Текст книги "Осень на Шантарских островах"

Автор книги: Борис Казанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Разбудило меня солнце. Не вылезая из воды, я приподнялся на локте и оглянулся по сторонам, а потом увидел Генку, который стоял на скале. Я выбрался из источника, отжал одежду, напялил ее на себя и подошел к Генке.

Утро было на редкость хорошее, и я видел громадный луг, зелено-розово переливающийся среди редких деревьев. Внизу сверкал пролив, пар от источника расходился в воздухе. Генка задумчиво смотрел в одну сторону, посмотрел и я и увидел кулика, который низко летел над лугом; и увидел волнующийся след в траве, мокрые спины лошадей, среди которых была и моя кобылка... Я смотрел на них при утреннем свете, и хотя мне было жаль потерянных денег, я не осерчал на Генку, что он отпустил лошадей. Ведь не из-за денег мы мчались в темноте и чуть не утонули под этим берегом, не для того мы неслись, не разбирая дороги, чтоб увезли потом этих лошадей под номерами на пароходе... И безо всякой связи подумал: сколько друзей растерял я по свету, сколько ребят увезли от меня во все стороны пароходы, – я даже не знал, где они сейчас и встретимся ли когда, как на этот раз с Генкой. И мысленно пожелал им, чтоб они не утонули. Еще я подумал, как будет хорошо от сознания того, что в каком-то диком месте постоянно станет жить дорогое тебе существо, к примеру, эта кобылка, – рвать траву и вертеть хвостом, и ты не можешь ее потерять, и всему этому я обрадовался, как ребенок, и подумал: никто уже не увезет ее под номером, и, значит, что если кто-нибудь хоть раз испытал в жизни такое, то поймет и не осудит нас...

ПРИХОД

Уже была полночь, а в порту стояла одуряющая духота, жаром несло от раскаленных за день пароходов, и полуголые грузчики, которые катали к холодильнику стокилограммовые бочки со шкурами, прямо обливались потом и ныряли то и дело в огромную цистерну с водой – купаться в бухте запрещалось. Между тем другая бригада, состоявшая из моряков, работала глубоко под землей, на двадцатиградусном морозе, – они устанавливали бочки в холодильнике. Бочки доставляли сюда лифтом. Моряки ставили их на цементном полу, перекладывая каждый ряд настилом из прочных досок. В холодильнике слышался шум мощных вентиляторов, которые прогоняли через охладительные камеры нагретый воздух, стены и потолок покрывала аммиачная шуба,

распространявшая отвратительный запах. Моряки были в ватниках, сапогах, в подбитых мехом рукавицах, их дыхание инеем оседало на одежду, и когда они поднимались наверх за новой партией бочек, то долго не могли согреться и топтались возле склада, ошалело таращили глаза по сторонам.

Территория порта была хорошо освещена – на кранах горели лампы дневного света. Это были японские краны "Сумитомо", кабина управления у них выдвигалась далеко вперед, так что крановщик мог наблюдать, что делается в трюме. Вдоль причалов стоял под разгрузкой товарный состав с пиленым лесом, за ним высились штабеля пустых бочек. Возле грузовой конторы было несколько деревьев, черных от угольной пыли. А по ту сторону бухты была ясно видна понтонная переправа и редкие фигуры гуляющих и стеклянное здание морского вокзала, через которое на пассажирский причал выливался поток людей, – это были девушки-сезонницы, которых отправляли на рыбокомбинаты. Было видно, как они поднимались на пароходы, держа в руках раскрытые паспорта; сидели на чемоданах и узлах возле швартовых тумб, ожидая своей очереди... Каждый раз, вылезая из холодильника, моряки видели эту нескончаемую погрузку – она разворачивалась впереди, словно на немом светящемся киноэкране, и возбуждающе действовала на них, но постепенно живое ощущение происходящего убывало, и уже казалось, что наблюдают они нечто бесплотное и нереальное, не имеющее к их жизни никакого отношения.

Только один из них никак не мог успокоиться. Он был новичок на флоте, его только что взяли. Никто не знал его имени, зато он сразу получил прозвище – Сынуля, очевидно за то, что был гораздо моложе остальных. Сынуля не так давно приехал сюда по вербовке – на стройку, но работа там не удовлетворила его, он, можно сказать, только и думал, чтоб устроиться на какой-нибудь пароход. Среди сезонников, которые поднимались на пароходы, была и его Танька. Они однажды увиделись в городе, но не решились заговорить, потому что были в ссоре, и, может быть, из-за этой ссоры он и поехал в этот далекий край, а она – следом за ним... Увидев Таньку в чужом городе, Сынуля тотчас забыл прошлую обиду и уже помышлял о примирении, но вдруг случилось, что они оказались по обе стороны бухты, так и не выяснив своих отношений, и сейчас Танька уедет, а потом они отойдут на рассвете, и бог знает, когда увидятся... Все вокруг теперь казалось Сынуле каким-то странным наваждением: и этот город, по которому он шатался в поисках работы, не зная, куда себя деть, и лица моряков, и работа в холодильнике. Только насчет Таньки он знал точно: она здесь, он видел ее собственными глазами, она сейчас уедет...

Кто-то из моряков окликнул его. Поток груза в это время прекратился, видно, грузчики перекусывали наверху, а здесь моряки совещались о чем-то.

Оказалось, нужно было несколько человек, чтоб поехать на кладбище -похоронить погибшего на промысле моряка. Отбирал людей огромного роста матрос со шрамом, которого Сынуля видел впервые. Он был грубо-красив даже в рабочей одежде, с тем особенным загаром на лице и руках, который бывает у людей, работающих в ледовой обстановке. И этот матрос неожиданно показал на него...

В грузовике ехали четыре человека, не считая шофера: один стоял у переднего борта, а два – сзади, у ног покойного, который лежал в закрытом гробу, обитом красным сукном. Матрос, который выбрал Сынулю, сидел вместе с шофером – он показывал дорогу. Шофер вел машину на большой скорости: когда она поднималась на сопку, моряки, стоявшие у заднего борта, упирались ногами в стенку гроба, удерживая его на месте; когда машина спускалась – то же самое проделывал матрос, который стоял впереди. Он удерживал в руках пустую автомобильную покрышку для амортизации. Это был пожилой человек с бородой -концы ее были засунуты под ватник, который он застегнул до последней пуговицы.

На улицах не было видно ни машин, ни пешеходов, только трамвай грохотал по рельсам – среди темных деревьев то появлялись, то исчезали два освещенных вагона. Ниже трамвайных рельсов слабо светилась спортивная гавань – без судов и огней, в воздухе проступал контур яхты с неубранными парусами, с цифрами на полотне. Машина одолела крутой подъем – колеса грузовика прямо буксовали на расплавленном асфальте, – свернула в узкий переулок и остановилась. Матрос со шрамом вышел из кабины. Сынуля увидел слева от дороги невысокую ограду из булыжника, аккуратный дворик с цементным подходом к крыльцу дома. Матрос долго вытирал ноги на крыльце – царапал доски отставшими на подошвах гвоздями. Наконец он вошел и долго не выходил. Сынуля даже не заметил, как он вернулся.

– Ну что? – спросили у него.

– Не хотит ехать, – ответил матрос.

– А как она?

– Сидит за столом в темноте, и все.

– Ты ей все рассказал?

– Что ей расскажешь? Твердит одно: не видела я, что он погиб, так что и знать не хочу ничего...

Шофер высунулся из кабины:

– Ребятки, давайте быстрей, – сказал он, – а то мне в больницу за женой надо...

– Пойду я к ней, – проговорил матрос со шрамом. – А вы уж там без меня, не могу я ее оставить...

Дальше они поехали втроем. В конце улицы, у железнодорожного переезда, матрос, который стоял рядом с Сынулей, попросил остановить машину.

– Только жинке скажу, что мы здесь, – пробормотал он, не глядя ни на кого. – Подождите минутку...

Ему долго не открывали, а потом внутри дома кто-то пронес зажженную лампу, дверь отворилась, послышался женский крик. Они о чем-то говорили, а потом между ними началась какая-то возня, женщина закричала: "Вася, пожалей меня, не уходи!" – в доме заплакали ребятишки...

Пожилой матрос, перегнувшись через борт, крикнул:

– Погоняй!

И машина тронулась.

Пожилой матрос сошел за железнодорожным переездом, где начинался поселок – ряд плоских каменных бараков с деревянными фасадами. Он ничего не сказал, только коротко взглянул на Сынулю и вдруг выпрыгнул на дорогу на полном ходу – легко, шофер даже не услышал ничего.

Теперь Сынуля остался один. Шофер гнал машину, не сбавляя скорости, -гроб то отлетал к кузову, с такой силой ударяя в автомобильную покрышку, что воздух выходил из нее со свистом, то отлетал к заднему борту, – Сынуля едва успевал поднять ноги, чтоб не зашибло. Он стал опасаться, что гроб в конце концов проломит борт и выпадет на дорогу, и хотел предупредить шофера, но тут машина остановилась. Сынуля понял, что они приехали.

Кладбище занимало весь склон солки, огибало ее с морской стороны, почти спускаясь к воде. Сынуля здесь был один раз – пришел взглянуть от нечего делать. Был воскресный день, и, как помнил Сынуля, его тогда особенно поразило то, сколько там было людей. Наверное, на улицы в праздник выходило меньше. Вовсю работали продовольственные ларьки, велась оживленная торговля товарами с открытых машин, детишки весело бегали... Все было так буднично, весело, так спокойно – без слов и причитаний... Ограды почти везде были одинаковые, похожие на широкие двуспальные кровати, с железными венками на надгробиях. Большей частью здесь были захоронены моряки – кладбище было морское, но он видел также несколько могил летчиков, на них лежали самолетные винты. На самом верху сопки было одиннадцать могил без холмиков, одни надгробья из серого камня с надписями на английском языке – здесь лежали солдаты и офицеры канадского стрелкового полка. Все они были зарыты в один день и в один год – 1919-й, неизвестно, что с ними случилось здесь, вдали от родных берегов...

Шофер, освещая дорогу фонарем, стал продираться в зарослях серого дубняка – он вроде знал место. Сынуля шел за ним. Вскоре они услышали стук железа о камень, потом увидели свежую могилу, оттуда вылетали комья глины. Человек в яме подобрал лопатой последние куски земли и, кряхтя, выбрался наверх. Это был лысый старик в пиджаке, в пижамных брюках, из кармана у него торчал пучок зеленого лука.

– Привезли? – спросил он.

Шофер, не ответив, вернулся к машине, ломая ветки, подогнал ее к месту. Втроем они, напрягаясь, спустили гроб в яму.

Старик шумно высморкался в платок.

– Этот самый? – поинтересовался он у Сынули. – Не перепутали?

Он шутил, но Сынуля не понял шутки и недоуменно посмотрел вниз. Яма получилась чересчур узкая, и гроб повис в ней, не достигнув дна. Сынуля опустился на корточки и стал давить на крышку руками, пот лил с него ручьем.

– Ничего, сам осядет, – заметил старик. – Дождик пойдет, и осядет... Тут место низкое...

Место было в самом деле низкое, но неплохое, открытое с моря: был виден пролив Босфор Восточный с выступающим Русским островом – маяк сигналил оттуда проблесковым огнем...

– А когда дождик пойдет? – спросил Сынуля.

– Как задует с моря муссон, так и пойдет, – ответил старик.

– Ну, поехали! – не вытерпел шофер. – А то у меня жена рожает...

– Чтоб она тебе двойню родила! – пожелал ему старик.

Шофер вдруг широко улыбнулся.

– Я согласный, – ответил он. – Прокормлю как-нибудь... Ну поехали...

Сынуля не нашел своего судна в порту. На его месте стоял рефрижератор "Амур". Там все спали, даже вахтенного не было на палубе – так что не у кого было спросить. Судно, на котором теперь предстояло работать Сынуле, временно отозвали с промысла. Стоянку разрешили до утра, но моряки поговаривали, что ее могут сократить. Сынуля сгоряча решил, что судно отправилось на промысел без него, и страшно перепугался. Этот испуг совершенно вытеснил все его прошлые страхи, думы про Таньку, все в нем сжалось от тоски и отчаянья. Но потом до него дошло, что судно не могло уйти – ведь часть команды была на берегу. Наверное, оно отошло на рейд или, скорее всего, отшвартовалось в неохраняемой зоне, чтоб было проще подобрать оставшихся на берегу людей. Так оно и оказалось. Шхуна стояла на песках, у самых городских стен. Сынулю подбросил туда швартовый буксир.

На судне было много людей, моряки привели сюда жен и ребятишек. Ребятишек, видно, взяли сонных, прямо с кроватей, и они недолго выдержали -их выносили на руках из кают и укладывали рядышком на трюме, на расстеленных тюфяках. Сильно пьяных не было, но трезвых Сынуля тоже не видел. Среди жен моряков было немного молодых женщин, все больше среднего возраста. Недоспавшие, с распухшими лицами, они казались даже старше своих лет. Он увидел пожилого матроса – тот расслабленно сидел на палубе и, по-видимому, больше притворялся пьяным, чем это было на самом деле, а женщина, наклонившись, прикладывала к его голове мокрое полотенце. Пожилой матрос выговаривал ей, икая: "Плохо вы нас ждете! Почему, когда в город идем, все время ветер по ноздрям? Почему?" – строго допытывался он и пробовал отвести ее руки. В выходных штанах и тенниске, без бороды он выглядел нелепо, казалось, это совсем другой человек.

На носовой палубе происходила свадебная церемония: женихом был загорелый матрос со шрамом, он даже сейчас не сменил своей рабочей одежды. Зато невеста в настоящем подвенечном убранстве, которое, правда, не очень шло ей. Даже несмотря на плохое освещение, было заметно, что она уже не первой молодости, но глаза ее светились такой счастливой, наивной радостью, такая славная улыбка играла на раскрасневшемся лице, что от нее трудно было отвести взгляд. Свадебная церемония осуществлялась, так сказать, в ее морском варианте: один матрос держал на полотенце хлеб-соль, а боцман бил в рынду, а два шафера из моряков и подружка невесты, взяв за руки новобрачных, обводили их вокруг якорной лебедки – сперва один раз, потом второй... Теперь, по морскому обычаю, жениху и невесте следовало съесть по кусочку земли с якоря. Они, перевесившись через борт, пытались дотянуться до него, а остальные, хохоча, удерживали их за ноги – платье на невесте задралось, были видны смуглые жилистые ноги с крепкими икрами...

В каютах находились семейные моряки. Жены принесли сюда все, что можно было взять на огородах: молодой картофель, огурцы, помидоры, виноград... Хватало здесь и выпивки. Двери то и дело открывались, прибывший подходил к столу, и, едва успев поздороваться, налегал на еду – она моряков интересовала больше спиртного. Сынуля последовал примеру других: осушив стакан водки, принялся закусывать, он давно не ел свежих овощей...

В коридоре послышались хохот и крики, свадебная процессия двигалась сюда. Подружка невесты пела протяжную народную песню: "Ой, мороз, мороз, не морозь меня, не морозь меня, моего коня..." – а ноги ее отплясывали какой-то энергичный, не в тон песне, танец... Увидев Сынулю, она перестала плясать, закричала: "Ой миленочек, дай я тебя расцелую!" – и так сильно обняла его, что Сынуля чуть не задохнулся. Боцман постучал ему по спине, сказал весело: "Ольга, бери его – хороший будет зять у твоей мамаши!.."

Кто-то крикнул: "Горько!"

Жених и невеста поднялись. Матрос со шрамом был очень высокого роста -это особенно бросалось в глаза здесь, в каюте, и Сынулю поразило выражение его бледного лица. Он заметил, что невеста тоже пристально смотрит на жениха, румянец отхлынул от ее щек... Они наклонились над столом, невеста обхватила жениха за шею, и тут он оттолкнул ее – так сильно, что она упала на руки стоявших сзади. В каюте возник шум – никто не понимал, что происходит. Девушка выбежала в коридор, а матроса схватили за руки.

Он кричал, задыхаясь:

– Чего собрались? Чего тут жрете!.. Санька погиб, Санька в могиле лежит, а вы жрете...

– Дурак, – укоризненно сказал ему боцман. – Или мы переживаем меньше твоего? Зачем праздник испортил? Эх, дурак, дурак...

Матрос обхватил голову руками:

– Если б ты видел, как она там сидит, – глухо сказал он. – Если б ты только посмотрел... Зачем мне жена? – говорил он. – Чтоб так сидела потом...

Боцман поискал глазами по сторонам, увидел Сынулю и крикнул:

– Проводи невесту... Живо!

Сынуля выскочил на палубу. Он сразу различил в темноте белое платье девушки – она карабкалась вверх по откосу, размахивая руками... Услышав его дыхание, она обернулась.

– Ну, что тебе? – спросила она и как-то виновато улыбнулась.

– Ты не переживай, – сказал Сынуля. – Не обижайся, ладно?

– Ничего, – ответила она. – Ничего...

– Ты только ничего плохого не думай, – говорил Сынуля, его прямо колотило, когда он на нее смотрел.

– Лицо от слез не опухло? – спросила она.

– Совсем нет! – Сынуля наклонился и подул на ее мокрую щеку.– А я тебя сразу увидел! – радостно сказал он.

– Так голова болит... – поморщилась она. – Наверное, теперь не усну... Дай я посижу тут, не мешай мне...

Сынуля повернул обратно. Огни в бухте померкли – начинало светать.

Грузовой помощник Ишмаков не был среди тех, которые отмечали приход на судне. Еще с вечера он появился в портовой столовке, которую моряки и грузчики окрестили между собой одним словом – "Подошва". Название это объяснялось довольно просто: столовая находилась под пешеходным тротуаром, так что шаги прохожих раздавались прямо над головами посетителей. Ишмаков завернул сюда по дороге домой и остался. Он снял китель, сидел за столом в нательной рубахе, хмурый, с каплями пота на красном лице. У его ног стояла корзина, прикрытая рогожей, – там были подарки жене и ребятишкам.

Водку здесь не продавали, был только китайский коньяк, напоминавший по цвету плохо заваренный чай. Да и вкус у него был ерундовый. Грузовой помощник сидел трезвый и был всем недоволен. Ему не терпелось с кем-то поговорить. Когда-то он работал четвертым штурманом на теплоходе, а четвертый штурман, как известно, имеет дело с людьми – все паспорта пассажиров у него в руках, все их характеры ему положено знать по уставу. С тех пор и появилась у него такая потребность – искать людей, разговаривать с ними... А на зверобойном промысле с человеком поговорить непросто: в море – стрельба, зверь, надо за льдом следить, за течением, за компасом, чтоб не влететь в какую-нибудь передрягу, а придешь на шхуну – падаешь чуть живой на койку, там уже не до разговоров. Да и о чем с ними разговаривать? Он их и без разговоров знал всех, как облупленных.

В столовой долгое время никого не было, а потом стали появляться знакомые.

Первым к его столу подошел Иван Калин – еще молодой, начинавший полнеть матрос, родом из украинских казаков, но языка их он уже не помнил, только брови у него были хохляцкие – черные, будто их провели углем. Иван Калин пришел в столовку сдавать бутылки из-под кефира.

– Ну что, Иван? – сказал помощник, усаживая его напротив. – Где ты теперь?

– Где был и раньше, – ответил тот. – В "Востокрыбхолоде", лебедчиком на пятом краболове. Сам знаешь, какая работа: по двенадцать часов стоишь на лебедке, как проклятый...

Помощник понимающе кивнул.

– Сейчас в отгулах? – спросил он.

– Ну да.

– Ты ж, кажется, с рыбаками ходил...

– Было один сезон: нахватали "звездочек"* на минтае – заработки были неплохие...

* За перевыполнение плана на рубку судна ставят звездочку.

– Чего ушел? – помощник плеснул ему в стакан.

– Как тебе сказать... – Иван Калин выпил. – Не чувствовал я от этой работы удовольствия. Вроде бы все как надо, а что ловишь? Ты этого минтая пробовал когда-нибудь?

– Нет, – ответил помощник. – Я его, Ваня, и за деньги в рот не возьму. Пусть его японцы жрут.

– Туда и отправляем, – ответил Иван.

– Помнишь, как мы вас спасали? – оживился Ишмаков. – Отозвали нас с промысла – надо спасать рыбаков. Эти рыбаки не умеют на шлюпках спасаться, у них, если машина отказала, считай, все... В Охотском вы тонули?

– Возле Удской губы.

– Вот-вот... Четыре человека у вас утонуло?

– Три, – ответил Иван. – Их потом "Нахичевань" повез в Холмск для захоронения...

– Четыре, Ваня, – не согласился помощник. – Мы эту "Нахичевань" в море остановили на боте: хотелось покурить, а у нас папиросы кончились... Капитан чуть не перекусал нас со злости: он думал – случилось чего, а мы из-за пустяка остановили пароход. Хотя, может, и не из-за пустяка: курево в море – первое дело...

– А ты как сюда попал?

– Матрос у нас погиб, Санька Кулаков...

– Это тот, что фонарь расшифровывал? – спросил Иван.

– Точно, – усмехнулся Ишмаков, – было такое...

Случай и впрямь был забавный. У них однажды на промысле не вернулся на шхуну бот, и они никак не могли с ним связаться по рации. Наступила ночь, а его все нет. Все переполошились. И тут увидели огонь на берегу – мигающий такой огонек... Вызвали радиста. Тот говорит: "Я по вспышкам читать не могу". Тогда Саня Кулаков взялся – он работал радиометристом во время срочной службы. И сразу прочитал: "Осохли, ожидаем прилива..." А в это время бот уже у борта был... Как потом оказалось, на берегу стоял обыкновенный столб с фонарем...

– Спасибо, что запомнил, – удовлетворенно сказал грузовой помощник. – Знаю: хороший ты моряк, хоть теперь и бутылки сдаешь...

– Между прочим, тут и твои есть – жена передала...

– Как она там?

– Все так же: выйдешь из дома, глянешь – копается в огороде, придешь домой – она опять там...

– Детишки?

– Старший на рыбалке круглый день, я его и не видел ни разу, а девчонка – молодец, помогает матери...

– Кабанчик мой цел? Купил перед отходом, не знаю, как он...

– Бегает, паршивец, шкодит в огороде, жены наши чуть не перецапались из-за него...

– Помирятся...

– Да они уже разговаривают.

– Возьми-ка ребятам икры... – Помощник открыл кошелку.

– Крупная какая, хоть пересчитывай! – подивился Иван.

– Бери, бери...

– Ну, побегу я, – заторопился он. – Хлеб поставил, надо посмотреть...

Помощник услышал над головой его торопливые шаги.

Вторым к столу подошел старик Архипов – боцман на пенсии, весь в орденах и медалях. Зашел он сюда неизвестно чего – наверное, просто посмотреть. Боцман Архипов был из поморских зверобоев, они вместе перегоняли когда-то северным морским путем финские шхуны из Архангельска во Владивосток. Ишмаков воевал на севере, на морском охотнике, его в 51-м списали в запас. Перед тем, как перегонять суда, он еще работал кочегаром на ледоколе, там они и познакомились.

– Помнишь, – сказал он, – как доставалось мотылям*? В вагонетках таскаешь к бункеру уголь – аж кровь из ушей, топка кипит, шлак в бочку, а одна бочка с водой – ныряешь в нее в трусах и сапогах, как грузчики эти...

* Так называют на судах кочегаров и мотористов.

– Да, не то что теперь, – согласился бывший боцман Архипов. Он понюхал коньяк и сморщился: – Чего это ты пьешь?

– Не нравится? – усмехнулся помощник. – Тебе это никогда не нравилось... Забыл, как пурген в бражку бросал?

– А вам и невдомек было! – закашлялся Архипов, слезы у него выступили на глазах. – Бывало, только выйдем на боте, а кто-нибудь уже за живот держится: боцман, правь скорее к льдинке, к льдинке...

Они помолчали.

– Я слышал, что Кулаков погиб, – сказал боцман.

– Он хотел бот спасти, Санька... У них солярка кончилась, вызвали судно по рации. А судну не подойти – лед спрессовался, тяжелый... Капитан передает: бросайте бот, идите к берегу. Все пошли, а он повернул назад. Он хотел бот спасти, а этому боту – шесть рублей государственная цена...

– Глупо, конечно, – согласился боцман. – Но подумай: а как ему без бота? Он стрелок, ему надо на боте ходить...

– Все ты можешь объяснить, – нахмурился Ишмаков.

Архипов завозился в карманах и вдруг положил на стол тяжелый замок, завернутый в промасленную бумагу.

– От подшкиперской, – объяснил он. – Уходил на пенсию, взял по привычке, чтоб не стянул кто-нибудь... Это еще довоенный, работает, как машина...

– Бережливый ты на государственное добро, – сказал помощник. – В одной робишке, наверное, всю жизнь проходил, а в кладовой целые залежи барахла... Вон сколько медалей заработал! Хвастаешься сейчас небось...

– Ну, медали я, положим, не за это заработал... А ношу их потому, что пионеры все время на утренники вызывают, не успеваешь их вешать... Вот и ношу, – Архипов вдруг обиделся чего-то.

– Обожди-ка, – остановил его помощник. – Возьми икры, подкрепи душу.

– Тут тебе самому ничего не осталось...

– Тогда селедку возьми: сам разводил тузлук, с листом и перцем, -видишь, какая...

– Так не возьмешь замок? – спросил Архипов.

– Давай, – согласился помощник, – пригодится.

– Вот спасибо! – обрадовался бывший боцман.

– Тебе спасибо. Живи долго, на радость пионерам, – засмеялся помощник. Архипов вышел.

Потом появился еще один. Помощник его фамилии не помнил. Когда Ишмаков работал на гидрографическом судне, этот парень был простым угломерщиком. Теперь он занимал должность технолога флотилии. Ишмаков его не приглашал, он подошел сам. Он сидел за столом, аккуратный молодой человек с пробором на голове, со сверкающими запонками в рукавах рубашки, и увлеченно чертил какую-то схему – собственный проект, по которому в скором будущем будут добывать зверя на береговых лежбищах.

– Ваш промысел технически устарел, – говорил он. – Даже на осенней добыче шкуры малопригодны, на них остаются кровоподтеки от дубин...

– О звере беспокоишься? – не понял помощник. – А когда инженером на судне работал, так закрывал глаза на бой недомерков... А почему закрывал? А потому что ваша получка от нашего плана зависела...

Технолог стушевался.

– Ну, теперь все по-другому, – ответил он.

– Сколько бьем каждый год, а вы о его шкуре беспокоитесь! – говорил помощник. – А ТИНРО* ему кишки меряет, дерьмо берет на анализ... Вот Белкин был, далеко вам до него.

* Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии.

– Так ведь и он кишки мерял...

– Не тебе говорить про него... Белкин живое понимал, елки-двадцать... К примеру, ты зверя разделываешь, а сердце его под твоей рукой – тук-тук... Понимаешь, что это такое?

– Что тут понимать? – Он поднял на помощника серые, немигающие глаза.

– Знаешь, иди отсюда! – сказал помощник.

Тот обиделся, поднялся из-за стола, и помощник вскоре услышал его размеренные шаги вверху.

"Санька хотел бот спасти – шесть рублей ему красная цена... – подумал он. – Одно дело – молодежь... Для них этот промысел все равно что охота какая-нибудь. Торопятся, погибают из-за дурости: винтовку не поставит на предохранитель, а пуля в стволе... Лезут за зверем в самое пекло... Можно подумать, что им денег больше, чем кому, надо! Саньке и без бота было чем заняться на судне, и деньги одни и те же... Не хотел с жиром возиться -из-за глупости погиб, из-за мальчишества..."

Помощник разглядывал бумажку с дочкиными каракулями – в такие бумажки жена заворачивала яички, которые пересылала ему на промысел. Дочка писала правильно, помощник не находил ошибок... "Хорошая девка растет!" – подумал он. Настроение у него поднялось немного.

В столовой уже никого не осталось, кроме обслуживающего персонала. Заведующая стояла у кассы, скрестив на животе полные белые руки. Ее звали Жанной, она когда-то работала буфетчицей на "Житомире". Этот "Житомир" утонул дурацким образом: у него в трюме возникла сильная течь, капитан решил осушиться, а грунт там был неровный, судно переломилось... Теперь Жанна не ходила в море, переложила эту обязанность на мужа – он работал штурманом на китобойной базе "Советская Россия". Помощник знал всю ее биографию.

– А ну, подойди сюда! – сказал он.

Жанна подошла, присела, улыбаясь, привычным движением смахнула со стопа крошки.

– Чего тебе?

– "Чего тебе"... Когда-то поласковей разговаривала...

– Ох и давно это было! – засмеялась она, налила себе, что оставалось, и выпила одним духом.

– Не мешает тебе эта морская привычка? – поинтересовался помощник.

– Вроде не мешает... Иногда пьяная совсем, лица как в тумане, а деньги ясно вижу – ни разу не спутала...

– Как муж?

– В плаванье он... Раньше мне его работа не мешала, – призналась она, – а теперь постарела, иногда такое накатит...

– Еще есть совесть, слава богу...

– Ты б уже молчал – сам на троих был женатый...

– Верно, на троих...

Помощник задумался. Он за свою жизнь знал немного женщин, а еще меньше запомнилось. Первая у него была вот эта, но какой про нее разговор? Наверное, первой была все-таки вторая, она и запомнилась. Работала на мебельной фабрике, а до того всю войну с детдомом переехала... Много она горюшка хватила в молодости, и потом не повезло. Заболела вдруг – рак крови... Положили в 16-ю больницу, он ее принес оттуда на руках. Суставы у нее очень болели, не могла есть: он ей морковку потрет и кормит с ложечки, как ребенка. Потом отнесет в ванну, помоет – потела она страшно. Глядит на него: "Ляг, поспи..." Он от нее шесть суток не отходил. Вечером проснулась, говорит: "Сашенька, плохой сон приснился..." А наутро умерла, двадцать девятого августа...

А теперь у него третья – все дети от нее, домохозяйки. Уже, наверное, все приготовила к его приходу, сейчас прибежит...

Жена пришла через несколько минут.

"Зубы у нее, одно удовольствие!.." – подумал помощник. Однажды она ему хотела пуговицу перешить на кожанке, ножниц под рукой не было, как хватанула зубами, так и вырвала пуговицу вместе с куском кожи...

– Сидишь? – спросила она, развязывая платок.

– Сижу, Клава...

Она повертела пустую бутылку.

– А я тебе водку взяла, баньку натопила.

– Санька у нас погиб...

– Знаю. Жинка его сейчас у нас: силком напоила ее, уложила спать... Пускай пока у нас живет...

– Молодец ты у меня! – он погладил ее по голове.

Официантки смотрели на них.

– Ну, пошли, – сказала она. – Сколько той ночи осталось...

Он лежал на широкой кровати под собственным портретом в тяжелой раме -там он казался очень солидным, как обычно получаются на фотографиях люди маленького роста, и ему снилось, как он с детишками ловит чилимов на Амурском лимане. Он и во сне знал, что завтра уходит в море, что рыбалки не получится, но не мешал себе: день был такой радостный, чилимы так хорошо ловились, ребятишки весело кричали – грех было думать о чем-нибудь другом...

ОСЕНЬ НА ШАНТАРСКИХ ОСТРОВАХ

1

В кают-компании играли в карты. За столом сидели трое, но вел игру один, Сергей Кауфман, моторист, – все взятки были его. Это был детина с курчавой рыжей бородой, с лицом тяжелым и пористым, словно из вулканического туфа. Напротив Сергея сидел матрос Виктор Кадде – венгр по национальности, тщедушный старичок с длинными пушистыми усами, которые казались на его худом лице неживыми. А третьим был буфетчик.

Буфетчик проигрывал прямо катастрофически, и, едва они успели доиграть кон, как он принялся тасовать колоду, – ему не терпелось отыграться.

– Не трогай карты, – сказал ему Сергей. – Виктор, тебе сдавать...

Старик уже ничего не слышал. Он спал, положив на клеенку стола плешивую голову, и, закрученные трубочкой, кончики его усов шевелились...