Текст книги "Прогулки по Парижу. Правый берег"

Автор книги: Борис Носик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

ПАРК ЛА ВИЛЕТ

Севернее старинного парка Бют-Шомон и Сергиевского подворья раскинулись новый парк Ла Вилет и Городок науки и техники. Каких-нибудь четверть века назад никакому парижанину не пришло бы в голову на весь выходной день отправляться на прогулку к заставе Ла Вилет (Porte de la Villette). Да еще, скажем, везти с собой детишек. И уж тем более не могло бы занести на эту унылую окраину ни одного иностранца. Нынче туда валом валят и парижане и иностранцы. И мало кому приходит при этом на память, что, как ни парадоксально, на этой северо-восточной окраине Парижа осуществился, пусть и невеликий, а все же замысел Наполеона Бонапарта (которого многим здесь приятно считать великим): это он хотел превратить деревушку Ла Вилет в увеселительный центр, в место отдыха.

Но сколь причудлив был путь деревушки к этой судьбе! Начать с того, что лишь при Второй империи этот уголок парижского пригорода был включен в черту Парижа. А ведь уже 2 декабря 1808 года сам Наполеон Бонапарт торжественно открыл в Ла Вилет довольно обширный водоем, берега которого должны были сделаться «Елисейскими полями восточного пригорода Парижа», «маленькой парижской Венецией». Так что, если сейчас вдруг наметились какие-то шаги именно в этом «венецианском» направлении, то в прошедшие два столетия, казалось, ничто не отстоит так далеко от Елисейских полей и Венеции, как унылый скотобойный Ла Вилет. Ибо в эпоху Второй империи деятельный барон Осман решил объединить разбросанные по городу скотобойни и загнать их в Ла-Вилет. 1 января 1867 года в Ла Вилет были заложены Главные скотобойни города с отделениями для убийства самых разнообразных животных, в том числе и свиней. В те времена мясо старались не хранить долго, так что скотобойни, хоть и были изгнаны из центра Парижа, все же не должны были находиться слишком уж далеко от прожорливых потребителей. Был создан гигантский, вполне на уровне времени убойный комплекс, но и он устарел, так что с 1958 года в Ла Вилет велись работы по постройке современных боен. С 1969 года на окраине росли железобетонные сооружения, они все время усовершенствовались, так как с трудом поспевали за прогрессом, и вдруг в 1974 году грянула беда: все работы разом прекратились. Родилась в мире новая индустрия холода и замораживания, а замораживать мясо можно и на месте, за тысячу верст от потребителя. В Ла Вилет стало тихо. Стояли опустевшие памятники индустриальных усилий – новейшие и старые: середины XIX века биржа шкур и кожи, синий Фонтан нубийских львов, здание «Январь», еще в XIX веке возникшее на канале Урк, гигантские пакгаузы, хранилища, подвал…

Но вот сравнительно недавно на месте всех этих опустевших боен и пакгаузов стало возникать одно из крупнейших парижских сооружений конца века – городок Ла Вилет (La Citй de la Villette) Городок науки и техники, внушительное сооружение на 55 гектарах окраинной площади, из которых 35 гектаров занимает парк. История эта стала типичной для новой парижской традиции. Похоже что наследники «Интернационала» вовсе не собираются все «разрушить до основанья, а затем». Напротив, они обнаружили, что все оставленное веками можно приспособить и усовершенствовать – не только старый вокзал д'Орсэ, где возник один из лучших музеев города, но и скотобойные павильоны и старые рынки. В Л а Вилет эта новая тенденция проявилась особенно заметно. Виднейшие архитекторы Запада, вроде Адриена Файнзильбера, Кристиана де Порзампарка, Бернара Чуми, а также Робера, Райхена, Шэ, Морелли, старались все здесь оставить в сохранности и приспособить к своим целям. В первую очередь, конечно, ротонду Ла Вилет, построенную знаменитым Клодом-Никола Леду в 1784 году. Как и прочие ротонды Леду у городских застав (Орлеанских ворот, у Данфер-Рошро, на бульваре Курсель), она должна была, по идее генерального контролера Франции, обозначать въезд в город и давать приют чиновникам по сбору пошлин.

Архитекторы сумели сохранить и Ветеринарную ротонду 1867 года, и поздние постройки, вроде гигантского павильона скототорговли при новой бойне, построенного в начале 70-х годов XX века. Превращение этого последнего в Музей науки было проведено по проекту Файнзильбера при научной консультации известного физика Мориса Леви. Пресса писала тогда о Файнзильбере, что ему предстоит превратить в городок науки былой «городок крови». И вот рождено было музейное здание, площадь которого в три с половиной раза превышает площадь прославленного Центра Помпиду. Оно имеет чуть не триста метров в длину и почти 50 в высоту, увенчано двумя семнадцатиметровыми куполами, в которых электронный мозг обеспечивает особое – по погоде – расположение зеркал, посылающих на здание солнечные лучи. Оно снабжено эскалаторами, ползущими в стеклянных трубах, свет льется через 32– метровой высоты прозрачный фасад, здесь множество хитроумных устройств, позволяющих и пятилетним детям, и их скептикам-родителям, школьникам и инженерам знакомиться с временными и постоянными экспозициями. О чем рассказывают все эти приборы, игры, все ухищрения электроники и педагогики? О Земле, ее месте во Вселенной, о ее истории, а главное – о ее будущем. О том, как нам эту Землю сберечь, как нам ее холить и лелеять.

Здание бывшей скотобойни стало главным павильоном великолепного музея науки и техники (слава архитектору Файнзильберу!).

Школяры отправляются в веселое путешествие на «Аргонавте»: глядишь, и что-нибудь из школьной программы зацепится в их головах.

Чтобы понять направление работы Городка науки и техники, достаточно познакомиться с программами года (они каждый год совершенствуются, ибо наука не стоит на месте). В программах – маршруты: окружающая среда, зеленый мост, молоко и трава, экологический островок (экосистемы, влажные леса, пустыни Туниса, озеро Констанц, озоновая дыра, таяние льдов)… Все дано с играми, шарадами, головоломками, особенно на детских маршрутах, которые ведут через муравейник на ферму бабочек, на скотный двор. В кинотеке – объемный фильм «Сафари». Есть и видеотека с фильмами на темы природы и науки. Есть маршруты через океан, через звездные галактики, есть островок «Космос», где экспонируются космические скутеры и модели в натуральную величину. Есть спектакли о Солнце и планетах. Есть движущиеся макеты… Возникают местные драмы: проголодавшиеся родители не могут оттащить потомство за уши от всей этой занимательной науки и техники.

Для детишек поменьше здесь есть «Зеркало невесомости», «Пузырек звука», «Парабола звука», «Тайна молока и йогурта»… На «экскурсии сюрпризов» – «Путь зерна», игра «Ручки в воде», недостроенный дом (сами достроим), «Островок пяти чувств», путешествие на «Наутилусе», аквариум, вулканы… Для школьников тут есть свои трехдневные курсы науки и техники. И это только в музее, а есть ведь еще «культурно-поливалентное пространство», есть шар кинотеатра «Жеод» из двух залов-полушариев, составленных из 2500 стальных трубок и 6500 треугольников. Есть еще Дом садоводства, есть водоем, есть парк… Есть здесь и особый Городок музыки, в котором года три назад открылся новый Музей музыки. Конечно, это не первый в Париже музыкальный музей: существовал уже Музей Шарля Кро (Национальная фонотека), Музей Оперы, Музей Эдит Пиаф, ИРКАМ (Центр современной музыки Центра Помпиду), салон музыки в Музее человека, а первый просто Музей музыки был открыт еще в 1864 году, да и то, строго говоря, он не был первым.

Начало нынешнему Музею музыки в Городке музыки, точнее – начало этому собранию музыкальных инструментов, положило решение, принятое революционным Конвентом в достопамятном 1793 году. Два года спустя, 3 августа 1795 года (по тогдашнему летосчислению 16 термидора 3-го года Республики), при парижской консерватории был открыт «кабинет инструментов, как старинных, так и ныне пользуемых, которые могли бы по причине своего совершенства послужить моделью». Основу тогдашнего собрания составили реквизированные у эмигрантов три сотни инструментов, до наших дней не дошедшие. Музей был открыт для публики только в 1864 году, и выставлены там были новые три сотни инструментов, купленные государством у композитора Клаписона. Во второй половине прошлого века количество инструментов в коллекции уже превышало полторы тысячи. С 1961 года на протяжении четырнадцати лет над приданием этому собранию научного характера работала знаменитый музыковед Женевьев Тибо, графиня де Шамбюр. Ее собственная коллекция была куплена государством после ее смерти. К тому времени над научной систематизацией и оценкой, а также реставрацией инструментов работала уже специальная лаборатория Национального центра исследований. Ко времени открытия музея в Ла Вилет, где выставлены 900 инструментов из 4500 единиц фонда, была проделана огромная работа по реставрации инструментов, представлявшая немалые трудности. Взять хотя бы коллекцию старинных саксофонов. В 1842 году в Париж приехал молодой бельгийский музыкант, сын мастера духовых инструментов Адольф Сакс. Вместе с отцом он изобрел знаменитый саксофон и зарегистрировал еще добрую сотню изобретений. Когда отец с сыном разорились, государство купило у них больше полусотни инструментов. Большая часть этой коллекции хранилась в музее при парижской консерватории на Мадридской улице. За годы хранения тонкая серебряная пленка, покрывавшая медную поверхность, была разъедена частичками серы. За дело взялись химики– меценаты из лабораторий и мастерских государственной электрокомпании ЭДФ. Одновременно они разработали систему дальнейшего хранения инструментов.

Еще один шедевр разорительного «миттерановского» модерна – Городок музыки в Да Вилет (архитектор – знаменитый Кристиан де Порзампарк).

Из коллекции музея.

Гигантский октобас, изготовленный французским мастером в 1850 году. Утверждают, что таких в мире осталось только два.

Это длинная история, и притом это лишь одна из длинных историй. Столь же хрупки оказались скрипки, лютни, клавесины: каждый из инструментов требует особых условий хранения, все они боятся яркого освещения, пыли, химического и температурного воздействия. Сложные эти условия хранения пришлось учитывать при постройке, а потом и при перестройке и оборудовании нового музея. Неудивительно, что средства на строительство были перерасходованы и что стоил музей прорву денег. Впрочем, все фараоновские «великие стройки» Миттерана стоили непомерно дорого (убытки исчисляются многими миллионами франков), но кто ж когда считался с деньгами налогоплательщика, с так называемыми казенными средствами?

Впрочем, отложим воспоминания о трудностях и катастрофах этого строительства, а также о творцах с мировым именем, которые поставили под этим созданием свое имя, и совершим небольшую прогулку по музею. Залы, где выставлены инструменты, макеты и картины, а также кое-какие элементы старинного декора, ставили целью познакомить широкую публику с несколькими важными этапами развития европейской музыки. Начинается эта экскурсия в салоне герцогского дворца в Мантуе, где Монтеверди в 1607 году представил своего «Орфея», первое крупное лирическое произведение классического репертуара. В каске с какими-то супермодерными наушниками на голове посетителя проигрываются фрагменты из произведения и даются краткие объяснения. В следующем зале – мраморный двор Версаля, иллюминация и музыка Жан-Батиста Люлли, потом «Парижская симфония» Моцарта, дальше в декоре Байрета музыка Вагнера, потом «Пятый концерт» Бетховена в декоре зала Плейель и, наконец, авангардная музыка. Есть еще кое-какие объяснительные надписи и картины, но в общем-то здесь экспонированы по большей части музыкальные инструменты. Они очень красиво развешаны, с очень тусклой (щадящей их сохранность) подсветкой. Инструменты самые разнообразные, по большей части европейские. Есть даже настоящая скрипка Страдивари, есть огромная виола XVII века, есть расписной клавесин из Антверпена, есть гигантский контрабас «октобас». Видный французский архитектор Франк Аммутен, искусно вписавший этот музей в комплекс Городка музыки, творение знаменитого Кристиана де Порзампарка, помня, что архитектура – это застывшая музыка, порадел о чередовании ритмов бетонных покрытий и металла в интерьере, так чтобы 3000 квадратных метров музея, все его три этажа читались как единое музыкальное произведение. И все же… музей получился скучноватым. Зато вот концертный зал и программы в Городке музыки – замечательные.

ЛИОНСКИЙ ВОКЗАЛ

Вернувшись в Париж и прибыв на Лионский вокзал откуда– нибудь с Лазурного Берега, из Прованса или из недалекого бургундского Санса, близ которого я провожу в последние годы большую часть времени, я часто отправляюсь до дому пешком – по улице Берси до нового стадиона, потом направо к Сене, вдоль Министерства финансов и там уже через мост на свой левый берег Сены. И даже в вечернем полумраке, призвав себе на помощь все воображение, трудно бывает представить, какой она была некогда, эта восточная окраина парижского правого берега, хотя бы и в недалекие, домиттерановские времена: все тут теперь перестроено, с императорским размахом, хотя и без особого, надо сказать, уюта. Если же говорить о временах совсем далеких, то был здесь весьма своеобразный парижский пригород, и упоминание об «Инсула Берсилис» содержится еще и в документах XII века. В XIV веке здешнее имение принадлежало семье Монморанси, в XVII – первый председатель французского парламента построил себе тут замок Берси, а парк ему разбил сам прославленный Ле Нотр. Во время революции замок был разрушен, имение разорено, а в 1790-м тут образовалась пригородная коммуна Берси, приобретшая с годами весьма веселый характер. Бургундские виноделы, доставлявшие в столицу по Сене свою прославленную продукцию, предпочитали с некоторых пор в самую столицу не въезжать, чтобы не платить пошлину, а останавливаться в Берси. Тут они и продавали вино, конечно, дешевле, чем в городе, так что по всему этому берегу люди предприимчивые пооткрывали ресторанчики и танцульки – «генгет», и парижане охотно приезжали сюда погулять.

Потом коммуна Берси вошла в черту города, мелкая торговля заглохла, зато на этом месте возникли знаменитые винные склады, виноторговля в них шла оптом. Но и складов этих уже нет ныне, они исчезли совсем недавно. Остались лишь немногие следы, да шелестят ностальгически оставленные в память о былых временах полтысячи с лишним вековых платанов за новым многоотраслевым стадионом – Дворцом спорта Берси (Пале-Омниспорт Пари-Берси). Это одна из первых построек миттерановского президентства, завершенная в 1983 году, на восьми гектарах площади, которую занимали раньше винные склады и пакгаузы Большого Берси. Под крышу этого дворца собираются на концерты и спортивные зрелища до 17 000 зрителей, главная его арена площадью в полгектара может быть превращена, если надо, в искусственный каток, вокруг нее идут велосипедные треки из экзотических пород дерева, да и внешний вид у дворца необычный – покатые его стены покрыты вечнозеленой растительностью. Ночью, когда разъезжается публика, мертвая в свете огней зелень не веселит глаз, люди тут не живут, ресторанчиков и танцулек нет – стоит мертвая тишина, потому что на всем пространстве от набережной до улицы Берси и за ней, и вглубь, до самого вокзала, параллельно железнодорожным путям, скрытым от глаз, выросло тут, тоже во времена Миттерана, совершенно фараоновское по размаху новое Министерство финансов, наводящее прохожего на грустную мысль о том, что при таких размерах учреждения налоги могут только расти и расти. Каждый год какая-нибудь новая парламентская комиссия обнаруживает, что вот, на вознаграждение чиновников ушло нынче 640 миллиардов франков, больше 35 процентов бюджета, что финансовые чиновники бесконтрольны, что налоговая инспекция всесильна и бесконтрольна. А новая комиссия обнаруживает, что обещали сократить число чиновников, а их стало больше еще на 70 тысяч, и так без конца. Франция – страна бюрократии…

На фоне новых миллиардерских небоскребов и бункеров Минфина старый добрый Лионский вокзал кажется царственным.

Возвращаясь к здешнему министерству, можно вспомнить, что в принципе идея освободить все здания Лувра от учреждений, и в первую очередь от финансистов, была благой, и президент Миттеран до самой смерти гордился тем, что это ему выпало открыть Большой Лувр. И вот в 1981 году было принято решение о постройке нового министерства на трех с половиной гектарах, с канцелярской площадью больше четверти миллиона квадратных метров для размещения шести с половиной тысяч чиновников. Среди архитекторов – победителей конкурса был и знаменитый Поль Шеметов. Длинное здание министерства похоже на виадук и покоится на бесчисленных столбах. Многие парижане догадываются, что расширение учреждений и министерств – процесс бесконечный, однако лишь те, кто, как я, живет здесь рядышком, знают, что уже и дальше, на левом берегу Сены, близ метро «Шевальре», выросли новые здания министерства и заняли уже целую улицу и, видать, займут еще не одну.

Иногда, шагая ночью с вокзала, я вспоминаю и грустную историю знаменитого министра финансов, при котором произошло это переселение чиновников. Был он сын русского офицера-эмигранта по фамилии Береговой, вырос в нужде, жил у тетки, окончил какое-то ПТУ и стал рабочим на железной дороге. Увлекся профсоюзной работой, завел левых друзей, особенно сблизился с ними в войну, в Сопротивлении, стал мало-помалу делать политическую карьеру под лозунгом борьбы с капиталом. Из лагеря разборчивого Мендес-Франса он перешел со временем в лагерь целеустремленного Миттерана и стал в конце концов министром финансов в правительстве социалистов. Во время предвыборных кампаний богатые друзья-социалисты прославляли его скромность и пролетарское происхождение. А он по-прежнему и почти всерьез ненавидел капитал, боролся с капитализмом и коррупцией, но теперь уж по долгу службы был окружен знатоками капитала и разного рода спекулянтами. Впрочем, вполне симпатичными, обходительными, хитроумными, знающими и услужливыми. Они его всячески обхаживали и извлекали из их тесной дружбы вполне материальную пользу.

Поздние разоблачения позволяют представить сцены этой былой дружеской идиллии. Вот стареющий министр празднует сорокалетие своей женитьбы. Любезные друзья организуют вечер в ресторане магрибинца по имени Эдгар, угощают друга-министра североафриканскими блюдами, а может, и дарят ему и его супруге какие-нибудь приятные подарки. А назавтра после веселого застолья сотрапезники вдруг бросаются по дешевке скупать акции захудалой, опустившейся на дно американской упаковочной компании «Треугольник». Еще через несколько дней правительство Франции покупает эту компанию, стоимость ее акций мгновенно возрастает, и веселые собутыльники министра кладут в карман миллионы. Кто-то их, стало быть, известил в тот праздничный вечер о предстоящей операции, не иначе как в узком кругу. На их беду, нью-йоркская биржевая полиция заметила этот странный заморский ажиотаж, однако до суда дело дошло много позднее, уже за пределами нашей истории. А в ее рамках случилось так, что лучший друг президента Миттерана, запросто, без доклада входивший в Елисейский дворец и в кабинет старого друга (которому он и деньги давал по дружбе), предложил скромному работяге министру финансов миллион на покупку квартиры в некогда русском, модном нынче XVI округе: бери, бери, Пьерушко, будут деньги – отдашь, что там какой-то миллион, когда через руки проходят туда-сюда такие деньжищи, а то что ж у тебя, министр, и квартиры своей нет, на, купи, порадуй жену. Друг этот (звали его Патрис Пела) был отчаянный спекулянт, он запутался в конце концов в своих комбинациях, так что даже в кабинет к другу-президенту стало ему ходить невозможно, и умер, покрытый позором.

А министр финансов стал тем временем премьер-министром Франции, и все так же боролся с коррупцией, и экономил народные деньги, и делал свое дело (как позднее выяснилось, не слишком, впрочем, успешно), но вот тут, разбирая бумаги покойного спекулянта, следователи наткнулись и на тот злосчастный миллион, что нужен был скромному работяге-министру на покупку квартиры. Стали тягать премьера на допросы, а тут еще подошли парламентские выборы, социалисты потерпели позорное поражение, премьер-министр лишился поста, а судебное дело все висело над ним, и, как знать, может, уже и не одно. Может, много на нем висело и многое мог бы он рассказать в кабинете следователя. О лучшем друге президента тоже…

И вот, по официальной версии, в день первомайского пролетарско-профсоюзного праздника попросил Береговой-Береговуа казенного шофера остановить персональную машину у берега канала, вышел подышать, якобы прихватив из бардачка украдкой пистолет своего охранника, и там, на берегу, пустил себе пулю в лоб в самый разгар боевых профсоюзных шествий… Здешние журналисты умилялись, узнав, что фамилия бывшего премьера – Береговуа – по– русски означает Береговой и что счеты с жизнью он свел на берегу, приплыл, стало быть, к этому берегу. Разве не трогательно?.. Что до меня, то умилению моему мешает неуместная мысль, что столько близких к президенту Миттерану людей погибали накануне следствия – один, второй, третий… Все, кто слишком много знал. И следствия не было, и все шито-крыто, кто не нужно – не был упомянут…

На такие вот грустные воспоминания наводит меня это фараоновское министерство. Иногда я даже медлю еще на вокзале, прежде чем шагнуть на темную и пустынную улицу Берси, – гуляю по веселому Лионскому вокзалу, откуда мчатся поезда на Юг и можно добраться в скоростном ТЖВ за два часа до Лиона, за три – до Женевы, а если чуток потерпеть – и до синего Средиземного моря… Вокзал, как и столичный мост Александра III, был построен к открытию Всемирной выставки 1900 года – счастливо и красиво начинался век, и новый вокзальный фасад, украшенный высокой башней с часами, кокетливо маячил над привокзальной площадью. Ни казна, ни компания скорых экспрессов ПЛМ (Париж – Лион – Средиземное море) не жалели средств на пышную вокзальную роскошь в стиле «бель эпок». В билетном зале над кассами и сегодня можно любоваться «галереей фресок», где самые дорогие тогдашние художники представили публике соблазнительные пейзажи прекрасной Франции, которыми они смогут любоваться на пути к синему морю: купи билет – и кати! Но еще роскошней, чем билетный зал, обставлен был и расписан вокзальный ресторан «Голубой экспресс», что на втором этаже. Там есть кроме главного зала Золоченый салон, Алжирский салон, Тунисский салон. Сам президент Франции открывал некогда этот ресторан. Атмосфера роскоши «бель эпок» должна была соблазнить пассажира еще на вокзале, заверить его, что это будет сказочное путешествие. Из тех, что не забываются…

И верно ведь, они не забывались. Полвека спустя стареющий русско-американский писатель, сидя в утилитарно-уютном университетском городке США, растроганно описывал (сперва по-английски, потом в собственном переводе на родной русский) упоительную роскошь спальных вагонов тогдашней Международной компании спальных вагонов. Речь, как вы догадались, идет о Владимире Набокове. Откройте седьмую главу его мемуарного романа «Другие берега» – и вы все поймете… «За длинной чередой качких, узких голубых коридоров, уклоняющихся от ног, нарядные столики в широкооконном вагоне-ресторане, с белыми конусами сложенных салфеток и аквамариновыми бутылками минеральной воды, сначала представлялись прохладным и стойким убежищем, где все прельщало – и пропеллер вентилятора на потолке, и деревянные болванки швейцарского шоколада в лиловых обертках у приборов, даже запах и зыбь глазчатого бульона в толстогубых чашках…»

Внезапно разбогатев, писатель этот поселился в старинном, того же самого стиля «бель эпок», роскошном швейцарском отеле и доживал там оставшуюся ему четверть жизни, переносясь мыслями в начало века…

Вряд ли у кого из нас достанет денег на ночлег в подобном отеле, но окажетесь в Париже – можете побывать на Лионском вокзале. Хотя бы и без билета, совершенно бесплатно. Вокзал открыт для всех…