Текст книги "Семь тетрадей. Избранное (сборник)"

Автор книги: Борис Щербаков

Шаг

 
Сижу на тихом берегу,
И в тишине мгновенья
Я каждый шорох берегу,
Как шепот откровенья.
Молчу и слушаю, как плеск
Баюкает траву.
Совсем немного в жизни мест,
Где сказка – наяву.
И мне спокойствия реки
Передается ток.
И я, сомненьям вопреки,
Уже не одинок.
Со мной зловещая волна
И камни в глубине.
Чужая дальняя страна
Дарует счастье мне.
Со мной трава на берегах —
Невытоптанный путь.
Уздечка потная в руках —
Я должен отдохнуть.
Но, понимая, что и как,
Что ставится на кон,
Встаю и делаю свой шаг,
Вступаю в Рубикон.
 

«Как жалко, что друзей не выбирают…»

А. Можарову

 
Как жалко, что друзей не выбирают,
Ни тех, которые умней, чем ты,
Ни тех, которые и пляшут, и играют,
Которые надежны и чисты.
Друзей, которые ни в черта и ни в бога
Не верят, но уверены вполне,
Что если вместе дальняя дорога,
То я ему, а он поможет мне.
Друзей, которым без оглядки доверяют,
А если провожают, то скорбя,
Как жалко, что друзей не выбирают,
А то я точно выбрал бы тебя.
 

Лежачий камень

 
Лежал лежачий камень,
Века, а не года.
Так под него веками
И не текла вода.
 
 
А лишь о бок плескалась,
Менялись времена,
Бессмысленным казалось
Упрямство валуна.
 
 
Но оказалось позже,
Что камень тот сюда
Специально был положен,
Чтоб не текла вода.
 
 
Она б, вода, и рада
Подтечь ему под бок,
Но на пути преградой
Лежачий камень лег.
 
 
Бывает ведь такое,
Хотя и не всегда,
Оставим же в покое
Эффект его труда.
 

Былое и думы

 
Чем хороши чужие города?
Особенно, когда тебе за тридцать.
В них можно без особого труда
Под безучастный камень их зарыться.
 
 
Уйти в проломы пыльных черных стен,
Так, наугад, орел ли будет, решка,
И знать, что не повиснет на хвосте
Воспоминаний тягостная слежка
 
 
О том, как ветра яростный порыв
Невольных слез затягивал удавку,
О том, как чувства, память покорив,
Летели в никуда, на переплавку,
 
 
О том, про что сказать себе не смел,
Хотя и знал, что, как обычно, дома
Заботы и полно обычных дел
И никогда не будет по-другому.
 
 
Что дома снова сев или страда,
И руки будут рваться в дело живо.
Как хороши чужие города!
Хотя я знаю, их забота лжива.
 
 
На посторонних смотрят свысока.
Что сделаешь, свиданье наше кратко.
Моя остросюжетная тоска
Для них каприз ничтожного порядка.
 
 
Для них важнее памятников стать,
Чтоб не забыли люди поклониться,
Не перестали с трепетом листать
Их жизни пожелтевшие страницы.
 
 
А наша жизнь – сплошная череда
Нежданных встреч с чужими городами,
Чем хороши чужие города,
Куда не возвращаются годами.
 
 
А и вернешься – как это сберечь?
Как ласку некогда тобой любимых женщин.
Напомнить сердцу трепет первых встреч,
О память уходящую ожечься?
 
 
Ведь как бы ни хитрили города,
Ни брали изобилия тараном,
Им невдомек, что должен я всегда
Вернуться к тем, родным своим баранам.
 

Ни о чем

 
А как же нас немного,
Боже мой,
Готовых так увязнуть в вещем слове,
Как вязнут сети
В радостном улове,
Подаренном мятущейся волной.
 

Страдания

 
Ах, надоела жизнь
Понарошку!
Жить бы в деревне,
Есть бы картошку,
Все бы гулять бы
Пьяные свадьбы,
Выйти бы в поле,
Потосковать бы.
А на болоте
Крикнуть бы выпью,
«Уж то – неужто
Нынче не выпью?
Все по закону —
Выпью немножко,
Кружку за Лешку
Да за Сережку.
Что ж мы, ребята,
Видимся редко,
Где ж вы, други,
Где вы, где же?»
Кружка вторая,
Третяя кружка,
Только без вас
Это разве пирушка?
Ну, по последней…
И на дорожку.
Кружку за Лешку
И за Сережку.
 

Вальс

 
Когда оркестр с ходу грянул вальс
О волнах довоенного Дуная,
И музыка воздушно полилась,
Какой-то чудный мир напоминая.
Не потому, чтоб показать пример,
Не красоваться на людях, но все же, —
Он вышел в круг, почтенный кавалер,
И даже даму выбрал помоложе.
И будто нет нелегких этих лет,
Они как будто разом улетели,
В сороковом от глупой пули след
Не у него оставил штрих на теле.
Как будто не его радикулит
С годами сокращает передышку,
И душной ночью сердце не болит,
Когда на праздник с другом примешь лишку.
Все сорок лет волной своей собрал,
Его Дунай – сверкал, переливался…
Оркестр духовой в саду играл
Воспоминанье трепетного вальса.
 

Последняя песня

 
Тяжелой будет эта песня
О том, что песен всех не спеть,
Всего на свете не успеть,
Тяжелой будет эта песня.
 
 
Короткой юности восторги,
Преддверье немощи навек —
Как жадно ловит человек
Короткой юности восторги.
 
 
А зрелость сдержанно молчит,
Где нужно б дать и чувствам волю,
Но где ты, песня, с нашей болью?
А зрелость сдержанно молчит.
 
 
Как будет завтра? Присно? Впредь?
Каким ты будешь, скорбный вестник
Моей одной, последней песни,
Которой мне уже не спеть?
 

Люцифер

 
Я перводьявол – Люцифер,
И это не бравада —
Я инженер подземных сфер,
Администратор ада.
Где тлен и мука, там и я —
Властитель судеб мира.
В гиене огненной моя
Ночная штаб-квартира.
Я туго знаю ремесло —
И через пол и крышу,
Через волшебное стекло
Я все на свете вижу.
Я вижу верность и разврат,
Любви иные средства.
Как убивает брата брат
В надежде на наследство.
Я вижу зависти червя,
Бессилие пророка —
Я вижу, но не вправе я
Вмешаться к вам до срока.
Потом вас черти унесут —
Мой график перегружен…
Да, но кому потом мой суд,
Пускай и правый, нужен?
 

Завет
(восточная мудрость)

 
Один завет известен мне – не лги,
И ты души богатства приумножишь,
И честно все раздай свои долги,
И честным будь,
Когда отдать не можешь.
 
 
Найдя – дари.
Не будь же скуп и скрыт.
Заветы все не смог бы перечесть я.
Но знай всегда, что лучше честный стыд,
Чем ненависть спасенного бесчестья.
 

Трагический романс

 
Какая панорама!
Тиха, прозрачна гладь.
Пустите меня, мама,
У моря погулять
По зыбкому песочку —
От тягостных утех.
Не поминайте дочку
За неразумный грех.
А утро всех разбудит,
И будет мир цвести,
А мне уже не будет
Заветных двадцати.
Пускай погибну рано, —
И это будет месть, —
Жестокого обмана
Не в силах перенесть.
Ему, конечно, скажут,
Что мы разлучены.
Печаль навеки ляжет
На сердце от вины.
Он горд, а я упряма,
Тиха, прозрачна гладь.
Пустите меня, мама,
У моря погулять.
Теперь чужие ласки
Он будет принимать,
Кому-то строить глазки,
Кого-то обнимать…
Ах, эти наслажденья,
Пирушек череда,
Достойны осужденья,
А сколь от них вреда!
Вот так и гибнут души,
И, по всему видать,
Он женится на клуше
И будет век страдать.
Такая вот программа,
Тиха, прозрачна гладь.
Пустите меня, мама,
У моря погулять.
 

Неверие

 
Шмель, гудя, над травой пронесется,
По руке проползет муравей,
И земля заслонится от солнца
Паутиной еловых ветвей.
 
 
А из чащи дремучего леса,
Изо мха перепрелых перин
Вдруг взовьется, не чувствуя веса,
Позабытая птица Сирин.
 
 
Только век этой птицы недолог,
Растворится, как сказка сама,
А увидит ее орнитолог —
И сойдет, бедолага, с ума.
 
 
Потому что не может быть речи,
Чтобы где-то в природе была
Эта птица с лицом человечьим
И волшебным разлетом крыла.
 

Кора

 
Мне люди напоминают порой
Деревья с разнообразной корой.
Вот, у иного кора, как мембрана,
Чуть укололся – кровавая рана.
И на удар этот щит не рассчитан,
Даже от ветра плохая защита.
Через кору – приглядишься чуток —
Виден и сока таинственный ток.
Кто-то по блату, втихую и молча,
Новой корой обзавелся потолще.
Я полагаю, мне тоже пора, —
Пусть нарастает потолще кора.
 

«В окопе перед боем…»

 
В окопе перед боем
Заснули два бойца,
И снится им обоим,
Что жизни нет конца.
Что все на свете будет
И что, назло врагам,
С рассветом их разбудит
Обычный птичий гам.
Как мир неладно скроен —
Столбцы имен и дат.
В окопе перед боем
Не спит один солдат.
Стучит спросонья сердце
И, кажется, не врет.
И никуда не деться —
Настал его черед.
И вспомнилось солдату,
Где был он виноват,
Кого предал когда-то,
Кому помог солдат.
И почему не спится,
С чем грусть сопряжена.
Теряет память лица,
Но совесть – не должна.
Солдату стало страшно,
Как он назад взглянул,
Что все прошло напрасно,
Что он не там свернул.
Не в тот поверил случай
И, признаваясь в том,
Не ту любил – и мучал,
Не там поставил дом.
…Все умирал от ветра
Дымящий огонек,
В двухстах последних метрах
Солдат бы завтра лег,
Оставив мир в покое.
И был бы в том черед,
Но завтра – в пекло боя,
Не он – другой умрет.
Который спит тревожно,
В комок себя собрав,
И любит жизнь безбожно,
И всюду только прав.
А рвется там, где тонко,
Все ждет жена вестей —
Придет ей похоронка,
Троих его детей
Она обнимет с воем:
«Все – нет у вас отца!»
 
 
В окопе перед боем
Заснули два бойца.
 

На могиле канта

 
Хотя не гнался он за славой
И пышных не носил усов,
Равно как бороды курчавой,
Старик был мудрый философ.
Хранит история в анналах
Немало сведений о нем,
Что смысл сущего познал он
Однажды вдруг погожим днем.
И до сих пор его девиз мы
Несем, понятный и родной, —
Рожденье материализма
Не шло в России стороной.
Иначе бы, чего бы ради
Ему стал угол этот мил,
С чего б у нас, в Калининграде,
Был погребен Иммануил?
Была б могила музыканта,
Военачальника, певца,
Так нет – она могила Канта,
Былого века мудреца.
Следы той жизни время скрыло,
Переплело эпох пути.
Цветов у Кантовой могилы
Уже, пожалуй, не найти…
 

Мы грешники

 
Мы грешники, вариться нам в котле,
И пузырями путь кончать короткий,
И жариться на медленном угле
В тефлоновой чертовской сковородке.
Мы грешники, поскольку мы себя
Щадили больше, чем, по сути, надо.
Но, золотую молодость губя,
Душе не в том искали мы усладу.
Мы грешники – не чтили связь времен
И стариков совсем не чтили свято.
И символ наш – слепой хамелеон,
К тому же, был набит обычной ватой.
Хотя мы все сносили на горбу
И шли во тьму, от страха леденея,
Мы не вступали с глупостью в борьбу,
Когда она казалась нам сильнее.
Мы лгать могли без связи и в связи,
Кичиться не своими орденами,
Мы брали ритм накатанной стези,
Накатанной, конечно же, не нами.
Мы грешники… за нами на земле
Не встанут триумфальным строем арки,
А если уж вариться нам в котле,
Пусть будет он по типу скороварки.
 

Баллады о точности

 
Своя у фактов красота,
Они точны и кратки,
Без них история пуста,
А с ними все в порядке.
 
 
А точность все ж играет роль.
Гарольд по весям мчался,
Курфюрст – по нашему король —
На царствие венчался.
 
 
Был полон в замке тронный зал
В честь праздника такого,
Курфюрст по-ихнему сказал
Положенное слово.
 
 
А после был отменный пир —
Весь город был в пирушке,
И королевский бомбардир
Давал салют из пушки!
 
 
И старожилы до сих пор
Припомнят вам, мрачнея,
Как с ним король ввязался в спор,
Кто выстрелит точнее.
 
 
В проем, где главная стена
Была навроде тира,
Поставлен был бокал вина —
Мишень для бомбардира.
 
 
Пушкарь усатый выпил штоф
И, крякнув для острастки,
Поджег запал – и был таков
Бокал сервизов царских.
 
 
Курфюрст, король, по-русски царь,
А впрочем, – важно что ли, —
Здесь эта точность, как и встарь,
Играть не станет роли.
 
 
Стреляй да званья уважай!
Курфюрст мрачнее тучи.
Кричит с обидой: «Заряжай!
Сейчас мы всех проучим».
 
 
Король примерился к стене,
Взглянул на свиту люто —
…Никто не видел и во сне
Подобного салюта!
 
 
Лизали брюхо облаков
Огня густые всплески,
А дым осел – и был таков
Тот замок королевский!
 
 
Вздохнул с отчаяньем король:
«А я ведь в нем венчался…»
Да, точность все ж имеет роль,
Как я вам и ручался.
 

«Твое лицо открыто, косы русы…»

 
Твое лицо открыто, косы русы,
Их так легко узнать издалека,
Тебе идут рябиновые бусы
И разнотравья пестрые шелка.
Идет небрежно брошенный на плечи
Листвы твоей березовый платок.
И этот воздух, как лекарство, лечит —
Всего один-единственный глоток.
Но чувствам верит далеко не каждый,
И славу петь за всех я не берусь,
Я это понял, возвратясь однажды,
К тебе, неподражаемая Русь.
Совсем не все мы в школе проходили,
Не все я понимал, покуда рос,
Не все легко в миру твоих идиллий
Под сенью тех, взаправдашних берез.
Земля твоя распахана, разрыта, —
А ведь куда труднее в душу влезть.
А главное – лицо твое открыто,
И сила есть, и – верю – разум есть.
И веры нет в посулы и искусы.
Я, как всегда, начну издалека —
Тебе идут рябиновые бусы
И разнотравья летние шелка…
 

Очередь

 
Вы за благами?
Ну, тогда, как прочие,
Выстраивайтесь —
Тут из нас, бедолаг,
Формируется целая очередь
В ожидании благ.
 
 
Безучастные только с виду мы.
Очередь – нервы в комок!
То ли черт ее выдумал,
То ли, по недосмотру, бог.
 
 
Папа с сыном,
Мамаша с дочерью,
Мир для страждущих мал.
– Вы куда, гражданин, без очереди?
– Занимал я тут! Занимал!
 
 
Магия слова,
Обыкновенная мистика,
Дойти – на остальное плевать!
Снова – рефрен – очередная истина:
«Больше двух не давать!»
 
 
Зря нам гибель ее пророчили,
И не рвется – а так тонка!
«Ну-ка, в очередь, все – в очередь!»
Как в молекуле ДНК
Встали – в затылок сосед соседу,
По очереди – постоянный ток.
 
 
Открываю сегодняшнюю газету,
Что там в мире? – Очередной виток…
Дотягиваясь до кассы,
С последнего шага
Слышу – и пробирает до корня волос —
«Маня, не пробивай! Закончились блага…»
Ничего. Постоим.
Ведь будет еще завоз.
 

Прощание с матерой

 
Ах, как хорош поточный метод!
На нем и Запад, и Восток.
Работай, жди – тебя заметят,
Течет же все-таки поток.
Без остановки, методично,
Не ошибаясь ни на грамм,
Безлично – да, зато ритмично
И в русле заданных программ.
Течет почти без отклонений
К простору сказочных морей,
Плывут посредственность и гений
(Последний несколько быстрей),
В потоке каждый застрахован
От непредвиденных помех.
Отход от вектора – рискован,
Борьба с теченьем – просто смех,
Течет по ленте транспортера
В потоке жизни некто «икс».
Течет, не ведая, что скоро
Поток впадает в реку Стикс.
Ему вдруг станет жутко скучно,
Где взять энергию броска?
А все вокруг сожмутся кучно,
Покрутят пальцем у виска.
«Таких расходов нету в смете».
Перевернись на левый бок,
Лежи и жди, – тебя заметят,
Течет же все-таки поток.
Глядишь – спокойным стал и этот,
А поначалу был строптив,
Вот это вам поточный метод,
Вот это – прочный коллектив.
Набор несложных операций,
Деталь готова – хвост торчком!
А если малость постараться
И спрыснуть импортным лачком?
И шлифануть головку блока,
И шестеренку поменять?
То с пресловутого потока
Меня и силою не снять!
Прощай, вчерашняя Матера,
Вернусь, быть может… А пока,
Теку по ленте транспортера,
И буду течь. До ОТК.
 

Размышление у фронтона дома № 145

 
На улице чудом оставшийся дом, —
Стоит он действительно крепко,
Построенный немцами в тридцать шестом
И в память украшенный лепкой.
Какие-то люди, горды и стройны,
Рабочий в обнимку с солдатом,
Фигуры фронтона – калеки войны,
Вернувшейся к ним в сорок пятом.
Вернулся ли скульптор на этот порог
В конце неудавшихся странствий?
Вернулся ли? Или закончил свой срок
В желанном восточном пространстве?
Вернулась война – очищающий шквал
И символы с ходу низвергла,
Разрушила город. А дом устоял —
Последняя дань Кенигсберга.
Конечно, метафоры все не новы,
Из камня не выжмете стона.
Скульптура обходится без головы,
И это не портит фронтона.
И люди привыкли – стоит себе дом,
Фигурки немного безглавы.
Так он и построен был в тридцать шестом,
И, надо заметить, на славу…
 

О классиках

 
Мы любим классиков, а много ль
В них понимаем? Сущий вздор!
К примеру, тот же Н.В. Гоголь
Для нас загадка до сих пор.
Мы ждем чего-то непростого,
А он, напротив, мил и прост!
А философия Толстого?
А взгляд отца дворянских гнезд?
А Пушкин, как звезда, далекий,
До нас донесший слова свет?
И даже ближе – миф о Блоке?
Певца рязанского завет?
Да что там кладезь! Это бездна,
Прелестной бодрости заряд!
Читайте классиков! Полезно
Себя поставить с ними в ряд.
 

Хиросима

 
И былинка поднимется деревом,
Но, наверно, во все времена
Будут спрашивать с недоверием —
А была ли она, война?
 
 
Нет окопа, атакой смятого,
И нейтральной нет полосы.
Я в пятнадцать минут девятого
Останавливаю часы.
 
 
Не умею с памятью справиться.
Кто нас заново сотворит?
Снова небо горит и плавится,
Снова плавится и горит.
 
 
Долго помнится отсвет матовый
Удаляющейся грозы.
И в пятнадцать минут девятого
Останавливаются часы.
 

«Я осени не нахожу примет…»

 
Я осени не нахожу примет,
Ну, разве только звезд полет неспешный,
Особое стояние планет,
Предвиденье того, что неизбежно.
Ну, разве только в стынущей воде
И в новом возвращении кометы.
Я осени не чувствую нигде,
Неужто врут народные приметы?
Планета спит, но спит тревожным сном
И чувствует, как звезды бьются оземь,
В холодном небе ищет астроном —
Откуда все же в мир приходит осень?
Но во Вселенной, как ни странно, нет
Ее причин – я тайну не нарушу.
Я осени не нахожу примет…
А если наудачу глянуть в душу?
 

«Ухожу наугад…»

 
Ухожу наугад
Я от дел неотложных,
По косматой траве,
В мелководье полей.
Собирает репейник
Налог подорожный,
Прилипает к штанам —
С ним идти веселей.
Пусть природа не знает
Ни смуты, ни денег,
Ни стремления к славе
На гиблой волне.
Но мирские заботы —
Куда тот репейник! —
Понадежней, пожалуй,
Прилипли ко мне.
 

Счастливая история

 
Однажды попал в передрягу матрос,
Как шторм налетел ниоткуда
И с палубы верхней матроса унес
Без всякой надежды на чудо,
По первости жутко взгрустнулось ему
(а был он впридачу простужен),
И правда, невесело плыть одному,
И берег не виден к тому же…
Но страх одиночества быстро прошел,
И стал он подумывать вскоре,
Что плохо-то плохо, но что хорошо, —
Что это Балтийское море!
Неважно, что волны буруном к беде,
Что сводит от холода скулы,
А важно, что в этой холодной воде
Не водятся злые акулы!
«Балтийские волны меня сберегли», —
Он плыл, напевая негромко,
Покуда не стала заметной вдали
Родимого берега кромка.
 

Фаворит
(песня)

 
Ты не верь, государь, – это все наговоры,
Это грубая ложь, что молва говорит,
Это происки злой и завистливой своры.
Я по-прежнему твой, государь, фаворит.
 
 
Интересы твои охраняю я строго,
И, видать, потому невзлюбил меня свет,
А царицы твоей я и в мыслях не трогал.
То, что слышал о нас – это грязный навет.
 
 
Кто тебя выносил из хмельного угара,
Твой выдерживал нрав, остужая твой пыл?
А в баталии кто защищал от удара?
Неужели ты все, государь, позабыл?
 
 
Называют меня казнокрадом и вором,
От обиды такой мое сердце горит.
Не гони, государь, и не верь наговорам,
Я по-прежнему твой, государь, фаворит.
 
 
Для тебя я постиг столь наук и ремесел,
А теперь прижимаю к виску пистолет.
На принцессу твою я и взгляда не бросил,
Я же старше нее на четырнадцать лет.
 
 
Орденов от тебя мне не нужно, холопу,
Я пойду в кандалы, буду наголо брит,
Но скажи, государь, что не веришь поклепу?
Я по-прежнему твой, государь, фаворит.
 

Восточная мудрость

 
Все в мире ищет свой, особый выход —
Пророет русло поиска река,
Снимая жар, трава сухая вспыхнет,
Прорвет туман мерцанье маяка,
Плеснет волна в набеге моря пенном…
И жизнь прожить – не поле перейти,
Спроси себя в порыве откровенном,
Какой бы выход ты хотел найти?
 

Картинка с выставки

 
Техас…
Городок…
Ограбленье – стрельба!
А пуля досталась ковбою!
 
 
Спокойная лошадь
Стоит у столба.
Жива
И довольна собою.
 

Немотивированное самоубийство

 
Еще один, последний, градус крена,
Одно усилие дрожащих ног и рук —
Застыла в ожидании арена,
И это мой последний самый трюк.
Не верь тому, кто скажет про отвагу,
Пообещает с полки пирожок.
Я долго шел к решительному шагу,
И это будет лучший мой прыжок.
Отстреляна надежная страховка,
Перехожу пределы скоростей —
А если вам нужна мотивировка,
Ищите здесь, под куполом страстей.
Зато на риске я не экономил,
Я должен был оставить этот след,
Я спал и видел свой коронный номер,
Всего один, в котором фальши нет.
 

Жизнь и солнце

 
Он тихо жил. ( Не шумна жизнь растений.)
И часто думал, кушая свой хлеб:
«Чем выше солнце – тем короче тени,
А мир без солнца, право же, нелеп».
То не везло, то просто не фартило,
И, будто издеваясь, свысока,
Всю жизнь оно мучительно светило,
И тень была до боли коротка.
Но он, признаться, тени незаметной
Был даже рад, со всех ее сторон,
И жизнь была бестрепетно-безбедной,
А дождь пошел во время похорон.
 

«Бывает, я красивым словом брежу…»

музе

 
Бывает, я красивым словом брежу,
Хотя, конечно, знаю наперед,
Что музу вряд ли выдумкой утешу,
Она шепнет с тоской: «Красиво врет…»
Я попрошу: «Постой у изголовья,
Пусть честным словом полнится строка,
Не дай зацвесть плевелам пустословья
На всем, чего не написал пока,
Не дай сказать о том, чего не знаю,
Пусть встанет комом в горле ложь и бред,
Ты ж с миром внешним чуткая связная,
Ты ж самый точный мой авторитет».
Она ответит: «Я помочь готова,
И днем и ночью не сомкну я век…»
Приятно музе ласковое слово,
Она же все же тоже человек.
 

Колыбельная

Занозину А.Н.

 
Усни, малыш, заснул в лесу сурок.
Во сне расти, давай прибавку в весе,
А в жизни будет множество дорог
И много увлекательных профессий.
 
 
Ну, а пока в подушечку уткнись
И спи, а зрелость кошкой подкрадется,
Придется лезть наверх и падать вниз
И расшибиться вдребезги придется.
 
 
И будешь бить других, и будешь бит,
И ждать, сгорая, вот она – взглянула!
Усни, малыш, усталый ежик спит,
И белочка в дупле своем заснула.
 
 
Пройдет еще совсем немного лет,
С тебя совсем другую снимут мерку —
Получишь настоящий пистолет
И выйдешь на вечернюю поверку…
 
 
Пускай потом не выберут в завком
И не бывать в поездке зарубежной,
Ты станешь честным, мудрым мужиком,
Я вижу по улыбке безмятежной.
 
 
И будешь жить, не ведая беды,
И захлестнет и, может быть, закружит,
И много лет ты будешь молодым,
А после будет все намного хуже.
 
 
На лестнице не сможешь без перил
И будешь сам баюкать на ночь внука,
Вон сколько я всего наговорил,
Такая жизнь – нелегкая наука.
 
 
Расти, живи, счастливым будь, малыш,
Вся жизнь – клубок забот о чьем-то благе,
А жизнь, как жажда, только утолишь —
И снова снится вкус заветной влаги.