Текст книги "Осень на Шантарских островах"
Автор книги: Борис Казанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
– А может, она приезжая была?
– Наверное, приезжая, – сразу согласился стрелок.
– Ну и дурак ты! Может, она от тебя чего хотела, а ты? Я прямо стрелял бы нашего брата, который момент упускает на берегу! – неожиданно разволновался он. – Э-эх, что говорить!..
Моторист перешагнул через лежавшего Тимофеича и сел на планшир, свесив через борт ноги в яловых сапогах.
"Дура-баба! – подумал он снова о Надьке. – Чего сделала... Ей-богу, все это она нарочно сделала, чтоб опутать меня... – Он представил Надькину комнату в общежитии кирпичного завода на Угольной, плакат на стене: "Здесь умеют верить и ждать", а под плакатом – его фотокарточка... – Хитрая! И отдельную комнату ей дали потому, что распустила слух, будто я на ней женюсь... Ну нет, насчет ЗАГСа – дудки! – ничего у нее насчет ЗАГСа не получится! Необразованная ведь она, Надька... Что она: семилетку кое-как окончила, в солдатки пошла, потом буфетчицей работала на плавбазе, а теперь на кирпичный устроилась. Необразованная... Вот была Катя, на этой и жениться можно было: пединститут окончила..." Раз он из-за нее весь город обежал, хотел купить подарок. Нашел на барахолке японское белье: рейтузы, лифчик и все остальное. Уйму денег положил, а она не оценила: обиделась, до сих пор с ним не разговаривает из-за этого... "Вот тебе раз! А Надька б оценила, а ведь ни разу ей подарка не купил..."
– Скучно чего-то, – сказал он. – Скорей бы ребята пришли... Может, крикнуть кому-нибудь? – Он посмотрел на часы. – Как раз на связь выходить...
– Верно, пора, – отозвался без интереса Тимофеич. – Говори, а я подремлю маленько.
Моторист настроил рацию и тотчас услышал голос судового радиста. Тот кричал, глотая слова, одурелый от водки и насморка:
– "Двойка", я – "Нерпа"... Ес-си меня слыш-те, говорите: "да", ес-си не слышите – "не"... Понял вас, понял вас: вы меня не слышите...
– Ты что, вовсе лыка не вяжешь?
– Жора... Жор, здорово!
– Привет.
– Идем к вам, идем к вам... Прием.
– А где капитан?
– В гальюн пошел, в гальюн пошел.
– Ясно. Позови рулевого...
– Сейчас... Слышь: нет в рубке никого, нет никого...
– Куда ж вы идете?
– Идем к вам, идем к вам... Жор, ну и подкачал ты!
– Чего так?
– Дочка, говорю, дочка... Прием.
– Пошел ты... – Моторист выругался и выключил рацию.
"Скучно мне чего-то..." – вновь пришло мотористу в голову, хотя он, кажется, меньше всего думал сейчас о том, скучно ему или весело. Он с беспокойством ощупал карманы в надежде отыскать хотя бы окурок, ничего не нашел и как-то беспомощно оглянулся.
Стрелок уже спал, уронив на скрещенные руки лысую голову, зябко сутулился у огня Тимофеич. И кругом не на что было посмотреть: воздух был темный, в нем смугло блистали первые звезды, а по горизонту неясно проступали очертания облаков; по ним скользили светлые пятна – то был отраженный свет ледовых полей, которые безостановочно гнали в океан муссонные ветры...
"Засвечу я сейчас!" – решил моторист.
Он пододвинул к себе ящик с пиротехникой, запустил в него руку и вытащил аварийную ракету-шестизвездку. Крепко зажав патрон, он отвинтил колпачок, вытянул шнур с кольцом и дернул к себе... Ракета выстрелила, едва не вырвав гильзу из рук. Все вокруг красно осветилось, но то, что увидел моторист, не вызвало в нем никакого интереса.
"Пущу-ка зеленую теперь..."
– Ты чего? – вскинулся дремавший Тимофеич. – Жорка, ты чего?
– А чего?
– Еще спасатель увидит!
– Ну и пускай спасает, – вяло ответил моторист.
– Жорка, – разволновался Тимофеич, – да я тебя стрелком возьму, если Лазарь заболеет... Ты сам подумай: на черта нам спасатель! Они за спасение, знаешь, сколько с управления срежут? А управление с кого? С нас, ясное дело. Вся прогрессивка полетит к едреной кочерыжке! Ты ж первый и виноват будешь, раз по твоей причине запасной бачок с соляркой забыли...
– Сам надоумил меня с бачком, – возразил моторист. – Говорил, что места много занимает, некуда шкуры девать...
– Ты, я – кто там будет разбираться... Срежут прогрессивку, столько денег выбросим на ветер, дурак! Или нам они легко даются? Неужто это объяснять надо?
– Понимаем, не первый день замужем...
– То-та! Должен видеть, что к чему, раз семейный ты теперь...
Моторист хотел было возразить, что никакой он не семейный, а с чего они весь этот галдеж устроили, так ему просто непонятно. Даже если у его знакомой и появился ребенок, так разве это о чем-нибудь говорит? ...А познакомились в апреле, то есть на пасху по старым предрассудкам... Они тогда на ремонте стояли во Владивостоке. Он ночевал у сестры Верки, на Угольной. Утром проснулся – Верка гладит его рубашки. Подошел в трусах к форточке покурить. А тут Надька вошла, в руках у нее крашеные яйца. Говорит Верке: "Давай похристосуемся". Они расцеловались. Потом подходит к нему -выпивши она была маленько... Ну, поцеловались. "Давай еще, а то не распробовала"... Они еще раз. А Верка рубашки гладит... Что ему в Надьке понравилось: рост у нее хороший, со всех сторон круглая, лицо розовое с улицы... И смело в глаза глядит: "Что, нравлюсь я тебе?" – "Нравишься". -"Дымища у вас, – говорит, – хоть окно откройте: тепло как на улице! Ну, я пошла..." Тут он скоренько штаны, рубаху натянул, выскочил во двор... Она возле калитки стоит, придерживает от ветра юбку: "Жорик, увидела тебя – и словно приворожил ты меня чем. Стыдно сказать, только чего хочешь, то и делай со мной". – "Обожди, сейчас сбегаю за рубашками..." А Верка молодец, выручила: побросала рубашки прямо из окна, они с Надькой ловили их внизу, горячие от утюга...
– Гудит чего-то, – сказал Тимофеич. – Неужто на кромку выносит? Нет, не должно бы...
Моторист прислушался, глянул на небо.
– Ледовый разведчик это, – сказал он. – Посмотри-ка... Генка Политовский летит! Вот ей-богу... Дай крикну, а то мимо пролетит...
– Только лишнее не говори, – предостерег Тимофеич.
– Двумя словами перекинемся... Я – "Двойка"! – закричал по рации моторист. – "Лилипут", отвечай! "Лилипут", отвечай!
Ледовый разведчик грузно перевалился на крыло, показав различительные огни, и начал спускаться, описывая плавный круг.
– "Двойка", я – "Лилипут"... Кто вызывает? Прием.
– Гена, здорово!
– Здорово. Кто это?
– Жорка говорит. Жорка Латур с "Нерпы".
– Жора! – закричал летчик. У меня известие для тебя: дочка у тебя, дочка... Прием.
– Ничего, переживем как-нибудь...
– Это вы ракеты пускали?
– Тут у нас солярка кончилась. И вообще... Слышь, Гена: крикни спасателю, а то надоело здесь!
– Некогда ему: за шведом пошел, за шведом...
– А мы, значит, хуже шведа?
– Тут обижаться нечего: швед в гостях, а вы, считай, у себя дома, -сказал летчик.
– Само собой, – засмеялся моторист. – Наше это море, для нас сделано...
– К тому же шхуну вижу, шхуну вижу...
– Они там посылки из дому получили, к празднику... Мимо не пройдет?
– Прямо на вас прет.
– Даже интересно: там у них в рубке никого нет...
– Судну не привыкать, само к вам дорогу найдет, – пошутил Генка. -Ну, будь здоров, а то некогда мне.
– Гуляй...
Моторист подул на окоченевшие пальцы, прислушался. Вокруг стояла такая тишина, аж глохло в ушах, только временами, пушечно выстрелив, лопалась льдина или выскакивал подсов, шумно расплескав вокруг себя воду...
"Или "Шлюп" настроить, пока еще есть время? – подумал моторист. -Крикнуть на метеостанцию: может, там приятель дежурит... А может, Надьке радировать – поздравить дуреху?.. Крикнуть, и чтоб она в ответ крикнула... Чего это со мной сегодня? – недоумевал он. – Сколько раз попадал во всякие передряги, и ничего. Ничего не оставалось. Видно, потому, что ни о чем в это время не думаешь. А если и придумаешь что-нибудь, так нарочно такое, чего, может, и в жизни не бывало и быть не может. Потом сразу забудешь про это, и ладно. А сегодня совсем другое лезет в голову..."
Моторист обернулся, услышав за спиной какую-то возню и хрип. Вытаращил глаза: по шкурам ползал белек, тыкаясь носом в обрызганные кровью трюмные доски. "Ну и живучий зверь! – подивился он. – Это ж надо: издох, а потом снова ожил! Видно, неправду говорят: не сумеем мы этого зверя начисто вывести..."
Он взял тюлененка на грудь. У того под густым мехом бешено колотилось сердце – аж прыгала ладонь. "Были бы именинники сегодня этот белек и твоя дочка", – вспомнилось ему.
Моторист перекрестил тюлененка ножом:
– Живи, родственник!
И выпустил его в море.
МОСКАЛЬВО
1
– Сколько? – спросил капитан.
Вахтенный помощник Степаныч оторвался от бинокля и глянул на счетчик эхолота.
– Двадцать шесть, – сказал он и сам удивился: – Скоро в берег ткнемся, а все больше двадцати!
– Течение донное, – заметил капитан. – Никакого земснаряда не нужно. – И приказал мне: – Держи на баржу, прямо на этих баб...
– Ничего не видно, – пожаловался я. – Чего они нос облепили? – Я показал на ребят.
Капитан приподнял окно рубки.
– Чего столпились на палубе! – закричал он. – Вы что, баб не видели?
– Они без купальников, – хохотнул Степаныч. – Я такое раз в японском журнале видел...
– А кого им стесняться? – усмехнулся капитан. – Мужики все на рыбе, тут одни бабы остались.
– Дай-ка глянуть, – попросил я и отобрал у Степаныча бинокль.
На берегу, на полузасыпанных песком кунгасах, обсыхали после купания женщины – они растянулись прямо на голых досках. И еще две мокрые купальщицы карабкались на кунгас, все у них было коричневое, видно, все лето загорали в чем мать родила. Они видели, что мы разглядываем их, и показывали нам языки, а потом оделись не торопясь, попрыгали с кунгасов и припустили по берегу – их цветастые платья замелькали на пустынном пляже за причалами...
– Влево ушел! Ты что, ослеп? – набросился на меня капитан. – Положи бинокль!
– С ума можно сойти! – засмеялся я.
Боцман Саня просунул голову в рубку, он улыбался, показывая крупные прокуренные зубы.
– Где это мы? – спросил он.
– Москальво, – ответил капитан. – Готовь шланги: воду возьмем и обратно.
– Вот тебе на! – удивился Саня. – Это тебе не то чтоб так это... -Лицо боцмана изображало решительное несогласие с таким намерением капитана, он страдальчески тряс головой и шевелил губами, подыскивая слова, но так и не сумел произнести что-либо путное... Впрочем, капитан и так понял его.
– Поразговаривай у меня! – пригрозил он. – И живо, а то опять ни одна пробка не подойдет!
Боцман вытянул голову из иллюминатора и спустился на палубу. Было видно, как он давал внизу распоряжения, показывая рукой на ванты, но никто не внял ему, и кончилось тем, что боцман сам полез на ванты и завозился там, сбрасывая шланги вниз.
Был полдень – сухой и жаркий, без ветра. Цистерны на берегу, выкрашенные серебрином, резали глаза, желтый зной колыхался над ними; пахло бензином – это испарялась солярка, разлитая по всей бухте. Только лес, тянувшийся по песку далеко за конторой, казался прохладным и свежим.
Возле конторы милиционер пил воду из водопроводной трубы. А кроме милиционера вокруг не было ни души.
– Эй! – крикнул капитан. – Прими конец!
Милиционер оглянулся – это была женщина. Она, видно, искупалась только что: волосы были мокрые, а на груди, на синей форменной рубашке, проступили два мокрых круглых пятна. Она затянула на поясе широкий ремень с кобурой и, расчесывая волосы, не спеша подошла к воде. В жизни я не видел такого красивого милиционера!
– Ты швартовый возьмешь? – капитан растерянно смотрел на нее.
– Угу, – невнятно проговорила она, во рту у нее были шпильки.
Женщина поймала на лету носовой швартовый и зацепила его за чугунную тумбу на кунгасе, а потом зацепила второй швартовый, который ей подали с кормы, выпрямилась и, укладывая волосы, уставилась на нашего капитана. Она смотрела на него так пристально, что мы все тоже стали смотреть на капитана, соображая, что она в нем такое увидела...
– Не узнаешь? – спросила она.
– Нет, – сказал капитан.
– А ты капитан, что ль?
– Ага.
– Зверя бьешь?
– Ну.
– "Ну", "ага"... Ты разговаривать умеешь?
– Разучился, – засмеялся капитан. – Полгода на берегу не был.
– Столбняк? – усмехнулась она.
Матросы на палубе прямо покатились со смеху.
– Трап! – ошалело кричал капитан. – Где трап? Боцман! Где боцман?
– Давай руку, – сказала она, – я и так залезу.
Капитан сбежал на палубу, она протянула ему руку, он нагнулся, подхватил ее под мышки и задержал на руках, словно ребенка.
– Пусти, а то вдарю, – сказала она.
– Не ударишь, – сказал капитан, но отпустил ее.
– Чего скалишься? – обратилась она к боцману. – "Грудь" бы застегнул, срамник...
Пальцы боцмана прошлись сверху вниз по ширинке, словно по пуговицам баяна, и лицо его стало растерянным.
– Вот это так... чтобы... – начал он.
– В каюту! – заорал капитан. – Чтоб вид имел! Моряк ты или прачка?
Боцман, спотыкаясь на шлангах, побрел в каюту.
– Совсем вы без женщин распустились... – сказала наша гостья и, улыбаясь, медленно обвела нас всех взглядом. – Ни одной ведь нет?
– Ни одной, – ответил капитан и оглянулся: – Повара ко мне!
Повар, маленький плешивый человечек со скучным и презрительным выражением на белом лице, подошел и остановился возле капитана, глядя в сторону.
– Пельмени – чтоб в пять минут были...
– Скажете тоже, – недовольно ответил повар. – Это ж тесто надо, это ж мясо...
– Тесто у тебя есть! – вскипел капитан.– Сам видел: бражку варишь!
– Это ж мясо...
– А медвежатина? Будешь есть медвежатину? – обратился он к женщине.
Та только усмехнулась.
– Все будут веселиться, а мне пельмени делай, – промямлил повар. Он все еще топтался возле них.
– Сейчас воду возьмем и обратно...
– Знаю я ваше "сейчас".
– Тебе что сказано? Веселиться! Хватит с тебя, повеселился на прошлой стоянке...
– Я сейчас напишу заявление об уходе, – уныло сказал повар.
– Пиши – только после пельменей, – засмеялся капитан. И повернулся к нам: – Отпускаю на берег, выдам всем по пятерке... Чтоб через час обратно!
Мы взвыли от восторга.
– Ты куда? – бросился за мной вахтенный помощник Степаныч. – А вахта? А кто воду будет брать?
– Пошел ты, – ответил я, – у тебя жена есть и пятеро детей, а я холостой, мне сам бог велел...
– Рапорт напишу! – кричал он мне вслед.
2
Через порт – от конторы до столовой – были набросаны доски для перехода, покрытые засохшим гусиным пометом, а водопроводные трубы лежали прямо на песке, а возле цистерн валялся громадный скелет кашалота. Порт был огражден от дюн большими фанерными щитами, в дюнах пролегала узкоколейка. Сам поселок Москальво находился милях в трех от порта, туда ходила дрезина, и наши ребята успели уехать, только трое остались: Колька Помогаев -четвертый штурман, боцман Саня и еще Гена Дюжиков, то есть я. Боцман взял с собой фотоаппарат "Любитель" с самодельным штативом в виде трех здоровенных кольев – он был заядлым фотолюбителем.
На стене столовой висел облупленный громадный почтовый ящик с гербом, и я вознамерился было бросить в него пачку писем, которые мне передали на судне, как вдруг отворилось окно и пожилая тетка, навалившись грудью на подоконник, крикнула:
– Ты в этот ящик не бросай – он уже два года недействующий.
– Ты что, тетка? – не поверил я.
– А ничего. Почта в поселке, а ящик этот давно пора столкнуть.
– Тут, может, за два года писем накопилось с целый миллион, – сказал я.
– Столкнем, тогда разберемся, – засмеялась она.
– Когда дрезина вернется? – спросил Колька.
– А бог ее знает. Уже четыре. Пока поужинают, да еще магазин там открытый... Считай, к восьми тут будут.
– А магазин до скольких работает?
– До восьми.
– Успеем, – сказал я. – Если пехотой идти, как раз за полтора часика дотопаем.
– Пожрать это... – предложил боцман. – Столовка ж тут...
– Столовка не работает, – отрезала тетка. Она не сводила глаз с боцманского фотоаппарата.
– А сучок есть в поселке? – спросил Колька.
– Сучок бабы наши распили, а спирт должон быть.
– Так, – сказал я, прикидывая. – Спирт у них шесть рублей бутылка. А у нас полтора червонца на троих... Должно хватить.
– А вы кто будете? – спросила тетка. – Может с Холмска, насчет нефти, или как? Бороды у вас такие и ящик этот, смотрю...
– Какой еще нефти... Моряки мы, – ответил я. – А это тебе не ящик, а фотоаппарат.
– Фотоаппарат? – удивилась она. – Что-то я впервые такой вижу.
– А это заграничный. Для журналов снимают.
– Сними-ка меня для журнала, – оживилась тетка.
– А ты зубы вставь. Без зубов мы не снимаем.
– Зачем их вставлять? Мужик придет с промысла, снова выбьет...
Мы засмеялись.
– За что? – спросил я.
– А ревнует!
– Это тебя-то, бабушка? – ухмыльнулся я.
– Какая я тебе бабушка, красивый ты мой? – ответила она весело. -Если драку начнем, не устоять тебе против меня...
– Ладно, бабуся! – обиделся я.
Она перелезла через подоконник и подошла к нам.
– Снимай, и все тут, – сказала она боцману и поправила гребень в волосах.
– Давай, Саня! – поддержал ее Колька. – Мы в кашалота залезем, а ты щелкнешь всех вместе.
– Кадра – порядок, – согласился Саня.
Челюсти кашалота были разведены до отказа. Мы вошли в него через пасть и разместились внутри, как у бога за пазухой. Саня суетился, устанавливая аппарат на песке, потом он присоединился к нам, и, сделав серьезные рожи, мы уставились в объектив. Но тут треноги стали расползаться, фотоаппарат "поехал" вниз...
– Нагибайся это... одна кадра! – закричал Саня таким голосом, словно его резали.
Мы стали приседать, стараясь держать рожи на уровне объектива, а боцман стоял впереди всех, и тут что-то просвистело вверху – и боцман, как подрубленный, рухнул на песок... Это неожиданно упала верхняя челюсть кашалота и ударила Саню по спине.
– Сильно ушибло? – засуетилась тетка, помогая боцману подняться. -Ты погоди уходить, а то вдруг не получилась фотокарточка? – говорила она, крепко прижимая боцмана к себе. Саня попробовал высвободиться, но у него ничего не получилось, и он с надеждой посмотрел в нашу сторону.
– Спокойно, бабуся! – вмешался я. – Будет тебе фотокарточка, прямо для журнала... Вы, бабуся, этого зверя сдайте в утиль или в море выбросьте: если б по голове ударил, хоронили б боцмана – это я вам дружески говорю...
– Не приведи господь! – испугалась она. – Это он с голоду сомлел... Ты сходи-ка, красивый мой, поймай парочку гусей. Там вон, во дворе... Я вам сейчас такой ужин приготовлю...
– А не влетит от кого? – засомневался я.
– Что ты! У нас народ хороший. А если что, скажешь – Дуся разрешила...
Я притащил пару здоровенных гусей, тетка принялась за стряпню, а мы возобновили прерванное совещание.
– В общем, обстановка такая, – сказал я. – Вы эту бабу-милиционера видели?.. Черт с револьвером! Считай, что капитану теперь будет не до нас, верно? Гуляй себе хоть до утра...
– Это правда, – согласился Саня, улыбаясь. Он уже приходил в себя.
– И вот что я предлагаю, – продолжал я. – Пока тетка обед сделает, надо сбрить бороды. Ну их к дьяволу! На судно заскочим – и назад.
– Сын это... я обещал... – заколебался Саня.
– Пока сына увидишь, у тебя новая вырастет. А то нас и за моряков не принимают!
Когда мы на обратной дороге заглянули в столовую, там нас ожидал прямо царский ужин. Но тетка вдруг принялась выталкивать нас из столовой.
– Не работает, – говорила тетка, – не работает столовка...
– Как же так, Дуся? – возмутился я, с трудом удерживаясь за дверной косяк. – Кадр для журнала... Можно сказать, рискуя жизнью...
Тетка отпустила меня и всплеснула руками.
– Господи! – захохотала она. – Дура я какая... Это ж вы бороды срезали! Я ж совсем вас не узнала, красивые вы мои!
3
Узкоколейка сворачивала в сторону от прямой дороги – тускло блеснули на повороте накалившиеся рельсы. Мы спрыгнули с насыпи, и теперь брели к поселку напрямик по зыбучему песку, увязая по отвороты сапог. Впереди были дюны – результат необузданной игры ветра, которому здесь ничто не могло помешать. Сейчас, слава богу, его не было, ни один микроб не шевелился в воздухе, только песок был как живой – он скользил под ногами и дышал так горячо, что обжигал лицо и руки. Порывы ветра, видно, достигали здесь ураганной силы, потому что в некоторых местах он выдувал песок на многометровую глубину, и там, внизу, под нашими ногами теперь хлюпала болотная грязь, пахнущая нефтью, зеленел кедровый кустарник и фиолетово цвели "петушки" – в них скрывались от жары орды комаров, которые взлетали сейчас со всех сторон. Одежда у нас промокла насквозь от пота, лица распухли от комариных укусов, ноги стали как деревянные – хоть их руби на дрова, и казалось даже неприличным увидеть где-либо здесь человеческое жилье, как вдруг возникло Москальво – десятка полтора деревянных двухэтажных домов и ни одного дерева. Вскоре мы зашагали по дощатым тротуарам. С карнизов домов гроздьями свисал вяленый лосось, во дворах дымили костры – так здесь спасались от комаров, в их свете смутно угадывались человеческие фигуры.
Магазин уже закрывали, но мы успели взять свое.
У дровяного склада толпились наши зверобои, а на главной улице, в сотне шагов от них, наблюдалось оживленное женское гуляние, но наши ребята были так заняты разговорами, что не обращали на женщин никакого внимания. И тогда я сказал боцману и Кольке:
– Ну его к черту, чтоб я торчал у этого места! Мне нужно общество, телевизор и чтоб хорошая девчонка обнимала до утра!
Саня засмеялся, а Колька Помогаев нахмурился и стал хлопать руками по карманам – у него была привычка такая, когда он сильно волновался. И я понял его. Когда я на Кольку смотрел, мне самому тошно становилось. Я с ним ходил на одном боте, он был одно время старшиной бота, и мы недавно в такую переделку попали, что нас самолеты и спасатели искали целых пять суток. План полетел из-за этого, команда осталась без денег, а Кольку в газетах героем сделали. А он хотел сказать ребятам, как он виноват, чтоб они простили его, он прямо места себе не находит из-за этого... Но я решил сейчас не отпускать его от себя, хотя, по правде говоря, для веселья он не очень подходил сегодня.
– Ну так что, Колька? – спросил я. – Поищем?
– А как ты их найдешь?
– Вы только стойте здесь, не уходите, – усмехнулся я, – да смотрите не уроните бутылки...
Я выбежал на главную улицу. Толпа гуляющих обтекала меня со всех сторон – только успевай поворачиваться, – и я пялил глаза на каждую встречную девчонку, чтоб не упустить из вида самую лучшую из них. У меня было такое чувство, что я такую девчонку не упущу.
И вдруг я увидел одну хорошенькую девчушку рядом с собой и расставил руки, чтоб ее поймать, но девчушка выскользнула из моих рук и спряталась за спиной подруги. Подруга тоже была ничего, но не в моем вкусе, и тут моя девчушка бросилась бежать по улице, но я решил поймать ее обязательно. Она бежала и все оглядывалась – когда же я догоню ее, мы целую свалку устроили на тротуаре, и два милиционера, подобрав юбки, уже направлялись в нашу сторону, но тут я схватил ее...
Она была худенькая, юная, совсем девочка. Смуглое ее лицо с выпуклым лбом, густые выгоревшие на солнце волосы, нежный свежий рот и раскосые глаза – все это было лучше, чем надо, а кожа в разрезе платья у нее, на груди и спине, облупилась от загара. Она уперлась кулачками мне в подбородок, и я почувствовал через рубашку, как напряглась ее маленькая твердая грудь, бусы светились у нее на шее... И так мы стояли и рассматривали друг друга, а потом ни с того ни с сего принялись хохотать. Мы развеселились не на шутку.
– Дурак ты, – сказала она и больно наступила мне на ногу. – Ну, чего ты кинулся за мной как помешанный?
– Ты сегодня была на кунгасе? – спросил я и отпустил ее.
– Ну, была! Тебе-то что? – Она оправила платье.
– Я тебя в бинокль увидел, – сказал я. – У тебя родинка на этом месте, верно?
– А ну тебя! – захохотала она, и такое у нее было веселое милое лицо, что я тоже засмеялся: я прямо влюбился в нее с первого взгляда.
– Ты меня подожди тут, – попросил я. – Я сейчас еще двоих приведу, ладно?
– Эх, вы! – сказала она. – Наши молодайки вокруг ходят, а вам хоть бы что, и на танцы никто не пришел...
– Значит, подождешь?
– А чего там, – усмехнулась она. – Только не безобразничайте.
Я чуть не закричал от радости и сказал ей, чувствуя себя последним идиотом:
– Да мы что? – сказал я. – Полгода берега не видели, вот какое дело...
4
Мы очутились в небольшой комнате, оклеенной зелеными обоями. Дверь в другую комнату была закрыта, там спал сынишка хозяйки, а сама хозяйка и подруга моей девчушки хлопотали на кухне.
Боцман Саня ходил по комнате, строго и важно постукивал заскорузлым пальцем по обшивке дивана, по радиоприемнику, щупал скатерть и занавески, двигал стол – у него был вид человека, который пришел к себе домой, но увидел незнакомые вещи, которые тут без него накупили, а Колька, не выпуская из рук бутылки и уставясь взглядом в неровный крашеный пол, думал свое, но я надеялся, что все должно наладиться: стоит только пережить это время до выпивки, а там развяжутся языки и все пойдет, как по маслу.
Девчушка моя не принимала участия в стряпне, забралась на диван и, обернув подолом платья свои крепкие полные ножки, не отрываясь, смотрела на меня, а я смотрел на нее, и мы заговорщически улыбались друг другу, словно между нами была какая-то тайна, о которой никто не догадывался.
Неожиданное подозрение в нереальности происходящего стало мучить меня. "В самом деле, – думал я, – еще утром было море и качка, а совсем недавно – лед, раздавленный бот, коптящая тюленья шкура, холод, и один паренек со страху хотел застрелиться из винтовки. И вот на тебе – жара, твердая земля, девчушка и эта комната..." Я смотрел на ребят, но их изменившиеся, бритые, чужие лица ничего не говорили мне, и хотелось ущипнуть себя, чтоб поверить, что все это происходит на самом деле...
И вот накрыли стол, и мы уселись вокруг него – каждый рядом со своей дамой – и начали тянуть спирт, а дамы не отставали, и языки у нас развязались.
Боцман Саня, беспрестанно хватая рукой голый подбородок, принялся рассказывать хозяйке, что у него во Владивостоке точно такая же квартира и что мебели хорошей не достать нигде, потому что сейчас такую мебель делают – чего доброго, развалится под тобой, что жена его похожа на хозяйку, они, видно, ровесницы, что у сына круглые пятерки по арифметике. Хозяйка, повернув к нему свое полное, красивое, равнодушное лицо, молча разглядывала его, и бог знает, что у нее было на уме. Я налегал на еду, успевая вовремя вставить в разговор какой-нибудь пошлый анекдотик, а Колька Помогаев хлопал себя по карманам, повторяя: "Я им сейчас расскажу, расскажу!" – и порывался к двери, но подруга моей девчушки, улыбаясь, дергала его сзади и усаживала на место.
И тут сынишка хозяйки приоткрыл дверь. Он сидел на горшке – худенький мальчик с большой головой, – и ему, видно, скучно было сидеть одному, он хотел обозревать собравшееся общество и робко поглядывал на мать и на всех нас, выпрашивая позволения, и боцман вдруг бросился к нему, подхватил его вместе с горшком и стал носиться по комнате и подпрыгивать, а мальчик смеялся и крепко держал боцмана за нос, чтоб не потерять равновесия, и тут хозяйка не вытерпела, поднялась и, улыбаясь, показала нам на дверь:
– Знаете что? – сказала она. – Катитесь вы к черту отсюда!
Мы уже спускались по лестнице, когда сверху раздались шаги – это девчушка бежала ко мне, – и, вылетев в полосу лунного света, который падал в подъезд через улицу, остановилась с разбегу, словно наткнулась на что-то, и проговорила, задыхаясь:
– Не уходи... Генка!
И тогда Колька и боцман Саня взяли меня за руки и посмотрели мне в глаза так, что я застеснялся вдруг чего-то, совсем обалдел и не знал, что ей ответить. Ребята вели меня по тротуару, а я все оглядывался на нее. Она стояла на лестнице и казалась очень маленькой в громадной и пустой раме подъезда, и не по себе мне вдруг стало чего-то.
"Ладно, – думал я, – у боцмана есть семья, сын, квартира, у Кольки -хоть невезуха с ботом, а у тебя что? Зачем ты идешь с ними? Такая девчушка! Дело не в том, что у нее там под платьем, – у нее, может, кроме тебя, и не было б никого больше... Что тебе надо еще? Что?" – думал я и не находил ответа.
У дровяного склада человек двадцать наших ребят и примерно столько же поселковых женщин играли в какую-то странную игру. Их бороды и белые зубы, неуклюжие голоса и фигуры, женский хохот и визг, длинные волосы и яркие платья – все выглядело нелепо и странно возле пустых сараев на песчаном дворе, под луной.
Ребята увидели нас, оставили женщин и бросились навстречу, а мы побежали к ним, ухватились друг за друга и прямо сдурели от неожиданной радости. Колька Помогаев закричал: "Я вам сейчас все расскажу!" – и вытащил бутылку. Спирта в ней осталось на четверть. Мы разлили его на двадцать три человека, и Колька в конце концов рассказал о том, что его мучило. Все засмеялись и закричали: "Ну и Колька!" А потом боцман вспомнил, как мы фотографировались в пасти кашалота, и тут поднялось невообразимое, я думал, сараи сейчас взорвутся от хохота! А вслед за боцманом я сморозил насчет армянина, который разъезжал на дамском велосипеде, а плотник приплел историю, как он праздновал свадьбу у одного приятеля. Говорили кто что хотел, кому что взбредет в голову, – мы полгода не собирались все вместе на земле...
Мы шли обратно в порт через безлюдный поселок Москальво. В тишине под нашими шагами стучали доски, окна домов отражали наши фигуры, во дворах вяло дымились костры, воздух колебался от комаров, а потом заблестела впереди узкоколейка и пропал поселок, будто его и не было вовсе. Мы шли к порту до самого утра: валялись на траве, рвали "петушки" и стланик и хлестали друг друга, чуть было драку не затеяли, а плотник насмешил всех: упал на шпалы, пополз между рельсов и закричал: "Братцы, никогда не видел такого длинного шторм-трапа!" А уже у самых цистерн, когда мы штурмовали фанерные щиты, Колька, который по дороге отстал от нас, вдруг закричал на полном серьезе: "Ребята! Не оставляйте меня одного!.."
Возле конторы женщина-милиционер пила воду. Она даже не посмотрела в нашу сторону – так ее жажда мучила, а на палубе расхаживали три гуся -видно, наша тетка их сюда принесла, а вахтенный помощник Степаныч стоял на мостике и внимательно разглядывал нас в бинокль.
Степаныч оторвался от бинокля и спросил у меня:
– Ну как?
– Свистни, Степаныч! – сказал я.
– Как – свистни? – не понял Степаныч. – Зачем?
– Чтоб в поселке услышали, – объяснил я.
И тут на причале появилась наша тетка, она пришла нас провожать, и гуси, завидев тетку, шарахнулись к ней, только пух повис в воздухе, а я закричал:
– Дуся! Не хотят в море твои гуси!
Вся команда прямо животы надорвала от смеху, и тетка тоже смеялась: двух передних зубов у нее не хватало во рту – такая хорошая тетка, ей-богу!
