Текст книги "Эхо в тумане"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Борис Яроцкий
Эхо в тумане

Память, зовущая к мужеству

В 1941 году автору этой книги было восемь лет. Он не шел по дорогам войны, но война прошла через его сердце.

Отец Бориса Яроцкого – школьный учитель из небольшого украинского городка – почти с первого и до последнего дня был на фронте. Мать с пятью малолетними детьми (Борис – второй ребенок) пережила все ужасы военного лихолетья: бомбежки, артобстрелы, оккупацию. Прямым попаданием вражеской бомбы был разрушен дом Яроцких: семья, к счастью, не пострадала.

Однажды Борис оказался свидетелем расстрела захваченных в плен красноармейцев: фашисты уничтожили их на глазах у горожан. Тогда же, в оккупации, был тяжело ранен старший брат, и Борис до возвращения отца с фронта разделял с матерью все заботы о младших детях. Потом – полуголодное послевоенное житье, учеба в педучилище и воинская служба: почти треть века.

Яроцкий был командиром, политработником, корреспондентом, преподавателем военной академии. Служил в Ленинградском, Беломорском, Северном, Прикарпатском, Одесском, Белорусском округах! И везде находил героических людей, героическую историю, внося, таким образом, свою лепту в поисковую работу, в следопытское движение нашей молодежи, идущей по боевым дорогам своих дедов и отцов.

…В Архангельске Яроцкий собирает документы о злодеяниях англо-американских интервентов, пытавшихся задушить молодую Советскую Республику, о мужестве местных жителей… В Карелии ищет свидетельства о комсомольском рейдовом отряде, действовавшем в тылу врага в июле – августе 1941 года… Во Львове изучает боевой путь прославленной 32-й танковой дивизии… В Севастополе встречается с моряками-подводниками, ходившими на боевые задания в годы войны к берегам Болгарии…

Я подробно перечисляю поисково-исследовательскую работу автора книги, чтобы читатель лучше представил себе, где, возникал замысел произведений писателя, и то, почему Борис Яроцкий не мог не написать «Алгебру Победы», «Возвращение Иванки», но особенно повесть «Эхо в тумане», эту оптимистическую трагедию о подвиге 193-х комсомольцев и одного коммуниста: всего в отряде было 194 человека.

Большинство из них навечно остались в лесах и болотах Карелии. Но каждый в отдельности и все вместе до конца выполнили свой долг: вот почему в повести столько действующих лиц самых разных национальностей – это наша дань героизму тех молодых ребят. Ведь старшему из них едва исполнилось тогда двадцать два года. Им был политрук.

Читаю повесть «Алгебра Победы», и память возвращает меня на западную границу. Я узнаю лейтенанта в танковом шлеме. Невысокого роста, ладно скроенного, черного от копоти и пыли. Он только что из боя. Это Павел Гудзь. Свой первый фашистский танк лейтенант поджег в восемь часов утра 22 июня. И я, будучи военным корреспондентом, писал об этом отважном красном командире в многотиражке 32-й танковой.

Повесть ведет меня в знойный июнь сорок первого. На вытоптанных Цитах – полыхающие танки: наши и вражеские… Мы прорываемся через оккупированный фашистами Львов… Ведем тяжелые оборонительные бои…

Каждый из нас, фронтовиков, прошел на войне свой курс науки – испытание на силу духа. Но, пожалуй, лучше других этот экзамен выдержал танкист Павел Гудзь. Его подвиг, когда он сам ампутировал себе во время боя раненую руку, повторили воины, выполнявшие интернациональный долг в Афганистане и, как Гудзь, оставшиеся в армейском строю. Это офицеры Самсонов и Бешан, ныне слушатели Академии бронетанковых войск. Той самый, которую в свое время закончил подполковник, а сейчас генерал полковник Павел Данилович Гудзь.

Повести Бориса Яроцкого, предложенные в эту книгу, разные по сюжету. Но есть в них одна общая черта: по своему; героическому пафосу они весьма современны. В них присутствует очень важная мысль – только мужественные люди способны выстоять и победить врага. А мужество, как известно, воспитывается всей жизнью, в том числе и исторической памятью народа.

И то, что автор – по молодости лет – не был участником Великой Отечественной, но со знанием дела уже давно пишет о войне, свидетельствует о приходе в литературу поколения писателей, которому предстоит осваивать глубинные пласты, истоков героизма защитников нашей Родины.

Эта тема всегда актуальна. И сейчас, когда партия решительно взяла курс на перестройку всех сфер жизни общества, и в первую очередь – духовной, актуальна особенно.

Каждому новому поколению нужен пример для подражания. Мы находим его и в этой книге. Ее герои – люди крепкого нравственного здоровья: политрук Василий Колосов, всецело взявший на себя ответственность за судьбу рейдового отряда, моряк-подводник Алеша Заволока, принявший неравный бой у берегов Болгарии, танкист Павел Гудзь, человек неколебимого личного мужества.

Да, повести Бориса Яроцкого созвучны времени, его требованиям. Они убедительно и страстно подтверждают, что только нравственно зрелые люди способны умело и успешно защищать революционные завоевания и по-революционному преобразовывать мир.

Сермен Борзунов

Эхо в тумане

1

Вполнеба полыхал над озером Закат, вытягивал из воды легкую золотистую дымку. За высокие камыши только что село солнце. Оно даже не село – нырнуло. «Как расписная ложка в майский мед. – От невольного сравнения политрук Василий Колосов грустно усмехнулся: – Ничего себе мед… Оттуда, из камышей, жалят пулями – только покажись…» И все же такой удивительно красивый закат Колосов наблюдал впервые. Карелия… вот ты какая!

В роте он политруком недавно. Командиром роты был Виктор Кургин, жилистый светло-русый лейтенант. Командир и политрук считали себя ленинградцами. Кургин перед самой войной закончил Ленинградское пехотное училище имени Кирова, Колосов – Ленинградское военно-политическое имени Энгельса. Кроме них, в роте было еще два таких ленинградца – командиры взводов лейтенант Григорий Лобода и Олег Иваницкий, выпускники пехотного училища. Все они на этом участке фронта воевали уже месяц – с самого начала войны.

Всматриваясь в дымчатый противоположный берег, Колосов услышал певучий голос бойца Сатарова, своего ординарца:

– Товарищ политрук, вас вызывает капитан. Говорят, срочно.

В батальоне капитан один – комбат Анохин. «Никак принимать пополнение?» – подумал политрук, радуясь. Батальон занимал оборону на восточном берегу озера. Вроде и спокойный участок, а потери большие. Злее всего досаждали снайперы: чуть зазевался – и вот уже из-за озера пуля.

Догорал июль. А белые ночи над Карелией все еще царствовали. В лесах было светло, как в городском парке. Устремленные ввысь сучковатые сосны, близко подступавшие к озеру, казалось, излучали желтый сочный свет, и вражеские снайперы чаще охотились по вечерам, когда заря через озеро стелется к нашему берегу, высвечивая каждую ветку.

Два часа назад Василий Колосов шел по ходу сообщения в первую траншею. Нужно было выбраться на мысок, клином уходящий в озеро. Туда выдвинулись пулеметчики. На пути попалась рубленая лесная сторожка, крытая тесом. И политрук решил взглянуть, где там пулеметчики устроились. Только нащупал замшелый конек тесовой крыши, как у самого виска пуля ковырнула щепку.

Ординарец, от неожиданности распахнув раскосые глаза, с запозданием крикнул: «Снайпер!», но политрук не стал ждать второй пули – мгновенно очутился у порожка. «И зачем я вылез?..» – обругал себя. Он все еще не мог избавиться от чувства, которое им овладело после удара пули рядом с виском. То ли снайпер ошибся, то ли он, Василий Колосов, родился в рубашке. «А может, капитан вызывает меня по поводу моей глупой вылазки на крышу?» – думал по дороге к штабу.

Пока политрук беседовал с бойцами, Сатаров побывал в штабе и оттуда принес почту. «Наверное, это он доложил комбату, Вот снимут с меня стружку… И поделом». С этой невеселой мыслью, пригибая голову, Колосов ускорил шаг. И хотя он был в каске, предосторожность не мешала.

Ход сообщения не везде в полный профиль, поэтому кое-где приходилось чуть ли не щекой прижиматься к сырому колючему граниту. На открытой местности обостряется чувство ожидания пули. Но на этот раз политрук торопился и раньше времени приподнял голову – пуля тут же цокнула о каменный выступ, высекла искру и рикошетом отлетела в сосны. Спустя четверть часа политрук входил в землянку командира батальона.

– Наконец-то, – нетерпеливо встретил Анохин и вместо того, чтобы «снимать стружку», показал на деревянный ящик из-под снарядов. – Садись.

Здесь уже был лейтенант Кургин и что-то записывал в блокнот, перед ним на грубо сколоченном столике глянцем отсвечивала карта.

– Повторяю… Приказано: выслать в тыл противника рейдовый отряд в составе усиленной роты… Вот сюда. – Комбат осветил фонариком лист карты, на котором теснились зеленые пятна, обозначавшие хвойные и сосновые леса. На синих разновеликих овалах Колосов успел прочесть: «Сямозеро», «Шотозеро». Судя по тону синевы, озера глубокие. Их разделял довольно широкий перешеек.

– Здесь дороги, – показывал комбат, водя пальцем по карте. – Железная и шоссейная. Этими объектами уже занимаются наши соседи. По данным разведки, противник перебрасывает важные грузы… Перебрасывает не только здесь. Севернее Сямозера есть уже, оказывается, колонные пути, короче, их войска движутся вне дорог. В полосе наступления нашего полка пути сходятся вот здесь. Восточнее населенного пункта Хюрсюль. Задача отряда: внезапным ударом захватить узел колонных путей и удерживать его до подхода основных сил полка. Вы, лейтенант Кургин, командир, Колосов – политрук отряда.

Приказ был издан еще накануне, но в роте о нем узнали с запозданием.

– Впрочем, сейчас выяснять некогда, – продолжал Анохин, возвращаясь к карте. – Считайте, с приказом вы ознакомлены. В отряде двести человек; ваша рота плюс бойцы из других батальонов. Они уже прибывают в пункт сбора. Все. Действуйте.

Поспешность, с которой формировался отряд, радовала: значит, скоро наступление. Будем гнать врага до самой границы, а может, и дальше. В училище курсантам говорили: если нам фашисты навяжут войну, мы ее закончим на чужой территории.

В этом мало кто сомневался: перед войной газеты писали о могуществе Красной Армии. Плохо знали другое – возможности фашистской Германии. Месяц войны показал, что фашисты имели неплохое вооружение, особенно авиацию и танки. Но то, что наше командование создавало рейдовый отряд, вселяло надежду: пора поворачивать на запад.

– Теперь, комиссар, повоюем, – говорил Кургин, подмигивая карим глазом: дело ему было явно по душе. Молодое сердце командира рвалось в наступление. А рота держала оборону, несла потери от вражеских снайперов.

Командир заставил бойцов зарыться в землю. А земля в Карелии особая: в низинах – болота, высоты – из гранита. И все-таки рота Кургина не просто приспособилась к местности, а выступила инициатором снайперского движения. Пример подал командир, его поддержали командиры взводов лейтенанты Иваницкий и Лобода.

Роту в полку скоро заметили, может быть, поэтому она и составила ядро рейдового отряда.

– Уточните маршрут, – попросил Кургин. Желтый луч фонарика, выхватив из сумрака роившуюся мошкару, снова лег на карту.

– Отсюда по прямой, то есть по перешейку, ровно двадцать километров. – Анохин, не отрывая от стола указательного пальца, приблизил к нему фонарик. – Вы двинетесь в обход Шотозера.

– К верховьям реки Шуя? – переспросил Кургин.

– Не совсем… За озером вам встретятся водосбросы. От них до узла колонных путей километров пять, не больше.

– По болоту?

– Да… Собственно, весь маршрут по болотам.

– На болоте мы, товарищ капитан, как мишени…

Лейтенант Кургин не скрывал опасения, что по низине благополучно пройти не удастся: белая ночь – она тут не союзница.

Анохин, прежде чем вызвать командиров, сначала многое обдумал сам. Только вчера ему стало известно, что полк перейдет в наступление – двинет на Суоярви. Южнее, на Ведлоозеро, ударят другие полки, – и тогда вся Урская гряда до реки Олонки снова будет в наших руках. Этот удар обезопасит Петрозаводск. Но главная задача, пожалуй, другая. О ней Анохин лишь догадывался: раз командование бросает полк в наступление, по существу, неподготовленным – на юге, за Ладожским озером, дела неважные. Но как сказать об этом командиру и политруку рейдового отряда, Анохин не знал. Посылая своих подчиненных на смертельный бой, он многое недоговаривал… Напрасно. Политрук Колосов, двадцати двух лет от роду, считал себя политработником вполне сложившимся, готовым выполнять любую задачу.

– Цель наступления? – спросил он молчавшего комбата.

Анохин поднял на политрука усталые глаза:

– Нашему родному городу, ребятки, нашему Ленинграду мы должны помочь.

Анохин выключил фонарик, и в землянке стало еще сумрачней, как бывает при заходе солнца в лесном доме, окна которого выходят на восток.

– Начало выдвижения – в полночь. Ровно через сутки выступает полк.

Комбат сворачивал карту: главное он сказал. Теперь, а точнее, по мере того, как командир и политрук осмысливали, что им делать до общего наступления, вопросы возникали, казалось, сами собой.

– Ночь, товарищ капитан, условная. – Политрук не хотел, чтобы комбат строил иллюзии: никакой темноты не будет.

Комбат кивнул. Карелию он знал не понаслышке: здесь служил до войны и вот уже второй месяц воюет.

– Ночью будет туман… Сильный…

– Туман – это хорошо, – отозвался Кургин. Комбату он верил: если тот сказал, что ночью будет туман, да не какой-нибудь, а сильный, это значило, что отряд сумеет скрытно выйти в тыл противника.

2

Бойцы, получив приказ, спешно оставляли окопы. Группами и поодиночке прибывали в пункт сбора. Сюда уже подвезли оружие, боеприпасы, обмундирование, продовольствие.

По пути к пункту сбора командиры успели распределить между собой обязанности.

– Главное, – наставлял Кургин, – ничего не забыть и ничего не взять лишнего. На это, комиссар, и настраивай…

Конечно, хорошо бы ничего не забыть. Но прежде нужно сказать…

– В этих местах двадцать лет назад Красная Армия разбила белофиннов.

– Это ты потом, в рейде, – предупредил Кургин. – Сам понимаешь, сейчас не до бесед… А ночь и в самом деле наклевывается с туманцем… Чувствуешь, как похолодало.

Ночь обещала быть зябкой. Днем прошумел дождь. Он захватил пойму речки, освежил озера, промыл серые гранитные валуны, разбросанные по склонам сопок, напоил влагой мягкие, пахнущие земляникой травы.

Сосновый лес, разбавленный березой, осиной, ольхой, черемухой, был тих и спокоен. Вместе с дождем, казалось, растаял ветер. Если бы не редкие выстрелы, доносившиеся из-за озера, можно было подумать, что вовсе нет никакой войны, есть только Карелия, с ее реками и падями, непуганой птицей и надоедливой мошкарой.

После дождя лес напоминал пасеку: так сильно звенела мошкара. Политрук вспомнил свой среднерусский городок, где родился и вырос. Однажды отец, болевший туберкулезом, повез своих детей – их было трое – в деревню. Жили на пасеке у знакомого крестьянина. «Перебирался бы ты, Антон Васильевич, в село, – говорил пасечник, – может, и отступит чахотка».

В ответ отец весело отшучивался: «Покой нам только снится». Мыслями он был у себя в педагогическом Техникуме, там он работал учителем.

Выезд на пасеку запомнился Василию не столько звенящей тишиной, сколько разговором, который вел отец с крестьянами. Речь шла о недавно созданном колхозе. Покашливая, отец показывал на гудящий улей: «Дружная работа. А почему? Пчелы мед собирают. А собрать его можно только сообща…»

…Завтра всем отрядом предстояло захватить узел. Судя по карте, до него рукой подать. Но впереди – болота… Ни командиру, ни политруку на болотах воевать не доводилось. Окрыляло одно: душа требовала боя. Еще месяц назад, в первую неделю войны, закрадывалась мысль: «Вдруг не дойдет очередь и войну закончат другие?»

Теперь, когда от Баренцева до Черного моря простирался фронт, появилось новое чувство: уже не за горами крещение огнем, и ему, коммунисту, к этому крещению надо быть готовым. Когда Василия Колосова спрашивали, где он вступил в партию, он отвечал: «В Ленинграде. Накануне войны».

– Командиры взводов, ко мне!

Подбежавшие лейтенанты Иваницкий и Лобода бойко доложили и тут же удивленно переглянулись: что – их только двое? Был еще старшина из штаба полка. Это он привез обмундирование, оружие и боеприпасы. Кряжистый, уже в летах, судя по выправке, недавно надевший военную форму, он объяснил:

– Двух других командиров взводов, товарищ лейтенант, накрыло миной. Начальник штаба велел доложить: замены не будет, – вручил Кургину список личного состава рейдового отряда.

Под высокими соснами выстроились четыре взвода и отделение управления. Кроме двух лейтенантов, угодивших под вражескую мину, не хватало еще и четверых бойцов: то ли они не нашли место сбора, то ли стали добычей немецких снайперов.

Командир и политрук обходили строй, пристально всматривались в совсем еще мальчишеские лица. Перед отделением управления Кургин глазами пробежал список.

– Старшина Петраков.

– Я.

– Принять отделение.

Около лейтенантов задерживаться не стал: он их знал по роте. Командиром третьего взвода назначил сержанта Лукашевича. Предварительно спросил, указав на медаль «За отвагу»:

– За что?

– Выносил раненых.

– Санитар?

– Пулеметчик.

Командиром четвертого взвода стал плотный и темный, как мулат, сержант Амирханов, серьезно занимавшийся до войны вольной борьбой.

На северо-западе все еще горела заря. Кургин показал в ее сторону, как бы призывая прислушаться. Из-за озера постреливали снайперы, будто ломали сухой валежник.

– Больных и раненых прошу выйти из строя.

Шеренга не шелохнулась.

– Не умеющие плавать…

Люди стояли как деревья.

– Ну что ж, – удовлетворенно произнес командир, скрипнув новыми ремнями портупеи. – Слушай боевой приказ.

И Кургин пункт за пунктом, будто по тексту, изложил задачу. Он не скрывал, что дело не из легких, слабым – не под силу.

Политрук следил за выражением лиц, и хотя под сумрачными соснами разглядеть их было трудно, он видел глаза, внимательные и строгие, они вселяли уверенность.

Ровно, как на учебном занятии, звучал голос командира:

– …С собой взять Гранаты и патроны – боекомплект плюс диски к пулеметам. Сухой паек на трое суток… Вопросы?

Строй молчал, как бы обдумывая важность момента. Вопросы, конечно, были, но на них не смогли бы ответить даже те, кто подписывал приказ на рейд.

– Прошу, комиссар, – жестом руки показал Кургин и сделал шаг назад, чтобы политрук был виден всему строю.

Сказать хотелось многое. В отряде почти двести человек, и добрая половина – люди новые. Утром бой в отрыве от полка… А что они, эти люди? Что могут, особенно там, за линией фронта? И он спросил:

– Членов и кандидатов ВКПб) прошу поднять руку.

Ни одной руки. И политрук шепнул командиру:

– Значит, нас, коммунистов, двое.

Кургин смущенно ответил:

– Я, комиссар, еще комсомолец.

А политрук опять обращался к строю:

– Комсомольцы есть?

Лес рук. И политрук понял не столько рассудком, сколько сердцем: за всех этих ребят отныне отвечает он и перед партией, и перед своей совестью. Просматривая список, он сделал для себя еще одно открытие: они с командиром, оказывается, старше всех по возрасту – им по двадцать два года. Даже Иваницкий и Лобода моложе на год. Невольно вспомнились слова отца: «На войне бьют не по годам, а по ребрам…»

Просто так отец не сказал бы, уж он-то две войны сломал, всю гражданскую прошел от Самары до Владивостока…

3

Для связи полк выделил рацию: коротковолновый приемник и передатчик.

– Проверь, – распорядился Кургин. И политрук попросил радистов Зудина и Шумейко настроиться на волну полка.

Рация помещалась в двух вещмешках: приемник был у долговязого бритоголового Ивана Зудина, передатчик – у маленького, с выпученными глазами Павла Шумейко.

– Наш позывной?

– «Сосенка».

– Позывной полка?

– «Лес». Элементарно, товарищ политрук, – объяснял Зудин, почесывая искусанную комарами голову. – Мы ловим даже Москву.

В его словах послышалось: вот у нас какая техника!

– Вы ловите «Лес».

Зудин шевельнул ручку настройки, и тут же близкий голос ответил.

– «Цоценка», я – «Лец»…

Слушая полкового радиста, политрук про себя отметил: «Ну и говорок!» Полковая рация уже несла свою службу. Политрука радовало, что рация универсальна – при случае можно принимать сводки Совинформбюро, – но огорчало, что на болотах тяжела. Можно было только гадать, как хрупкий с виду боец Шумейко понесет передатчик, у него еще и винтовка, а к винтовке – патроны. Запасные батареи – тоже у него.

– Донесете?

– А то как же, товарищ политрук, – улыбнулся Шумейко. – Если что, поможет Барс.

– Барс?

– Собака Ивана Зудина!

Политрук не сразу обратил внимание, что под сосной лежала овчарка. Она слегка шевелила ушами, слушала говор и как будто понимала, о чем речь.

– Откуда она у вас?

– Прибежала. Из дому.

Подошел Курган, строго взглянул на овчарку и тоном, не терпящим возражения, приказал собаку отправить в расположение полка.

– Товарищ лейтенант! Барс, он понятливый… Если что, будет как немой…

– Товарищ боец!

Зудин тяжело вздохнул, взял собаку за ошейник и увел ее в хозвзвод, поближе к кухне. А Шумейко, приспосабливая к вещмешку плащ-палатку, говорил, ни к кому не обращаясь:

– Барс, он бежал за поездом целых двести километров… От самого Олонца… Он сильный… И рацию носит, даже по болоту. Сам видел…