Текст книги "Эхо в тумане"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

7

Туман пока держался, но достаточно было ветерка, чтоб он поднялся в небо, поплыл над землей легкими белыми облаками.

Где-то рядом в зарослях камыша громко вскрикнула птица. Шедший впереди Сатаров остановился, прислушался.

– Гусь, товарищ политрук.

– Откуда ему тут взяться?

– А он дикий. Здесь даже для человека найдется убежище.

Птицу Сатаров не угадал. Это был не гусь, а лебедь. Потревоженный людьми, он плавал на чистой воде, не пытаясь скрыться в зарослях.

Встреча с лебедем на время отвлекла политрука от тяжелых мыслей. Ярко-оранжевое солнце вставало над камышами. С пугающей торопливостью туман покидал болото, и его белые клочья были похожи на взмывающих в небо лебедей.

Сквозь дремотную тишину смутно доносился гром канонады: казалось, далеко-далеко, может, над самым Онежским озером, проходила гроза. К грому прислушивались, словно к родному и желанному голосу.

Проводник, шедший впереди и оставлявший зарубки на кустах и деревьях, дело свое знал. Нельзя было не удивляться, с какой ловкостью он преодолевал болото, переплывал речку, обходил вражеские сторожевые посты, вел за собой отряд, растянувшийся почти на целый километр.

Проводник вел, но бойцов от вражеского глаза скрывал туман, скрывал до той минуты, пока солнце высоко не поднялось над камышами.

С юга уже видны были холмы, и на них гнутые ветрами корявые сосны. На соснах – сомневаться не приходилось – сидели наблюдатели. Трудно было предположить, что их интересовало только болото. На всех картах – наших и вражеских – болото на юго-восток от Шотозера обозначалось как непроходимое. И все же… двигаться по нему незамеченным вряд ли было возможно, если б не туман. Сейчас он покидал болото с поспешностью вспугнутой лебединой стаи.

Опасность подгоняла людей, не позволяла останавливаться. Мокрые, голодные, посиневшие от холода, шли бойцы, напрягаясь под тяжестью ручных пулеметов, дисков с патронами, набитых под завязку вещевых мешков.

Через зыбкий островок, поросший густым осинником, следовал взвод сержанта Амирханова.

– Обратите внимание, товарищ политрук, – говорил он, с гордостью показывая на подчиненных, – как идут Покровский, Молчанов, Василец, Ховзун, Зеленин!

– Еще бы! Спортсмены…

– Само собой, товарищ политрук. Грамотно идут. Расчетливо.

Вглядываясь в движения бойцов, политрук отметил: «Месяц воюют, а такое умение!»

Молодой осинник не позволял подниматься в полный рост, и бойцы, согнувшись и вытягивая сапоги из торфяного месива, где на коленях, где на животе, спешили к коренному берегу. Оттуда уже доносился шум воды. Проводник вывел отряд в точно указанный пункт.

Теперь предстояло идти к узлу колонных путей, полагаясь лишь на разведчиков отряда.

Водопад на реке Шуя – место довольно дикое. Даже война здесь пока что не потревожила ее первозданного покоя. Гранитные берега, причудливо оплетенные корнями сосен, смотрели на мокрых пришельцев, словно в злобном оскале. Огромные валуны, разбросанные по всему плесу, позволяли перебраться на левый берег, не окунаясь в воду. Над водопадом висела водяная пыль, и яркие солнечные лучи пронзали ее, образуя широкую красочную арку. Казалось невероятным, что на восходе солнца может быть такая богатая по гамме цветов радуга.

И Колосову вдруг пришли на ум стихи Державина:

«Шуми, шуми, о водопад!.. увеселяй и слух и взгляд твоим стремленьем, светлым, звучным, и в праздной памяти людей живи лишь красотой твоей!»

Невдалеке, с ручным пулеметом на груди, весь с головы до ног в болотной тине, стоял боец из взвода лейтенанта Лободы. Глаза его, красные от бессонницы, восторженно блестели.

Бойцы прислушивались к шуму водопада, и, наверное, не только политрук, а и все, кто выбрался из черного, затянутого тиной болота, уже ощущали запах боевого дыма. Еще пять километров – и отряд будет у цели.

Увидев у среза воды Кургина, политрук спустился к речке.

– Сверим часы, – сказал Кургин. – Сейчас без пятнадцати шесть. В семь – атака.

– Не успеем. Люди притомились.

– Надо успеть, – тоном, не терпящим возражения, произнес Кургин. – У фашистов завтрак. Эта публика, как известно, к еде относится аккуратно.

Солнце припекало. После изнурительной купели было приятно ощущать на себе ласковые лучи. Гимнастерки высыхали. Ремни пулеметов и лямки вещмешков до крови растирали тело. Плечи стали покрываться язвами.

– Товарищи, еще полчаса… – говорил политрук и не договаривал. Что будет через полчаса – известно: атака. С мыслью о ней бойцы и переплывали Шую. Близость атаки подтягивала людей.

Вернулись разведчики – Кирей и Гончаренко – доложили, что узел, как и предполагалось, представляет собой пересечение колонных путей. До войны здесь была узкая проселочная дорога, по ней зимой на лошадях вывозили лес. Теперь дорогу спрямили и расширили, а кое-где проложили новую, удобную для автомашин и бронетранспортеров.

– Охрана узла? – торопил Кургин разведчиков, делая на карте какие-то пометки.

– Обыкновенная, товарищ лейтенант. Два дота и четыре землянки. Землянки на склоне высотки, с болота хорошо видны.

«Опять болото», – с досадой подумал политрук, слушая объяснение.

– Что собой представляют доты? – допытывался Кургин.

– Один слева, один справа от дороги.

– Сколько амбразур?

– По две.

– Регулировщики?

– Есть. Четыре.

– А всего шесть, – уточнил Гончаренко. – Два уехали в направлении Хюрсюля. На велосипедах.

– Связисты?

– Не похоже. Зачем-то захватили канистру. Привязали к багажнику…

Сержант Волков, оставшийся для наблюдения с Мурадяном и Беленьким, мог доложить обстоятельней, но и того, что сообщили Кирей и Гончаренко, было достаточно, чтобы убедиться в главном: узел охраняется надежно. Сколько там? Отделение, взвод? Командир и политрук рассудили: четыре землянки для отделения – много, да, пожалуй, и для взвода. Боя не избежать.

– Вот что, комиссар, – сказал Кургин, застегивая планшетку. – Я с Киреем выдвигаюсь к бойцу Волкову. Ты подтягивай отряд. Направляющий Гончаренко, – и он показал на разведчика, который невдалеке уже с беззаботностью мальчишки ползал на коленях, что-то высматривая во мху. – Вас касается, боец Гончаренко!

Разведчик поднял стриженую голову, улыбнулся.

– Товарищ лейтенант, тут ягода – объеденье. – Гончаренко разжал широкую ладонь – на ней сверкнули красные бусинки.

– Вот видишь, комиссар, какой у нас детсад, – сказал Кургин. В его голосе не было упрека. – Гончаренко – разведчик лихой: сметливый, сильный, смелый, а что касается брусники, у себя дома, на Украине, он даже не знал, что на земле есть такая ягода.

8

Отряд пробирался меж зеленых замшелых валунов и старых, давно сгнивших деревьев: наступишь – одни труха. Гончаренко по известным только ему ориентирам выводил людей к болоту. Оттуда стало слышно, как за крутой безлесной высотой ровно гудели моторы.

– Машины. Целая колонна, – шепнул Гончаренко, прислушиваясь. Политрук прикинул: «Если колонна задержится на узле…» Закончить мысль он не успел!

– Товарищ политрук, немцы! – вывалившись из кустов, приглушенно выкрикнул Сатаров.

Бойцы залегли, каждый слушал деревья и камни, стараясь уловить посторонний шум. Но его не было. На сухой сосне беспечно стучал дятел. Где-то каркнула ворона, и тут же отозвалась иволга.

Сатаров показал рукой на густые заросли. Это был довольно большой малинник. На солнцепеке малина уже отходила, но в тени ягода только созревала. Над кустарником возвышались две головы в серых пилотках; немцы были увлечены сбором ягоды. Их беспечный, небоевой вид – автоматы за спиной – свидетельствовал, что они здесь пасутся не впервые. Плоские алюминиевые котелки постукивали о пряжки ремней. Неторопливо, словно нехотя, немцы о чем-то беседовали. Они себя чувствовали в полной безопасности.

К политруку подполз Гулин, долговязый разведчик из управления. Шепнул:

– У дороги велосипеды и канистра.

Всего четверть часа назад разведчик Кирей докладывал о каких-то велосипедистах, выехавших в направлении Хюрсюля. Они везли с собой канистру. Приходилось гадать: для чего? То ли для воды, то ли для бензина.

Кто же эти немцы? Регулировщики? Связисты? А может, из охраны? Бесспорным было одно: к узлу дорог эти двое имеют прямое отношение. Словно угадывая ход мысли политрука, разведчик спросил:

– Будем брать? – Он уже освободился от вещмешка и плащ-палатки. На ремне висели только две «лимонки» и нож от самозарядной винтовки.

По возбужденному, горячечному взгляду политрук видел, что к захвату «языка» Гулин готов. Немцы, конечно, от ребят не уйдут. Но могут открыть огонь – и тогда отряд лишится главного и, пожалуй, единственного преимущества – внезапности. А если их не тронуть, они, услышав звуки боя, предупредят первую же немецкую колонну. Неравная схватка, неоправданно большие потери.

Солнце уже плыло над сопками. Фашисты, по всей вероятности, завтракали.

Гулин ждал ответа. Команду мог сейчас подать только политрук. Но отрядом командовал Кургин, а он был далеко впереди, и даже чтобы его предупредить, времени не было.

Политрук распорядился:

– Вы вдвоем с Гончаренко берете длинного, ну того, что около сосны.

– Понял, – обрадовался разведчик.

– Будьте внимательны, немцы обычно автоматы не снимают, а перехватывают из-под руки. – Политрук оглянулся: сзади затаив дыхание лежали Чивадзе и Хефлинг. Он сказал им: – Ваш – второй.

Чивадзе молча кивнул, сбросил с себя мокрые сапоги: конечно, подкрадываться босиком удобней. Его примеру последовал Хефлинг. С карабинами и ножами они бесшумно исчезли в густом осиннике. По-прежнему звенела тишина. Деловито постукивал дятел. Но вот над деревьями – совсем близко – каркнула ворона.

Немцы, то и дело наклоняясь, выбирали ягоды. Над ними роилась мошкара, и Хефлинг, прислушиваясь к знакомой речи, уловил, что немцы говорят о том, что после войны здесь придется травить комаров, иначе ни один порядочный ариец сюда не приедет ни на охоту, ни на рыбалку. Другой отвечал: пусть на этих землях корячатся финны: рубят лес и ломают гранит – для рейха. Первый возражал: он сам не прочь заиметь поместье в Карелии, он обойдется без финнов.

Хефлинг слушал немецкую речь. Перед войной ему довелось немного служить в вермахте. С такими парнями, как эти, он провел в казарме не одни сутки. Каждый день офицеры напоминали им, что в России у них будут поместья, а в поместьях – русские пленные. Остается только завоевать Россию.

Такие вот солдаты – не капиталисты и не помещики – расстреляли его отца. Когда его вместе с другими коммунистами поставили к стенке, он, как потом рассказывали Эрику, крикнул, обращаясь к солдатам: «Фашисты вас обманывают! Вы же стреляете в своих братьев – рабочих…» Никто мимо не выстрелил…

Сейчас два немца – судя по говору, его земляки, берлинцы, – бродили по обширному малиннику, собирая вкусные и сочные ягоды. Эти тоже мечтали о своих поместьях в озерной и лесной Карелии.

Через кусты бойцам было видно, как разведчики Гулин и Гончаренко ползли к расщелине. Она зияла черным пятном в тени старых, корявых сосен. Ослепительно яркие лучи дробились в ветвях, падали на малинник, где, лениво переговариваясь, немцы наполняли котелки, не забывая при этом набивать себе рты. Вот высокий наклонился – и голова его в серой узкой пилотке уже больше не показалась. Его напарник, рыжий, щекастый, некоторое время продолжал увлеченно собирать ягоды, о чем-то спрашивал, но, не услышав ответа, поднял голову, позвал:

– Тристан!

Молчание. Только дятел: тук-тук! Выждав несколько секунд, немец поставил котелок на землю, торопливо передвинул автомат на пояс, притих. «Ах, не успели ребята», – с горечью подумал политрук. Чивадзе и Хефлинг уже должны были доползти, но, видимо, не смогли схватить без шума, как это удалось Гулину и Гончаренко. «Опоздали!..» И хотя этого рыжего держал на прицеле Екимов, выстрел мог всполошить фашистов, охранявших узел.

Более того, этот выстрел по-своему понял бы Кургин: как сигнал, что отряд обнаружен. Перед двумя дотами – если их, конечно, только два! – он бы оказался бессильным.

– Бейте, только когда…

– Ясно, товарищ политрук, – прошептал Екимов. В его больших и тяжелых руках карабин казался игрушечным.

– Екимов…

– Вижу…

Немец уже поднимал автомат, а к нему прямо через кусты, сняв с головы пилотку, шел… Хефлинг.

– Стой! – крикнул рыжий.

– Ты что, парень, не узнаешь? – ответил ему Хефлинг по-немецки.

– Стой!

– Не дури. Убери шмайсер. И веди меня к командиру. Я с той стороны.

– Тристан! – крикнул рыжий неуверенным тодесом. Испуг перекосил его щекастое лицо. Он не знал, как поступить. Стрелять в странно одетого немца, что это был немец, он, видимо, не сомневался – у него решимости не хватило.

Положение спас Чивадзе: он навалился на немца сзади, как коршун на курицу. Заученным движением заломил ему руки за спину, повалил наземь. По счастливой случайности ствол автомата уткнулся в мох, раздался выстрел, так отзывается камень на удар кувалды – глухо.

К Чивадзе и Хефлингу, как молнии, бросились, Чердяев и Шарон. В считанные секунды дело, было кончено. Екимов с облегчением отложил винтовку, тыльной стороной ладони вытер искусанный комарами лоб.

– Еще миг – и гахнул бы, – признался весело. – И зачем было Эрику разыгрывать спектакль? Так и под пулю запросто…

Политрук и сам не осознал, нужно ли было окликать фашиста? Но то, что Хефлинг предотвратил громкую стрельбу, стало очевидным только сейчас. Как быстро он сориентировался!

А вот Гулин и Гончаренко перестарались. Когда к ним подбежал политрук, он увидел неподвижного, лежащего в неестественной позе немца. Тут же, в траве, валялся котелок, рассыпались ягоды. Автомат – первый трофей отряда – Гончаренко повесил себе на грудь и всем, кто подходил к нему, показывал:

– У фашиста, понимаете, только один рожок, да и тот, понимаете, наполовину пустой. А почему, знаете? В наших стрелял – гадюка!

Гончаренко оправдывался: его же посылали за «языком», а не за трупом.

Гулин отошел в сторону. Подавляя чувство брезгливости, принялся вытирать о траву испачканные кровью руки. В крови были гимнастерка и сапоги.

– Ранены?

– Что вы, товарищ политрук, – ответил разведчик. – Я его хотел живьем. Подставил нож к горлу, а этот гад меня не понял…

Подходили бойцы, рассматривали первого убитого немца, удивлялись:

– Ну и бугай! На центнер потянет.

Казалось невероятным: как это Гулин справился. Разведчик явно уступал фашисту в весе, но – вот он, результат! – не уступил в умении. Это была первая победа Гулина, и ее восприняли бойцы как свою собственную. Оказывается, врага можно бить даже ножом…

Политрук, слушая приглушенные разговоры, все чаще посматривал на часы. Время немецкого завтрака подходило к концу, и теперь фашисты, сытно поев, продолжают, наверное, выполнять свои обязанности, опять усилив бдительность. Впрочем, это было только предположение. О том, что немцы едят в одно и то же время, ему сказал Куртин, а Кургину – кто-то в полку. И вообще уже давно ходят байки, что фашисты – строгие педанты, все делают по часам, в том числе завтракают, обедают и ужинают. Не вояки, а санаторники!

Кургин пока не вернулся с рекогносцировки. Отряд, пятью группами расположившись у самого болота, ждал командира. Сидели тихо, чувство настороженности обострилось до предела. Политрук это ощущал на себе. И коль Кургин не возвращался, Колосов решил допросить пленного, тем более что рядом был переводчик – немецкий товарищ, боец отряда Эрик Хефлинг.

Пленный со связанными руками и с кляпом во рту лежал под сосной. Он мычал, крутил головой, бился о камень толстым мясистым затылком. Его потную, стриженную под «бокс» голову густо облепила прожорливая мошкара. Хефлинг придирчиво, словно выискивая знакомые черты, рассматривал своего неожиданного земляка-берлинца. Тут же был Чивадзе: этот немец тоже интересовал его не меньше, чем остальных.

– Эрик, ты спроси: зачем он служит Гитлеру?

Хефлинг едко усмехнулся. Подобный вопрос он однажды попытался задать еще в тридцать девятом году, когда оказался в казарме пехотного полка. Спросил, как он считал, человека надежного, бывшего социал-демократа. В тот же день рядового Хефлинга вызвали в штаб, и неразговорчивый пожилой фельдфебель отвел его в карцер.

– Спроси, – настаивал Чивадзе.

– У него кляп, – наконец ответил Хефлинг, продолжая рассматривать немца.

– Никак знакомый?

– Все они, товарищ политрук, знакомые. Все на один стандарт, как пряжки ремней. Этот, например, уже негодяй законченный.

– Почему?

– Я его слышал. В малиннике… Нацист. Разрешите, я его расстреляю?

– Он, товарищ Хефлинг, пленный, – уточнил политрук и пояснил: – Пленных Красная Армия не убивает.

– Но он же фашист!

– Вполне может быть… Завтра подойдут наши, и мы его сдадим кому следует. А пока пусть ответит на вопросы. Освободите ему рот. И предупредите: крикнет – смерть.

Хефлинг перевел. Немец энергично закивал головой, но, как только ему вынули изо рта кляп, тут же потребовал, чтобы развязали руки, иначе русские комары лишат его рассудка.

Руки ему развязали, но на вопрос: «Какое подразделение и в каком количестве охраняет узел?» – отвечать отказался, а Хефлинга обозвал предателем.

Пришлось снова ему вязать руки и затыкать рот. При этом Хефлинг так стянул ему запястья, что фашист застонал от боли и с ужасом понял, что смерть он примет не от советского комиссара, а от немца в красноармейской форме

– Товарищ политрук, разрешите, я его…

– Он пленный. Мы не имеем права, товарищ Хефлинг…

И все же политрук понимал, пожалуй, лучше других, что правота на стороне Хефлинга. Но он понимал и другое: рейдовый отряд представлял собой Советское государство, даже здесь, в тылу врага, – а значит, и здесь советские законы нерушимы. Он хотел, чтобы и враги видели, какая она, Красная Армия.

По ответу, высказанному официально и сухо, и по выражению лица Хефлинга политрук чувствовал, что боец не желал следовать букве закона. Ведь сами фашисты не признавали никаких правил: жгли и убивали как им заблагорассудится! Командир роты вермахта, в которой имел несчастье служить Хефлинг, уже задолго до войны не уставал твердить: «Если мы не уничтожим русских, то русские уничтожат нас». И фашисты жгли и убивали.

Теперь он знал одно – и с этой мыслью отправлялся в рейд: фашистов нужно только истреблять, даже пленным позволять жить лишь до тех пор, пока с них не снимут допрос. Непримиримость к фашистам Эрик Хефлинг вынянчил в себе не под впечатлением чьих-то рассказов: он видел их зверства сам.

9

Только в девятом часу от Кургина вернулся разведчик Кирей. Он передал приказ: всем взводам, за исключением четвертого, выдвинуться к дороге. Взвод сержанта Амирханова – резерв.

Горячий и честолюбивый Амирханов возразил, как вспыхнул:

– Зачем резерв? Будем атаковать все вместе…

Решение командира он воспринял как обиду. В отряде все рвались в бой. Для этого и в рейд пошли. Но сержант, сам того не сознавая, своей несдержанностью ставил под сомнение правильность принятого командиром решения.

– Товарищ Амирханов! Вы – сам командир…

– Есть быть в резерве, товарищ политрук, – опомнившись, выпалил сержант и по-уставному вскинул руку. – Разрешите выполнять приказание?

– Выполняйте. – Политрук согласно кивнул, а про себя подумал: «Горяч». Но сержанту он сказал, как сказал бы командир отряда: – Взвод расположите на склоне высоты так, чтобы оттуда четко просматривалась дорога. Не исключено, с началом нашей атаки немцы тотчас попросят подкрепление. Поэтому все телефонные провода перерезать. И еще, товарищ Амирханов, вы отвечаете за пленного… Надеюсь, теперь вам все понятно?

– Так точно. Все, товарищ политрук.

К десяти часам взводы изготовились к атаке. Самая трудная задача выпала на людей Иваницкого и Лободы. Они захватывали доты. Третий взвод с управлением штурмовал землянки. Сигнал атаки – одна зеленая ракета. Все лишнее, мешавшее броску, было оставлено в осиннике. Взяты только пулеметы, карабины, ножи и гранаты.

С вершины высоты командир и политрук наблюдали за перекрестком. Это уже не колонный путь, как считают у нас в штабе. По накатанной, вымощенной щебенкой дороге пылили редкие грузовики. Да, это была наезженная дорога с твердым, надежным в слякоть покрытием.

На гранитной площадке, внизу, около дота, стоял мотоцикл с коляской. На верхней крышке коляски – издали как гриф гитары – ручной пулемет. По другую сторону дороги оборудован примерно такой же дот: одна амбразура уставилась на высоту – на ее склоне немцы предусмотрительно вырубили сосновый лес, даже выкорчевали пни, другая – нацелена на дорогу, по этой дороге шли машины на восток. У подножия высоты паслись стреноженные кони. Их было шесть. Судя по породе – рабочие лошади, тяжеловозы.

– Где же немцы?

Кургин взглянул на политрука, задорно, по-мальчишечьи улыбнулся: он-то наверняка знал, где искать фашистов.

– Никак засели у амбразур?

– В дотах – только дежурные расчеты. Большинство охранников, дорогой мой комиссар, блаженствуют в землянках. Отсыпаются. После бессонной ночи.

– Откуда эти сведения?

– Узнали. Разведчики Мурадян и Беленький. Они, представь себе, проследили, куда с котелками бегут охранники. Кухня, оказывается, в скале, под гранитным козырьком. – Ракетницей Кургин показал на залитый солнцем крутой каменистый склон. В скале зиял проем. Из проема сочился белесый дым: топили, несомненно, сухими березовыми дровами.

– Может, то вовсе не кухня?

– Если солдат бежит с пустым котелком, известно куда. – И Кургин опять улыбнулся и задорно подмигнул, в его карих глазах была веселость: – У Мурадяна же нюх. Собственно, я в этом убедился еще в батальоне. На спор он обнюхивал незнакомый вещмешок и докладывал, что в нем.

Об этом случае, кстати, знали не только в батальоне, но и в полку. Остряки шутили: красноармеец Мурадян сумку почтальона слышит за километр, если в ней письмо из Армении.

Взводы изготовились к броску, а сигнал о том, что перерезаны телефонные провода, ведущие в Хюрсюль и Суоярви, все еще не поступил. Наконец появился красный от бега Бобрик, связной из взвода Лободы. Он доложил, что линия на Суоярви выведена из строя, но найден еще один провод, по всей вероятности, связывающий Хюрсюль с гарнизоном Сямозера. Там, по сведениям, были финны.

– Нашли, ну и что?

– А мы его, товарищ лейтенант, закоротили на Суоярви, – добродушно ответил Бобрик. – Пусть общаются.

Командир и политрук недоуменно переглянулись: ругать лейтенанта Лободу за самовольные действия или же хвалить за инициативу? На веснушчатом лице связного улыбка. Боец, чувствовалось, был уверен, что они во взводе поступили правильно.

– Ну, Бобрик, смотрите там, – с легкой угрозой пообещал Кургин.

– Товарищ лейтенант!.. – заверил связной. – Я же старый телефонист: знаю, что к чему.

– Значит, это вы надоумили? Учтем… А теперь, старый телефонист, возвращайтесь и доложите лейтенанту, что нижний дот нужно захватывать бесшумно. Только ножами. Иначе все тут ляжем напрасно.

Бобрик, козырнув, исчез в кустах. Подождали еще. Прибежали связные от Иваницкого и Лукашевича. Бойцы Иваницкого на своем участке проводов не обнаружили, зато наткнулись на поляну, где, судя по навесам, войска, следующие в сторону фронта, останавливаются на ночевку: там был вымощенный камнем колодец, заготовлены дрова, сено, нарублен лапник. Приходилось удивляться, когда все это они успели?

Последним прибыл Павлов, связной из взвода Амирханова, с ног до головы в болотной тине. Тяжело дыша, он доложил, что местность у дороги прочесана, телефонные провода, обнаруженные взводом, перерезаны и там сержант Амирханов устроил засаду.

– Ну что ж, комиссар, как говорили в старину, с богом? – И Кургин опять улыбнулся.

Политрук стал догадываться: командир чересчур улыбчив не случайно – он прячет волнение: первый бой в тылу противника, чем он обернется?

Над перекрестком, над лесистыми сопками, над залитыми солнцем полянами, все еще стояла дремотная тишина. Около спиленных берез спокойно паслись уставшие лошади. На площадке под сосной, как и час назад, одиноко чернел мотоцикл. У шлагбаума с белыми повязками на рукавах скучали регулировщики: один, сняв каску, сидел на ящике, закинув голову, загорал, другой – с автоматом на груди, лениво поглядывая на стреноженных лошадей, зевал, как будто не выспался.

Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого. Перекресток словно вымер. Если бы не накатанные, с глубокими кюветами дороги, круто сходившиеся в этой, с трех сторон прикрытой высотами лощине, можно было подумать, что движение здесь рассчитано только на случайный автомобильный и гужевой транспорт. Перекресток как перекресток, но не узел, оцененный нашим командованием как важная прифронтовая коммуникация противника.

Исходя из этой оценки, был издан приказ. Была энергия, с которой формировался отряд и перебрасывался через линию фронта, был спасительный туман от резко похолодавшего к ночи воздуха, был суровый, молчаливый марш по непроходимому болоту. Была смерть бойцов – Купцова и Батышкина, – ценой своих жизней сохранивших тишину и тем самым позволивших отряду пройти незамеченным мимо вражеских постов.