Текст книги "Семь тетрадей. Избранное (сборник)"

Автор книги: Борис Щербаков

Метаморфоза

 
Я все давно забыл…
Но, кажется, довольно
Я для себя могу
Еще раз повторить:
Мы вольны уходить,
Но забывать – невольны
Того, что нам судьба
Успела подарить.
 
 
Мне кажется, что жизнь —
Концерт сугубо сольный.
Не каждый может взять
Прозрачные верхи.
Мы вольны отрицать,
Но забывать – невольны
Ни слабости свои,
Ни срывы, ни грехи.
 
 
Мы можем, говорят,
В беспамятстве забыться,
Сменив свое лицо,
Друзей своих сменив,
Но память все равно
К владельцу возвратится,
Разрушив этот миф,
Нелепый, сладкий миф.
 
 
Мы можем обойти
Любовь путем окольным,
Беря без боя то,
За что положен бой,
И чувства схоронить,
Но забывать невольны
Того, что было нам
Даровано судьбой.
 
 
Я все давно забыл…
Теперь и смех, и слезы,
И чувства, и дела
Тебе одной, тебе.
А с памятью всегда
Одни метаморфозы,
Но только не ревнуй
За эту дань судьбе.
 

Встреча

 
Кончался день. В крови тонули
Остатки войск, и друг, и враг.
А над землей летали пули
Туда-сюда. Без битв и драк.
 
 
Но на земле, вливаясь в драку,
Солдат, – пришла его пора, —
Вставал в последнюю атаку,
Крича для храбрости «Ура!»
 
 
Кого винить? Себя, судьбу ли?
Но только, пущены во тьму,
Летели снайперские пули.
Из них одна была ему.
 
 
Он шел огромными шагами,
В душе отчаянно молясь,
Ступая мягко сапогами
Туда, где слились кровь и грязь.
 
 
Она уверенно и просто
С веселым свистом «всех, мол, благ!»
Осуществляла превосходство
Над бренной плотью бедолаг.
 
 
Летя и скорость набирая,
Она все верила сильней,
Что где-то там, в долинах рая,
Солдату лучше и вольней.
 
 
И что никак ему не дело
Без лучезарного венца,
И потому пожалте в тело
Кусочек жаркого свинца.
 
 
Он думал: где-то в эту пору
У нас уже ложатся спать,
А тут походы, марши, сборы,
И грязь меси, и грунт лопать.
 
 
И вечно мокрая рубаха,
И отвращение к еде —
Так, заглушая чувство страха,
Он вспоминал о ерунде.
 
 
И отошел, расправил плечи,
Без страха ринулся вперед,
Но это было время встречи,
Судьба такая – не соврет.
 
 
Все было глупо, как-то странно,
Вокруг бегут, утюжа грязь,
Им что же, значит, падать рано —
Ему, выходит, в самый раз…
 
 
Его глаза залило кровью,
Какая встреча! Что за миг!
Она прошла над левой бровью.
И дальше – точно напрямик.
 
 
Он сел послушно и без спору,
Скатился медленно в овраг.
Подумал: «Где-то в эту пору
У нас…» И все. И полный мрак.
 
 
Кончался день. В крови тонули
И пропадали без следа,
А над землей летали пули
Туда-сюда, туда-сюда.
 

Лестница в небо

 
Говорят, что в небо, мол, есть такая лестница,
По которой запросто можно влезть туда,
Где висит-качается запятая месяца
И не нужно времени торопить года.
 
 
И луга усыпаны не цветами – звездами,
И они действительны до другой зари,
Никому не проданы, никому не розданы,
Если очень хочется – подходи, бери.
 
 
Как измена желтые, как тоска зеленые,
Или счастьем светятся, мол, хватай, гонись!
Будто ходят парами по лугам влюбленные
И какая нравится забирают вниз.
 
 
И бывало будто бы, оступались, падали
И сгорали, падая, звезд своих не плошь.
Вот такая лестница. Но не знаю, правда ли,
Может, сказки детские? А для взрослых – ложь.
 

Из вагантов

 
К дому напротив ровно в восемь
Каждое утро красотка носит
Из Ахенгрюнде, издалека,
Свежего молока.
 
 
Я на нее смотрю подолгу,
Я на нее смотрю, а толку?
Верно, посмотрит она на меня
Утром другого дня.
 
 
Юбка внизу у нее в заплатках,
Ниже спины и кругла, и гладка,
Мне не узнать до последних дней,
Что у нее под ней.
 
 
А впереди от людского взора
Вниз убегает ущелье в горы.
Я бы заснуть навсегда готов
Между ее холмов.
 
 
Только однажды в день весенний,
Вижу – Мадонна! – юбка в сене.
Вижу – она бы поспать не прочь,
Что ж была за ночь!
 
 
Вот она смотрит нежно, кротко,
Мне бы давно пригласить красотку.
Не на что только купить пока
Свежего молока.
 
 
Я на нее смотрю подолгу,
Я на нее смотрю, а толку?
Может, посмотрит она на меня
Утром другого дня?..
 

Медитация
(восточный мотив)

 
Что я делаю здесь, где орлы летают?
Не могу поверить и понять не могу,
Почему я здесь, где утрами тают
Золотые туманы на горе Нугум…
 
 
Здесь, где каменной песней минареты взмыли,
А вокруг клубится пыли жаркая взвесь,
Только двое в этом непонятном мире,
Только двое и знают, почему я здесь.
 

Спор

 
В непроходимой чаще и топор
Не очень-то надежная порука,
Особенно, когда тяжелый спор
Не сходит с заколдованного круга,
Поскольку сила делает упор,
И не на понимание друг друга,
И не на то, чтоб сделать разговор
Исполненым достоинства и чести,
А жаждет утверждения себя
В словоохотной лжи и сладкой лести,
Губя себя и принципы губя
И воздвигая каменный забор
Вокруг своих понятий сути спора,
В непроходимой чаще и топор
Не очень-то надежная опора.
Особенно, когда темно от веток,
Когда еще до света далеко.
Что делать? В этом мире так от века, —
Спокойствие дается нелегко.
И тонет смысл в болоте вязкой фальши,
Которое от силы велико.
Так было. А сейчас, а как же дальше?
И с этим примириться нелегко.
Особенно, когда глухой забор
Не внемлет справедливому укору
И часто превращает честный спор
В судилище самих понятий спора,
И откровенный нужный разговор
Приводит к откровенному позору,
И кажется, что только лишь топор
Помочь способен как-то в эту пору.
Хотя известно, даже это чаще
Недейственно в непроходимой чаще.
 

«У времени одна святая правда…»

 
У времени одна святая правда
Гудит в ушах, как сытая пчела:
Не торопите радужное завтра,
Оно еще успеет стать вчера.
 
 
Душа и тело бубликом согнуты,
Вы прокляли судьбу, разгорячась.
Но даже в эти черные минуты
Цените миг, не завтра, а сейчас.
 

«Я не бил осетра острогой…»

 
Я не бил осетра острогой, —
С этим сегодня строго,
Но дело, в общем-то, даже не в том.
Я не выслеживал чуткого зверя
И шагами тайги не мерил,
Покидая на месяцы дом.
И в ночное ходить не пришлось,
Вобщем, как-то так получилось,
Что с Природой мы жили врозь.
Но человек как-то эдак создан,
Что с земли подбирает звезды,
Если небо их дать не успело,
Прямо вынь ему и положь,
Даже в луже звездная дрожь
Подойдет для такого дела.
И в асфальтовом нашем плену
Я пишу про луну,
Про рассветы, про росы и прочее.
Мысль, конечно, витает.
Но бывает, что даже былинки хватает,
Чтоб душа была разворочена.
Чтобы мысль убегала в дали,
Где и птицы еще не летали,
Где еще не тронута глушь.
Чтобы думалось о полях без края…
Вот так и живем, собирая
Звезды в зеркале луж.
 

Мы заняты важнейшей из работ
(военный дневник)

 
Мы заняты важнейшей из работ:
Мы тут даем такую фору трутням!
Мы в круговерти мелочных забот,
Придуманных назло порожним будням.
И только б это выдержать, дожить
До рубежа, который сам наметил,
Закрыть ходы и выходы души
И даже двери в трехметовой клети.
В миру, где понедельники с суббот,
Где муэдзин перебирает нервы,
Мы заняты важнейшей из работ —
Мы верно превращаемся…
в консервы.
 

Буря

 
Галера быстро набирала ход.
Рабы о камень волн ломали весла,
Но берег был вдали. И было поздно.
Гроза уже громила небосвод.
 
 
По рваным тучам прыгала луна,
Когда корма от грохота взлетала
На самый верх кочующего вала,
Где белым гребнем пенится волна.
 
 
Как рушится от силы взрыва дом,
Волна рассыпалась, открыв собою бездну,
И до того как мачты стебель треснул,
Всем было ясно, что идет потом.
 
 
Молились люди: «Господи, прости,
Убереги от бури, от напастей…»
Но в этот миг не выдержали снасти —
И волны стали медленно расти.
 
 
Смыкаясь над потерянной судьбой,
Вздыматься и расти, оставив жалость,
И люди уходили, погружаясь
И унося страдания с собой.
 
 
Волна, взлетая к тучам грозовым,
В экстазе смерти билась одурело,
А из ее клокочущего чрева
Еще никто не выбрался живым.
 
 
К утру от бурной ночи ослабев,
Нептун по глади моря распластался,
А от ночного грохота остался
Один прозрачный утренний напев.
 
 
И новый день вставал, как новый век,
Обломки корабля на зыби шаткой,
А на одном, схватившись мертвой хваткой, —
Безжалостно спасенный человек.
 

Баллада о победителе

 
Едва земной коснувшись тверди,
Покуда мысль была светла,
Он понял, что ушел от смерти,
Хотя и выбит из седла.
 
 
Нога бесчувственно влачится,
От боли нет на нем лица,
И переломана ключица…
Не избежал-таки конца.
 
 
«Повремени, кюре, с причастьем…
Покуда я домой приду».
И он, сражен внезапным счастьем,
Заснул в горячечном бреду…
 
 
И долго смерть вокруг ходила,
С живым покойником борясь,
Уже небесные светила
Над ним сменились в третий раз.
 
 
Уже погасло пекло битвы,
И смерть решила под луной,
Что, мол, они друг с другом квиты —
И удалилась в мир иной.
 
 
А он проснулся звездной ночью
Средь тех, кому не повезло,
Кого огнем и сталью в клочья
По полю брани разнесло…
 
 
Я получил судьбы прощенье,
Хотя не очень-то просил,
А мысль о скором возвращенье
Теперь важней угасших сил.
 
 
Чтоб пели все и все плясали!
Пускай взорвется тишина,
Чтоб снова я в дворцовой зале,
А рядом верная жена.
 
 
Шуми, мой пир, огни, сверкайте,
Гори, душа, во весь накал!
Во имя всех святых, подайте
Вина игристого бокал!
 
 
Наутро местные крестьяне
Его забрали, говоря,
Что если день еще протянет,
То в бога веровал не зря.
 
 
И смерть, скупая на подачки,
Ждала свой час, покуда он
Метался день и ночь в горячке,
Недугом тяжким поражен.
 
 
Но дух держался крепко в теле
И ворожбой, и силой трав,
И под конец второй недели
Он встал, остатки сил собрав.
 
 
Родились призраки из тени,
Но воля жить была сильней,
Войти по мрамору ступеней
Туда, где столько долгих дней
 
 
Молясь судьбе благословенно,
Родные ждут, скрывая страх,
И ждут, скорбя, родные стены,
Но человека, а не прах!
 
 
Не умереть, а только выжить!
Весна брала свои права,
Веселый трепет белых вишен,
Ковром прозрачная трава.
 
 
Все жило свежестью и новью,
Весна – природы колыбель.
Цветы лежат у изголовья,
И песней плещется капель.
 
 
Весна… Природы обновленье…
Однажды он (пора уже!)
Гостеприимное селенье
Оставил с тяжестью в душе.
 
 
Среди лесов вела дорога
Через чащобы, напрямик,
Но сердца смутная тревога
Не оставляла ни на миг.
 
 
Спускалась тьма в иные страны,
Последний луч ушел за днем,
Деревья – леса великаны
Сомкнулись плотно над огнем.
 
 
Смежались веки, дрема кралась,
Сова звала то там, то тут.
Покой прошел. Теперь осталось
Туда, туда, где очень ждут…
 
 
В ночной глуши сгущалась хмара.
Он спал, тревоге вопреки,
И не почувствовал удара
Тугой разбойничьей руки…
 
 
Когда очнулся, ныли раны
И силы не было идти,
Он осмотрел свои карманы,
Но, боже, что он мог найти?
 
 
Один среди лесного рая.
Без корки хлеба, без воды,
Вставало солнце, разгораясь,
Чужой не чувствуя беды.
 
 
Но зря судьба погибель прочит,
И, не щадя разбитых ног,
Он шел, сменялись дни и ночи,
Он полз, когда идти не мог.
 
 
Он вспоминал свой дом и плакал,
Прекрасно зная, что опять
Витает смерть – бескрылый ангел,
Не собираясь отступать.
 
 
На этот раз она решила,
Что как бы смертный ни хотел,
И дух, и мускулы, и жилы
Всегда имеют свой предел!
 
 
Но сердцу не было предела,
И снова смерти вопреки
Его распластанное тело
Нашли монахи у реки.
 
 
Летели дни, текли недели,
На ладан, в общем-то, дыша,
Он возрождался в душной келье,
Непримиримая душа.
 
 
И вот, с монашеским обозом
(Пускай хоть так, хоть как-нибудь)
Навстречу самым сладким грезам
В еще один нелегкий путь.
 
 
Как в самом чудном из видений,
Здесь каждый холм знаком и куст,
Он посреди своих владений!
Вон замок, мрачен, тих и пуст.
 
 
Да нет! Не пуст! Огни зарницы
Его встречают! Шум и гам!
Дошел… ужели это снится?
Дошел назло своим врагам.
 
 
В уже окне мелькают тени
(Жены, наверно, и детей!),
Он шел по мрамору ступеней,
Как победитель всех смертей!
 
 
И вот в дверях его (о, боже!)
Встречает верная жена,
И подает ему, да что же?
Бокал игристого вина!
 
 
Прекрасный мир! Так вот он! Вот он!
Он пьет, оркестр играет туш,
Он пьет за то, что замок продан
И он давно уже не муж,
 
 
За то, что здесь его не ждали —
Дела на месте не стоят!
За то, что плещется в бокале
Смертельный дозы страшный яд…
 

В четырех измерениях

1.

 
Жизнь – счастье,
В мире не так его много,
И мир прекрасен при всем,
Но, конечно, полон условностей,
Как говорят – от бога.
Условностей,
Возведенных в ранг аксиом.
Если двигаешься, так только в пространстве,
Если время, так только вперед.
И главное, что их не отменишь, а разве
Плохо было бы, если наоборот?..
Но их не подвергнуть критике в прениях,
А стало быть, как и заведено,
Сидим, как в клетке, в четырех измерениях —
И большего не дано.
И люди живут, у кого как получится,
И многим достаточно четырех,
А если тесно кому? Каково ему мучиться,
Довольствуясь скудностью этих крох,
Которые не лучше подачки нищему?..
Вот и бунтует, кто их перерос.
Жалобы сочиняют Всевышнему,
Чтобы решил этот жилищный вопрос.
И избавил бы его от страданий,
Ликвидировал этот тупик,
Чтобы не было, как в общей бане
Или в трамвае в часы пик.
Чтобы каждому – по измерению.
Кто привык ходить – тому одно.
Другое – тому, кто привык к парению,
Кто сверху смотрит на земное дно,
В общем, каждому то, на что он способен,
И без условностей, без границ.
Каждому свой мир особенный,
Со своими дождями,
Со своими огнями зарниц,
Со своими солнцами,
И с собственными тучами,
И с отдельным временем
Вне земных часов.
Только не потеряйте, если уж это получено,
В сундук, и в комнату на засов!
А нужно к кому-нибудь в его измерение —
Попробуйте, подберите ключик.
Господи, не спеши с сотворением!
Оказывается, что это отнюдь не лучшее.
Люди – консервы, люди – коконы!
Непересекающиеся пути.
Человек проходит в измерении около,
Но ты даже не можешь его найти.
Об измерения, словно об стену,
Сколько желаешь – и все твои.
И бейся головой в своих собственных,
Никто не поможет, сколько ни зови.
Кому не нравится, кто на бога ропщет,
Предлагаю все внимательно взвесить,
А я согласен на четыре общих,
На тесный мир, на тот, который есть.
 

2.

 
Мыслям, по мере их распространения,
Тоже воздвигают памятники бронзового литья.
Так пусть будет памятник где-нибудь
О достаточности четырех измерений
Для неспокойного нашего жития!
Идеи тоже подвержены изменению,
И поэтому предлагаю, во-первых:
Пусть будет четыре общих измерения
И несколько запасных, что-то вроде резерва.
А то ведь не все еще в четырех ладно,
Потому что жизни еще далеко до пасторали,
И надолго останутся на нас черные пятна,
Как бы усердно и вдохновенно мы их ни стирали.
Передается по наследству, по генам
И человеческое бессилие, дающее силу.
Если бы можно обыкновенным рентгеном
Выявить эту бациллу!
И, невзирая на раскаяния и заверенья,
Во избежание дальнейших бед,
Выдать ей особой измерение,
Окрашенное репеллентом в черный цвет.
Тогда бы проблема зла никого не трогала,
Мы бы знали, где мы и с кем идем,
И чтобы при случае пройти в измерении около
Непересекающимся путем.
 

Культурные люди

 
Мы знаем многое,
мы судьбой заласканы,
Потому что знаем, что нельзя
переступать границ.
И ни в коем случае не
сморкаться в лацканы
И из библиотечных книжек
не вырывать страниц.
 
 
Потому что знаем,
что пивные кружки о головы
Бить нельзя,
это безнравственно, видит бог.
И в горло ближнему
заливать горячее олово
Тоже не рекомендуется,
как бы он ни был плох.
 
 
Мы знаем многое и
у нас осмеяно
Невежество, делающее
круглые глаза
При упоминании полотна Вермейера,
Призрачного,
как девичья слеза!
В перекур на лестнице
если и обсуждали, то Аристида,
Потому что умные,
надо же поддерживать класс.
Прогуливаешься бульварами,
насвистывая арию из «Аиды»,
Да так, чтоб было слышно
для широких масс.
 
 
И судьба к нам ласкова, редко
щелкнет по носу,
Потому что падаем,
не задумываясь, перед ней ниц,
Потому что знаем,
что, согласно культурному кодексу,
Никогда не следует переступать
границ.
В жизни, хоть и весело,
но ничего веселого.
И заколдованный, если хотите, круг.
А кружки не стоит
разбивать о головы,
Ведь можно сильнее,
но только без рук.
 

Снег

Л. Ильяшевской

 
Почему так спокойно?
И грустить не о ком.
Холод плывет по улицам онемелым,
От холода запорошенным почему-то снегом,
Белым, как боль, удивительно белым.
 
 
Что это, не канун ли Второго пришествия?
С неба, не знавшего снежной тучи вовек,
Падает высоко и торжественно
Ошеломительно обыкновенный снег?
 
 
Подставь ладонь для небесного подаянья.
И вот он, только смотри не дыши.
Снег. Самое чистое состояние
Из всех состояний твоей души.
 
 
Почему же цветок на ладони вянет
Теплой капелькой небесного цвета?
Снег. Самое теплое из состояний
Души, оледеневшей от вечного лета.
 
 
Почему так тихо? И грустить не о чем.
И отчаяние под снегами тонет.
Засыпая боль и другие земные мелочи,
Падает снег на твои ладони.
 

«А все-таки, зачем нам зеркала?..»

 
А все-таки, зачем нам зеркала?
Себя в них не увидишь, как не мучься.
А может, в них мы все немного лучше
И жизнь зеркальным отблеском бела?
Спокойное, немое отраженье,
Которое без тени напряженья
Меняется на плоскости стекла.
А в людях отразившись многократно,
Мы можем эту связь позвать обратно.
Честней и чище эти зеркала.
С любого неудобного угла,
С любых, порою самых странных, точек.
А у стекла всегда неверный почерк,
Когда портрет рисуют зеркала.
 

Деревья и ветер

 
Ветер плещется, не теряясь в шелесте
Зеленолистых нечитанных книг.
Успокаивается на миг,
Не решая никак осмелиться
Потревожить их мудрый сон.
Им бы век стоять без движения,
Без извечного притяжения,
Им как будто бы не резон.
Им поручено созерцание
Под спокойный отсчет веков,
Будто скорбный путь облаков
Или звезд голубых мерцание.
Если, скажем, ночная пора,
Будь то первое в жизни свидание,
Или слезы утрат и страдание,
Или быстрый взмах топора,
Лесосплав и другие прелести…
Ветер вырвался к облакам!
Ничего он не понял там,
В этом пыльном и мудром шелесте.
 

Порыв

 
Ах, мне бы крылья, соколу под стать,
Я полетел бы, не боясь разбиться,
Упущенное время наверстать,
Свободою счастливой насладиться…
Но только точно взвесив этот план,
Я остаюсь, сомнениям в угоду.
Да и потом, над городом туман.
Куда ж лететь в нелетную погоду?
 

В два обхвата

 
В лесу судьбы даже днем темно.
Немного жутко и сыровато,
Среди деревьев найди одно,
Чтобы не толще чем в два обхвата.
 
 
Среди деревьев найди одно,
Но в два обхвата. Отыщешь – свистни,
Ему, пожалуй, и суждено
Явиться деревом нашей жизни.
 
 
А после снега и зимней стужи,
Весенних соков его игры,
Нельзя не слышать, обняв потуже
Шершавый панцирь его коры.
 
 
Не видно снизу, но чувство есть,
Что, тьму поправ, в облака куда-то,
Куда без помощи не залезть,
Взлетает ствол его в два обхвата…
 
 
В лесу судьбы даже днем темно,
И тени в нем боязливо жмутся.
Среди деревьев найди одно —
Две пары рук для него найдутся.
 

Рассвет

 
С ночного холода сырой,
Рассвет дымится за горой.
В тумане цвета молока
 
 
Трепещет луч его. Пока
Совсем не греет трепет кроткий.
Но подгорают облака,
Как пироги на сковородке.
 

«Когда настанет судный день…»

 
Когда настанет Судный день
И призовут меня к ответу,
Возьму на время бюллетень,
Чтоб избежать формальность эту.
 
 
Ну, чтобы Богу я сказал,
На что я время в жизни тратил, —
Я у себя его украл,
Хотя известно: «Не укради».
 
 
Сошлет Господь меня в Сибирь
Или велит по дружбе «на кол».
Ведь всем известно: «Не убий!»,
Я ж убивал его… И плакал.
 
 
Не убегу, друзья, котла,
И встанут дьяволы рядами.
Я слишком много сделал зла
Для тех, кто ждал меня годами.
 
 
А так бы просто: раз – и в тень.
Мол, я не я, да что вы, братцы,
Когда настанет Судный день,
Мне лучше там не появляться.
 
 
Все хорошо, но вот беда —
Никто не даст освобожденья
От беспощадного суда,
Перед которым каждый день я.
 

«Не слез твоих я от встречи жду…»

 
Не слез твоих я от встречи жду,
Милая, сильной будь,
Фразы брось, но оставь лишь ту,
С которой короче путь,
С которой и год не год, а сон
Длиной в ненастную темь,
С которой не падает за горизонт
Самый счастливый день,
С которой, от слабости не дрожа,
Не страшно прямо вперед
Шагнуть на бритву того ножа,
Которым судьба блеснет.
И хоть ты знаешь, разлука зла,
И жизнь не без углов,
Просто скажи: «Я тебя ждала» —
И больше не надо слов.
 

«Я был не там, где радость бьется…»

 
Я был не там, где радость бьется,
Пьяна прощенною виной,
Я был за каменной стеной,
В стране теней и злого солнца.
Но кто же был тогда со мной?
 
 
Кто дал мне сил? Кто дал мне веру?
Кем впереди возведена
Немая белая стена?
Не сам же я нашел ту меру,
Которой рушится она?
 
 
И будто дерзость эта снилась.
Шагнул неверно, как во сне,
Навстречу каменной стене,
И с тенью тень соединилась,
И боль с надеждою во мне.
 

Свобода есть осознанная необходимость

 
По выстраданной формуле житья
Осознанная мной необходимость
Созрела, выведя меня из забытья,
Превысив на мгновение вместимость
Души, наполненной порывом урагана
Счастливых мыслей. Так воздушный ток
Переполняет трубы гордого органа,
Чтобы расцвесть в чарующий цветок
Мелодии, в цветок волшебной оды,
Который каждым звуком – торжество
Осознанного празднества свободы
От гулких труб, рождающих его,
И с легкостью рождается смиренье
Податливости сильного сродни…
Нет, не о Вас мое стихотворенье,
Осознанно потерянные дни.
 

Пыль

 
Пыль…
Все забито пылью,
Она
Песчинками в горле тугого ветра
Везде и всюду,
Как незаметно
Становится жизнь под завязку полна
Пылью…
Поднятой нашим шагом,
Нашим дыханьем, гневом, игрой.
Мы считаем великим благом
Пылить, как поднявшийся сытый рой,
Все, что сказано
И что не очень – пыль, из которой мы для утех
Собираем из мелких песчинок тех
Метры дорог и ямы обочин,
И наше движенье:
Колесо, костыль,
Стоптанные башмаки, сапоги или что еще?
Включайтесь в соревнование,
Если хотите – в побоище
За первенство в очереди на пыль.
Пыль золотая…
В ней тонет шаг,
Как саранча, вызывает затмение,
Бельмом на глазах,
Пробкой в ушах,
Но не на губах, тем не менее,
Но не на губах…
И вот, врываясь в раж,
Ловим блеск —
Мысли, металлы, чувства ли —
Все подавай
Без оглядки, без устали.
Ловим пыль,
Пыльцу,
Золотой мираж,
Идеи, откровения, догадки на ветерке,
Это – чужая пыль,
От ничтожества ли, от величия
Все выстраданное, дорогое и личное,
Это – камень в твоей руке.
Песчинки пыли… Океан… Тоска!
Утонуть! Задохнуться!
Но как же истина:
Камня твердь – они из песка,
Неприступна и, кажется, независима.
Собрать по крупицам,
По песчинкам
Пыль,
Верную, нужную, как цемент для здания.
Помните сказку (а может, быль?)
О тяжести одного испытания?
Гора пшеницы, ржи, ячменя,
А работа – всей твоей жизни впору:
В течение ночи,
К утру другого дня
Перебрать —
По зернышку —
Гору.