Текст книги "Белая бабочка"

Автор книги: Борис Рабичкин

Соавторы: Исаак Тельман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Трое в одном купе

Троян недоумевал. Что могли означать эта встреча и разговор а аллее парка, невольным свидетелем которых стала Ляля?

Случайная встреча старых знакомых? Почему же Лаврентьев не узнал его? Они могли давно не видеться. А их странный разговор? Может быть, здесь и есть связь с предыдущими событиями?

Полковник был почти уверен: к случаю в склепе Лаврентьев не имеет никакого отношения. Но какие могли быть сомнения, что здесь действует вражеская рука!

Накануне Павел Александрович говорил с Лялей о дурной подозрительности. Она так же похожа на бдительность, как беспорядочная стрельба на прицельный огонь. Троян хорошо знал, что шпиономания и глупая подозрительность только мешают борьбе с истинным врагом. Но слепая беспечность еще более опасна, В данном случае она может повредить и делу и самому Лаврентьеву. А ведь государственная безопасность – это безопасность и каждого из миллионов честных граждан. Так может ли он, Троян, не придать значения эпизоду в парке, Даже если интуиция подсказывает: вряд ли эта встреча связана с делом, которым он занимается.

Полковник поручил сотрудникам Анохина заняться человеком в тюбетейке, и они быстро установили, что он – научный работник из Ленинграда, объезжающий пушкинские места на юге. Спустя несколько дней он появился в заповеднике. В этом не было ничего удивительного – каждый, кто приезжал в Южноморск старался посетить и Эос. Но этот оказался необычным экскурсантом. Едва осмотрев раскопки, он стал обходить окрестные села, разыскивать старожилов. Гость из Ленинграда снял в Терновке комнату. Очевидно, он собирался пробыть, здесь некоторое время.

Последние дни Павел Александрович почти не видел Лаврентьева. Вернувшись с концерта, Сергей Иванович застал телеграмму с вызовом на заседание президиума Академии наук. В горячее время раскопок Лаврентьев старался не отлучаться из экспедиции. Но теперь предстояло обсуждение, перспективных планов научной работы. Нужно ехать. Все вечера были заняты подготовкой к выступлению.

Ленинградец собрался уезжать вместе с Лаврентьевым. Троян подумал, что здесь, вероятно, простое совпадение. А впрочем…

И третьим пассажиром в купе поехал молодой, лет тридцати, спортивного вида человек, отправлявшийся на Всесоюзные курсы тренеров по легкой атлетике.

Пушкинист, которому в Терновке так и не удалось вдоволь наговориться с занятым Лаврентьевым, усиленно наверстывал упущенное.

Позже Анатолий рассказывал Трояну и Анохину, что еще никогда в жизни ему не приходилось встречать таких интересных собеседников. Они вспоминали свое знакомство, и Анатолий представил себе двадцатый год, голодную Москву, заиндевелые окна бывшего Английского клуба, где в нетопленых залах с греческими колоннами по пятницам собирались члены недавно созданного Общества друзей книги.

Это были первые и самые трудные шаги культурной революции, которая, преодолевая разруху, тиф, нищету, сопротивление врага, начинала свое великое шествие по стране.

Вызванные к жизни бесчисленные комиссии и комитеты, непременным членом которых был ректор университета профессор Лаврентьев, забирали у него много времени и сил. Как ни был занят Сергей Иванович, он старался не пропустить ни одной пятницы в библиотечном зале дома на Тверской.

Историк и археолог, он еще в студенческие годы стал страстным книголюбом и завзятым пушкинистом. Лаврентьев собрал коллекцию изданий Пушкина и книг о нем, которую высоко ценили московские библиофилы. И на пушкинских чтениях в бывшем английском клубе, где выступали такие знатоки, как Щеголев и Цявловский, прислушивались к голосу Сергея Ивановича.

Начиная с октября 1920 года Общество друзей книги устраивало аукционы. Перед пушкинским аукционом Сергей Иванович особенно волновался.

Сосредоточенный и хмурый, ходил он по залам, где на столах было разложено немало реликвий. Рядом с комплектами «Северных Цветов», «Подснежника», «Полярной звезды» здесь можно было встретить автографы Пушкина, первые поглавные издания «Евгения Онегина», рисунки поэта и оригиналы иллюстраций к его первым изданиям, некогда отпечатанный в десяти экземплярах «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу со слов кн. А.В.Трубецкого», экземпляры «Невского альманаха», «Альбома северных муз» и многое другое.

Республика была еще очень бедна, чтобы скупить все эти редкости. И Лаврентьева тревожила мысль, как бы ничто из реликвий, связанных с памятью великого поэта, не попало в неверные руки.

Незадолго до аукциона друзья рассказали Лаврентьеву, как отыскалось серебряное кольцо с изображением Диониса на сердолике, которое Пушкин ровно сто лет назад подарил своему другу Петру Яковлевичу Чаадаеву. На перстне прочитали надпись: «Суб роза» – «под розой». Роза у древних была символом тайны, и эта надпись означала «в тайне».

Тайной оставалась судьба пушкинского кольца, подаренного поэту графиней Воронцовой. Среди собирателей ходило множество колец, владельцем которых считали Пушкина. Но этот золотой перстень с древней надписью и восьмигранным сердоликом, воспетый поэтом, бесследно пропал. После гибели поэта его хранил Жуковский, потом он перешел к Тургеневу, от него к Полине Виардо. Виардо подарила его пушкинскому лицею для музея поэта. Лицейский сторож, украв кольцо, продал его старьевщику, и оно будто в воду кануло.

Каждый раз, отправляясь на розыски пушкинских реликвий, Лаврентьев тешил себя мечтой: а вдруг именно ему посчастливится найти этот талисман поэта…

Пускай же ввек сердечных ран

Не растравит воспоминанье.

Прощай, надежда, спи, желанье,

Храни меня, мой талисман,—

заполнив своим голосом все купе, декламировал гость из Ленинграда.

Полдороги Лаврентьев с литературоведом вспоминали те далекие двадцатые годы. Сосед по купе жадно слушал эти разговоры о первых годах революции, когда его еще на свете не было. И само собой расшифровалось почти все, что насторожило Лялю, услышавшую в парке обрывки фраз.

Наконец открылась и тайна «двадцать третьего номера». Оказывается, Лаврентьев впервые встретился и познакомился с этим пушкинистом на выставке художников Пролеткульта в том же здании бывшего Английского клуба.

На полотнах были силуэты фабричных зданий; портреты изображали лицо как сумму мускулов; на иных картинах авторы пытались красками передать стук машин. В муках поисков, сквозь лес ошибок, на ощупь пробивались ростки нового искусства.

Ошарашенный, стоял Лаврентьев перед полотном, где на фоне снега были нарисованы пушкинские бакенбарды, офицерские эполеты, два пистолета и над всем этим – оловянный глаз Николая. Картина называлась «Дуэль Пушкина».

«Боже мой, кто автор?» – спросил тогда человек, стоявший рядом с профессором Лаврентьевым и оказавшийся молодым пушкинистом, учеником Щеголева.

Профессор и пушкинист стали искать подпись. Они прочли: «Автор номер двадцать три». Фамилии художников на всех выставленных полотнах были заменены номерами…

Анатолий представил себе, как захохочет Троян, когда он доложит ему о результатах своей поездки.

Посылая Анатолия, полковник объяснил лейтенанту, что его задача – не только наблюдать, но и охранять Лаврентьева. Не исключено, что вокруг академика враги расставляют свои сети.

Разговоры в купе затянулись за полночь. Наконец старики улеглись.

Анатолий занимал верхнюю полку, откуда ему был хорошо виден спящий Лаврентьев. Но Сергей Иванович не спал.

…Воспоминания тридцатипятилетней давности растревожили его, и теперь, как это все чаще случалось с Лаврентьевым, им снова овладела грусть от сознания, что пошел семидесятый год жизни.

Не о приближении смерти думал Сергей Иванович. Его волновали многие не только незавершенные, но еще даже и не начатые дела.

Говорят о школе Лаврентьева. Да, у него иного последователей. Его ученики работают на кафедрах а университетах и институтах, в музеях, руководят экспедициями. Однако в самом Эосе, которому он отдал часть своей жизни, кто примет у него эстафету?

Добрую славу снискали себе его старые и новые работы об Эосе. Но ведь он раскопан меньше чем наполовину. Самое важное и интересное впереди. Кто же продолжит там работу?

Шелех? Он тоже стар, да если б и был помоложе, все равно это ему не по плечу.

За последние годы многого добилась Оксана. Лаврентьев радовался ее успехам. Она пока знает меньше Шелеха, и опыта у нее меньше. Но у человека есть та искра божья, которая обещает разгореться в пламя настоящего творчества. И диссертация у нее, не в пример десяткам других, которые прошли через руки Сергея Ивановича, сделана самостоятельно мыслящим человеком, ищущим новые пути в науке. Это не триста страниц с описанием черепков, строительных остатков, с аналогиями, пусть даже добросовестно подобранными и к месту приведенными. Это страницы живой истории Эоса в начальную пору его существования, прочитанные не просто раскопщиком, а вдумчивым историком.

А ведь сколько ремесленников с ученым видом занимает места тех, кто способен отдать науке всю жизнь. Вскочили па академическую подножку, уцепились за звание, как за поручни, и едут…

Нахлынувшие мысли не давали ему заснуть. И многое из того, что через два дня академик Лаврентьев произнес в мраморном зале заседаний Академии, родилось в эту ночь в вагоне прямого поезда, который шел из Южноморска в столицу.

Разговор в урочище Ста могил

Спокойная, мягкая и рассудительная Оксана очень понравилась Ляле, и так как в Терновке было скучновато, Тургина подолгу пропадала на участке Сокол. Вот и сейчас, вызвавшись быть добровольной помощницей, вместе со студентом-практикантом она обмеряла металлической рулеткой древнюю мозаику в неглубоком раскопе.

Несколько последних дней, по многу часов не разгибая спины, Оксана с ассистентами сантиметр за сантиметром расчищала остатки мозаичного пола. Скальпелями, ланцетами они осторожно соскабливали грунт с мозаики и кисточками сметали земляной прах. Если мозаика непрочно сидела в своих известковых гнездах, пыль сдували ручным кузнечным мехом. Эта работа требовала осторожности хирурга, точности часового мастера и терпения резчика по кости.

Сегодня, когда удалили последние крупицы грунта, открылся выложенный из разноцветной морской гальки причудливый ковер; в котором сочетались изображения мифических животных с растительным орнаментом.

Оксана сидела на стульчике, держа на коленях чертежный планшет с приколотым листом миллиметровки.

– Сколько? – крикнула она.

– Сто двадцать три, – ответил практикант.

– А от юго-западного угла?

Ляля обошла мозаику и приложила ленту рулетки к деревянному колышку.

– Двести пятнадцать.

– Невозможно чертить, – сказала Оксана, делая накалившимся от зноя циркулем засечку на плане. – Пусть немного сядет солнце.

Ляля со своим напарником мигом выбрались наверх.

– Оксана Васильевна, пойду окунусь, – сказал практикант. – Пропадаю от жары! Одного археолога, погибшего от солнечного удара во время раскопок в Дельфах, уже занесли в историю. Я не хочу быть вторым.

Сокол улыбнулась:

– Саша, знаете его последние слова? «Какие колонны!»

– О боже, какая мозаика! – дурачась, произнес, юноша, театрально выбросив руку в сторону раскопа. Затем он достал из полевой сумки яблоки, угостил девушек и побежал к морю.

Ляля и Оксана легли на траву.

– Вам еще не надоели наши раскопки? – спросила Сокол, надкусывая яблоко.

– Что вы, Оксана, мне так интересно! Вдруг когда-нибудь придется играть женщину-археолога.

– Уверяю вас, не придется… – Оксана помолчала. – И сказок о нас не расскажут и песен о нас не споют, – произнесла она после минутного раздумья. – А вы говорите пьеса…

Ляля села и, обхватив руками колени, наклонилась к Оксане.

– Не выйдет из меня актрисы – пойду в археологи, – вдруг объявила она. – Я думала об этом. Вот только терпения мало. Так чертить, как вы, – девушка показала лежащий рядом планшет, – никогда не смогу.

– Меня эти чертежи уже замучили! – пожаловалась Сокол. – Всю весну над доской просидела. А теперь к докладу Сергея Ивановича о Пилуре опять придется чертить и чертить.

– Другие ведь тоже чертят?

– Конечно, чертят. Без этого археологу нельзя.

– А всё на вас навалили.

– Считают, что у меня лучше получается. С тех пор и пошло: главные чертежи – мне.

– Оксана, честно, вы очень боитесь Сергея Ивановича? Он такой строгий.

– Когда я начала работать в экспедиции, тоже думала – строже его нет на свете. Да разве в этом дело? Иной ученый и обходительный и обаятельный – ведет тебя в науку, как в детский сад, за ручку. Так и привыкаешь к подсказке. Живешь за чужой головой. Даже диссертацию пишешь, будто по шпаргалке решаешь задачу на уроке арифметики…

– Тому, кто хочет легкой жизни в науке, – перебила Ляля, – с таким руководителем, конечно, легко.

– А он, по сути, меньше всего о тебе и думает. С аспирантами работает? Работает. Молодые кадры готовит? Готовит. Диссертации есть? Есть. Значит, все в порядке.

– Ваш Лаврентьев не такой…

– У него иногда хоть и наплачешься, да сама думать научишься. Это счастье – работать с Сергеем Ивановичем!

– И давно вы счастливы? – спросила Ляля, придвигаясь совсем близко к Сокол. – Я вот часто думаю, как человек находит свое призвание?

Как человек находит свое призвание? Почти всегда трудно ответить на этот вопрос, конечно если исключить тот, к сожалению, еще распространенный случай, когда избирают себе профессию потому, что на финансовый или на факультет иностранных языков попасть легче, чем на какой-нибудь другой…

Почему Оксана Сокол стала археологом?

Среди археологов немало выходцев из семей, где все, от деда до внука, занимались историей.

Оксана Васильевна – первый археолог в рабочем роду Соколов. Ее отец, потомственный екатеринославский кузнец, стал к пневматическому молоту в год рождения Оксаны – сверстницы первой пятилетки.

Звеньевая пионерского отряда Оксана Сокол не ходила в первых ученицах. Кроме пятерок, в ее табель попадали и четверки. Но в школе не было ученицы, которая бы в свои двенадцать-тринадцать лет так знала и любила историю, географию и прочитала столько книг о прошлом.

В годы войны Оксана с семьей оказалась в большом сибирском городе. Профессор пединститута, приглашенный в школу на собрание кружка историков, радовался, слушая, как восьмиклассница Оксана толкует прочитанные в оригинале летописи, которые потребовались ей для доклада о борьбе Руси с татарским нашествием.

Небогато жил местный музей в военные годы. Но у него были верные юные друзья и помощники. Школьный кружок истории прикрепил Оксану к археологическому отделу. Здесь и началась биография археолога Сокол.

…Сергей Иванович Лаврентьев питал органическую неприязнь к «вундеркиндам». В широком кругу его знакомых знали, что бесполезно соблазнять Лаврентьева рассказами об исключительных способностях юноши или девушки, для которых решающую роль должно сыграть его научное покровительство.

И когда Величко, молодой ассистент академика, принимавший экзамены у поступающих на археологическое отделение столичного университета, захлебываясь, рассказал о необычайных способностях девушки из Днепропетровска, Сергей Иванович только похмыкивал, хитро щурил глаза и наконец спросил:

– А девушка-то, конечно, красивая?

Ассистент покраснел, что-то забормотал, но Сергей Иванович не разобрал, что именно.

Спустя несколько месяцев на кафедру студенческого научного общества поднялась высокая, с длинными косами, красивая девушка и, сначала робко, с трудом овладев своим голосом, стала читать реферат о размещении племен на карте Скифии, составленной еще Геродотом.

Поначалу Сергей Иванович слушал не очень внимательно. За сорок лет профессорства он уже вдоволь наслушался студенческих рефератов на эту тему, тем более что очень многие из них варьировали его давнюю статью в «Археологических записках». И вдруг сидевший в президиуме Сергей Иванович услыхал: «Я позволю себе не согласиться с мнением академика Лаврентьева, правда высказанным почти полвека назад, когда было еще мало археологических материалов о скифах…».

По аудитории прошел и тотчас оборвался легкий шумок. Все увидели, как Лаврентьев, повернувшись вполоборота к кафедре, с интересом смотрит на своего оппонента.

Некоторые доводы студентки заставили Сергея Ивановича улыбнуться про себя. Они были наивны. Но в реферате первокурсницы Лаврентьева привлекли свежесть мысли и умение по-своему истолковать и увязать между собой многие археологические находки, сделанные в различных районах древней Скифии.

В перерыве, подозвав ассистента, которого он уже однажды вогнал в краску, Сергей Иванович спросил:

– Вы об этой девушке мне говорили?

– Да.

– Кажется, вы не ошиблись…

Рассказывая Тургиной об этом и вспоминая, как она с первого своего университетского лета стала участницей эосских экспедиций, Оксана умолчала об ассистенте академика Лаврентьева, с которым – Ляля это знала – у нее в жизни многое связано. Тургина с чисто женским любопытством уже собралась задать несколько осторожных вопросов, но с моря пришел Саша.

Через несколько минут из раскопа неслось:

– Сто двадцать восемь…

– Сто пятьдесят от северо-западного угла.

Оксана, достав из широкого кармана своего синего комбинезона прозрачный целлулоидный угольник, склонилась над планшетом.

Мозаичный пол во внутреннем дворике дома знатного зосца Оксана раскрывала в отсутствие академика Лаврентьева. Начальники отрядов усиленно подгоняли работу к возвращению Сергея Ивановича, и Оксана тоже хотела к его приезду подготовить все материалы своей раскопки.

С участка, едва успев выкупаться и поесть, она сразу отправлялась в камеральную.

Однажды, когда она была одна в лаборатории и, тихо напевая, резинкой счищала следы карандаша на ватмане, раздался неуверенный стук в дверь.

– Да, – не поднимая головы, отозвалась Оксана,

В комнату вошел человек среднего роста, в полосатой тенниске. Ему было лет тридцать пять, выглядел он подтянуто, собранно.

По тому, как, войдя, он посмотрел на склонившуюся у чертежного станка Оксану, было ясно: он точно знает, кто перед ним. Она подняла голову, когда вошедший уже стоял посередине комнаты.

– Вы насчет экскурсии? Хранитель заповедника уехал. Вернется завтра.

– Я знаю, – чуть улыбнувшись, ответил неизвестный.

Оксана удивленно взглянула на него.

– Товарищ Сокол?

– Я.

– Оксана Васильевна?

– Да, – ответила она, еще более удивленная, ожидая, что будет дальше.

Вошедший протянул Оксане узенькую, продолговатую книжечку в красном ледериновом переплете. Оксана раскрыла, посмотрела и, возвращая ее, сказала:

– Слушаю вас, товарищ капитан милиции.

– Мне нужно посмотреть склеп, где произошел несчастный случай.

– Пожалуйста, я провожу вас, но, пока дойдем, будет поздновато. – Оксана показала на окно: солнце закатывалось за далекий курган.

– А мы поедем…

Минут через десять Оксана со своим спутником приехали на место. А когда они выходили из склепа, только отблески заката догорали на горизонте.

– Известно, кто убитый? – спросила Оксана.

– Выясняем, раскапываем, – уклончиво ответил приезжий. – Кстати, – сказал он, достав из внутреннего кармана фотографию чертежа урочища Ста могил, – Оксана Васильевна, прошу вас проконсультировать… На чертеже крестиком отмечен этот склеп?

Оксана взяла фотографию размером с почтовую открытку, посмотрела с нескрываемым удивлением, растерянно произнесла:

– Этот…

– Что вас так удивило?

– Это мой чертеж, но мы никогда не делали фотокопий.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Я закончила чертеж перед самым отъездом академика Лаврентьева.

– Куда?

– В Рим, на конгресс.

– Чертеж был с ним?

– Конечно. Это же иллюстрация к докладу. Оригинал у нас в архиве.

Они сели в машину. Прощаясь с Оксаной у ворот заповедника, майор Анохин – а это был он – сказал:

– Прошу вас, товарищ Сокол, если будут спрашивать, кто приезжал, – я экскурсант.

Тиха южноморская ночь…

Море будто остановилось. Оно лежит спокойное, неподвижное, устав катить волны и целый день менять цвет воды. Теперь кажется выкрашенным одной темно-синей краской и впрямь похоже на то море, которое изображают художники, иллюстрируя сказки.

Через море переброшен мост, Он начинается у красноватой каменной глыбы на диком эосском пляже и уходит к горизонту и дальше. Луна, проложившая этот серебряный мост, соединила Европу с Азией.

По лунной дорожке к берегу плывут двое. Только тихие всплески нарушают тишину, стоящую над морем… Ляля медленно плывет на боку, положив на воду голову в резиновой шапочке.

– Я очень хотел бы жить в одном городе с вами, – говорит Коля, плывущий рядом.

– И давно появилось у вас это желание? – лукаво отзывается Ляля.

– Не раньше, чем вы сюда приехали.

– А давно ли вы говорили Оксане то же самое? Между прочим, мы с ней землячки.

– Ну и злючка вы! – Коля делает резкий взмах рукой и сразу обгоняет девушку.

– Будь я мужчиной, обязательно влюбилась бы в Оксану! – раздается ему вдогонку.

Коля хочет что-то сказать, но Ляля энергично и быстро бьет по воде рукой, брызгая на него.

Малыгину показалось, что Ляля знает всю прошлогоднюю историю. Лишь теперь он понял, как был смешон, когда, едва ступив на эосскую землю, отправил Оксане злополучное письмо. В свои двадцать лет он искренне считал, что нет ничего трагичней, чем оказаться в смешном положении. Конечно, знай тогда Коля то, что было известно каждому участнику экспедиции, он бы так не поступил.

…В Эосе уже давно привыкли к тому, что в почте экспедиции Лаврентьева всегда есть конверт, надписанный одной и той же рукой, которая четко и аккуратно вывела каждую букву.

Почти ежедневно Оксана Сокол получает письма. Вначале над этим еще слегка подтрунивали, потом стали завидовать, а теперь даже самые рьяные острословы и скептики не решаются касаться этой темы.

Три года назад Оксана вышла замуж. Мужем ее стал Роман Величко, тот самый ассистент академика Лаврентьева, впервые увидевший ее, когда Сокол сдавала вступительные экзамены.

Кто такой Роман Величко, Оксана по-настоящему поняла, когда столкнулась с ним в первую поездку на раскопки в Эос. Здесь его талант археолога проявлялся еще ярче, чем в схватках на заседаниях кафедры, Ученого совета. Однако разве научные способности Романа были для Оксаны откровением? И, конечно, не они определили ее новое отношение к начальнику отряда Величко, который, между прочим, с практикантки Сокол спрашивал строже, чем с ее подруг.

За месяц совместной работы в экспедиции человека можно узнать лучше, чем за пять лет университетской учебы.

Роману Величко явно везло. Три года подряд Оксана приезжала работать в Эос. Она приехала и в четвертый раскопочный сезон, но теперь Роман был далеко: он получил большую самостоятельную работу – раскапывал древний город на юге Средней Азии.

С того лета бородатый терновский почтальон, усаживаясь на седло дамского велосипеда (по капризу или по ошибке кооператоров в местное сельпо завозили одни дамские велосипеды), удивленно пожимал плечами, если в его сумке не оказывалось конверта, надписанного рукой, которая четко и аккуратно вывела каждую букву.

Даже Сергей Иванович полагал, что Роман, став мужем Оксаны, умерит свой эпистолярный пыл. Когда-то отправлявшийся в экспедицию приват-доцент Лаврентьев тоже ежедневно писал письма слушательнице Бестужевских курсов Любе Назаровой. Теперь, чего греха таить, Лаврентьев на письма Любови Григорьевны чаше отвечал телеграммами.

«Всему свое время», – не без грусти думал Сергей Иванович, которому не раз приходилось видеть, как Оксана быстро распечатывает письмо.

В таких случаях он обычно вспоминал, что уже с неделю не писал домой, решал сегодня же написать «длиннющее» письмо, но набегали дача, и шофер вез в Южноморск очередную телеграмму.

Археолог, подобно хлеборобу, с нетерпением ждет весны, когда он сможет выйти в поле. Но в семье Величко близость весны означала приближение разлуки.

И начинались письма…

Задним числом Коля понял, как нелепо выглядело его послание. Умная и тонкая Оксана обратила в шутку всю прошлогоднюю историю. Коля был ей благодарен за такт, избавивший его от насмешек. И когда сегодня на пляже Ляля стала подтрунивать над ним, ее ирония вызвала у Коли чувство неловкости, которое, впрочем, быстро прошло.

Море по-прежнему было тихим, и только беспокойный луч маяка скользил по прибрежным скалам.

У подножья каменной глыбы то гасли, те вспыхивали, качаясь на воде, голубоватые искры.

Коля подошел, набрал полную пригоршню светлячков, и в волосах Ляли тотчас засветились маленькие огоньки.

– Вот досада! – воскликнул Коля. Ляля удивленно посмотрела на него. – Будь у меня сейчас магний… Это ведь чудеснейший кадр! Просто на обложку «Советского Союза»! – Он смотрел на Лялю восхищенными глазами.

Девушка безнадежно махнула рукой:

– Вы только и делаете, что щелкаете да обещаете.

Коля уже готов был разыграть обиженного, но, увидев на лице Ляли выражение задора и милого лукавства, улыбнулся и сказал:

– Ловлю вас на слове. Пленки с вашими портретами заняли всю мою фотообитель. Хотите посмотреть?

Малыгин привел Лялю в небольшую, скромно оборудованную лабораторию. На стенах висели снимки памятников, раскопов, увеличенная фотокопия декрета Пилура, фотографии Лаврентьева, Оксаны.

На проволоке, прикрепленные металлическими защепками, сохли пленки. Коля снял одну и, показывая ее на свет, спросил Лялю:

– Узнаёте?

Со всех тридцати шести кадров улыбалась Ляля – плывущая по морю, вышедшая из воды, прислонившаяся к скале…

Малыгин отцепил вторую пленку и медленно стал раскручивать ее перед глазами Ляли.

– А это кто?.. Опять вы! – торжествующе объявил Коля. – Этот снимок мне нравится больше всех.

– Но такого не будет, – с лукавинкой в голосе заметила Ляля, показывая на большой портрет Оксаны. Сокол была сфотографирована на фоне чертежей, и на самом большом из них можно было прочитать надпись: «Урочище Ста могил».

– Композиция, честно говоря, заимствована, – признался Малыгин. – Помните лучший портрет Маяковского?

– На фоне плакатов РОСТА?

Коля кивнул головой.

– Когда Сергей Иванович вернулся из Рима, он повторил здесь свой доклад и демонстрировал чертежи Оксаны. Я ее тогда и увековечил.

– Хороший снимок.

– Но ваш будет не хуже. Хотите, напечатаю пробный? – предложил Коля. – Только сбегаю за бумагой. У меня там несколько листов высшего сорта. Один момент!

Когда Коля вышел, Ляля быстро достала из сумки фотоаппарат величиной со спичечную коробку и, нацелясь на портрет Оксаны, щелкнула раз, другой, третий…