Текст книги "Осень на Шантарских островах"
Автор книги: Борис Казанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
– А ты? – Человек в шубе, казалось, только сейчас заметил стоявшего рядом корейца.
Кореец застеснялся, опустил руки по швам и стал смотреть в другую сторону.
– Ты что, немой?
Кореец покачал головой.
– Он плохо разговаривает по-русски, – сказал Полудворянин.
Тут сторож банка наклонился к человеку в шубе и что-то сказал ему. Человек в шубе поморщился:
– Я же дал тебе...
– Разве я говорю, что нет? – изумился сторож. – Обращаюсь, так сказать, в смысле будущего сотрудничества, как интеллигент к интеллигенту...
– Как ты еще банк не ограбил... – Человек в шубе снова достал бумажник.
– Ограбить банк нетрудно, – согласился сторож. – А куда отсюда убежишь? Бежать ведь некуда...
На палубе парохода послышалась швартовая команда.
– Я еще наведаюсь к вам, – сказал человек в шубе. – Хорошее здесь место, большие дела можно делать... – Он докурил папиросу, погасил ее в коробке и протянул Полудворянину руку. Полудворянин пожал ее. Человек в шубе, не оглянувшись, поднялся по трапу на палубу парохода. Полудворянин смотрел ему вслед.
– С хорошим человеком я тебя познакомил, а, тезка? – толкнул его сторож банка.
– Иди знаешь куда! – разозлился Полудворянин. – Еще тебя тут не хватало... – Он отсчитал из вырученных денег несколько бумаг – это была доля корейца, остальные положил в паспорт и сунул во внутренний карман куртки. Потом он повернулся к корейцу, чтоб отдать долю, и увидел, что старик стоит с непокрытой головой и, вывернув наизнанку шапку, разглядывает ее на свету. Вид у него был сконфуженный.
– Голова полез маленько, – сказал он. – Гляди ты...
– Это он у тебя от страху вылез, волос-то, – усмехнулся Полудворянин. Он протянул корейцу деньги, тот взял их не глядя, и все вертел в руках шапку, и бессмысленно улыбался, и по всему было видно, что в таком состоянии он пробудет не пять минут...
Полудворянин спустился к лодке, отогнал ее под недостроенный пирс и приткнул между свай. Он снял с себя плащ, вынул из него фонарь и переложил в карман куртки, а плащ оставил в лодке под брезентом. Потом перевязал швартовый, затянув его калмыцким узлом, чтоб при необходимости отвязать одним рывком.
По осыпающейся гальке он перешел берег и стал подниматься в гору. Дорога здесь была песчаная, пронизанная живыми плетнями, чтоб песок не размыло, и блестела под дождем. Ему было трудно подниматься с больной ногой, но он шел не останавливаясь, обогнул пустой двор лесопилки, усеянный древесной крошкой, и выбрался на главную улицу. Улица была вымощена ракушечником – его подрывали с морского дна специальными граблями, по обе стороны стояли бывшие японские лавочки со стершимися иероглифами. Посреди улицы был объезд для машин, но Полудворянин не заметил его и едва не свалился в траншею для укладки труб, наполненную водой. Дорога снова стала подниматься и возле недостроенного створа круто сворачивала влево, вниз. Он увидел сверху темную бухту с барашками волн и огни удалявшегося лесовоза, а слева внизу виднелись освещенные причалы рыбпристани. Там мелькали серые фигурки людей и были видны струи дождя, подсвеченные электричеством, и берег со штабелями бочкотары... Сезонники были в брезентовых робах и широкополых брезентовых шляпах – все одеты одинаково, по виду трудно было отличить мужчину от женщины. Они ловко катали бочки, управляя ими при помощи держателя из толстой проволоки, – держатель охватывал плашмя катящуюся бочку за донышки, но почти не тормозил хода. Иванка работала учетчицей на пристани, но ее трудно было увидеть среди остальных. Полудворянин остановился посреди дороги – может, сама Иванка увидит и окликнет его. Он стоял довольно долго – на него уже стали оглядываться – и, не выдержав, направился к лабазу: подумал, что, может быть, Иванку перевели на разделку рыбы. В разделочном цеху стоял пряный запах свежей рыбы, лязгал конвейер, за столами работали молодые девушки в клеенчатых передниках, их руки с ножами мелькали так быстро, что за ними было трудно уследить. Полудворянин увидел знакомую девушку и спросил у нее, где Иванка. Та ответила, что Иванка взяла на сегодня отгул и, наверное, в бараке. Бараки были беспорядочно разбросаны на пустыре за лабазами – тоже все одинаковые, ни одно окно не светилось. Полудворянин сколько ни приезжал сюда, так и не запомнил, в каком из них живет Иванка. Он вымотался за дорогу, был голоден и решил перекусить -столовая горела окнами в конце улицы. Полудворянин направился к ней мимо бараков, как вдруг на крыльце одного из них появилась женская фигурка в белом и окликнула его, а потом, не выдержав, побежала к нему по грязи, высоко поднимая ноги в туфельках.
– Ты кого тут выглядывала?
– Тебя... Знала, что приедешь сегодня... У-у, хромой, ведь прошел бы мимо, если б не позвала! – упрекнула она его и так сильно ударила кулачком под вздох, что Полудворянин поперхнулся.
– Будет сегодня получка? – спросил он.
– Вчера должны были выдавать, – ответила она. – А сегодня сказали, что заплатят в следующем месяце... Не горюй, зараз все получим! – успокоила она его.
– Да мне все равно, – сказал он. – У меня их вон сколько... – Он достал паспорт с деньгами и показал ей.
– Ого! – удивилась она. – Никогда не видела таких...
– Можешь посмотреть, – разрешил он.
– Зачем тебе столько?
– Для лодки...
– А-а... Скоро отправляешься?
– Как только закончу работу. Видно, в начале ноября... Если ничего не случится.
Они, не включая света, вошли в комнату – там на тумбочках были ромашки в стаканах с водой. Полудворянин тщательно вытер ноги на охапке еловых веток у двери и сел на табурет возле окна, а Иванка пристроилась на кровати, напротив него.
Из окна была хорошо видна рыбпристань: на причалах все сновали серые человечки, отсюда они казались немного побольше тех, которых Полудворянин видел, когда стоял возле створа...
– Прямо как заводные, – усмехнулся он. – Большие рубли заколачивают...
– Что рубли! – ответила она. – По мне, хоть их и не будь вовсе...
– Из-за чего ж ты сюда приехала?
– Из-за тебя, – ответила она. – Чтоб сидеть тут и ждать, когда ты приедешь... – Иванка казалась невеселой. – У тебя на острове тоже дождь? – спросила она.
– Нет, – ответил он. – У меня все нормально.
– Чего ж ты уезжаешь, если все нормально?
– Так я ж ненадолго, – ответил он. – Только в Америку и обратно, пока нога отойдет.
– Удивительно, что и отсюда можно уехать куда-либо дальше. Кажется, дальше и уехать некуда... Зачем ты уезжаешь? – снова спросила она.
– Для авторитета: всем докажу, какой я есть, – заволновался Полудворянин. – Лучшего стрелка флотилии бросили в грязь! Думают: раз инвалид, так и не годен ни на что. Мы, айны, не такие... Увидишь, во всех газетах обо мне портреты на целую страницу будут печатать. Только мне плевать на портреты, я и так красивый – смотаюсь туда и обратно, пока нога отойдет...
– Здоров ты врать... – Она сунула руку ему под свитер и, нащупав рукоять ножа, вытащила его из чехла. – Хочешь, сделаю тебе харакири?
– С тебя станет, – усмехнулся Полудворянин.
Когда она наклонилась к нему, платье натянулось на ней, оголив колени, и густые ореховые волосы обрушились сверху, закрыв и лицо, и колени, и грудь, так что стало темно перед глазами. Полудворянин ощутил ее дыхание возле лица и запах простого мыла, который исходил от ее волос, и пропустил руки ей под волосы, широко раздвигая их, как пловец воду, и осветилось ее лицо и шея, открытая до ключиц в круглом воротнике кофточки – кожа на лице была нежная и гладкая на ощупь, ни ветер, ни дождь, ни работа не смогли огрубить ее...
– Шурка, не дури... Сейчас сюда придут... – говорила она, задыхаясь. – Как тебе не стыдно... Руки холодные, больно... – Ей удалось освободиться, и она оттолкнула его. – Ты совсем меня не любишь, раз делаешь это... Ты думаешь, что это мне должно нравиться, а мне это не нравится...
– Говорят, так только до первых родов, а потом уже нравится, -засмеялся он.
Она забилась в угол кровати, как затравленный зверек. Желание еще мутило ему голову, но он постепенно приходил в себя. Внутри у него будто отвалилось что-то, и он почувствовал такую нежность к ней, что у него перехватило дыхание. Она никак не могла к этому привыкнуть и боялась его в эти минуты. Эта девушка не знала до него никого и не могла его понять, и в эти минуты ему тоже казалось, что у него никого не было, кроме нее, и он знал, что любит ее...
– Уходи, – сказала она и посмотрела на часы. – Ко мне должны прийти...
– Кто к тебе придет? – насторожился Полудворянин.
– Что ты ко мне привязался? – разозлилась она. – Слышь, уходи! Уходи и не приезжай больше! Чтоб тебе утонуть в этой Америке!
– Ладно, я на тебя не обиделся, – сказал Полудворянин, хотя на самом деле он очень обиделся за ее последние слова.
Иванка открыла ему дверь и, когда он уже выходил в коридор, вдруг тихо сказала ему вслед:
– Шурка, мне кажется, что я сегодня умру...
– С чего тебе взбрело? – удивился Полудворянин, останавливаясь.
– Я чувствую, я боюсь... А теперь я решилась, и так боюсь, так боюсь, Шурка... – непонятно говорила она.
Полудворянин взял ее за руку.
– Иванка, ты не думай, что я тебя брошу. Вот только вернусь с плаванья, сразу тебя разыщу, разыщу ведь... – говорил он и вдруг подумал: что, если это плаванье – побоку, посадить ее в лодку и назад: уток стрелять, рыбу ловить, спать вдвоем возле теплой печки – он не сомневался, что Иванка побежит за ним хоть на край света... и с трудом подавил в себе это желание.
– Здоров ты врать, – засмеялась она и затворила дверь, он услышал, как щелкнул замок.
Полудворянин вышел из барака и некоторое время шагал по грязи неизвестно куда, ничего не видя перед собой, потом остановился, застегнул куртку и направился в столовую.
4
Столовая работала круглые сутки. У крыльца стоял большой крытый грузовик с утепленной кабиной. Эти машины обслуживали лесорубов на трассе. Дверь столовой была открыта, девушка-уборщица из сезонниц выметала сор. Когда Полудворянин прошел через коридор, она затерла его следы мокрой тряпкой. Просторный рубленый дом был разделен занавесками на две половины. В первой половине, собственно, и была столовая, во второй жила заведующая с сыном и кореец, ее муж. Столовая была уставлена круглыми сосновыми столами на изогнутых ножках, без скатертей, в углу блестела изразцовая печь. Из посетителей был только сторож банка, который возле печи проводил свой отпуск – пил нечто крашеное, похожее на жидкость осьминога. Полудворянин подошел к буфету и нетерпеливо постучал кулаком по стойке. Он слышал шум воды в моечной напротив и видел женскую фигуру, отраженную в запотевшем зеркале, которое виднелось в полуотворенную дверь, но к нему долго никто не выходил, а потом вышла жена корейца с грудой мокрых стаканов на подносе. Когда она увидела Полудворянина, щеки у нее порозовели. Она быстро поставила поднос со стаканами, стянула с себя немытый халат, затолкала его под стойку и подала ему руку. Полудворянин видел, что ей очень хотелось вернуться в моечную и глянуть в зеркало, но она пересилила себя. Жена корейца была низенького роста, с полной красивой грудью, черная коса по-девичьи лежала на груди -конец косы был распущен; круглое лицо женщины с карими глазами, с темным пушком над губой казалось очень молодым, и кожа на открытых плечах была гладкая и розовая, но руки – сухие, морщинистые, перевитые жилами -выдавали ее возраст...
– Приехал, наконец, – сказала она, смущенно улыбаясь и не глядя на него. – И как тебе не скучно жить одному?
– А чего мне скучать? – ответил Полудворянин. – Картошка есть, солонина, дичь всякая, теста завел целую бочку... А рубаху я себе сам выстираю...
– Ты все умеешь, не то что мой...
– Где он?
Она показала на занавески.
– Валик тебя целый день ждет не дождется, – сказала она о сыне.
– А ты? – в шутку спросил Полудворянин и тотчас пожалел об этом, потому что в глазах женщины, смотревших теперь прямо на него, проглянул такой голодный, неутолимый огонь, что, казалось, изменил ее лицо. Но она снова пересилила себя и ничего не ответила ему.
Полудворянин посмотрел на меню:
– Борщ, – сказал он, – только...
– Будет как кипяток, – подхватила она. Она знала, что он любит, чтоб все было или очень горячее, или очень холодное.
– И водку... Только не разводи бодягу, – Полудворянин кивнул на стакан, который держал сторож банка. – Кому не надо – не придет, кому надо – не заметит, – успокоил он ее. Водку на рыбокомбинате продавать запрещалось.
– А я не боюсь, – ответила она и вытащила из-под прилавка темную бутылку женьшеневой водки. – Сейчас подавать или подождешь борща?
– Валик не спит?
– Спит, наверное... Ты иди, а то потом будет обижаться, что не разбудил...
Полудворянин, боднув головой занавески, вошел во вторую половину. На хозяйской половине было человек десять мужчин: лесорубы, охотники, шоферы с трассы. Они сидели вокруг длинного стола и играли в польский банчок. Кореец находился среди них. Пожилой лесоруб с красным, будто обваренным лицом сидел на корточках возле топки и прикуривал от головешки, которую он держал в руках. Все мужчины были в свитерах, черные полушубки казенного образца горой лежали на полу. Банкомет с хрустом распечатал новую колоду и стал метать карты веером по кругу. Остальные, затаив дыхание, следили за ним. Кореец мял в руках злосчастную шапку – она все еще была вывернута наизнанку... Полудворянин отодвинул еще одну занавеску – слева от входа. За ней стояла железная кровать, и сын хозяйки спал на ней, по привычке укрывшись одеялом с головой. Везде были разбросаны игрушки – грузовики разных размеров. Полудворянин сел на корточки и стал складывать их в одно место. Валик приподнял краешек одеяла и, не подавая голоса, сонно следил за ним темными глазищами.
– Ах ты, лентяй, – сказал Полудворянин, – всегда за тебя приходится вкалывать...
– Привез кита и курицу?
– А как же... – Полудворянин запустил руку в карман куртки и вытащил оттуда две статуэтки из моржового клыка.
– Молодец, – похвалил его Валик. Он взял статуэтки, повернулся к нему спиной и сказал, засыпая: – Ты самый хороший, ты меня никогда не обманываешь...
Полудворянин засмеялся, и, довольный, пошел от него, и столкнулся у порога со своим приятелем – поселковым милиционером Генкой Волынщиковым, который вступал во вторую комнату.
– Здорово, – Генка подал ему холодную мокрую руку. Лицо у него тоже было мокрое, с фуражки капало. – Все играете? – спросил он с осуждением, обращаясь к игрокам.
– Неужто запретили по закону? – поинтересовался краснолицый лесоруб.
Волынщиков ничего не ответил ему, вытащил из сумки платежную книжку и стал выписывать квитанцию.
– Эти не трогай, – сказал банкомет. – Лексеич, рассчитайся с ним...
Краснолицый лесоруб достал бумажник и, сосчитав играющих, заплатил за всех. Генка Волынщиков дал ему взамен квитанцию, и лесоруб аккуратно сложил ее и спрятал в бумажник. Волынщиков погрел над огнем озябшие руки, потом, вместе с Полудворяниным, они вышли в столовую. На столе уже "разводил пары" борщ и стоял наполненный до краев стакан водки. Полудворянин взял с подноса еще один и отлил в него из полного стакана.
– Не буду, – Волынщиков предостерегающе поднял руку. – И в рот не возьму.
– Так ведь ты уже кончил дежурство...
– Сегодня у нас круглосуточное.
– Как стал милиционером, так забыл ты морскую дружбу, – упрекнул его Полудворянин. – Выпей: кому не надо – не придет, кому надо – не заметит...
Волынщиков выпил. Сторож банка встретил это громким одобрением и отсалютовал из своего угла стаканом – он уже был здорово навеселе. Полудворянин отправился за второй ложкой, и они, обжигаясь, стали хлебать борщ из одной миски.
Полудворянин вдруг достал паспорт с деньгами и показал Волынщикову.
– Откуда у тебя столько денег? – удивился Генка.
– Могу ответить... – Полудворянин отодвинул пустую посуду жене корейца, которая подошла к ним. – Загнал Шубе шкуры с лежбища...
Генка, видно, поверил ему, потому что не решился больше расспрашивать.
– Прямо помешались все на этом рыбокомбинате, – сказал он. – Вчера Вовку Шимонаева застукали: привез медвежью шкуру – такую облезлую, где он только выкопал такого медведя... Тоже б купили, сезонники любят такие вещи... Влепили ему штраф для начала, чтоб неповадно было...
– Володю мог бы и выручить: моряк все-таки...
– Выручить? Я браконьеров не выручаю, понял? – Генка вроде захмелел от выпитого. – И тебя не пожалею, хоть ты и друг мне...
– Слышь, – наклонился к нему Полудворянин. – У тебя из конфискованного есть что-либо для лодки?
– А что тебе надо?
– Японская фанера...
– Вроде есть... – Генка засмеялся. – Совершишь плаванье, Шурка, меня и Козырева но забывай – мы тебя на дорогу вывели, не забывай нас...
– Мы, айны, ничего не забываем...
– Все равно сорвешься ты со своим характером, – Генка положил ему руку на плечо. – Посажу я тебя, – пообещал он, – посажу, но все равно любить буду...
– И на том спасибо...
Ему вдруг стало хорошо. Это всегда случается вдруг. Вроде все шло как обычно и люди кругом – ты их давно знаешь, ничего они тебе особенного не сделали, ни хорошего, ни плохого, но вдруг тебе становится хорошо среди них. И тогда ты начинаешь распространять это хорошее чувство, которое свалилось на тебя, все шире и шире вокруг, насколько обнимет твоя душа. Вот рядом сидит его друг и в море плывут его друзья: Славка-штурман, инспектор Козырев, вся зверобойная флотилия, и печка горячая в углу, за занавесками играют в карты, и Иванка, и сезонники под дождем... Всем им сейчас должно быть хорошо, если хорошо тебе... Если ты родился среди людей, если ты тонул, но не утонул, если ты хватал удачу за горло и неудача была твоим товарищем, то в конце концов наступит такая минута, когда ты оценишь все это вместе. И тогда тебе станет хорошо. И все равно, где это произойдет – в море на лодке, или на песчаной дороге, или вот в этой комнате...
На улице послышался шум расплескиваемой грязи, и возле столовой остановилась санитарная машина. Две девушки в халатах вошли в столовую. Одна из них была незнакома Полудворянину. Он посмотрел на ее длинные, стройные ноги, когда она проходила мимо, и она, словно почувствовав его взгляд, споткнулась на ровном месте и с неудовольствием оглянулась на него. Девушка была в очках, но у нее было такое хорошее лицо, что уже никакие очки здесь не могли ничего испортить.
– У кого первая группа крови? – спросила она, раздвинув занавески и обращаясь таким образом ко всем посетителям столовой сразу. – Наверное, у вас? – Она смотрела на краснолицого лесоруба.
– У меня? – переспросил лесоруб. – Что ж, вполне может быть...
– Поехали с нами: надо проверить... И вы тоже... – Теперь она показывала на банкомета.
– Да вы что? – растерялся банкомет. – Не видите, какая игра...
– Произошел несчастный случай, необходимо переливание...
– Ну и переливайте себе... – Банкомет закатал до локтя свитер. Остальные, не прекращая игры, сделали то же самое. Кореец посмотрел на всех и тоже закатал рукав.
– Надо проверить, какая у вас группа. Нужна только первая...
– Ну и проверяйте...
– Тогда поехали в больницу!
– Да вы что? – завел свое банкомет.– Не видите, какая игра...
– Берите у меня, – сказал Полудворянин.
– У вас первая? – Девушка повернулась к нему.
– А какая, по-вашему, может быть кровь у айна? – обиделся Полудворянин.
– Какого айна? – Она ничего не слышала про них.
– Берите у него, это наша гордость, – сморозил ни селу ни к городу Генка Волынщиков.
– У меня первая, – Полудворянин пододвинул ей стул. У него в самом деле была первая группа.
– Вы выпивали сегодня? – Кажется, она уловила запах спиртного.
– Водка в любом деле не повредит, – сострил из своего угла сторож банка.
– Я трезвый... – Полудворянину очень хотелось, чтоб эта симпатичная девушка взяла у него кровь. – Я вам скажу, что ни у кого на побережье вы не найдете такой крови, как у меня! – похвастал он, обнажил руку и положил ее девушке на колени.
У него была большая мускулистая рука с такой темной от загара, обветренной кожей, что вены на ней не были видны. Девушка с отвращением посмотрела на нее.
– Я возьму у вас четыреста грамм, – сказала она. – Это ничего?
Полудворянин кивнул. Он чувствовал под ладонью пухлую нежную кожу ее колен, незащищенных грубым полотном юбки, – это его волновало, – и он уложил руку поудобнее. Она поняла это, покраснела, переложила его руку на стол, со злостью воткнула в вену толстую иглу и, то сжимая, то отпуская камеру, низко наклонила голову, чтоб он не заметил ее смущения. Девушке Полудворянин не нравился, и это обижало его, потому что ему сейчас было хорошо, и все любили его, и только она одна не хотела его любить...
– Все, – сказала она. – Знайте, что вы оказали большую помощь пострадавшему, если... если мы сможем его спасти...
– Спасибо... – Полудворянин поднялся и тут же сел: у него стало темно перед глазами. Когда туман рассеялся, то перед собой, вместо девушки в очках и Генки Волынщикова, он увидел инспектора Козырева и даже не удивился этому.
– Значит, это ты, – сказал Козырев.
– Я, – согласился Полудворянин и, сдерживая головокружение, ухватился обеими руками за стол.
– Пьян, – определил Козырев, но произнес это больше с жалостью, чем с осуждением. – Эх ты, Шурка! – тихо сказал он. – Что же ты наделал, дурья твоя башка...
Полудворянин молчал. Он думал о девушке из больницы, которая не любила его, и ему уже было не так хорошо, как раньше. Ему было скверно.
– Деньги при тебе? Дай-ка их сюда...
– Иван Емельянович, – сказал Полудворянин, – я тебе чего хочешь отдам, только попроси... Мне только с одним тобой хорошо, потому что ты никогда не обманываешь...
– Я тебе попробую помочь, – сказал инспектор. – Только ты не надейся особо. Ты сам себе поставил подножку. Ты сам угробил мое доверие, но это, положим... – Козырев, но договорив, махнул рукой и вышел из столовой.
– Шурка, проснись... – тормошила его жена корейца. – Или не понимаешь ты? А ну уходи, уходи, а то ты всех нас подведешь под монастырь...
– Куда ты ведешь меня? У тебя одно на уме... – говорил Полудворянин, сопротивляясь, но она вдруг так сильно толкнула его в спину, что он вылетел из коридора и едва не растянулся на крыльце. Потом он услышал, как она задвинула дверь на засов.
Он еще долго стоял на крыльце, постепенно приходя в себя, и вдруг он понял, что произошло, но не удивился... Так бывает после того, когда тебе очень хорошо, думал он, глядя на дождь, который заливал все вокруг. Потому что, если все тебя любят, если тебе во всем везет, то когда тебе не повезет, то уж ничем не поправишь... На флотилии ему везло, но вот ему не повезло один раз: при погрузке оборвался лебедочный трос, и патронный ящик обрушился на него сверху – и весь его гонор полетел вверх тормашками. Сегодня ему везло, а потом один раз не повезло, и теперь на этом не кончится... Козыреву тоже не повезло, и Генке, и Шубе, и кому еще... Наверное, только пострадавшему повезло. В него вольют его хорошую кровь, и ему станет хорошо...
И Полудворянину вдруг очень захотелось посмотреть, как это будет...
5
Комната, в которую он вошел, была без окон, в углу над столом горел свет. Полудворянин мельком глянул в ту сторону и замер: в углу на столе лежала Иванка... То, что она лежала, полураздетая, в этой комнате, на плоском неудобном столе, и свет лампы, усиленный отражателем, освещал ее всю, поначалу не столько испугало, сколько неприятно удивило его. Все было так нелепо и отвратительно – любой с улицы мог войти в открытую дверь и увидеть! И первым его желанием было затворить дверь, разбить лампу, вытащить Иванку из этой комнаты... Но он не сдвинулся с места. Он смотрел на нее и слышал, как льет за стеной дождь, и слышал, как капает вода с рукомойника, и слышал какие-то шаги... И этот дождь, и звяканье рукомойника, и стук шагов, уверенно звучавших в тишине комнаты, как-то связались у него с Иванкой на столе, и он стоял, мучительно ожидая чего-то, и не мог сдвинуться с места.
В комнате были две женщины. Одна из них, темноволосая, с длинной худой спиной, – узкий больничный халат так обтягивал се, что проступали позвонки, – находилась у рукомойника и, подняв руки на уровень лица, сосредоточенно намыливала их. Другая стояла посреди комнаты и, раскрыв чемоданчик с инструментами, отыскивала в нем что-то. Это была девушка в очках, которая брала у него кровь... Она рассеянно посмотрела на него, но тотчас мускулы ее лица сделали припоминающее движение, лицо у нее искривилось, и она испуганно прижала руку к груди.
– Значит, это вы... – сказала она. – Конечно, вы... Я знала, что на это способны только такие, как вы... И вы сидели там до сих пор, и пили, а тут... Как это жестоко! – закончила она и вдруг расплакалась.
– Зачем ты ему говоришь это? – сказала худая женщина. – Он все равно не поймет ни черта.
– Я понимаю, это Иванка...
– Почему вы заставили ее пойти на это? – спросила девушка в очках.
– Я понимаю, расскажите мне... – повторял он.
– Да он же ничего не знает! – Худая женщина повернулась к нему, но обращалась она к девушке в очках. – Они всегда узнают последние... – И тут она сказала что-то на неизвестном ему языке, по-видимому что-то очень грубое, потому что девушка в очках вздрогнула, словно ее ударили по лицу.
– Елена Николаевна... – сказала она.
– Я не обязана быть вашим ангелом-хранителем! – закричала она девушке в очках. – Сами расплачивайтесь за свою любовь, а меня оставьте в покое!
– Елена Николаевна, вы же врач... – прошептала девушка.
Худая женщина нервно передернула плечами и склонилась над умывальником.
– Это я так... простите меня, – спустя минуту устало проговорила она. – А вы уходите... Вы свое сделали, не мешайте нам работать... – сказала она Полудворянину и потрясла мокрыми руками. – Унесите в палату! – Она теперь обращалась к санитарам, которые появились в комнате с носилками.
Полудворянин, не отрываясь, смотрел на нее. У женщины были тонкие нервные руки, и по прошлой ассоциации это связалось почему-то с руками корейца, сидящего на табурете у него в доме... И внезапно он понял, что происходит, и тупое отчаянье захлестнуло его...
Весь мир сегодня был против него, мир, на который он замахнулся, который уже был готов восхищенно произносить его имя... Сперва они выкачали из него кровь, так что он уже перестал соображать, что делает, а теперь выставили на посмешище и прогоняли отсюда, а девушка, которую он так любил, чтоб отомстить ему, сделала что-то гадкое себе и сейчас лежит на этом отвратительном столе – любой может войти и смотреть...
Он метнулся к санитарам – они уже брали Иванку, чтоб переложить на носилки, – и так дернул одного из них за руку, что тот вскрикнул от боли. Второй санитар тут же оставил Иванку и испуганно попятился.
– Не трогайте ее, – хрипло сказал Полудворянин, – это моя девушка...
Он увидел, что Иванка открыла глаза и смотрит на него. Лицо у него искривилось, и он улыбнулся ей. Потом он наклонился и взял ее на руки.
– Что вы собираетесь делать? – опомнилась худая женщина. -Немедленно остановитесь! Санитары, задержите его!
Остановили его не санитары, а девушка в очках.
– Простите ее! – умоляюще сказала она и показала на женщину возле умывальника. – Она добрая, это такой хороший хирург... Ваша девушка перенесла операцию, ей необходим покой, поймите это, если вы любите ее...
– Почему вы меня не любите? – спросил он прерывающимся от волнения голосом. – Скажите, что вы меня любите, любите...
– Что вы говорите! – прошептала она с ужасом. – Зачем вы это... Как вы жестоки... – Она выбежала из комнаты...
Уже возле пристани он подумал, что лодку, наверное, конфисковали и лучше не показываться там, но у него не оставалось другой дороги.
Его лодка была вытащена из-под пирса, и ее сейчас обыскивал работник охраны, а на причале стояла машина, и возле нее были старший инспектор Козырев, Генка Волынщиков и еще несколько человек. Козырев стоял, повернувшись к нему спиной, и переговаривался с человеком в лодке, и когда Полудворянин появился на причале, обернулся и удивленно посмотрел на него. Даже тот, кто сидел в лодке, перестал рыться под брезентом.
– Вот... – нарушил молчание Генка Волынщиков. – Пришел сам, собственной персоной...
– Мы конфискуем на время лодку, – сказал Козырев. – Разберемся, что к чему, а потом будем решать...
– Мне надо сейчас на остров, отдайте ее мне, – попросил Полудворянин.
– Ты в своем уме? – Козырев постучал пальцем ему по голове. – Ты же утонешь в такую погоду!
– Мне надо...
– Да ты же не доберешься туда, упрямый ты человек!
– Отдайте лодку, – проговорил он, задыхаясь.
Старший инспектор помолчал с минуту.
– Валяй, – сказал он, не глядя на него. – Желаю удачи...
Он махнул человеку в лодке и направился к машине. Генка Волынщиков и остальные направились за ним, и Полудворянин видел, что они изо всех сил сдерживали себя.
Он спустился с причала в лодку и посторонился, пропуская работника охраны, который выходил на берег, потом взял фонарь, который перед этим вынул из кармана куртки, и тщательно осмотрел лодку – все ли на ней в порядке, а потом включил двигатель и сбросил причальный конец.
В море было светло, хотя стояла глубокая ночь. Звезды заполнили небо -казалось, на нем не было ни одного свободного кусочка, свет от них струился в темном воздухе, но на воде его не было видно, потому что вода была белая от пены, как щелок, и разрывалась пластами, и эти пласты теперь шли на него, потому что ветер был в лицо...
Он увидел пласт воды, поднявшийся перед ним на такую высоту, что заслонил небо над головой, а внизу разверзлась бездна, и лодку будто всосало в нее, а потом она стала вертикально выходить на гребень волны, и он не выпускал румпальник из рук. Но тут его оглушило, ослепило, и стало нечем дышать, и он чувствовал, как дергалась под ним его лодка, румпальник вырывался из рук, а потом снова стало светло над головой и открылось море впереди, и можно было вздохнуть во всю грудь. Лодку наполнило на четверть -она глубже осела в воде, и он принялся лихорадочно вычерпывать воду; но с каждым ударом волны воды в лодке все прибывало, он не успевал теперь вычерпывать ее в паузах между ударами, и лодка оседала все ниже и ниже -она теперь плохо слушалась руля и почти не отыгрывала на волне, – и вот она уже сидела в воде по планшир. И тогда он понял, что еще один-два удара – и лодка утонет... И тут горняк выручил его: он стал заходить с борта, так что если чуток повернуть румпель, то он едва ли не приходится по корме. А ему как раз надо было повернуть, чтоб срезать угол... "Спасибо, милый, -подумал Полудворянин, – теперь, кроме тебя, мне уже некому помочь..."
