Текст книги "Семь тетрадей. Избранное (сборник)"

Автор книги: Борис Щербаков

Первая проба

 
Во всех из нас гуманное начало
С тех самых пор, когда родная мать
Живой комок без устали качала,
Не забывая тихо напевать
 
 
Про темный вечер, козни злого волка,
Про добрых фей, диковинных зверей,
Про то, что нам расти до взрослых долго,
Покуда длятся песни матерей.
 
 
Но если мать тревожно замолчала,
То мы растем не по ее вине,
Во всех из нас гуманное начало…
Но на войне, увы, как на войне.
 
 
Мы слушали, как пели в церкви сонмы
И как телеги тяжестью скрипят —
По городам везли героев Соммы,
Гуманных и возвышенных ребят,
 
 
Которые из смерти или плена
Спаслись волшебной силою креста
И из огня кровавого Вердена
Не вознеслись в объятия Христа.
 
 
Они своей гуманностью прощали
Бессмысленные ужасы войны.
Но это только, разве что, вначале,
Когда им снились розовые сны,
 
 
В которых мама снова нежно пела
И сказки приходили, будто дым,
И мир казался чисто-чисто белым,
А наверху немного голубым.
 
 
Кому-то роща солнечная снилась,
Где он поцеловал ее шутя,
И нисходила сверху божья милость,
Даря простое счастье забытья.
 
 
А тот во сне перевернулся набок,
Внезапно вспомнил привкус этих лет —
Как счастье сладкий, вкус соседских яблок,
Оставшийся от детства амулет.
 
 
Спокон веков, от раструба пищали
До ядерных висящих облаков,
Смертей и трупов люди не прощали, —
Все это просто выдумки врагов.
 
 
Он помнит букву Нового завета,
Но как он может взять его с собой?
И так ему не хочется рассвета,
Но он пришел, и снова близок бой.
 
 
Бок-о-бок – друг. Потом, в разгар убийства,
Навеки разойдутся их пути.
Над мертвыми прощение повисло,
А тех, кто спасся, строго не суди.
 
 
Рубаха кровью накрепко прилипла,
А сколько ж их на Марсовой тропе…
Разбросаны кругом герои Ипра,
Не знавшие еще про ОМП.
 
 
А тот, кому во сне виденье было,
Лежал, зажав былиночку в руке,
Раскинув ноги так смешно и мило
На рыжем почему-то бугорке.
 
 
И вот подходит смерть – усталый призрак,
В сухой руке отточенный кинжал.
Скользит по бугоркам легко и быстро,
Находит тех, кто долга не отдал…
 
 
Нашла. Приподняла его за ворот,
Глаза белы и не разжать уста.
Живот уже достаточно распорот,
И черной слизью – кровь, уже густа.
 
 
Вот. Человек. Прекрасное творенье,
Создатель и приверженец Голгоф.
И, хмыкнув не без удовлетворенья,
Пошла по мясу в поисках долгов…
 
 
Ей дела нет до человечьей боли,
Какие там кому приснились сны…
Она идет – за полем снова поле,
Владения безжалостной войны.
 
 
И это было время первой пробы,
Вторая будет через двадцать лет…
Кому-то, значит, это нужно, чтобы
Его глаза забыли белый свет.
 
 
И сердце по-пустому не стучало
С одной улыбки милого лица.
Во всех из нас гуманное начало.
Но как ему поверить до конца??!
 
 
Погибшие награды не просили…
Живые обретали ореол.
Был человек бессилен от всесилья,
Которое он только что обрел.
 

Я и лето

 
День. Топкая тишина тепла
Тает, растекаясь томно,
Как у Маяковского: жара плыла,
Сонной тенью погребая дела,
Плавя тела, как металлы в домнах.
Люди, от непривычки злясь,
В метро мечтают про белую ванну,
До осуждения оголяясь.
Девочки играют в Копакабану,
Отлавливая завистливый взгляд
Жертв неуемного аппетита и сытости.
В галстуке, – будь он трижды клят —
И в пиджаке, стыдясь солидности,
Командировочные и инженер —
Стодесятирублевая каста —
Стараются вылезти на глаза венер,
Как из тюбика зубная паста.
Лето течет, как чумная река,
Обволакивает тяжело и густо.
Надо мною выбеленный простор потолка
И пристанище мухам – люстра.
Кровельщик на школе, что напротив меня,
Заколачивает, как в темя, гвозди.
Может быть, c человечьей злости, —
Ведь небось так и спрыгнул бы вниз,
Под этот полог щемящей зелени,
Но Господь окликнет: «Вернись!
Не велено!»
Так что ты уж не прыгай, братец, держись,
Унимай, как можешь, тоску.
Вот такая пошла нынче жизнь.
Лето. Варимся в собственном соку.
Если бы люди были рыбами,
Из меня б получился хороший консерв.
Я, как кровельщик, с крыши не прыгаю,
И за мой оголенный нерв
Сознание зацепляется редко,
Только в такие непонятные дни.
Лето. Не дрогнет от ветра ветка.
Я и лето. Мы одни.
 

К вопросу о поэтической точности

 
Ветер… Во весь свой норов олений
Мчится, неудержимостью покоряя нас,
Ветер… Результат перепада давлений
И перемещения воздушных масс…
 
 
Березы клонятся, и под ветреный пыл
Живая зелень течет рекой без брода.
Это все внутриклеточный хлорофилл —
Производитель атмосферного кислорода!
 
 
В небе мечется жаркого солнца пожар,
Голубизна – океаном над нами…
Солнце… светящийся плазменный шар,
Отделенный от нас световыми годами.
 
 
До чего же мы любим словесные пассы!
А можно ведь проще, без лишних слов.
Перемещаются воздушные массы
И колеблют древесный покров.
 
 
И благодаря ясной погоде
Активнее проникновенье лучей,
И так далее, и в таком же роде,
И понятнее, и намного точней.
 

Глава… в которой я признаю в себе поэта

 
Как будто я перед экраном
И сон – проекция на нем.
Все, что мне снилось, было странным,
Как все, что было этим днем.
 
 
Еще в тумане предрассветном
И молчалив, и темен лес,
И звезд огни едва заметны
На белом пологе небес.
 
 
Но под охотниками кони
Храпят – и что им удила!
Все ждут, когда туман разгонит
И даль откроется светла.
 
 
И вот огромный шар восходит,
Звучит легко и трубно рог,
На поэтической охоте
Борзые слов и кони строк.
 
 
И каждый бросился, как будто
В него вселился мелкий бес.
Он, разрезая грудью утро,
Летит с ружьем наперевес.
 
 
В погоне лучшая добыча.
Равнины ритмами полны,
Овраги – те метафоричны,
И будто точки – валуны.
 
 
Летит стремительно и резко
(Его коня Гефест ковал!)
И точным выстрелом гротеска
Разит добычу наповал.
 
 
Другой летит во весь свой гонор,
Равниной рифм по степи лет,
Но в трех соснах, устав от гона,
Блуждает и… теряет след.
 
 
Обезумевши на просторе,
Другой, решив нахрапом взять,
Упал с коня – какое горе! —
Ему теперь уже не встать.
 
 
С веселым гамом, лаем, криком
Стреляет, гикает, орет.
Охота мчится – лица бликом
Сверкнут в азарте и – вперед…
 
 
А жертва даст любому фору,
И не догнать ее верхом,
И с поводов пускают свору
За убегающим стихом…
 
 
Потом на пир! Таков обычай.
И, завершив свою борьбу,
Везут охотники добычу
Друг перед другом в похвальбу.
 
 
Ягдташ, ружье под слоем пыли.
Мне снилось, я был в их числе.
Ну, может быть, не на кобыле,
А на каком-нибудь осле.
 
 
Как будто я перед экраном
Сижу, гляжу, открывши рот.
А вам не кажется ли странным
Такой веселый оборот?
 

«Облака проплывают, вроде…»

 
Облака проплывают, вроде
Чистотою своей маня,
Полоская свои лохмотья
В умирающем свете дня.
 
 
Что им сутолока людская!
Уплывают гонцы мечты…
Ночь торопится, опуская
Мягкий занавес темноты.
 

Тост
на «дипломном» банкете в рес. «Загородный»

 
Мир моих мыслей так огромен!
Но я сегодня буду скромен.
Сегодня замысел мой прост —
Я предлагаю этот тост.
За них, за тех, чьи имена
Навеки выучит страна,
И кто живет не славы для,
Кто у великого порога,
За тех, кто даст стране угля,
Пускай некрупного, но много.
За тех я предлагаю тост,
Кто, как плеяда ярких звезд,
Осветит будущее миру.
Надеюсь, что ход мысли схвачен,
Гуляют все. Банкет оплачен.
И так как дорог каждый час,
Скажу короче —
Пьем за нас!
 

Кафе «Синяя птица»

 
В лампадной тьме, через коктейли,
Хард-роком сбиты наповал,
Мы с удивлением смотрели
На тех, кто рядом танцевал.
 
 
Движенья, резаные ритмом,
Сплетенье тел, тяжелый рок.
И в зале, музыкой залитом,
Мы представляли островок.
 
 
Не потому, что не умели,
Не потому, что вышел год,
В лампадной тьме через коктейли
Мы вдруг подумали вперед.
 
 
Еще чуть-чуть, еще мгновенье —
И уплывет от островка
Свобода чувств и откровенье,
Биг-бит, хард-рок – в руке рука.
 
 
И толчея джинсовой ночи —
Другим. И музыка – другим.
И дни становятся короче,
Хотим мы это – не хотим.
 
 
Оставим миф о верхней полке
Своей «наученной» души…
Прозрачно сыпятся осколки,
Когда разбиты витражи.
 
 
Девчушки весело и смело,
Как будто им на всех плевать,
Под крик души ломают тело,
Мол, нам давно пора в кровать.
 
 
А тот, как селезень, вертится,
Взлетают руки, будто сеть,
Мы под крылом у «Синей птицы» —
Ей вечно в воздухе висеть.
 
 
А мы оставлены на свете
Ловить судьбы немой кивок.
В лампадной тьме танцуют дети,
Но где же чудо-островок?
 
 
И снова мы на них похожи,
В дыму трясущийся мираж,
Одно стекло разбито все же,
Одно стекло – не весь витраж.
 

Божий дар или яичница

1. О религии, о прекрасном и о божьем даре

 
Бога нет.
Это точно известно.
Гегель Гегелем, но и тот был неправ,
Там, наверху,
И без Господа тесно
От спутниковых орав.
Мы – это армия
Молодых атеистов.
Непримиримы к кадилу
Кадящему.
Вера в себя —
И дух наш неистов
На предмет
Объяснения, что к чему…
В озарение можно верить.
И божий дар
Принимай, спеши!
Но важно, чтобы его сверять
И мерить
Мерилами человеческой души,
Чтобы не одуреть от старта
В познание
Самых высших начал,
А стать еще выше,
Как Леонардо,
Который бессмертие
Себе завещал.
А как найти
Это нужное слово,
Служившее мерой веков испокон?
Но ведь находила же
Кисть Рублева
Нужное в ликах
«Святых икон».
И как это сказано
У Мефодия?
Красота, только
Без пестроты…
Все остальное —
Это только пародия
На божественные
Черты.
Но так как Бога,
Конечно, нету,
Искать, по-моему,
Надо внизу.
Но только не радоваться
Каждому свету,
Как заблудившемуся
В лесу.
Хочу, чтобы пониманье
Сквозило
В песнях, славящих
Книгу, молот и плуг.
Какая-то неземная сила
Дает мне зрение,
Дает мне слух.
Конечно же, мне еще не подняться
Не всеохватывающую высоту.
Но все чаще и чаще
Мне снятся
Ночные бдения на посту.
А если тишь
И не звука лишнего,
Лучше слышится
За версту
И ближе чувствуешь своего ближнего,
И чувствуешь, что
Нужен ты на посту.
Понимаешь, вглядываясь в звездные
Пустоши,
Что Бога нет и все о Боге – ложь.
Есть человек, его придумавший
И уничтоживший ни за грош.
Религия – философия слабого.
Где «не могу»
Равняется «не хочу».
Ну, а это значит – оружие складывай,
Дай отдохнуть от ремня плечу.
Дай твоим
Мускулам не обмякнуть,
Дай твоей воле
Ватой стать.
А это значит – спускаться стягу,
Это значит – погибла рать.
Вот хорошо
И куда как весело —
От страха
Становишься сам не свой.
Вглядываясь в это звездное месиво,
Расплескивающееся
Над головой.
А ночь такая,
Что тихо бредится,
Будто другие миры видны,
Что даже ковшом Большой Медведицы
Не вычерпать всей ее глубины.
Что совсем
На сегодня лишние —
В темноте ее фонари,
Что пахнет Вечностью…
И почему-то вишнями,
Которые давно уже отцвели.
И я понимаю,
Что идеалы хрупки,
Тем более поднятые
На высоту.
И люди спешат,
Впитывают, будто губки,
Истинную, непритворную красоту,
Излечивающую больного,
Очищающую падшего,
Вызывающую на поток откровений.
Лишь бы только это был
Микеланджело.
Лишь бы светился
Неповторимый гений.
А тому, кому надо,
Знает, где эта слабинка.
И еще сотни и сотни
Незащищенных мест.
И где не проходит
Полицейская дубинка,
Растопырившись,
Проползает крест.
Понимание
И, если хотите, знание
Ставит прочный заслон кресту.
Поэтому, хотя уже утро
Ранее,
Я остаюсь на своем посту.
 

2. О подходе к предмету

 
Может быть,
Со временем выйду в люди я
И мысли мои близки будут вам.
А все, что здесь сказано,
Это только прелюдия
К самым главным моим словам.
Отречение от всего сразу
Глупо,
Как и необузданная похвальба.
Как со сцены кричу, как в рупор,
Вскинув
Непокорную прядь со лба.
То, что здесь сказано —
Не пропаганда
И агитация.
То, что здесь сказано —
Не законов свод.
На этом примере
Хотел попытаться я
Выразить,
Если хотите,
Подход.
 

3. О своем месте во всей этой истории

 
Или сообразно
Чьему-то совету,
Или, когда их
Долг обязал,
Многие пишут о том, чего нету,
Или о том, чего
Не видели в глаза.
Предпочитаю
Не искать тему,
Не аукать в литературной
Глуши.
Предпочитаю другим
Поэму,
Которая будто
Выворот моей души.
Сначала не о том,
Что в Северном Йемене
Верблюд на верблюде
И вообще – красота.
Сначала о том,
Какого я роду-племени,
Что взялся писать
С такого поста.
Когда-нибудь
В своей автобиографии
Я напишу об этом
Сначала и до конца.
Что фашистский плен —
Это хуже мафии.
Что четыре года,
Он мял моего отца.
А вы,
Кто сегодня судит,
Мерили
Силу этих простых ребят,
Которые
Перешагивали через барьер неверия,
Чтобы стать
Коммунистами с головы до пят?
И я уж точно
Буду последней сволочью,
Если когда-нибудь позабуду о том,
Что до сих пор у него осколочек
За ухом
Синеньким бугорком.
И боль эта
Никогда
Не уляжется.
Но, что это я о себе, о себе…
Мать моя
Была, как мне кажется,
Двенадцатым или
Тринадцатым ребенком в семье.
Одни живут для себя —
И довольны.
Другие – для того, чтобы дать
Другим.
И мы пользовались,
Хотя признавать это больно,
Тем, что она относится
Именно к ним.
У которых любовь —
Это вроде призвания,
А в человечности
Форы дадут врачу.
А это мне самое высшее образование,
Которое не каждому по плечу.
Первый ребенок —
В пятидесятом.
Но родителям захотелось судьбы иной.
И Бог наделил
Его младшим братом,
Который и оказался мной.
Когда-нибудь
В автобиографии
Я отмечу,
Если, конечно же, захочу.
Что мне были чужды
Всю жизнь эпитафии,
Я рос веселым,
Местами, говорят, чересчур.
Но время летит,
Как конь, и – долго ли!
Я уже весь в познании.
Школьный мир!
Имею особое
Пристрастие к Гоголю
И к Пушкину,
Который мой первый кумир.
Многое потом
Оботрется, забудется,
Время бежит во всю свою прыть.
И Земля, если не вертится,
То обязательно крутится —
Иначе не может быть.
И со временем замечаю странности,
Кажется, что надо бы,
Покуда не стар,
Использовать с подкупающей
Первозданностью
Свой так называемый
«Божий дар».
И вот, почитай,
Годок пятнадцатый,
Работаю, оттачивая
Свое перо.
Строчками прохожу
Без особой грации,
Не потому что изысканность —
Это старо.
А потому что
Часто нас потчуют
Слащавой красивостью
Гимнов всяких и од.
А если проще,
Это всегда доходчивей
И больше надежды,
Что это шаг вперед.
Верьте, я говорю
Только то, что я думаю,
Я не прячу лицо, как преступник или как вор.
Делаю
Мину веселую или угрюмую —
Это искренний разговор.
 
 
4. О том, как перековать человека
 
 
Шаги мои тонут
В гуще акаций —
Черные берега
Моего пути.
Разбросано
По ночам, такое богатство,
Которого никому не найти.
И кажется, что земля
Открыта
Для откровения и для мечты.
Звездным дождем
До утра отмыта
От накипи человеческой суеты.
Летние ночи —
Не зимние, не так долги.
Светать начинает
Уже в четвертом часу.
Но почему люди по ночам,
Как волки,
И будто не в городе,
А в глухом лесу?
Озираясь
И чуть не воя со страху,
Пробегают,
Уберегаясь от встреч.
Пусть даже мускулы
Надувают рубаху
И косая сажень
В размахе плеч.
Страшно не то,
Что попросит гривенник
Десятикопеечная душа.
А ну-ка блеснет
Остротою бритвенной
Селедка
Всамделишного ножа?
Чем не Картуш
(Только вот нет кареты!),
А так – это вроде как
Искусством навеяно.
Особенно если
Доблесть еще подогрета
Семьдесят вторым
Портвейном…
Сажаем сады за
Полярным кругом,
Домны, плотины —
Ступени могучего роста.
А вот сделать человека человеку
Другом
Оказалось совсем и
Не так просто.
Бывает, и с этой мыслью никак
Не ужиться,
Далеко стороной проходит удача.
Еще не год и не два,
Но обязательно решится
Эта самая
Основная задача.
В этом
Нам торопиться нечего.
А иначе —
Впору хоть отводи затвор…
Кстати, третьего дня
К вечеру
Именно об этом состоялся
У меня разговор.
Было так: прихожу домой,
Стоит, дожидается,
Покусывая
Запылившийся ус.
Эх, память, память…
Что-то не вспоминается
Кто ж такой?
Прохожу,
Сажусь.
Звездочка на фуражке
Будто приклеена.
Гимнастерка,
Выношенная добела…
«Я, – говорит, – от товарища Ленина,
Докладывайте,
Как у Вас дела…»
«Как же, – говорю, – так?
Без подготовки,
Да еще время такое…
Середина ночи?»
А он говорит, поглаживая
Ствол винтовки:
«Ничего не поделаешь,
Тороплюсь очень».
Ну, я, откашлявшись,
Раз такое дело,
Начинаю.
Понятно, что без прикрас,
О том, что вперед
Двигаемся мы смело,
Вроде как
Проходчики новых трасс.
Говорю цифры —
Главные показатели:
Совокупный продукт,
Национальный доход.
О том, что у нас
Больше всех в мире
Преподавателей,
Инженеров, врачей
И их количество
Все растет.
Говорю про то,
Что, несмотря на трудности,
Что ни год,
То рекордный у нас урожай.
То ли будет, товарищ, в будущем,
Годков через десять вот
Приезжай!
Припоминаю про
Интенсификацию,
Про миллионы тонн
Удобрений.
Затем, естественно,
Привожу информацию
Об успехах
На международной арене.
Потом перехожу
К проявлениям
Бесхозяйственного отношения
К народному добру.
От этого и я
До белого каления
Разгораюсь,
Как сена стог на ветру.
Говорю,
Гостя откровенностью
Мучая,
Что в наличие еще волокита
И бюрократизм.
Рассказываю ему
Разные смешные случаи,
Которые, разумеется,
Не что иное, как атавизм.
Говорю, что бывает
Такого наделают,
Что неясно, чем думали,
Только не головой.
А бывает, – есть такие,
Особо смелые, —
Перекладывают из
Госкармана в свой.
А бывает, забудут
Вдруг про экологию,
Перетравят рыб
Лет так на сто вперед.
Конечно, наказываются многие,
Но бывает, что
Совершенно наоборот.
А посетитель мой
Сидит, слушает,
Заинтересовал его этот
Людской аспект.
«Люди эти, – говорит, – по-моему,
хуже, чем
Представители самых вредных сект.
Надо бы, – говорит, —
К стенке каждого,
Для кого неписан
Наш советский закон.
Ты, – говорит, – рассказывай
И ничего не сглаживай.
…Слишком уж многое
Тут мы ставим на кон».
Потом говорит:
«Ладно, это все бывало.
Тут криком не взять. Ясна тщетность.
Главное, чтобы
Восторжествовала
Высшая
Партийная честность.
Везде и во всем.
В каждом деле.
По семнадцатому году
Сверяйте сердца,
И чтобы – не один день в неделю,
А каждый час,
С начала и до конца.
«Вы, – говорит, —
На самом пороге века,
Трудности и у вас,
Но все это не беда.
Вот перекуете
До конца человека —
Все остальное
Это совершеннейшая ерунда…»
 
 
5. О яичнице и высшей цели поэта
 
 
И почему это
Так всегда получается:
Ночью – какая-то
Кристальность ума.
То ли потому,
Что прекращается
На время
Извечная кутерьма?
То ли действительно,
Звезды способствуют?
Или кометы,
Пролетая хвостатым огнем?
Думаешь,
Размышляешь, —
И как-то все не попусту.
И время есть,
Чего не бывает днем.
Да если ночь еще
Так прямо вся и светится,
Глубокому небу снятся дивные сны,
И кажется, что даже
Ковшом Большой Медведицы
Не вычерпать
Всей его глубины…
Просыпается голод,
И желудку слышится,
Уже далеко не
Гармония неба,
А знаки неправдоподобной
Яичницы
И кусочка
Поджаристого хлеба.
Провидение!
И я, сообразно совести гражданина,
Получившего
Даже красный диплом,
Осознаю, что действительно
Это все – мешанина,
Своеобразная яичница
Мыслей и пересудов о том, о сем.
Разных по убедительности
Рассуждений,
Самый настоящий
Конгломерат идей.
И все это —
Результат
Полуночных бдений,
Размышлений
О людях.
Если уж ты обладатель
Этого божьего дара,
Так чтобы
Музыка – брала до костей,
Как пар,
И если уж песни,
То чтоб как у Виктора Хара,
А если нет,
То на кой черт этот дар.
Так получилось,
Что сегодня мысли разбросаны,
Но так, как, вобщем то,
Бога нет, пиши не пиши,
То все откровения
Можно причислить
Просто
К разным состояниям
Человеческой души.
 

«Ну, скажите мне, что неправ я…»

 
Ну, скажите мне, что неправ я,
Воспевая под говор колес
Наш,
Россейский ковер разнотравья —
Утром —
Высеребрян до слез.
 
 
Днем —
Дурманящий томной мятой,
Убегающий небу вслед.
Бесконечным оврагом смятый,
Но кипящий во весь свой цвет.
 
 
Эх! Была б на то божья воля,
Чтоб с собой увезти удалось
Перецвет голубого поля
Самой средней
Из всех полос!
 

Радуйся, благодатная!

 
Тому, что сегодня себя я не предал
И не пошел на попятную,
Радуйся, Благодатная!
Тому, что сегодня не выдались беды
И счастье сегодня бесплатное,
Радуйся, Благодатная!
Тому, что мы поняли нынче друг друга
И связь эта, к счастью, обратная,
Радуйся, Благодатная!
Тому, что извечное чувство – порука
Готовым на подвиги ратные,
Радуйся, Благодатная!
И жизнь – это вечное удивление,
А не расписание штатное,
Радуйся, Благодатная!
А радость и счастье
Во всех проявлениях —
Так это нам дело понятное.
Так что,
Радуйся, Благодатная!
 

«Само спокойствие и нега…»

Р.М. Луковской

 
Само спокойствие и нега…
И белой нежностью халат,
Как будто яблоневый сад
Из лепестков живого снега.
 
 
Как будто я в лесной глуши.
Медовый мир, лесное царство.
На полках шкафчика лекарства
Благоуханны и свежи.
 
 
И будто радостный ручей
Журчит сквозь заросли крушины.
Витает песня бормашины —
Как символ всех зубных врачей.
 
 
Я вижу прелесть добрых глаз,
И на мгновение забыты
И кариесы, и пульпиты,
И наслаждения близок час!
 
 
Поет машина под руками —
Жужжанье быстрого шмеля,
Который утром на поля
Спешит сокрыться лепестками
 
 
От наступающей жары,
И гул сверла несет с собою,
И шум вечернего прибоя,
И песню милой мошкары…
 
 
Но не в сверле вопрос, не в буре.
И был бы ненавистен звук,
Не будь заботы нежных рук —
О звуки! – запахи в натуре,
 
 
Быть может, нравятся иным.
Но я вот, думаю, в лесу бы
Нам не понять, что только зубы
Даруют счастье быть больным!
 

История одного самоубийства

 
Осточертев от одиночества,
Луна с надеждой смотрит вниз.
Постой немного,
Улыбнись,
Ей так твоей улыбки хочется,
 
 
Он устала от свечения.
Кто не светил, тому не знать,
Что это значит – отражать
Всю жизнь чужое излучение…
 
 
Ей тут висеть – страдать положено.
Ни звезд в округе, ни планет,
И ни души единой нет,
Одна Земля – как искра божия…
 
 
Очертенев от одиночества,
С надеждой смотрит вниз луна.
Дождями звездными она
Отмыта, выстирана дочиста.
 
 
Кругом покой и бестревожие,
Виси в стерильной тишине,
Качайся мерно в вечном сне
И отражай, как то положено…
 
 
Она ж еще и улыбается!
В ее немой улыбке – грусть.
«Мол, ладно, что там,
Разберусь,
Лишь от себя мне не избавиться».
 
 
Да, по закону притяжения
Не оторваться от Земли,
И темнота – хоть глаз коли.
Куда деваться? Где решение?
 
 
Сбылось библейское пророчество!
Куда? Зачем?! Остановись!
Летит, ломая душу вниз,
Очертенев от одиночества.