Текст книги "Осень на Шантарских островах"
Автор книги: Борис Казанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Казанов Борис
Осень на Шантарских островах
Борис Казанов
Осень на Шантарских островах
СЧАСТЛИВЧИК
(Рассказ матроса)
1
– Винтовка лежала вот так, – рассказывал Счастливчик. – А шептало мы у нее подтираем, чтоб курок был легкий при стрельбе... Видно, она зацепилась курком за тросы, когда научник* потянул ее... Пуля вошла вот сюда, он даже не шевельнулся. Жара в тот день стояла страшная, мы тело льдом обложили. Сапоги на нем были казенные, боцман их снял, потому что боцман за каждый сапог отвечает, а научнику они теперь были, сам понимаешь, ни к чему. И тут я посмотрел на него: лежит он – может, первый ученый в мире! – лежит без сапог, и море от этого не перевернулось... Тоска меня взяла: сиганул я с бота прямо в воду и поплыл к берегу, а берега от пены не видать – такой был накат... – Счастливчик, не выпуская винтовки, достал спичечный коробок и прикурил. – Башку проломил, а выбрался, – продолжал он. – Наглотался у берега воды с песком, всю дорогу рвало, пока дополз к поселку... Сперва прыгал, чтоб разбиться, а потом полз, чтоб выжить, – такой я человек! – Он засмеялся и посмотрел на меня.
* Ученый (разг.)
– Чего ты скалишься? – не выдержал я. – Человек убился, а ты скалишься...
– Когда ты убьешься, мне еще веселей будет, – ответил Счастливчик.
Я инстинктивно сунул руку в карман ватных штанов и потрогал свой талисманчик. Это был маленький слоненок, выточенный из моржового клыка. Мне дал его один чукча в Эгвэкыноте в обмен на банку китайской тушенки. Талисманчик был при мне, и, значит, я не мог утонуть, и я сразу успокоился и снова был готов слушать болтовню Счастливчика.
– Вот такой был человек! – говорил он. – Не за деньги работал. Только погиб глупо, не повезло ему...
– Зато тебе везет, Счастливчик, – сказал Бульбутенко, старшина бота. – Уж так везет, что дальше некуда... – Бульбутенко стоял на корме и, зажав румпальник между колен, смотрел на часы.
– Никто нашей смерти не заберет: ни моей, ни твоей, ни его, – вяло ответил Счастливчик. Он сразу раскис от слов Бульбутенко, и было видно, что он хотел поскорей закончить этот разговор. – Вот пошли, а может, и не вернемся назад...
Бульбутенко смотрел на часы, а Счастливчик – себе под ноги, а я глянул на море, но не увидел там ни черта: один только лед плавал, точно куски застывшего жира в борще... А на горизонте был город – будто из светящихся кристаллов, я такой красивый город сроду не видел, но я в него не поверил, потому что знал: это и не город вовсе, а рефракция, преломление солнечных лучей, то есть обман зрения и так дальше. Но, подумав о городе, я вспомнил Владивосток и свой домик в Косом переулке, огородик, ребятишек и Шурку, жинку мою. Как она огород мотыгой долбает, запарилась – аж платье к спине прилипло, и какая она сейчас загорелая, потная, веселая от работы. А на меже, среди зеленых кустов окученного картофеля, я видел розовые мордашки ребятишек, а на веревке под грушами просыхает выстиранное белье, распространяя приятный холодок... Эта картинка до того понравилась мне, что я чуть не прослезился и с трудом пересилил себя: ребятишки все-таки были не мои, а от Витьки, ее бывшего мужа, и хоть я не терял дома время даром, своих детей у меня не было – так было обидно, что она не хочет рожать от меня... Я эту Шурку и Витькиных ребятишек очень крепко любил, я им трехпроцентных облигаций на четыреста рублей дал и получку на них перевел, только самую малость себе оставил...
– Бросай якорь, – приказал мне Бульбутенко. – Пора на капитанский час* выходить...
* Время радиосвязи между дрейфующей шхуной и ботами, находящимися на промысле.
Мы пристали к одинокой маленькой льдинке, и старшина бота выключил двигатель. Раньше я боялся таких маленьких льдинок, они казались мне ненадежными. Но потом я понял, что величина льдины не имеет значения, главное – чтоб у нее не было подсова. Подсов – подводная часть льдины. Летом она отрывается и висит самостоятельно, подпирает верхнюю льдину, но может от пустякового толчка вылететь наверх, словно снаряд из пушки... Если нарвешься на нее, то будет конец и тебе, и боту. А такая вот маленькая -она целого мамонта выдержит...
Бульбутенко расположился на капоте. Он достал рацию, собрал антенну, подсоединил в наушники, потом подключил питание и стал ожидать вызова с судна. У нас была телефонная радиостанция "Недра-п", величиной с транзистор. Кроме нее, на боте еще был установлен "Шлюп" – аварийная радиостанция большого диапазона. При помощи "Шлюпа" можно было выйти на 500 килогерц -на этой волне прослушиваются сигналы бедствия, и нас могли засечь спасательные или любые другие суда, а также побережные сахалинские радиостанции. "Шлюпом" мы еще ни разу не пользовались, поскольку в аварии не попадали...
Счастливчик выпрыгнул на льдину с винтовкой, а я сиганул следом.
Счастливчик ходил на боте мотористом, но рулевым он не был, как другие мотористы на ботах, только смотрел за двигуном да еще стрелял из винтовки. Вернее, стреляли они вдвоем с Бульбутенко. А я зверя в бинокль выслеживал. Они редко давали мне стрелять: зрение у меня было – будь здоров, но я никак не мог освоить оптическое приспособление для стрельбы и часто мазал. А еще они не доверяли мне потому, что я пришел сюда с торгового судна.
"Торгашей" зверобои считали трусами и дармоедами.
– "Воямполка", я – "Единица". Нахожусь на норд-весте. Норд-весте. Зверя нет. Зверя нет. Как поняли меня? Прием! – кричал Бульбутенко.
Счастливчик расстелил на снегу ватник, стащил с себя свитер и сел, повернувшись голой спиной к солнцу. Я тоже сбросил ватник, по снять рубаху постеснялся: чирьи у меня...
Тут Счастливчик вскинул винтовку и выстрелил в чайку – их кружило над нами видимо-невидимо. Птица упала возле льдины, тело у нее содрогалось, а крылья неподвижно распластались на воде. Счастливчик подтянул ее прикладом. Это был помор – серая длинная чайка со здоровенным клювом.
– Зачем ты стрельнул ее? – спросил я.
– Чучело сделаю... – Счастливчик бросил птицу в бот.
– Чайку нельзя стрелять, – сказал я. – Душа у нее человеческая.
– Воронья у нее душа, – ответил Счастливчик. – Разве не видел, как она туши жрет? Не успеешь зверя разделать, как она ему уже глаза выклевала...
Я невольно залюбовался им – такой он был сильный и ладный с виду. Он был, наверное, нерусский: черный, и глаза косые, но тело у него было белое, твердое, а в глазах у него лед плавал...
"От такого б Шурка с радостью рожала! – подумал я. – Она у меня хорошего мужика за версту чует..."
Счастливчик, видно, рассердился, что я попрекнул его за убитую чайку, и сейчас обдумывал, как мне отомстить. Я видел это по его лицу. Я уже присмотрелся к нему за время работы, но не всегда можно было угадать, что он выкинет. На этот раз он ничего нового не придумал.
– Вы, торгаши, и моря настоящего не видели, – начал он. – А без лоцмана даже развернуться не сумеете... И грузят ваши лайнеры без вас и разгружают, а рулевые у вас перед компасом на стульчике сидят, "трудовой мозоль" зарабатывают... – Он закурил и бросил в меня спичкой. – Ты вот, старикашка, зачем к нам пожаловал?
– Мне деньги нужны, чтоб на Черное море попасть, чирьи вывести, -ответил я.
– Деньги! Деньги! – закипятился Счастливчик. – Ты б еще жинку с собой взял, здесь бы она больше твоего заработала...
Он не успел договорить, потому что я изо всей силы пнул его сапогом. Он охнул и повалился на лед, он даже в лице изменился – так ему стало не по себе... Это только с виду я такой худой и неразвитый, а вообще я верткий, как вьюн, и в драке поднаторел – Шурка знает, как я ее ухажеров отваживал. Меня обычно недооценивают, а мне это только на руку.
– Ладно... – сказал Счастливчик, вставая. Он взял винтовку, передернул затвором и прицелился в меня.
Я снова потрогал талисманчик, хотя в общем был спокоен: знал, что не стрельнет в меня, видели мы таких!
Бульбутенко аккуратно, палочку к палочке, сложил в мешочек антенну, захлопнул рацию и спрятал ее под капот, а Счастливчик все целился в меня, а я лежал себе на льдине и даже не смотрел в его сторону.
– Поедим? – предложил Бульбутенко. – Все равно ничего не возьмем сегодня.
Счастливчик, услышав про еду, опустил винтовку и, ругаясь, направился к боту. Я двинулся следом за ним.
Бульбутенко достал термос и полбуханки хлеба.
– Давай тушенку, – потребовал у него Счастливчик, – не жадничай.
Бульбутенко, не слушая его, вытащил из чехла нож и стал аккуратно резать хлеб. Хлеб был черствый, аж скрипел под ножом. Бульбутенко отвинтил крышку термоса, вытащил зубами пробку и налил в крышку кипятку. Кусок хлеба он густо посыпал солью. Он пил чай, громко прихлебывая, а мы сидели и смотрели на него.
Морда у Бульбутенко была красная, кожа просвечивала сквозь редкую выгоревшую бороду и лоснилась от крема "Идеал", а зубы у него были один под один – крупные и свежие, как у подростка, а нос облупился, и Бульбутенко залепил его бумажкой. Он напился чаю, а недоеденный кусочек хлеба положил обратно в ящик на корме, где у нас хранилось продовольствие.
– Ты дождешься когда-нибудь, – пригрозил ему Счастливчик. – У нас уже был один такой, так с него быстро гонор сбили...
– Это как понимать?
– Кинули его за борт, вот как...
– Утопился? – поинтересовался Бульбутенко.
– Подобрало одно судно. Больше он уже на зверюгах не работает... Не слышал про такого?
– Нет, – ответил Бульбутенко, – не имею музыкального слуха.
– Чего ты нас голодом моришь? – не отставал Счастливчик.
– А если в ЧП попадем? Что тогда жрать будешь?
– Я так похудел, что сам себя не чувствую, – пожаловался Счастливчик.
– И правильно, – поддержал его Бульбутенко. – А на голодный желудок стреляется лучше – глаз чистый, понял?
– Дождешься ты...
– Лучше б за ботом глядел: насос совсем воду не качает, – упрекнул его старшина.
Они так ни до чего и не договорились. Счастливчик принялся разбирать насос – он знал свое дело, на ботах не было моториста лучше его, а я взял у Бульбутенко термос и кусок хлеба.
Потом мы запустили двигатель и поехали дальше.
2
Тюлень вынырнул шагах в сорока от лодки и поплыл, толкая носом воду. Я сбавил обороты, и тут Счастливчик саданул в него из винтовки – сразу видно было, что попал: тюлень уронил голову, спина у него изогнулась горбом...
Я дал полный газ, а Счастливчик отложил винтовку и стал на носу с абгалтером – острым стальным прутом с ручкой, загнутой в виде кольца. Но тут тюлень стал тонуть, и мы не успели подобрать его. Он тонул под нами -весь голубой в воде, похожий на диковинную огромную рыбину, а кровь из него шла, словно дым из подбитого самолета, и вокруг шлюпки ширилась красная полынья и дымилась на солнце.
Если ты тюленя подбил на выдохе, когда у него легкие пустые, то он обязательно потонет – хоть что хочешь делай с ним, а мы их сегодня -странное дело! – били всех на выдохе, и они тонули у нас один за другим. Не везло нам сегодня, это точно.
Счастливчик швырнул абгалтер и закурил, а Бульбутенко почему-то стал у борта, держа наготове гарпун. Я начал выводить бот на курс, как внезапно второй тюлень вынырнул рядом с бортом. Бульбутенко кинул в него гарпун. Тюлень задергался, и Бульбутенко, перегнувшись через борт, поймал гарпун и воткнул его в тюленя до половины. Гарпун, наверное, до сердца достал, потому что тюлень сразу затих, глаза у него засветились и стали зелеными. Мы взяли его на буксир, а потом выволокли на льдину.
Зверь занимал почти всю льдину. Это был морской заяц килограммов на сто пятьдесят весом, отлинявший, с белыми жесткими усами и гладким, лоснящимся мехом. Бульбутенко взял его за ласты и перевернул на спину. Он вытащил из деревянного чехла широкий зверобойный нож, отточенный до голубизны, и легко развалил тюленя от нижней губы до хвоста. Тюлень зашевелился, кровь хлынула из него на лед, а я воткнул ему нож между ребер, потом сунул туда руку и вырвал сердце. Оно билось в моей руке, и я бросил его в ведро со льдом. Бульбутенко уже снял шкуру с черными полосками оставшегося мяса, а я поволок раушку – то есть ободранную, скользкую, дымящуюся тушу – и столкнул ее в воду. Раушка плавала возле льдины, глаза у нее светились, и чайки набросились на нее...
Потом я долго мыл руки в морской воде и все смотрел, нет ли на них какой царапины, потому что я боялся чинги – случается такая болезнь суставов, когда трупный яд зверя попадает тебе в кровь. Боль, говорят, дикая, а пальцы после чинги немеют и не двигаются, и на них образуются уродливые наросты. А еще я знал, что чинга пока неизлечима. У многих зверобоев пальцы были повреждены, особенно у молодых. У Счастливчика два пальца не двигались – по одному на каждой руке, у Бульбутенко же все пальцы были как пальцы, потому что Бульбутенко был настоящий зверобой, а Счастливчик только воображал себя таким.
– Когда я работал на китобойце, так мы раз сейвала загарпунили, -снова заговорил Счастливчик, который все это время сидел на льдине, наблюдая за нашей работой. – Самку. Кормящая была – когда волокли на лине, у нее молоко выливалось из грудей... Так самец рядом с ней шел, спина к спине, а потом вынырнул перед носом судна, загородил дорогу: мол, стреляй заодно и меня... А я не могу стрелять, просто не могу, и все. Тут Колька Типсин подбежал, ученик: развернул пушку да как выстрелит в него гранатой ТТ-7! Это новой системы граната, их теперь дают вместо остроконечных...
– А если б вначале самца подбили, – сказал Бульбутенко, – самку б только и видели. Инстинкт у нее – сохранение рода, поэтому убегает... Вот эту случайно сейчас...
– Они, бабы, все такие, – согласился Счастливчик. Он пнул шкуру ногой. – Вот будет шуба для какой-нибудь заграничной сэрши...
– А нам денежки, верно, старпом? – засмеялся я.
– Какие там денежки, – поморщился Бульбутенко. – Нам еще до плана тянуться... что до него... – Бульбутенко показал ножом на солнце.
Бульбутенко вытер нож о мех и сунул его в чехол, а я сполоснул шкуру в воде – она была очень тяжелая – и бросил ее в бот, а потом расстелил шкуру на дне трюма, салом кверху, и снова помыл руки. Бульбутенко обтер руки сухой ветошью. Он никогда но мыл их на промысле, даже когда брался за еду.
– Ты, Счастливчик, брось это! – вдруг сказал он.
– Что бросить? – не понял Счастливчик.
– Валять ваньку, – разъяснил Бульбутенко. – Ты что думал: выстрелил, и на этом дело с концом, так? А зверя за тебя будет теща разделывать?
– Тут тебе одному делать было нечего, – возразил Счастливчик.
– Я не про это говорю. Я тебе вообще говорю, понял?
– А если меня тошнит от этого...
– Так на зверобоях не делается. Вот новичок работает, старается, учился б у него...
– Я их, знаешь, где видел, твои зверобои? – закипятился Счастливчик. – Я хоть завтра уйду отсюда!
– Куда ты завтра уйдешь? – усмехнулся Бульбутенко. – Ты б лучше спасибо сказал, что на бот взял. Я твою биографию знаю, только я тебя взял и все, так что не валяй ваньку, понял? – Бульбутенко вырвал изо льда якорь и пошел к боту, а Счастливчик стоял на льдине с винтовкой в руке, чаек над ним кружило видимо-невидимо, только ему было не до них.
Посмотреть на Счастливчика, так вроде его сейчас чем-то кровно обидели – такой у него был потерянный вид. А ведь старшина ему чистую правду выложил. За эти три с половиной месяца, которые мы вместе работали, Счастливчик у меня в печенках сидел. Я его поведение никак не мог объяснить: или у него характер такой дурной, или он вообще малость стукнутый. Удивительно было другое – то, что Бульбутенко возится с ним. Ведь попасть на бот удавалось не каждому, только крикни на судне – от желающих не отобьешься. И было отчего: одно дело, когда ты вкалываешь у вонючей мездрильной машины, где каждый над тобой начальник, и совсем другое, когда целый день в море, на свежем воздухе... Бульбутенко, можно сказать, впервые выговаривал Счастливчику, и я был доволен, что он, наконец, добрался до него. Уж Бульбутенко он не посмеет ослушаться: как ни верти, наш старшина на судне – старпом, второй человек после капитана.
И я не ошибся: слова Бульбутенко на Счастливчика подействовали. Притом так скоро и таким неожиданным образом, что я бы никогда в это не поверил, если б все не происходило у меня на глазах.
Только что Счастливчик с унылым видом стоял на льдине, как вдруг бросился в бот сломя голову, схватил Бульбутенко за плечи.
– Старпом, ты ко мне как относишься? – спросил он в сильном волнении.
– Нормально отношусь, – сказал Бульбутенко, отворачиваясь.
– Спасибо тебе! – Счастливчик с чувством пожал ему руку. – Ведь если б ты меня не взял на бот, я сам не знаю, что мог бы себе сделать из гордости... Ты теперь, можно сказать, как научник для меня! Я знаю, что у тебя кровь порченая, так бери мою, хоть всю бери... – Счастливчик говорил как помешанный.
– Будет тебе! – Бульбутенко освободился от него. – Я почему так говорил, – примирительно сказал он. – Ведь от меня работу требуют в первую очередь, а я должен с остальных – по старшинству. Работай, как надо, -слова тебе лишнего не скажу.
– Брезгуешь насчет крови... или боишься? – приглушенно спросил Счастливчик.
– Да будет тебе!
– Сволочь ты! – крикнул Счастливчик.
Бульбутенко только рукой махнул.
3
Мы прошли еще дальше на север, а потом отклонились к востоку -Бульбутенко брал поправку на дрейф, поскольку ветер был восточный, и тут мы увидели много раушек на льдинах, а чайки над ними летали, здоровенные жирные чайки – смотреть на них было противно...
– Наши ребята поработали, – сказал Бульбутенко. – Держи как есть, -приказал он мне, – тут остров недалеко. На худой случай, медведку подстрелим...
Около часа мы пробивались на восток в плотном материковом льду, а потом открылся низкий пустынный берег: осохшие валуны, бревна, груды белых ракушек... И вот здесь, неподалеку от острова, мы внезапно наткнулись на громадное стадо тюленей. Зверь был усталый после перехода, спал мертвым сном, и ни один не поднял головы, когда раздались первые выстрелы...
Началось такое, что не описать.
Счастливчик только и делал, что хватал обоймы, вдавливал их в магазинную коробку да нажимал на курок. Это была полуавтоматическая трехлинейка девятого калибра, но стрелял из нее Счастливчик здорово – как из боевого автомата, бил почти в упор и дико ругался, если я не успевал вовремя сунуть ему в зубы папиросу, а вокруг нас стояло такое эхо от выстрелов, что с ума можно сойти... Когда он перестал стрелять, мы с Бульбутенко выпрыгнули на льдину и добили подранков, а потом принялись за дело: старшина снимал шкуру – ловко, за три взмаха ножа, я тащил ее в бот, а Счастливчик сидел в боте и курил – лицо у него было нехорошее. Он изредка поглядывал в нашу сторону, я чувствовал на себе его взгляд, и это мешало мне работать.
– Все патроны вышли, – Счастливчик выбросил из магазина пустую гильзу. – Даже в торгаша нечем стрельнуть...
– Тебе б только стрельнуть, – не вытерпел я. – Скажи: что я тебе сделал плохого?
– Меня удивляет, – сказал он, – что некоторые старики из торгашей приходят сюда, как в мясную лавку... Ты хоть знаешь, какого ты зверя убивал?
– Разве я его убивал? – возразил я.
– Ты островного тюленя убивал! – закричал Счастливчик. – А его научник впервые открыл, про это теперь весь мир знает... Выходит, что он из-за твоих поганых денег свою молодую жизнь погубил?
– Что ты плетешь? – вмешался Бульбутенко. – Совсем это не островной, ларга* это...
* Вид дальневосточного тюленя.
Счастливчик ничего не сказал и отвернулся.
– Вот ты на него набросился, – продолжал Бульбутенко. – Так у него хоть деньги на уме, а у тебя что? Что у тебя на уме?
Счастливчик молчал.
– А с винтовкой нечего дурить, – сказал старшина. – С сегодняшнего числа я тебе запрещаю стрелять. Будешь следить за двигуном, а оружие отдай...
– Ясное дело, – усмехнулся Счастливчик. – План взяли, теперь я тебе не нужен...
Бот был просто завален шкурами. Я даже не знаю, сколько мы взяли, -никому не пришло в голову пересчитать. Как я понимал, на этом промысле заранее ничего не угадаешь. Тут как повезет: время отпускается большое, а план берется за несколько удачных дней. Во всяком случае, мы теперь были застрахованы от всяких неожиданностей до конца промысла. Даже если остальные боты не доберут плана и судно останется без прогрессивки, мне и этих денег хватало на кооперативную квартиру, и еще оставалось... Где ты еще заработаешь столько? За свою жизнь я перебрал много работ, но чтоб столько можно было отхватить сразу – такого у меня еще не было... Но радости я тоже не испытывал: было такое чувство, будто я уворовал что-то. Это меня встревожило не на шутку, и я потрогал талисманчик и помолился своими словами, чтоб все кончилось добром. Я вдруг перепугался чего-то.
Уже темнело, когда мы повернули назад.
Ветер заходил с разных сторон, как это бывает в пору смены муссонов, а небо было светлое, но свет его сильно деформировал окружающие предметы, и па расстоянии в тридцать шагов было трудно что-нибудь рассмотреть. А потом господь бог врубил ночное освещение и глупые бакланы потянулись к своим гнездам. Мы еще были на полдороге от судна, когда поднялся туман и мы попали в водоворот.
Странное дело: вокруг нас волокло и сшибало лед, а бот шел по спокойной воде, а лед так несло, что я едва успевал сворачивать...
– Ты только погляди! – крикнул я Бульбутенко. – Двигуны, что ли, на эти льдины поставили...
– Течение глубоко идет, мы его не достаем, а у льдин осадка побольше, вот их и несет, – объяснил он.
В этом месте, видно, пересекалось несколько морских течений, что было заметно по льду, который двигался в разных направлениях. Один поток льда, примерно в двести ярдов шириной, сворачивал к западу от нас – это было круговое движение по часовой стрелке, а на самом повороте в него под прямым углом врывался другой поток, который шел в обратную сторону... Льдины переворачивались, налезали друг на друга, а мы крутились в самом центре воронки и не знали, что делать, а в стороне я видел много чистой воды, даже барашки на ней ходили от ветра. И вдруг перед носом у нас развалилась небольшая льдинка, а из-под нее вылетел подсов величиной с одноэтажный дом, он потопил бы нас, но я успел дать задний ход и через горловину, которая образовалась между льдинами, выскочил на чистую воду. Но тут раздался стук в двигателе – и редуктор заходил, как контуженный...
Счастливчик бросился ко мне и вырвал у меня румпальник. Он толкнул меня так сильно, что я не удержался на ногах и свалился в воду. Я висел за бортом по пояс в воде, упираясь руками в планшир, и Бульбутенко помог мне забраться в бот. Счастливчик в это время возился под капотом, посвечивая себе фонариком.
– Ну что? – спросил Бульбутенко.
– У-у, торгаш... – Счастливчик замахнулся на меня гаечным ключом.
– Что случилось?
– Зачем ты взял его на бот? – закричал Счастливчик. – Ему надо сиську держать, а не румпальник!
– Ну?
– Подшипники полетели, – сообщил наконец Счастливчик. Он что-то держал на руке. – Два шарика: один пополам, а этот – на четыре части...
– А ты их давно менял?
– С весны. Сам знаешь, что редуктор новый.
Бульбутенко бросил якорь на большую льдину, которая проплывала мимо, и нас потащило за ней на буксире. Потом он развернул рацию и стал вызывать судно на связь.
Я за это время выкрутил штаны и портянки, вылил из сапог воду – она была совсем теплая, так я ее нагрел ногами, аж жалко было выливать... Мне вдруг тоскливо стало, кажется, на свет божий не глядел бы...
И вспомнил я своего "Франца Меринга" и ребят, с которыми десять лет работал на этом пароходе. Это Счастливчик загнул насчет лайнеров. Плевал я на красивые лайнеры! Допотопное было суденышко, в рубке даже гирокомпаса не было, только магнитный стоял, а машина работала на твердом топливе и так дымила, что наше судно знали по всему побережью. Женщины даже в правление звонили: очень интересуемся, мол, когда "Мерин" придет, чтоб успеть снять белье, а то закоптит. А мы чухали себе вдоль приморского бережка: Владивосток – Тетюхе – Находка – Ванино – и в обратном перечислении, возили кур, морскую капусту, картошку, всякую всячину, водили дружбу повсюду и не были внакладе. А потом, когда мы остались без парохода – он утонул прямо в бухте, во время погрузки; когда нам в Углегорске модные плащи "болонья" выдали и по двести рублей компенсации за шмутки, которые остались на пароходе; когда Шурке захотелось иметь трехкомнатную квартиру в кооперативном доме, – тогда я и пошел на эту шхуну, где деньги прямо с неба падали. Случайно получилось: "Воямполка" с учеными ходила по Курилам, у них ученый погиб и судно отозвали во Владивосток, а потом бросили на промысел. Как раз перед этим я подвернулся, а у них команды не хватало – вот меня и взяли. Обрадовался я тогда, а сейчас понимал, что зря: у меня здесь даже кореша хорошего не было...
– Не выходит на связь, – сказал Бульбутенко.
– А когда капчас? – спросил Счастливчик.
Бульбутенко посмотрел на часы.
– Проморгали уже. Теперь ждать около часа.
– За это время как раз на самую кромку вынесет, – сказал Счастливчик.
– Слушайте гудок, – сказал Бульбутенко. – Судно далеко, но все может быть...
– Разве услышишь сейчас? – возразил Счастливчик. – Такой туман -хоть радар на голову вешай.
Мы прислушались.
– Или не слыхать ни черта, или вахтенный валяет ваньку, – сказал Бульбутенко.
– Вахтенный сейчас в очко играет с инженером по техбезопасности, -усмехнулся Счастливчик.
– А, чтоб его... – выругался Бульбутенко.
И тут мы услышали какой-то неясный гул. Это был непрерывный гул наката – то усиливающийся, то затихающий.
– На кромку выносит, – забеспокоился Бульбутенко. – Разгружайте бот, и будем уходить отсюда на веслах.
– Разве на веслах уйдешь? – возразил Счастливчик. – Течение вон какое...
– Спокойно, – Бульбутенко повернулся ко мне. – Живо выбрасывай шкуры!
– Куда выбрасывать? – не понял я.
– В воду, куда еще... .Ну, чего уставился?
Бульбутенко потянул из-под меня шкуру, но я ухватился за нее с другой стороны. Мы дергали шкуру сколько хватало сил, и я ее не выпустил...
– Ты что, совсем рехнулся? – разозлился Бульбутенко.
Я промолчал.
– Он теперь ни за что не отдаст! – засмеялся Счастливчик.
Он вдруг стащил с себя свитер и бросил мне:
– Надень, старикашка, а то засинеешь...
Свитерок был добротный, крупной вязки. Я взял его.
Бульбутенко подозрительно посмотрел на Счастливчика.
– Ты что задумал? – спросил он. – А ну забери свитер...
Я нерешительно протянул свитер Счастливчику: он мне очень был нужен сейчас, этот свитерок! "Счастливчик виноват, – думал я. – Из-за него ведь я искупался. А он, видно, осознал свою вину и дал мне этот свитер, чтоб я не замерз, а я взял его. Что же тут плохого?"
– Ты что задумал? – спрашивал Бульбутенко.
Счастливчик, не ответив ему, запахнул ватник на голой груди – он был без рубашки, а на ватнике у него не было ни одной пуговицы, – поднялся и, посвистывая, прыгнул на льдину.
– Стой! – вскинулся Бульбутенко. – Ты куда?
– Здесь я, – ответил Счастливчик, останавливаясь.
– Ты куда? Ты что, погубить нас захотел?
Счастливчик ничего не ответил, а я удивленно уставился на Бульбутенко – он прямо дрожал от злости, я никогда не видел его таким. Я смотрел на Бульбутенко во все глаза: или я оттого не понимал ни черта, что был дурак дураком, или они сами ненормальные...
– Судно рядом, – сказал Счастливчик. Он стоял перед нами, опустив голову. – Чую, как пирожки пекут на камбузе...
– Судно далеко, а на ужин сегодня не пирожки, а пельмени, – не согласился Бульбутенко.
– Точно тебе говорю!
И тут мы услышали стук двигателя. Бульбутенко выпустил аварийную ракету. Это была наша "Тройка", ребята возвращались с промысла. Они подошли к нам, и рулевой с "Тройки" выключил двигатель и зацепился за нас абгалтером.
– Бульбутенко дело знает, – сказал рулевой. – Вон сколько зверя взяли! Теперь план ваш, это как в воду плюнуть.
– Чего там, – отмахнулся Бульбутенко. – А у вас почему так мало?
– Жинке везу половик, – сказал рулевой.
– Медведя подстрелили?
– Медведицу. Медвежонок ее сосал...
– Тоже взяли?
– Убежал...
– Все равно сдохнет без матери, – сказал Бульбутенко. – Желчный пузырь мне, ладно? – попросил он.
– Зачем тебе?
– Дочке надо желудок лечить.
– А дочка у тебя ничего?
– Ничего, – ответил Бульбутенко, – на меня похожа.
– Тогда точно красотка! – засмеялись на "Тройке". – А что у вас случилось?
– Подшипники полетели.
– Отсюда до шхуны можно пешком дойти...
– Неужели капитан переход сделал? – встрепенулся Бульбутенко.
– Ты разве на капчас не выходил?
– Не до этого было, когда зверь пошел... А где судно?
– У самой кромки стоит. Распоряжение пришло – срочно идти в Магадан за рыболовным снаряжением. Так что конец промыслу.
– Твоя взяла, Счастливчик, – сказал Бульбутенко. – Признаю...
– Ты, старпом, видно, в рубашке родился, если этот Счастливчик не утопил вас, – сказал рулевой.
Счастливчик молчал.
– Ты Счастливчика не трогай, – обратился старшина "Тройки" к своему рулевому. – У него дружок погиб, научник, а Счастливчик живой остался...
Счастливчик словно воды в рот набрал.
– Ладно, – миролюбиво сказал Бульбутенко. – Поехали "Гусарскую балладу" крутить...
Минут через десять мы уже были на судне. Счастливчик остался в боте -он начал разбирать редуктор, а я взял ведро, перелил в него из бачка оставшуюся солярку и направился в машинное отделение. Когда я открыл дверь надстройки, то сразу ощутил запах мясных пирожков, который доносился из камбуза... Счастливчик правду сказал, ну и нюх у него!
Я вернулся на палубу и бросил в бот пустое ведро. Мне даже не хотелось идти отдыхать: промысел окончился, план мы взяли, завтра будем на берегу, -все пело в моей душе.
– Чего это они все на тебя? – спросил я у Счастливчика.
Счастливчик усмехнулся и ничего не ответил.
– Свитерок тебе отдать?
Счастливчик молча копался в редукторе.
– Свитерок у тебя важнецкий, – заметил я. – Я бы взял, бутылку поставлю на берегу...
Счастливчик посмотрел на меня.
– Пошел отсюда, сволочь... – В глазах у него лед плавал.
"Свитерок я тебе не отдам, раз такое оскорбление, – решил я. – Пойду Шурке и ребятишкам радиограмму отклепаю..."
4
В порт Нагаева мы пришли под утро следующего дня. По дороге на нас обрушился ливень с грозой. Я впервые наблюдал грозу в высоких широтах, в период сильных магнитных бурь – зрелище такое, что захватывает дух. А когда мы вошли в порт, небо было чистое, все суда сверкали, как после покраски, даже унылые лесовозы, которые грузили на рейде, не портили общего вида.
В бухте стояли тунцеловные суда со звездочками за ударную работу – они пришли с западного полушария, ледокол "Сибирь" и несколько незнакомых мне торговых пароходов. Мы пришвартовались к лихтеру немецкой постройки, и портовые грузчики, изголодавшись по работе, сразу стали кидать нам на палубу кошельковые невода, бухты поводов, кухтыли, сететряски, посолочные агрегаты – в общем, всю немудреную рыболовецкую технику. Эту технику мы должны были развезти по судам, которые находились на промысле. Скоро должна была пойти селедка, и нас бросали на транспортные работы. Мы селедку не ловили, а только должны были возить ее с места промысла на плавбазы. Плавбаза "Днепр" стояла недалеко от нас – ржавая, с громадной трубой, из которой валил дым. На. палубе завтракала бригада девушек-сезонниц – они стояли у борта, удерживая в руках дымящиеся тарелки. Много новоприбывших девушек было на пассажирском пароходе "Сергей Лазо", который отдавал якорь на противоположной стороне бухты.
