Текст книги "Семь тетрадей. Избранное (сборник)"

Автор книги: Борис Щербаков

Прелюдия к портрету

 
Белое-белое небо
Сливается с угольной далью,
Блестки далеких звезд
Из галактик, не помнящих солнц.
Свет их далек,
А конец вековому скитанью
Здесь,
У зеленого шарика,
Где мирозданье слилось
В чистый, тугой, как из теста домашнего, атом,
Бережно скрытый Вселенной
Под мягкие облака.
Шарик,
Который в мерцании голубоватом
Вертится,
Солнцу лениво свои подставляя бока.
Ты,
Который во тьму пустоты бросил своими руками
Этот шарик,
Чтобы он жил, —
Вели,
Чтобы там, внизу,
Где-то под облаками
Всегда дышала
Теплом и радостью
Зеленая грудь Земли…
Брызнул в стороны и растаял в синем
Белый туман,
А внизу – далеко-далеко
По морщинам гор,
Между зеленых клиньев
Вьются вены рек и волоски ручейков.
Ближе…
Трепетно пролетает ветер,
Тревожа некошеных трав золотистый сон.
И чтобы все было именно так
На свете,
Наверное, есть в этом
Кому-то известный резон.
Ты,
Который навеки все это создал,
Эту обитель нашу,
Вели,
Чтобы здесь, внизу, каждую твою весну
Зеленели по миру луга
И цвели…
Среди суеты пчелиной,
В цветочных заводях где-то,
Где воздух медом и теплотою пропах,
Где вокруг небо,
Где вокруг – голубое лето.
Вижу —
Дрожит былинка в ее губах…
Ты,
Который замыслил меня, как и всех, конечным,
Неужели ты слеп?
Если нет —
Вели
Нет, лучше сделай так,
Чтобы так было вечно,
Чтобы только в любви
Были б счастье
И смысл земли…
Девочка,
Радость моя,
Не получилось портрета,
Нежность моя,
Как счастье вселенна.
Но так же хрупка.
Почему в тебе
Доброта моего пчелиного лета,
Зелень трав,
Небо мое
И бесшумные облака?
Почему в тебе
Те далекие синие звезды,
К которым мы рвемся,
Свои века торопя?
Как случилось так, что как-то, устав от прозы,
Я велел себе
И однажды создал
Тебя?
 

«Мы потихоньку начинаем разбираться…»

 
Мы потихоньку начинаем разбираться,
Я и муза
(ох, как громко!),
О чем писать,
Чего в словах своих бояться
Как балласта,
Как не блуждать в ямбических потемках
(задача, вобщем, не такая уж простая),
Как сеять слово
На пашню честных помыслов души,
От куража былого —
В небе белом тают
Чудные виражи.
 

Разговор с ангелом смерти
(смертный и Азраил)

Загадка

 
Жил в клетке попугай, его кормила
Профессия: он мог во весь напряг
Кричать во всеуслышанье «дур-рак!»,
Картавя так естественно и мило.
 
 
Он был и с птичьей вольницей знаком,
Но разжирел и был как будто связан
Ответственностью быть под колпаком,
Кричать «дур-рак», моргая белым глазом.
 
 
Его ласкали взгляды, губы, руки.
Он млел. И, отрабатывая корм,
Кричал, хрипя от радостной натуги.
 
 
Кого же называл он «дур-раком»?
 

«В грехе и блуде…»

 
В грехе и блуде
Погрязли люди.
Даруй, Создатель, спасенье мне.
Никем не понят…
Но грусть утонет
В твоей улыбке, в твоем вине.
Мы что-то ищем,
Но чем мы чище
Тех, кто ни Богу, ни Сатане?
Но к черту Бога!
Одна дорога,
 
 
Одно спасенье – в твоем вине.
Пускай мы лживы
И для наживы
Готовы рваться вперед вдвойне.
Нас время гонит!
А грусть утонет
В твоей улыбке, в твоем вине!
 

«По небу, холодно и строго…»

 
По небу, холодно и строго
Светя,
Плывет ночной луны пирога —
Вселенной вечное дитя.
Плывет по звездной черной глади
В свою страну,
Где все подвластно тьме и сну.
Где свет не сладит
Ни с бесконечной пустотой,
Ни с тьмою.
Плывет за дальнею звездой
По серебрящемуся морю,
Светя так пристально и строго,
Луна.
И до утра ее дорога,
И до утра плывет она.
 

«Вот две судьбы. Так два точильных круга…»

И. Карначу

 
Вот две судьбы. Так два точильных круга
Сошлись в горячей точке лишь на миг,
Соприкоснувшись гранью друг о друга, —
И вспыхнул сноп короткого огня,
Как пули, пролетели в темень туго
Слепые искры, гул еще стоит…
Вот две судьбы…
Скажи, ты помнишь друга,
С которым год прошел чуть-чуть быстрей?
Когда-то в подземелье жили тени
В консервных банках и под крышками дверей,
То было время! Дни вечерних чтений,
Когда свободный дух парил
Под потолком, где паутины нити
Надежно изолировали мух.
И двигал потихоньку этот дух,
Как отмечал Вергилий в «Энеиде»,
Материю… Ну и, конечно, время.
Вот две судьбы…
Скажи, какая жалость,
Два круга разошлись – и это все,
И даже искр горящих не осталось.
Огонь горит, а тлеет лишь труха,
Но будем справедливы, ведь тепло —
Осталось…
 

Родился человек

 
Родился человек. Нет, он еще не ведал,
Что с той минуты, как он был рожден,
В холодном царстве утреннего света
Он был пронумерован и учтен.
 
 
Родился человек. Не поздно и не рано,
В свой день и час, нарушив криком тишину.
Родился по продуманному плану,
Спускаемому свыше на страну.
 
 
Как быстро из пеленок и колясок
Пришлось ему нырнуть за жизнью в лед,
Где голова трещит от стрессов-встрясок
И люди бьют друг друга даже влет.
 
 
Где люди мечутся, любя, круша и строя,
Где в праздники блистательных побед
Фанфары од слагаются героям,
А среднестатистическому – нет.
 
 
Да и зачем ему венки и оды?
Рассыплются, как по полу драже…
Он ждал другого, как у моря ждут погоды, —
Он ждал перерождения в душе.
 
 
Когда он вдруг почувствует, услышит,
Что может, позабыв про шум земной,
Взобраться на немыслимую крышу
И посчитать все звезды до одной.
 
 
И пусть внизу останутся и гимны,
И выстрелы, навстречу и вдогон,
Он принял откровенье звездной схимны,
Перешагнув земной свой Рубикон…
 
 
Где Времени размерено теченье,
Там, за отвалом Млечной борозды,
Нашел свой путь, нашел свое свеченье
Совсем не среднестатистической звезды.
 
 
И вдруг важнее стало то, что важно,
А мелочи, пустяшность чьих-то слов,
Тревожившая душу не однажды,
Растаяла туманом, до основ.
 
 
Он стал сильнее от невиданной свободы,
А что для силы значат пустяки,
Которые другим мешают годы?
Он стал писать (и в основном стихи).
 
 
Он говорил: «Раз так, то будем драться».
Там, где все ныли: «Ах, не повезло»,
Он знал, как нужно бить и ложь, и чванство
И знал, зачем живет на свете зло.
 
 
И если вам ночами звезды снятся,
Попробуйте в один из звездных дней
На крышу слов и дел своих подняться,
Откуда вся их значимость видней.
 
 
А человек? Он умер. Он не ведал,
Что тут же, через миг какой-нибудь
За ним упала вдруг трассирующим следом
Звезда. Та самая, с которой ярче путь.
 

Весна

 
В привычном деловом переполохе
Не пропустите тот счастливый миг,
Когда приходит на неслышном вздохе
Весна на наш гудящий материк.
Когда мы по своей привычке школьной
Боимся за окном оставить взгляд
И так щекочет нос несносно вольный
Новорожденный, клейкий аромат
Зеленого огня весенней бури,
Которой мир повержен, но не смят,
И самому смешно от свежей дури,
Переполняющей такой лукавый взгляд,
Что от него не спрятаться прохожим,
Не пропустите миг – он очень скор,
Одно мгновенье – все на свете можем:
Ну, например, нести ужасный вздор,
Ну, например, идти по синим лужам,
Ну, например, выпрыгивать в окно
Или забыть прийти домой на ужин,
Ну, и на завтрак тоже заодно.
Немного полетать за Синей Птицей,
Покуда не умается она,
В конце концов, хотя бы и влюбиться,
В конце концов, ведь все-таки —
весна…
 

Последний бал

 
В последнем вальсе кружатся девчата,
Скрипит и надрывается паркет,
И не беда, что платье тесновато
И кавалеров вроде бы и нет.
Они, гордясь и важничая ростом,
Стоят, уединившись за углом
В своем кругу, прокуренном и взрослом,
Гудят баском и судят о «былом».
А впереди – надежда, счастье, вольность,
Лишь та, которой сны и явь, лишь та,
И оттого, что туфли жмут – не больно,
Последний бал – сбывается мечта.
 
 
В последний раз покрутим школьный глобус,
На парте вырежем последнее «прощай»,
Ну, погоди ты, утренний автобус,
Не увози мечту, не уезжай!
Но он спешит на Ленинские Горы,
Намеченный, оплаченный маршрут
Ребята прекращают разговоры,
А девочки – ведь девочки! – ревут.
 
 
И заплясала жизнь в водовороте,
И годы замелькали на пути,
Раз-два – и так спешат они, что вроде
И не было спокойных десяти,
Которые, как лебеди, уплыли
По зеркалу пруда за детством вслед,
И не было друзей… А может, были?
Пусть скажет память безмятежных лет.
 
 
Друзья мои, как далеко мы с вами
Поразлетелись по свету с тех пор,
Так далеко, что, видно, за годами
Мы прерванный не вспомним разговор.
 
 
Нас много на челне в ту пору было,
Кто правил руль, кто напрягал весло,
Сейчас не вспомнить, как тогда штормило
И как везло, и как нам невезло.
 
 
Сейчас не вспомнить, кем ты был на старте
В тот странный мир, совсем-совсем иной,
Где та, с кем ты сидел на первой парте,
Уходит вдруг, чтоб стать чужой женой.
 
 
И мы растем. Под гул десятилетий
Один все так же мучает весло,
Другой встает к рулю, а кто-то третий
Берется за другое ремесло.
 
 
Друзья мои, как далеко мы с вами
Поразлетелись, – брызги за веслом, —
Так далеко, что, Боже мой, с годами
Не с каждым сесть удастся за столом.
 
 
И вспомнить, улыбаясь, как когда-то
Нам жизнь была видна издалека,
Такой далекой нам казалась дата
Последнего, прощального звонка.
 
 
И думалось ли в пору ту, мечталось,
Что путь судьбы вдруг вывернет с прямой,
И та, что в школе даже не встречалась,
С любовью будет ждать тебя домой?
 
 
В пустом саду бело теперь и голо.
Зима, весна, а там, глядишь, уже
Откроет двери старенькая школа
Для бала на четвертом этаже.
 
 
А ты смотри и тихо улыбайся,
Как кто-то новый, а уже не ты
Закружится от утреннего вальса
И никому неведомой мечты.
 

«– Горе ты мое, как мне быть?..»

 
– Горе ты мое, как мне быть?
– Свернуться калачиком
В темной комнате и повыть?
– Вот поплакал бы,
Да не плачется.
– Значит, дальше жить.
Так же радоваться и дурачиться,
А беду свою позабыть.
– Нет беды —
Грех за мною значится.
– Если грех, так, стало быть, искупить.
– Далеко, глубоко он прячется,
Не достать его, не убить.
Время вспять не попятится,
То, что сделано, —
Так тому и быть.
 

Добрый черт

 
Когда луна лишь только на ночь вышла,
А звезды, что вокруг, – наперечет,
По крышам пробирается неслышно,
Как сажа черный и чумазый, добрый черт.
И шевелит он длинными ушами:
Не слышно ли, чтоб кто-нибудь не спал,
Чтоб где-нибудь кого-то обижали,
А кто-то от бессилья погибал,
Чтоб кто-то сон увидел нехороший,
Не слышно ли какой другой беды,
Он к ним спешит, распугивая кошек
И заметая кисточкой следы.
Придет, кряхтя, присядет у постели,
Смешно тряхнет лукавой бородой,
Шепнет тебе на ухо еле-еле:
«Обидели? Да черт с ним, я с тобой!
Забудь и спи – все станет утром ясно,
Что за обида, что там за беда,
А может, и не стоит убиваться,
А может, и обида – ерунда?!!
Ну, хочешь, мы забудем ту обиду —
И все пройдет, как время, утечет.
Ты не смотри, что я чумазый с виду,
По правде, я ведь очень добрый черт».
Во тьме, как сон, чуть теплится лучина,
Во рту и в голове ленивый пух —
Черт знает что? Ну что за чертовщина!
Ты забываешь горечь оплеух,
Ты забываешь прочие награды,
Навроде отпечатка пятерни,
Твои глаза плевку любому рады,
А чтоб ответить – Боже сохрани…
А добрый черт свое мешает зелье
Из добрых глаз, из очень добрых слов,
И ты готов смеяться от веселья
И все забыть – и подлости, и зло…
Когда здоровый дух в здоровом теле
И убеждать, учить прошла пора,
Тогда он запросто садится у постели
И побеждает просто на «ура».
 
 
Ну, ладно, нас, допустим, проглядели,
Но чтоб ему не вечный был улов,
Не подпускайте черта к колыбели
Со сказками из липких, добрых слов.
 

Наивный щебет

 
Встанет солнце
и жизнь, как атом, расщепит
На пляску молний в ночную грозу
И на птичий гам, неумолчный щебет
В просыпающемся лесу.
И потом – на железный скрежет,
На гул и сумасшедший бег,
В день, который покуда не жит
И куда не вступал человек.
Но обязательно вступит
гордо и властно,
Время заполнив дыханьем своим.
Утренний щебет, среди прочих разных,
«На волне его памяти» – неуловим.
Жизнь спешит.
Забываются птичьи зори,
Ведь жизнь по опасным порогам течет,
Сахар – вреден,
А в суставах по-прежнему соли
Откладываются,
Как в швейцарском банке счет.
И, как призраки в отдалении, – стрессы
И жена – злодейка,
И муж – тиран,
И жить совсем невозможно, если
У соседа сверху подтекает кран…
Сколько важных проблем собралось,
А тут эти «стозвонные зеленя»…
Ну, не наивна ли
Эта птичья радость,
Встречающая рождение дня?
 

Фантику

 
Мы прикидываемся романтиками,
И с пылающего пера
Облетает конфетными фантиками
Подслащенная мишура.
 
 
Мы, конечно, давно не верим ей,
Но признаемся, – что грешить? —
Нам без фантиков в нашем тереме
Должным образом не прожить.
 

«Так хочется, так хочется…»

 
Так хочется, так хочется
Дожить до светлых лет,
Когда все беды кончатся —
Не будет больше бед.
Когда вдруг не останется
На нашу долю слез,
Но время что-то тянется
Под скрип своих колес.
 
 
Когда судьба отметиться
За время всех разлук,
Тогда бы нам и встретиться,
Мой милый, верный друг.
 
 
И не было бы повести
Счастливей в те года,
Ни слез, ни бед, ни горести —
А были б мы тогда?
 

Сказ

 
Города большие, стольные,
Далеко дорожки людные,
А вокруг леса засечные,
Среди них Замай-гора.
Как за ней средь леса черного
Собирались люди вольные,
Брагу пили, зубоскалили
Да плясали до утра.
 
 
Как гуляли там разбойнички,
Так ни конному, ни пешему
Ни проехать ночью по лесу,
Ни тропой пройти,
И молились на ночь странники,
Как соваться в лапы к Лешему,
Говорили: «Спаси, Господи,
Эту ночь укороти».
 
 
А разбойники куражились,
Лес палили – все по-пьяному,
Запевала песни вольница
Так, что небо била дрожь,
И от страха звезды падали
Прямо в шапку атаманову,
Ибо знали люди вольные:
Не твое – не трожь!
 
 
И летели в шапку черную,
В атаманову, бездонную
Кошельки тугие, золото,
Серебро да жемчуга.
И молились пуще странники,
И ни пешего, ни конного
В эти ночи развеселые
Не вступала в лес нога.
 
 
Обходили люди тропками
Да дорогами окольными
Это место злое, темное,
Где – Замай-гора.
Как на ней средь леса черного
Собирались люди вольные
Да гуляли, не печалились,
Все вокруг костра…
 
 
Грусть-тоску они не ведали
И не ведали отчаянья.
Кто украл – тому печалится,
А кто взял – не вор.
Как в одну из тех хмельных ночей
Собирались беспечальные
И вокруг костра кровавого
Начинали разговор.
 
 
Говорил один, осклабившись:
«Кабы мне да кучу золота,
Я б купил дворец, да каменный,
Чтоб о семь палат,
Уж тогда бы я не прятался
Да не пух в лесу от голода,
Персиянки б шитый жемчугом
Подносили мне халат».
 
 
Говорил другой, задумавшись:
«Кабы мне мошна богатая,
Где всегда без счета денежки,
Золоты рубли,
Так построил бы не терем я,
А построил, братцы, б хату я.
А вокруг доколе хватит глаз
Распахал бы я земли».
 
 
Засмеявшись тут разбойнички:
«Эх, Микитка, глуп ты отроду!
Да зачем тебе, Микитушка,
Хата, коли денег тьма?»
Но сказал старик старшой у них,
Ухмыляясь, в седу бороду:
«А кому, ребята, так быват —
Не нужны и терема».
 
 
Были там и люди беглые,
Говорил один со злобою:
«Мне бы сколько денег не дали,
Было б все не впрок,
Мне б за реки те студеные,
Мне бы в чащу ту еловую,
А огонь зубами б высек я
Да спалил острог…»
 
 
Зашумели тут разбойнички:
«Ну тя к Богу, вот ведь вспомнилось,
Этот свет тому, брат, плох,
Кто не жил на том».
Но сказал тогда старик опять,
Как ватага успокоилась:
«А кому, ребята, так быват —
И острог родимый дом».
 
 
Говорил другой с усмешкою:
«Кабы мне да злата-серебра,
Кабы мне покои царские,
Я бы много смог…»
Все б ходили низко кланялись,
И не токмо люд, да звери бы
В услужении послушные,
У моих валялись ног».
 
 
Зашептались тут разбойники:
«Эко выдумал, еще чего!
Не сыскать по свету белому
И за век такой мошны».
Но сказал старик, с ухмылкою,
Угли палкою ворочая:
«А кому, ребята, так быват —
Власть-держава не нужны…»
 
 
Хмель ударил в буйны головы,
В сон разбойны люди клонятся,
Но гульба идет великая,
Спать не можно до утра.
И вскричала песню звонкую
Разгулявшаяся вольница,
Так, что искры в небо хлынули
Из потухшего костра.
 
 
Пробудились тут разбойнички
И, кто вспомнил, стали спрашивать,
Как последний вольный песни звук
На устах замолк:
«А скажи нам, дед, пошто же так,
Вроде ты и роду нашего,
А такие речи слышим мы,
Что не взять нам в толк?»
 
 
И сказал старик: «Послушайте,
Люди вольные, бесстрашные,
Эту присказку нехитрую,
Немудреный сказ,
Где с неправдой правда силится
Перемерить слово кажное,
Бог судья, как я добавлю что,
Как и каждому из нас».
 
 
Не взыщите, люди, на слово
Не бояны мы, не бахари,
Только было ль это, не было,
А рассказ пойдет о том,
Как в селе средь долу красного
Жил на свете вольным пахарем
Парень, без роду, без племени,
В доме рубленом, простом.
 
 
Жил в достатке, хлеба вволю ел
И не маялся от пахоты,
А жену имел красавицу —
Губы алы, бровь – дугой,
Златы волосы, как лучики,
Очи, что твои, брат, яхонты
Тела белого, ядреного, —
Не сыскать такой другой.
 
 
И с женою, с раскрасавицей
Жили, весело работая,
Миловались и любилися,
От людей не сторонясь.
Только раз в село далекое
С соколиною охотою
Али барин к ним наведался,
Али стольный князь.
 
 
Заприметил он красавицу,
И вскружили князю голову
Руки белы, грудь высокая
Пуще бражного винца,
Не лежит душа ни к отдыху,
Ни к гулянию веселому,
И к рассвету, он, намучившись,
Шлет к хозяину гонца.
 
 
«Мол, отдай голубу соколу.
Не летать тебе под тучами,
Не отдашь – тебе печалиться
(Князь запорет сгоряча).
А надумаешь – одарит князь
Табуном – конями лучшими,
Обещался шубу беличью
Прямо с княжего плеча».
 
 
Обхватил тут парень голову,
Молодую, бесшабашную,
А когда все слезы выплакал,
Не возвидел белый свет.
Запалил лучину длинную,
Стал он думать думу страшную
И с рассветом князю стольному
Он принес ответ.
 
 
Постоял он, как положено,
Помянул Христа Спасителя,
А потом взмахнул, не мешкая,
Злодеяньем не винясь,
Крепко спали люди княжие
И не слышали, не видели,
Как мотыга опустилася —
Только хрустнул князь.
 
 
И бежать бы парню скоренько,
Да промешкал – руки за спину
Закрутили люди княжие,
Волокут его на двор,
И, чтоб ясно стало враз ему,
Батогами да оглоблями
Начинают разговор.
 
 
Получи, холопский выродок,
По хребтине да по темени,
Брызни, брызни люба-кровушка —
На кого теперь пенять?
Коль посмел ты, будто лютый зверь,
Ты, без роду и без племени,
Да на князя, да на светлого
Руку вражию поднять».
 
 
Говорили с расстановкою:
«Ой вы, прутики железные,
Объясните вы как можете
Да пройдитесь по костям…»
А потом с обрыва сбросили,
Мол, вороны не побрезгуют,
Ну а коли что останется —
Гнить недолго по частям.
 
 
Только пахарь все же выдюжил,
Задышал, поднялся к вечеру,
Говорил ведь, коль прибавлю что,
Не взыщите – сказ таков.
Ну, холопы пораскинули,
Значит – в клетку, делать нечего,
Повезем, и пусть отведает
Парень царских батогов.
 
 
Вышла из дому любимая
Вся в слезах, простоволосая,
Не узнать ей, что не вышел торг,
Не сошлись купцы ценой.
Причитая, поплелась она
За скрипящею повозкою
И упала там без памяти
В след соленый, кровяной.
 
 
Привезли в столицу людную,
Вкруг – все церкви златоглавые,
Терема, ряды торговые,
Развеселый всюду люд.
Мужики в кафтанах, срядные,
Будто павы, бабы плавают,
А глядят на клетку – крестятся
И, ругаясь, вслед плюют.
 
 
Князь в опале государевой,
Позабылось дело спешное,
А потом решил великий суд:
Батоги – и те урок.
И послал его под стражею
По этапу его, грешного,
В землю русскую, сибирскую
В кандалы его, в острог.
 
 
Он не чаял, не надеялся
На плечах сберечь головушку,
Батогами-то он пужаный,
Ямы тоже не страшны…
А не думал, что помилуют
За разбой его, за кровушку
И когда-нибудь вернется он
До родной жены.
 
 
Год за годом потянулася
Жизнь неспешная острожная
Посреди лесов нехоженых
Да гнилых болот…
И точила хворь разбойничков,
Потому они безбожные,
И морила хворь разбойников
Не единый год…
Так бы век ему и мыкаться,
Как однажды в тьму ненастную
К ним за стену за острожную
Ветер бед занес
Человека из родимых мест,
И как начал он рассказывать,
Так сковало скулы холодом
От невыплаканных слез.
 
 
«На канун великой засухи
Погорели мы пожарами,
Мор напал на землю грешную,
Перемерло полсела.
От хворобы да от голода
В земли хлебные бежали мы,
И голуба твоя, стало быть,
По дворам тогда пошла.
 
 
Проживала божьей милостью,
А поди по прошлой осени
Изошла она мокротами —
И прибрал Господь.
А меня близ града Пухова
Повязали, в яму бросили
И послали, как бродяга я,
Камни белые колоть».
 
 
Как тут парень закручинился,
В мох упал – и выть по-волчьему,
И лежал недвижно за полночь,
А потом, когда остыл,
Возгорелся злобой черною,
И хоти – да не помочь ему,
Все надежды разом рухнули,
Стал и белый свет постыл.
 
 
И кипела злоба страшная,
Жилы в теле разрывалися,
И решил он, что бы ни было,
Нету мочи ждать утра.
И нашел он трех товарищей.
Тут же кровью побраталися,
Сговорились тайным сговором,
Что бежать пора.
 
 
Ночью темною, осеннею
Распрощались с каторжанами,
Хоронясь от лютых стражников,
И в тайгу ушли гуськом.
То-то весело-безбоязно,
Да с двумя ножами ржавыми,
Супротив зверья клыкастого,
Что кишмя-кишит кругом…
 
 
За лесами, за болотами,
Как второй луне состариться,
Провиденья волей доброю
Набрели на скит они,
А услышали – почуяли,
Что в котлах там мясо варится,
Так без памяти и бросились,
Ну-ка, сытый, догони!
 
 
Не прогнали люди божие,
Обогрели, сердобольные,
Хоть и беглые, а люди ведь,
Как не встретить их добром?
Одному – да как наслушался, —
Полюбилась воля вольная,
Приходили, вроде, четверо —
Уходили впятером…
Скоро вышли к рекам северным,
Там еще нашли попутчиков,
Худо-бедно люди по лесу
Промышляли с кистенем.
Стало много – стала силища,
Ну а то, понятно, к лучшему,
Ночью, стало быть, пограбили,
Отчего не грабить днем?
 
 
Ну а дальше – дело спорилось:
Кто по свету белу мыкался,
Кто обижен, да неправдою,
С ними шел и был таков.
И к тому, как вышли молодцы
На равнину на великую,
В их ватаге мало ль– много ли,
Было сорок сороков.
 
 
Разбегалась челядь барская
Да людишки государевы,
А под руку атаманову
Шел с охотою народ.
Знали люди, где земля гудит,
Где пылает в небе зарево,
Там орда холопа беглого
Переходит небо вброд.
 
 
Атаманом парню весело,
Силу чувствует, величие.
Хоть и роду он не княжего,
А поди же – что твой князь!
Как полки в пути растянутся,
Вестового не докличешься!
Как к царю подходят сотники,
Троекратно поклонясь!
 
 
Коль соврал, сочтите правдою,
То, что было – не воротится,
Только сон ему привиделся,
Как гласит молва.
Вещий сон ему привиделся,
В нем явилась Богородица,
Да сказала, да поведала
Таковы ему слова:
 
 
«Слышишь стоны всех загубленных?
Стоны, жуткие, мертвецкие?
Слышишь звон да топот тысячный,
Что идет тебя смести?
То не люди собираются,
А идут полки стрелецкие
Изловить тебя, разбойника,
И к царю тебя вести.
 
 
Есть одно тебе спасение
За дела твои разбойные,
Помогу, коль будешь слушаться,
От людей отвесть беду.
Встань за плугом, чтоб к утру тебе
Распахать чего б ни стоило
Вокруг стана, вокруг лагеря
О семь сажен борозду»
 
 
Встал он тут же – как ослушаться?
Оглядел он войско грозное.
По привычке плюнул на руки
И встает за плуг…
Два быка и те умаялись,
Как ночной порой под звездами
Распахал он перву борозду,
Заключив великий круг.
 
 
Не лукавя, шел оврагами
Да кустами– перелесками,
Круг за кругом перепахивал
Он до утренней звезды.
А когда и вправду поутру
Подошли полки стрелецкие,
Так и встали будто вкопаны
У великой борозды.
 
 
И собрались тут полковники,
Многомудрые воители
И промеж себя затеяли,
Совещаясь, разговор:
«Мы взросли трудами ратными,
Много знали, много видели,
Но такого укрепления
Не встречали до сих пор.
 
 
Крепче стен да башен каменных,
Каковых с боями страшными
Без числа мы брали приступом,
Да споткнулись у земли:
Наши кони в страхе пятятся,
Стелы подают над пашнею,
Это – божье нам знамение,
Чтобы войско увели.
 
 
Повернулось войско царское
И ушло в пределы дальние,
Где ни смуты нет, ни ереси
Под поповской бородой.
И на круг собрались воины,
И решили люди вольные
Стать не лагерем, но городом
За великой бороздой.
 
 
Атамана в вольном городе
Больше люди и не видели,
Надорвался трудной пахотой —
И сборол его недуг.
И пошел по свету с посохом
Он искать своей обители
И, прощаясь, дал он городу
Имя Вольный град Рустук.
 
 
И зажили в вольном городе
Люди мирными ремеслами,
Терема кругом поставили,
Белокаменны дома,
А как вышло дело к осени —
Вышли все с серпами, с косами
И потом зерно отборное
Засыпали в закрома.
 
 
Да и то сказать – не раз поди
Эту сказку люди баяли,
Что забыли – все случается,
Сказка правде не чета.
А коль я приврал – не сетуйте,
Что года мои прибавили,
Что мужицкая нелегкая
Да заветная мечта.
 
 
Как сказал он, так задумались
Люди вольные, разбойные,
То и ладно, то ли деется
В атамановом лесу.
В стороне дорожки людные,
Города большие, стольные,
Да далече – не дотянешься
Вольный град стоит Рустук.
 
 
Но кончалась ночка темная,
И заснули беспечальные.
Плыхнув последней искрою,
Их костер к утру погас.
Что-то им теперь привидится,
Города да страны дальние?
Что привидится – неведомо,
Да про то отдельный сказ.