Текст книги "Семь тетрадей. Избранное (сборник)"

Автор книги: Борис Щербаков

Блатная песня

 
Скорый поезд шел к Одессе,
Как не раз в тяжелых снах,
Он сидел на пятом месте
В тренировочных штанах.
 
 
Возвращался после срока,
Зек – написано на лбу.
Никого себе не трогал,
Пел за жисть и за судьбу:
 
 
«Никого на целом свете…»
Правды горькие слова,
И лежала на газете
От селедки голова.
 
 
Над столом, чтоб не пропали,
Он сушил свои носки.
Даже струны на гитаре
Разорвались от тоски.
 
 
Вот к Одессе мчится поезд,
Вдруг подходит фараон:
«Гражданин, имейте совесть,
Что за шум на весь вагон!»
 
 
Что сказал он фараону —
Это был сплошной сонет,
У Брокгауза с Ефроном
Этих слов в помине нет.
 
 
Я и спеть так не сумею, —
Все включили в протокол,
Но я вам сказать имею,
Это был большой прикол.
 
 
А еще, тая обиду,
Он сказал: «Ты не смотри,
Я такой холодный с виду,
А душа моя внутри.
 
 
Восемь лет я не был дома,
Написали кореша,
Что жена ушла к другому,
И сказал себе я “Ша”.
 
 
Вот я снова жив и весел,
Еду к ней издалека,
Неужели мне в Одессе
Не найдется уголка?»
 
 
И сломался, вспомнив что-то
Неприступный старшина,
Сел на лавку у прохода,
Выпил горького вина.
 
 
По щеке его колючей
Две слезы скатились с глаз.
…Вот такой случился случай
На дороге как-то раз.
 

Тетя шура

 
У калитки Скорая
помощь на дому.
Люди за заборами:
«Господи, к кому?»
Тишина под крышами,
«Плохи, брат, дела»,
«Тетя Шура, слышали,
Утром померла».
«Как все неожиданно!»,
«Вон, смотри, несут»
«Вон, гляди, лежит она…»
Суд да пересуд.
«Божее веление…»
«Уж ты, мать, того…»
«Говорят, давление…»
«Сыну каково…»
«Утром шел на станцию,
Так была жива…»
«Дом теперь останется».
Лишние слова,
Глядя вверх, как водится,
Малость погодя:
«Может распогодится?»
«Не было б дождя».
 

Ночью в лесу

 
Все было раньше: темень суеверий,
Вы вспомните, как люди свечки жгли,
Как на ночь закрывали плотно двери
И ночью в лес с большой опаской шли.
Теперь огни не пляшут на болотах,
И папоротник что-то не цветет,
А водяных изводят эхолотом,
И в водяные мало кто идет.
Сейчас народ уже не верит в сказки
Со страху, это раньше всех трясло,
Сейчас мы в лес заходим без опаски,
Хотя в лесу сегодня, как назло,
И леший плачет, и кикимора хохочет,
И жуток отзвук собственных шагов,
Непознанные силы русской ночи,
Владение таинственных богов…
Мир ночи безраздельно отдан бесам,
Не только в пору вьюги и зимы,
А млечный дым висит над черным лесом,
Но не спасает от вселенской тьмы.
Зловещий треск, неясное мерцанье,
И с каждым шагом – сердце на весу,
Нет, суеверия достойны порицанья,
Вам ночью не найти меня в лесу.
 

«С надеждой я смотрю…»

 
С надеждой я смотрю
на наше поколенье,
Его грядущее
уверенно светло,
И с ним грядет
порока истребленье,
И с ним свой долгий век
закончит зло.
Не будет грех сокрыт
под маской страсти,
Погибнет недовольства вечный зуд,
Ничтожество
с кнутом дареной власти
Тогда вершить не будет самосуд.
И миру справедливому в награду
О счастье возвестят колокола,
Тогда не спрятаться за громкую тираду
Тому, кто словом заменял дела.
И пышным цветом расцветет наука,
Все будет цвесть кругом по сторонам,
Искусство расцветет. Но вот какая штука —
Все это надо будет делать нам.
Причем уже сейчас,
без промедленья,
Иначе – вновь лишь эхо громких фраз.
С надеждой я смотрю на наше поколенье:
Грядущее мы видим без прикрас.
 

Осень

 
Приветным звоном вечного трамвая
Уже проснулись старые дворы,
На барельефе мерзнет лев, зевая.
А в переулках утренней поры
Еще висит рассеянная сырость,
Газоны стелет поздняя роса…
Ребята в форме, купленной на вырост,
Ломают на уроках голоса,
В метро утрами снова не пробиться,
И, кажется, со сном не совладать,
В толпе мелькнет сожженный солнцем бицепс,
Напомнив отпускную благодать…
 

«Вдали от круговерти городской…»

 
Вдали от круговерти городской
Мой новый день, такой сырой и бледный,
Напоминает вечною тоской,
Что осень и печаль эквивалентны.
Цунами – редкость в нашей полосе,
Нечасто залетают ураганы,
Но холод и дожди не любят все,
И дачники бегут, как тараканы.
Бегут от неприветливой поры
И в городах спасаются от скуки,
И поедают летние дары
Не знавшие забот с дарами внуки.
Знакомый ветер, все знакомо мне:
И чистый щебет птички-невелички,
И временами где-то в стороне
Знакомый гул вечерней электрички.
А вечером постель моя сыра,
И сырость норовит подпортить строчки,
Ах, что поделать, осень у двора…
Скупой сезон, не знающий отсрочки.
 

Теплицы

 
Это вовсе не плохо,
если теплицы
Для огурцов,
а скворечник для птиц.
Плохо, когда
определенные лица
Строят теплицы
для определенных лиц.
Плохо, когда
бросаются эти лица
Перед определенными
лицами ниц,
Поскольку вегетационный
период длится
Гораздо приятней
под кровлей теплиц.
А в итоге замечу вкратце я,
Следуя логике всех вещей,
И все-таки естественная вегетация
Это роскошь. Для овощей.
 

Попутчик

 
Я в дороге попутчика встретил,
И, волненье не в силах унять,
Я спросил: «Для чего я на свете?
Для чего я?»
 
 
Но он не ответил,
А ответил бы, мне не понять —
Не поймать улетающий ветер,
Ускользающий свет не поймать…
 
 
Но каким-то особым мгновеньем
И неведомым раньше чутьем,
Причащеньем-прикосновеньем,
Я почувствовал: дальше – вдвоем.
 
 
Я сказал: «Научи меня звуку,
Чтоб мгновение остановить,
Не затем, чтобы звоном округу,
Как пророчеством, вдруг удивить.
 
 
Помоги, как помог бы ты другу
Ускользающий ветер ловить.
Помоги мне найти это слово,
Для которого жил и живу,
 
 
Чтоб не знать ему умысла злого,
Чтоб была бы надежной основа,
Да и нити не рвались по шву.
Чтобы тлен не коснулся былого,
Чтобы завтра пришло наяву.
Все одно – будет вместе дорога,
Помоги ускользающий свет
Останавливать радостью слога».
 
 
Улыбнулся попутчик в ответ,
Мудрым взглядом всесильного бога:
«Я не бог…
А желаешь ты много,
Много больше затраченных лет.
Ты пойми, это трудная мука —
Управлять уникальностью звука,
Мы ведь все в эмпиреях парим,
Будто создана нами наука,
А на деле слова – это грим.
И такая, брат, сложная штука —
Мир до боли неповторим».
 
 
Я поник без ненужного спора,
От смятения пряча глаза.
А попутчик откланялся скоро,
Утомленный таким разговором,
И ушел, оглянувшись назад.
…Будто я и не понял укора,
И того, что он тихо сказал.
 

Рассуждения о корове на привязи

 
Корова упрямо веревку жует,
Трава – по коровье колено,
Корова и так никуда не уйдет
Из сочного этого плена.
Пастух на пригорке, на теплом верху
Разляжется, может разуться.
И опыт подскажет тому пастуху:
На привязи лучше пасутся…
Пастух с приговорочкой щелкнет кнутом —
Вершина его тренировки,
Другие коровы пасутся кругом,
А эта на длинной веревке.
А может, и лучше сидеть молодой
Покуда, на привязи верной?
А может быть, просто за низкий надой
Ее наказали примерно?
А может, ее за бодливость рогов,
Спокойствия общего ради?
А мнений не меньше, чем пегих коров
В спокойно пасущемся стаде.
 

Ретро
(скетч)

 
Как болезненно все-таки
Отделяется эта плацента,
Люди грузятся в «РАФ», оставляя в комодах клопов,
Уезжают из тихого центра,
Где рождалась и гибла
Их забытая нынче любовь.
А дома остаются,
Несмотря ни на что, остаются,
Провожают жильцов
И на что-то надежды таят.
Это модное слово теперь —
Реконструкция,
Убаюкивающий, сладкий яд.
Это гибель, а вовсе не повторение,
И ничто не вернется.
Ретро для дураков.
Можно с фасада
Убрать следы старения,
Трещины уходящих веков.
Можно морщины забить до отказа пудрой,
А толку…
Пожитки свои собрав,
Люди, по-моему, очень мудро
Грузятся в «РАФ».
 

Ноябрь

 
Струна оборвана на скрипке,
А пальцы все сжимают гриф,
Как сон, как боль твоей улыбки,
Я умер, не договорив.
 
 
Мне оправдаться будет нечем,
Но время жить – и я живуч,
Я снова с Вами в этот вечер,
Туман, смятенье снежных туч.
 
 
Я в этот вечер буду с Вами,
Мой первый снег и, как в былом,
Звезда без громкого названья —
Судьбы неведомый излом.
 

«Перед тем как свалиться замертво…»

 
Перед тем как свалиться замертво
И родиться для жизни другой,
Я по трубам большого диаметра
Протеку нефтяной рекой.
 
 
Я звеном золотым на БАМе
Лягу в грунт, а придет пора,
Вместе с Вами сухими губами
Прошепчу у Рейхстага «Ура!»
 
 
И обшивку, как пух, сжигая,
Вырвусь из притяженья Земли,
А потом будет жизнь другая,
Мы ведь тоже не все смогли.
 
 
Чувство времени. Это всем известно —
Чувство времени называют шестым.
В нашем времени всем хватало места:
И героям, и нам, простым.
 

«Когда б я жил в средневековье…»

 
Когда б я жил в Средневековье,
Я б каждый день спешил на пир
И в упоении любовью
Писал сонеты, как Шекспир.
 
 
Когда б я жил в том дивном мире,
Судьбы подарков я б не ждал,
А в каждом рыцарском турнире
Непринужденно побеждал.
 
 
Я б высекал огонь кресалом,
Гонял оленей по лесам
И был бы чьим-нибудь вассалом,
Хотя имел вассалов сам.
 
 
Когда б я был рожден в то время
И жил в Стамбуле, например,
Я б коротал часы в гареме,
Я б вахту нес, как пионер.
 
 
А может быть, я б подвиг ратный
Свершил бы в битве при Креси
И встречен был тысячекратным
«Ура» иль «Господи, еси»?
 
 
И ты могла бы мной гордиться,
Была бы жизнь совсем иной…
И что бы мне тогда родиться
Средневековою весной?
 

«Над москвой дымы струятся…»

 
Над Москвой дымы струятся,
Чуть колышась, чуть дыша.
В безвоздушное пространство
Уплывают неспеша.
 
 
Небо сразу над домами,
Бледно-розовая сыть,
Но за зимними дымами
Даже взглядом не уплыть.
 
 
От земли не оторваться,
Слишком путы тяжелы…
Над Москвой дымы струятся,
Как и снег, белым-белы.
 

Сцена из древнейшей истории

«Не ищи теперь в сентябре меня…»

 
Не ищи теперь в сентябре меня,
С неизбежностью тает сон,
Потому что в плену у времени
Жизни вечное колесо!
 
 
Всех грехов моих искупление,
Колеса невозвратный ход.
Вот еще на одно деление
Повернулось – на целый год.
И скрепит на оси несмазанной
Так, что сердце сжимает страх,
Все мы временем крепко связаны,
Как веревкой одной в горах.
 
 
И процесс моего старения —
Камень, выпущенный из пращи,
Не ищи теперь в сентябре меня,
Не ищи меня, не ищи…
 

Новогоднее

 
Случайность?
Или прихоть злого рока?
Ты снова к этой дате привела,
Моей судьбы нелепая дорога.
Не верю в рок
И во всевластье зла.
 
 
Мне говорят, живу я зло и лихо,
А как мне жить
В плену календаря?
Случайность или
просто чья-то прихоть
Все возвращает к меркам сентября.
 

Моисей

 
О, недруги мои, желавшие мне смерти,
Вы, взглядами благочестивейших святош
Готовившие месть,
Столь сладкую, сколь безмятежно море
В неведенье о страшном урагане,
Рождающемся где-то в пене ветра.
О вы, мои враги, желавшие попранья
Истоков сил моих,
Которыми из Нила
Я возрождался,
Ведь ненависть сменяя на смиренье,
Я этих сил нисколько не растратил.
Переходя нубийские пустыни,
О вы, лжецы и плуты,
Сковавшие презрение улыбкой,
Желавшие мне скорого конца!
Но вы бы не могли измыслить
Мне страшнее кары,
Чем та, которой я раздавлен.
Что теперь мне откровенье мысли
И заповедей мудрое звучанье,
Что до сих пор меня переполняет
Смятением?
А сердце жжет мне стыд:
На день сороковой, когда
Спустился я с горы Синайской,
Я не скрывал души своей паренья
И светлой окрыленности ума,
Что выше нас? Что мера смысла жизни?
Кому судить о вечном споре доброты и зла?
Единый был ответ готов —
его я рек народу,
Я отдал слово веры,
Но что обрел взамен?
Что мой народ, задавленный веками
Безжалостной десницей фараона,
Но что народ, измерявший пески,
Горящие как солнце?
И наконец обретший свой покой
Среди земли обетованной?
Что же,
Народ, желавший единенья духа
И веры, укрепляющей границы.
Народ, которому служил мой разум,
Плоть моя?
Ты не нашел решения иного
В отсутствие мое.
Пусть много позже нарекут меня Пророком,
Нет, ты не вынес пытки ожиданья,
Себе для поклонения ты создал
Иное божество,
И Золотой Телец
Затмил тебе сознанье судеб мира
И путь предназначенья твоего.
Мне больше нет стыда
И нет вернее смерти,
Чем смерть твоя, народ,
А отрекаясь всуе,
Сомнений не таю —
Ты обречен.
 

Загадка

 
«Приемный пункт стеклопосуды»,
Тебе пою… Мой беден слог…
Гарант возврата срочной ссуды,
Трагично названной «залог».
 
 
Ноль-пять, ноль-семь и «пепси-кола» —
Весь окрыляющий реестр,
Поет в душе теплом глагола
Надежды призрачной оркестр.
 
 
Летят часы, летят, как пули,
Угрюмой очереди вдоль,
Успею ль я, верней, смогу ли
Войти в желанную юдоль.
 
 
Но сердце бьется, в счастье веря, —
«Нужно стекло моей стране»,
Во сне ль приветливые двери
Сезама зев откроют мне?
 
 
Во сне ль, забыв о песне старой,
Приемщик скажет, щуря глаз:
«У нас сегодня уйма тары,
Любой сосуд приму от вас…»
 
 
Ах, эти сплетни, пересуды,
Да и какой от шума прок?
Приемный пункт стеклопосуды —
Загадка? Символ? Или рок…
 

Удача

 
Беру аккорд – как легко и гордо,
Сказанное себе – не подхалимаж,
А как это: на пяти блатных аккордах
Играю почти что «Турецкий марш»?
Звук – откровенье,
Звук – наслажденье,
Миг удачи – как в покере верный снос,
Дьявольское наважденье
Или желанный самогипноз?
Беру аккорд – я в плену аккорда,
Откуда музыке этой знать,
Что я в ней не смыслю ни черта?
От этой правды мне впору стонать.
Беру аккорд – и, от боли плача,
Слышу фальшивейший звук,
Как видно, не каждому эта удача
Сходит с рук.
 

Случай № 2

 
И вот, когда повязка ночи спала,
Когда в неверном облаке огня
Рассвет перерождался в розы пара,
В цветы морозом пышущего дня,
А думалось не меньше чем о вечном,
Я понял, гордость глупую смирив,
Что в море жизни каждый риф отмечен,
Но все же бьются корабли о риф,
Как будто их неведомым магнитом,
Влечет он, нервом чрева оголен,
И ни безвестным, и ни именитым
Не брезгует в неведении он.
Так каждый день отмечен тайным светом,
Который, в пропасть гиблую маня,
Не знает и не ведает при этом,
Что, разгораясь, прочит гибель дня,
Где мы рождаемся и умираем сразу,
Где варим сталь, растим вчерашний хлеб.
Я завтра вдруг увидел краем глаза —
И от огня рассветного ослеп.
 

«Страна зимы, снегов и льдов…»

 
Страна зимы, снегов и льдов,
Февраль устал от холодов,
Не снежится, не можется,
На всем, скрывая плоть основ,
От белых вех – до белых снов,
Льда тоненькая кожица.
Ах, что за вредная среда,
Продрогнувшие города!
Снег, сжавший горло улиц,
Ах, этот холод – все о нем…
Февраль проходит день за днем,
От холода сутулясь.
 

Всего понемногу

 
Всего понемногу, всего понемногу,
Надежную карту в нелегком пути,
Краюху и соли щепотку в дорогу,
Росы на травинке и утра с пяти…
Вначале не думать о скорости шага.
Усталость приходит – и будет ночлег,
Всего понемногу – и жажда, и влага,
И череп, и сбруя, и Вещий Олег,
И слезы, и радость, и горя удавка,
И тьма одиночества будущих дней,
Судьба – балерина, а память – пиявка,
А кнут искушенья все гонит коней…
И звездного часа, и лет униженья,
И майской бессоницы, если везло.
Но только движенье рождало движенье,
И лодке толчок сообщало весло.
Ах, если бы сразу бессмертия фору
И знать бы, где встретимся снова с конем,
Но счастье не знает рассчитаных формул.
Всего понемногу, по капельке в нем.
Скажи мне, кудесник, открыто и строго,
Скажи мне на милость, на страх, на беду,
Куда убегает от взгляда дорога,
Которую выбрал.
Которой иду?