рвались в далеком Флоридсдорфе.
Он свернул в сторону от рабочего поселка, ему хотелось еще побыть наедине с однополчанами. Он ходил до тех пор, пока не закатилось солнце и не кончился весенний день – 12 апреля 1961 года – день, заново открывший людям Землю.
