Текст книги "Сколько стоит рекорд"

Автор книги: Борис Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Насчет нового способа делания карандашей, – махнув на грамматику, сказал Валерка.

– Изготовления, – прошипел Яшка.

Валерка кивнул, но теперь хорошее слово уже было ни к чему.

– О-о! – в голосе девушки звучал смешок. – Новый способ! Это замечательно! Так что же ты хочешь, мальчик?

Валерка объяснил.

– Письмо, наверно, передали в БРИЗ, – сказала девушка.

– Куда-куда? – поперхнулся Валерка.

– В БРИЗ, в бюро рационализации и изобретательства, – пояснила девушка. – Я им напомню. Дней через пять получишь ответ.

Но прошло пять дней, и еще пять дней – письма не было. Валерка прямо шипел от злости.

Будь он взрослым – знал бы, как неторопливо, с каким скрипом движутся иногда шестерни наших учреждений. И у взрослого больше выдержки. Но Валерке было всего тринадцать!..

– Хватит! – сказал он, когда прошло три недели после телефонного звонка. – Пишу Косыгину! Точка!

Химик глянул на пылающие Валеркины глаза, сжатые губы.

– Минутку, – сказал Илья Борисович. – Есть другое предложение…

После школы химик с Валеркой и Яшкой сели в автобус.

– Куда это мы? – не удержался Яшка.

– Секрет!

Вскоре химик подвел их к дому, где возле парадной висела внушительная доска: «Комитет народного контроля».

Мальчишки переглянулись.

Их принял какой-то лысый дядька. На правом глазу у него была узкая черная повязка.

– Слушаю, – сказал он и нацелился своим единственным глазом на ребят.

Но они молчали. Пусть Илья Борисович…

Химик коротко изложил Валеркину идею.

– Я консультировался с профессором Василевским, – стараясь, чтоб его бас не очень гудел, сказал химик. – Профессор в принципе считает идею весьма плодотворной.

Яшка сделал большие глаза. Валерка тоже удивился: он и не знал про профессора Василевского.

– Прошло почти два месяца, – произнес химик. – А ответа с фабрики нет.

Одноглазый оказался неразговорчивым.

– Минутку, – сказал он, и тут же в кабинете появилась секретарша.

Наверно, он позвонил ей, хотя звонка на столе ни Яшка, ни Валерка не видели.

– Соедините меня с Воздвиженском. Срочно, – велел одноглазый секретарше. – А вы, товарищи, посидите в приемной.

Вскоре учителя и ребят снова позвали в кабинет.

– Я говорил с директором, – сказал одноглазый. Он не пояснил, каков был разговор, но, судя по жесткому взгляду и подрагивающим уголкам губ, беседа прошла не «в теплой дружеской обстановке». – На днях получите с фабрики ответ.

Теперь письма не пришлось долго ждать. Уже через два дня в школу прибыл конверт с длинным прямоугольным штемпелем «Карандашная фабрика».

– На, читай, – химик протянул письмо Валерке.

Тот нетерпеливо оторвал полоску сбоку и вытащил листок бумаги.

– Ну? – крикнул Яшка.

– «В ответ на ваше письмо… сообщаем… Хотя ваше предложение… определенный интерес… однако практическое осуществление его связано с крупными изменениями производственного процесса. В ближайшие годы фабрика вряд ли… это сорвало бы выполнение обязательного государственного плана выпуска продукции».

Валерка положил письмо, снял очки и уныло сунул оглоблю в рот.

Алик сидел, опустив плечи, и глядел в угол, на швабру.

Яшка закусил губу.

И даже Гришка Мыльников молчал. Он было уже открыл рот, чтобы съязвить: «Ну, огребли по шее, крохоборы?!» Но, увидев хмурые лица ребят, лишь промычал что-то неразборчивое.

– Вот так, – тихо пробормотал Яшка. – Значит, опять – «шлагбаум».

Все молчали. Старались не глядеть на Валерку.

– Трусы, – сказал Алик. – Я в одной пьесе видел. Там тоже такие вот трусы… Шесть лет мурыжили изобретение.

– Ага, – сказал Яшка. – А у нас в доме один изобретатель даже свихнулся. Правда, правда! На Пряжку попал. Тоже из-за бюрократов и трусов паршивых.

Ребята все поглядывали на химика. Он молчал.

– Там, на заводе, им тоже нелегко, ребята, – наконец сказал химик. – Вы представьте. Вот фабрика. Каждый месяц выпускает она миллионы карандашей. Все налажено, все идет как по маслу. И вдруг появляется какой-то Валерка. И предлагает «идею». И надо все ломать. Придумывать новые станки, чертить чертежи, выкидывать старые приспособления, мастерить новые. Вот не было печали!.. И еще неизвестно, что из этого получится! А вдруг – пшик?!

Валерка сердито посмотрел на химика. Острый носик у Валерки еще больше заострился и побелел. Голос дрогнул.

– Значит, вы за них, Илья Борисович?

– Нет, нет! – химик засмеялся. Гулко, как в колодец. – Я за нас! Но просто хочу, чтобы вы поняли…

– Мы поняли! – хрипло перебил Валерка. – Мы поняли, что там – трусы. И не заботятся о государственной выгоде.

Все снова замолчали.

– Да, внедрить изобретение всегда трудно, – в раздумье сказал химик. – Опытные люди даже говорят: изобрести легче, чем внедрить.

* * *

Прошло четыре дня.

Валерка бродил как в воду опущенный.

Что же теперь? Так все и бросить. Конец идее? Точка?

Он все ждал: может, химик что придумает. Что-нибудь мудрое. Взрослое. Мужское.

Это неправду говорят, будто мальчишки больше всего на свете хотят быть самостоятельными. То есть это, в общем, правда, но не всегда. Иногда, честно говоря, мальчишке очень хочется, чтобы взрослый дядя, такой вот огромный, усатый, сильный, подошел, положил руку на плечо и сказал:

– Знаешь, Валерка, в этом трудном положении я бы поступил так…

Все-таки взрослый – он не зря взрослый. Он кой-чего повидал на своем веку.

Валерка нарочно все перемены отирался возле химкабинета. Выйдет химик, увидит. Заговорит.

Но Илья Борисович торопливо проходил мимо. Кивнет, и мимо.

«Сто миллионов карандашей, – занозой торчало в мозгу у Валерки. – Сто миллионов задарма!..»

Он думал об этом и на уроках, и на переменах, и шагая в магазин за хлебом, и поедая котлеты.

«Сто миллионов! А вот в Африке, например, обучают неграмотных. Там еще есть полудикие племена. Вот их учат. А сколько им карандашей нужно? А? Если бы эти сто миллионов туда… Даже не сто… Десять миллионов, и то бы здорово!»

Часто думал он и о другом.

Вот станут выпускать его карандаши. Его, Валеркины карандаши. Может быть, их так и назовут: «Валерка». А что? Очень даже звучно. И покупатель будет входить в магазин:

– Нет, мне не этот… Мне – «Валерку»…

И сбоку на одной из шести полированных граней карандаша, будет четко выдавлено: «Валерка».

И даже в газетах, может быть, появятся заметки: «Изобретение пионера». Или лучше так: «Самый юный изобретатель в мире».

И Гришке Мыльникову надо нос утереть. Обязательно! А то – крохобор! Ишь ты!

А впрочем… Впрочем, все это бесполезно.

Фабрика не хочет браться. Как ее заставишь?

Яшка уже несколько раз подходил к Валерке. Но молчал, только глядел вопрошающе.

Валерка пожимал плечами. А что он – гений, что ли? Или министр? Откуда он знает, что надо делать?

– Может, опять сходим к этому… – Яшка зажал ладонью правый глаз.

Валерка поморщился. Сходить-то нетрудно. Но что они скажут там, в Комитете контроля?

Нет, главное, не торопиться, не натворить глупостей в спешке.

Главное – все хорошенько обмозговать. И найти правильный ход. Это – как в шахматах… Найти единственное, точное продолжение…

И вдруг Валерке показалось, что он нашел. Да, точно, нашел!

Надо поехать туда! Поехать в этот чертов Воздвиженск! Прийти на фабрику и все толком объяснить. В письме ведь много не скажешь. А там, на месте, прижать директора в угол. Как, мол, так?! Отказывается от такой госидеи! Ведь это трусость! Да, трусость.

Валерка сунул оглоблю очков в рот и, стараясь не горячиться, еще раз все обдумал.

Да, точно. Ехать!

Только – кому? Кто должен ехать?

Не колеблясь, он тут же решил: химик! А кто же иначе? С мальчишками директор фабрики, пожалуй, и говорить не захочет. Да и не пустят еще на фабрику. Паспорт… Давай удостоверяй личность… Что ты, значит, не диверсант, не собираешься взорвать всю эту карандашную фиговину. А какой у Валерки паспорт?!

Была еще одна заковыка: деньги на поезд. Ну, это Валерка сразу решил: сложимся, кто сколько может. Наскребем! Не обязательно в мягком ведь. И в купе тоже пусть министры ездят! А мы – и в обычном, сидячем… Не баре!

Рассказал Валерка свой замысел Альке. Тот подумал и изрек:

– Блестяще! Именно – к директору! И именно – химик!

После уроков Валерка пошел к Илье Борисовичу. Ребят в химкабинете уже не было. Учитель что-то искал в шкафу: переставлял колбы, реторты, пробирки, какие-то пузатые бутыли с притертыми стеклянными пробками.

– А? Это ты?! – прогудел Илья Борисович.

Он был в мягкой кожаной куртке с шестью «молниями». Все мальчишки на эту куртку давно уже заглядывались.

– Я к вам… Посоветоваться, – сказал Валерка.

– Угу, – прогудел химик. – Давай советуйся.

Валерка рассказал о своем замысле – съездить на фабрику. Химик слушал.

Валерка кончил.

Химик по-прежнему сидел молча, словно готов был и дальше слушать. Или он просто задумался?

Он так ничего и не ответил насчет поездки. Будто и не слышал.

– А знаешь, ты – кстати, – медленно, в раздумье, сказал химик. – Я тоже хотел с тобой поговорить.

Он вынул трубку, огромную, с длинным полированным мундштуком. Валерка никогда прежде такой не видел. Непонятно было даже, как такой длинный мундштук умещается в кармане.

Химик набил трубку, раскурил ее. И сразу – будто вишнею запахло. Или – медом?

– Понимаешь, – сказал химик. – Жизнь – она штука сложная…

Валерка кивнул. Да, это он уже усвоил. Жизнь – в самом деле, непростая штука.

– Вот я и хотел с тобой потолковать… – продолжал химик.

Валерка насторожился. Чего это Илья Борисович мнется? Непохоже на него…

– Видишь ли, – сказал химик. – Идеи, даже очень хорошие, сами не осуществляются. За идеи надо драться. И очень крепко, упорно драться…

Он посмотрел на Валерку. Тот кивнул: что ж, это он уже тоже понял. Драться? Он готов…

– Ну, а я не могу, – сказал химик. – Занят. Понимаешь, у человека только одна жизнь. Цейтнот, понимаешь?

Валерка молчал.

– С диссертацией я уже три года вожусь. Пора кончать. А если всерьез заняться твоими карандашами – опять диссертация полетит…

Химик выпустил огромное душистое облако.

– Я с тобой – как мужчина с мужчиной. Так честнее…

Валерка кивнул. Что ж, может, и честнее. А вообще-то… Все это было так нелепо, так дико… Валерку прямо как обухом по лбу.

Он все-таки собрался с духом и повторил Илье Борисовичу о своем замысле – съездить на фабрику.

– Что ж, – химик пожал плечами. – Съезди. Но сомневаюсь, очень сомневаюсь… Тут война предстоит окопная, затяжная… А может, лучше подождать? Вырастешь, поумнеешь. Соавтора себе подыщешь. Инженера, специалиста по карандашам. Он чертежи сделает, все расчеты, технологию. А так, сейчас… – Илья Борисович выдохнул ароматную струйку. – Вряд ли…

* * *

Валерка возвращался домой хмурый. Шел, натыкаясь на прохожих.

Как же так? Илья Борисович, мудрый, всезнающий, и вдруг – в кусты. Что он – струсил, что ли?

Неужели такой огромный, сильный дядька – и сдрейфил? Или ехать неохота? Время терять?..

А за идеи надо драться – это химик прав. Может, потому все прежние его идеи и лопались как пузыри.

«Не дрался. Точно. Сразу отступал. А может, – шлагбаумы бы появились на улицах? И голубиные двигатели?..»

Дома Валерка тоже места себе не находил.

Включил телевизор: какой-то пухлый, как младенец, старичок, очень довольный жизнью и собой, что-то говорил, но что ́– Валерка так и не понял. Даже о чем говорил упитанный старичок – и то Валерка не сказал бы.

Все шло как-то мимо…

Старичок ухмылялся, вертел в руках карандаш. Карандаш был толстый, красивый, шестигранный.

«Вот попишет еще немного, а огрызок выкинет», – мелькнуло у Валерки.

Он рано лег.

– Болен? – забеспокоилась мать.

Обычно Валерку раньше одиннадцати никак не загонишь в постель.

– Нет, нет, просто устал, – Валерка накрылся с головой, отвернулся к стене.

Приснился ему пулемет. Какой-то странный пулемет. Необычный.

Валерка во сне присмотрелся. А, все ясно! Стрелял пулемет карандашами. Раз!.. И вылетает из дула целая очередь карандашей. Два! Еще очередь!.. Три!..

И карандаши странные. Валерка не мог понять, в чем дело? Но чем-то они отличаются от обычных. Пригляделся внимательней. Да. У этих карандашей сзади, на срезе, не было черной точки в центре.

«Значит… – Валерка даже вздрогнул во сне. – Значит… Конец без графита. Просто деревяшка!»

Да, это была его идея! Его карандаши!

Но вдруг – пулемет исчез.

А вместо него появился Гришка Мыльников. Ухмыляется и кричит: «Крохобор! Тоже мне Эдисон!»

На следующее утро Валерка пришел в школу рано.

Дождался Алика. Отвел его в самый низ лестницы, в тупичок – дальше ступеньки упирались в железную дверь подвала. Здесь всегда было темно, пусто и поэтому чуть-чуть таинственно.

– Значит, так, – сказал Валерка. – Я решил… За идею надо драться. Верно? Джордано Бруно за идею – даже на костер… Так?

– Так, – кивнул Алик. Он еще не очень ясно представлял себе, куда клонит Валерка.

– Будем драться, – сказал Валерка. – Надо – самому Косыгину напишем.

Только теперь Алик понял.

– Правильно! – сказал он. – И к этому, одноглазому, снова пойдем. И к профессору Василевскому. И на фабрику…

– Вот-вот, – сказал Валерий. – И Гришке Мыльникову докажем… – Он поднял кулак. – Клянусь! Бороться и искать! И не сдаваться!

– Найти и не сдаваться! – тихонько поправил Алик и тоже поднял кулак.

СМЕРТЕЛЬНАЯ ДОЗА^[10]

РАССКАЗ-БЫЛЬ

За окном дежурки хлестал тяжелый осенний ливень. В темноте его не было видно. Только равномерный глухой гул. Казалось, мимо тянется бесконечный железнодорожный состав.

А в дежурке тепло и даже уютно.

Лейтенант Анатолий Стеринский сидел за столом в благодушном настроении. Ночь предстояла спокойная. Во-первых, пятница. А лейтенант давно уже подметил: в пятницу всегда меньше происшествий. Может быть, скандалисты и хулиганы берегут силы на субботу и воскресенье? А во-вторых, ливень. Лейтенант за свою семилетнюю службу в милиции убедился: в непогоду меньше всяких ЧП. Даже жулики предпочитают отсиживаться по домам.

Лейтенант достал конспекты по уголовному праву и аккуратно разложил их на столе. Лейтенант вообще отличался аккуратностью. И конспекты у него были чистенькие, обложки обернуты целлофаном. И подворотничок – свежий. И пробор на голове – ровный, как струна.

Спокойная ночь была очень и очень кстати. Через три дня – зачет, а Анатолий Стеринский, скажем прямо, был не слишком-то готов к нему.

Вдруг дверь в дежурку хлопнула. Сразу ворвались с улицы разбойничий посвист ветра, и дробный стук воды по желобу, и невская сырость.

Вбежала девушка, невысокая, в простеньком пальто, вязаной шапочке с помпоном, как у малышей, и в легких, насквозь промокших туфельках.

Она влетела в комнату и с разгона остановилась, не зная, к кому обратиться.

Губы у девушки дрожали, прядь мокрых волос выбилась из-под шапочки с помпоном и некрасиво свисала к подбородку. Видно было: еще секунда, и девушка заплачет.

– Ну, ну, – сказал лейтенант. – Ну, не надо… – так он обычно успокаивал свою четырехлетнюю дочку. – Что случилось? Садитесь…

– Ой! – всхлипнула девушка. – Скорей! Я у-у-убийца! Из-за меня че… че… человек…

Она заслонила лицо рукавом пальто и заревела громко, на всю дежурку.

«Весело, – подумал лейтенант, убирая в ящик аккуратно разложенные конспекты. – Вот тебе и пятница!»

По привычке мельком глянул на часы: двадцать три пятнадцать.

Успокаивая девушку, лейтенант стал выяснять, что же случилось. Оказалось, Галя Терехова работает неподалеку в аптеке. Практикантка. Сегодня вечером она случайно («Поверьте уж, сама не знаю как… Ну просто ума не приложу…») допустила ужасную ошибку. Страшную ошибку. Непростительную. («Нет, нет, я сама понимаю… Судить меня надо, я понимаю…»)

Лекарство для ребенка надо было изготовить из корня алтея, а она, наверно, из-за усталости, был уже поздний вечер, взяла траву термо́псис. («Они, понимаете, так похожи, оба эти порошка, – желто-коричневые и запах одинаковый».) И только после смены вдруг заметила красную наклейку: «Осторожно!»

Бросилась на выдачу, но микстуру уже унесли…

– Так, – сказал лейтенант. – А этот… термосин… термосис… Это опасно?

– Опасно?! – Галя снова громко всхлипнула. – Это смертельно! Удушье…

Галя опустилась на стул, уронила голову на руки и заплакала.

А перед глазами снова маячила колба с огненно-тревожной этикеткой «Осторожно!»

А рядом – туфельки. Остроносые бежевые туфельки на «гвоздиках». Вчера в магазине Галя долго примеряла такие. Купить? Слов нет – хороши туфельки! Но вот на днях по телевизору демонстрировали новые чешские модели. И модельерша сказала, что в будущем сезоне остроносые выйдут из моды. Обидно: купишь, а они устареют. Галя не миллионерша какая-нибудь – каждый месяц новые туфли покупать.

Готовит Галя микстуру, а перед глазами – туфельки эти, легкие, изящные, на тонюсеньком металлическом каблучке…

Но как же?.. Как же все-таки это получилось?!

Ни она сама, ни фармацевт, руководитель ее практики, ничего не заметили.

И такая доза! Пять граммов! Пять граммов «алтейки» – пустяк! Но пять граммов термопсиса…

Галя застонала.

Это и взрослому – смерть! В двадцать раз бо́льше предельной нормы! А ребенку… Ребенку термопсис вообще запрещен. Даже в самых микродозах. А тут – пять граммов! Ой-ой-ой!

– Ну, успокойтесь, – сказал лейтенант. – А кому прописано лекарство?

Галя замотала головой.

– В том-то и беда! Помню только фамилию – Медведев. Или Медведева. То ли мальчик, то ли девочка. А больше – ничего.

– Совсем ничего? – нахмурился лейтенант.

– Совсем…

– А имя?

Галя качнула головой.

– Возраст?

Галя всхлипнула.

– А кто забрал лекарство? Мужчина или женщина? Молодая или старая?

Галя опять отрицательно качнула головой.

– А рецепт? Где и кем был выписан рецепт?

Галя заплакала:

– Его… его… вернули вместе с микстурой…

Лейтенант задумался.

– Товарищ начальник! Умоляю! – Галя вскочила. – Надо срочно отыскать! Лекарство забрали поздно вечером. Ребенок, наверно, уже спал. Значит, лекарство ему не давали. Значит, есть шанс. Малюсенький, но шанс! Первый раз дадут утром. Умоляю!

– Понятно, – лейтенант встал. – А теперь помолчите…

Он вышел из-за стола и медленно зашагал взад-вперед по дежурке.

Галя исподлобья с надеждой следила за ним:

«А может, что-нибудь и придумает?»

Сапоги его при каждом шаге обнадеживающе поскрипывали.

«А может, в самом деле, придумает?»

«Впрочем, – она всхлипнула. – Вряд ли… Попробуй найди в четырехмиллионном городе какого-то Медведева. И, главное, – быстро, в одну ночь».

Как ни странно, Галя вовсе не думала о суде. Да, понимала: она – преступница. Да, понимала: за такое, конечно, по головке не погладят. Но не думала об этом.

А лейтенант все ходил и ходил по комнате. Ходил, приставив кулак к подбородку. Он всегда, когда думал, прижимал кулак к подбородку.

Украдкой поглядывал на Галю. Была она такая маленькая, худенькая. И губы – пухлые, совсем детские. А туфли и чулки – такие жалкие, исхлестанные грязью, промокшие.

«Лет шестнадцать, ну, семнадцать», – подумал лейтенант.

Он сказал:

– Сядьте к батарее.

Галя непонимающе посмотрела на него.

– Что?

Потом пересела. Туфельки она сняла и поставила на батарею, а ноги сунула меж труб. Без туфель, в этой домашней позе она стала совсем похожа на ребенка.

«Статья сто шестая, – подумал Стеринский. – Убийство по неосторожности. До трех лет…»

Он покачал головой и снова, потирая кулаком подбородок, медленно зашагал взад-вперед по дежурке…

«А все-таки неплохая девчушка, – думал он. – Честная. И не трусит. Понимает ведь: будут судить. Могла бы утаить. Авось не узнают. А она пришла. Сама. И выложила все…»

23 часа 25 минут.

Лейтенант позвонил по телефону в управление милиции.

– Товарищ дежурный по городу? Докладывает лейтенант Стеринский…

Кратко изложил историю с лекарством.

– Что собираетесь предпринять?

– Во-первых, свяжусь с ЦАБом^[11]. Узнаю адреса всех Медведевых, проживающих в Ленинграде. Попрошу в первую очередь отобрать мне Василеостровских…

– Так. Дальше.

– Сейчас же пошлю людей во все детские поликлиники района.

– Однако учтите: ночь…

– Так точно, ночь. Но постараемся разыскать хоть вахтеров. Надо в регистратурах проверить картотеки. Выявить всех Медведевых. По карточкам узнаем, кто из детей Медведевых сейчас болен и чем.

– Так. Действуйте. О ходе розысков докладывайте мне каждый час.

– Есть докладывать каждый час.

Галя подумала:

«А почему они ищут только тут, на Васильевском? Может, ребенок живет вовсе в другом районе. Может, просто мать работает где-то здесь. Ну, возле своей работы и заказала лекарство…»

Хотела сказать о своих сомнениях лейтенанту, но промолчала.

Честно говоря, какой-то он… Несолидный… Молод слишком. И такой чистенький, аккуратненький. И зубы сверкают так, будто у него их не тридцать два, как у других людей, а все пятьдесят.

А в кино – умные следователи, они всегда пожилые, небритые, в мешковатых пиджаках и брюках с пузырями на коленях.

«Впрочем… Пожалуй, он прав, – подумала Галя. – Сперва надо искать на Васильевском. А уж если не найдется здесь, тогда по всему городу…»

О том же думал и лейтенант. Да, сперва – Васильевский. Все равно – весь Ленинград за одну ночь не обшаришь. А главное, – в аптеке забрали микстуру поздно вечером, около десяти. Значит, – кто-то близко живущий. Именно живущий, а не работающий тут: ведь в десять с дневной смены давно разошлись, а вечерняя еще не кончилась…

23 часа 35 минут.

Лейтенант Стеринский позвонил в «Скорую помощь»:

– Не поступал ребенок Медведев? Нет? Предупредите все пункты «Скорой». И «Неотложную». В любую минуту может поступить. Да, Медведев. Да, термопсис…

23 часа 40 минут.

Стеринский позвонил в ЦАБ.

– Вынуждена вас огорчить, – сказала дежурная сотрудница адресного бюро. – В Ленинграде более семи тысяч Медведевых. Пока мы выпишем адреса всех, пройдет неделя.

– А вы отберите только василеостровцев.

– Все равно. Потребуется два-три дня. А сейчас в ЦАБе я одна. Ночь ведь…

0 часов 10 минут.

– Выезжайте и просмотрите картотеки! – сказал Стеринский оперуполномоченным – Жаркову и Беленькому.

Жарков был молчаливый, а Беленький – говорун. И сейчас Беленький тоже ответил за двоих:

– Есть просмотреть картотеки поликлиник.

«Одно плохо: больные там не по алфавиту, – думал Стеринский, – по адресам. Как же искать?»

За окном уже нетерпеливо фырчали машины, а лейтенант все сидел, приставив кулак к подбородку: неужели просматривать сплошь картотеки всех детских поликлиник района? Адская работка!

– Ничего не попишешь, – вздохнув, сказал он Беленькому. – Придется крутить все барабаны подряд.

– Придется, – согласился тот и шагнул к двери.

– Да! И обязательно проверьте: не отложены ли у врачей отдельно карточки с последними, срочными вызовами?! Может, как раз там этот Медведев?!

– Есть!

Машины уехали.

…А дежурка жила своей обычной жизнью. Вот привели пьяного с разбитым лицом и слипшимися в кровавый ком волосами. Вот двое разъяренных мужчин притащили паренька: пытался снять колесо с их автомашины.

Все это было привычно. Семь лет, изо дня в день занимался лейтенант пьяницами и хулиганами, ворами и тунеядцами. Занимался усердно. Однако сегодня все это злило его. На счету каждая секунда, а тут… колесо! Подумаешь! Ребенок гибнет, а они – колесо!

Лейтенант быстро распорядился насчет пьяного. Не задерживаясь на подробностях, составил протокол об автоворишке. Его отправил в камеру, а шумных, возбужденных свидетелей, готовых, кажется, всю ночь рассказывать, как они случайно выглянули в окно, а на дворе этот парень поддомкратил машину и уже снял крепящие гайки с колеса… шумных этих свидетелей лейтенант перебил: «Вы свободны». И, кажется, вызвал их неудовольствие своей поспешностью.

Галя глядела на громкоголосых жизнерадостных автомобилистов с ненавистью. Будь ее воля, показала бы им колесо!

Лейтенант незаметно подмигнул ей. Мол, ничего, мы все это быстро…

Автомобилисты ушли, но, как назло, в дежурку тотчас ввалилась какая-то лохматая тетка.

– Вот, – плачущим голосом причитала она. – Муж! Линейкой…

И подсовывала лейтенанту, и Гале, и дежурному милиционеру свою голову, на которой вспух огромный, с грецкий орех, желвак.

– Муж! Это рази ж муж? Ирод это!

Лейтенант, не глядя на желвак, сухо сообщил адрес пункта, где освидетельствуют пострадавших, и косматая тетка скрылась.

1 час 10 минут.

– Товарищ дежурный по городу? Докладывает лейтенант Стеринский. Положение усложнилось. В поликлиниках никого нет, даже вахтеров. Наши стучали, звонили – без результата.

– Так. Что намерены предпринять?

– Буду действовать через постовых. Прикажу им обойти свои кварталы, поговорить с ночными дворниками. Нет ли жильцов с больным ребенком, по фамилии Медведев?

– Действуйте!

1 час 15 минут.

Время… Как быстро мчится время…

Лейтенант посадил у телефона уполномоченного угрозыска Илью Местера, высокого парня в кожанке. Он почему-то так и сидел в кожанке, хотя в дежурке было тепло.

– Звоните на все наши посты. Запишите: «Всем постовым милиционерам. Срочно. Обойти свой участок, опросить всех дежурных дворников. Найти больного ребенка, фамилия – Медведев или Медведева. Об исполнении немедленно доложить. Лейтенант Стеринский».

Местер писал. Медленно, аккуратно; буквы крупные и с наклоном, как у ребенка.

– Давайте я, – сказала Галя.

Местер повернулся к ней. Глаза у него были тяжелые.

– Сиди уж. Заварила кашу…

Галю словно хлестнули. Сжалась, побледнела.

– Товарищ Местер! – лейтенант неодобрительно покачал головой.

Местер хотел что-то сказать, но махнул рукой, подсел к аппарату и стал звонить.

– Постовой Рябушкин? Слушайте срочное распоряжение дежурного по отделу…

– Постовой Тринчук? Срочное распоряжение…

– Постовой Малинин? Слушайте…

А Галя сидела у стола.

«Так мне и надо… Так и надо… Заслужила…»

Потом чуть успокоилась, прикрыла глаза.

Вот сейчас на углу улицы, возле их аптеки, наверно, загудела сирена (Галя не раз из окна аптеки разглядывала ее: серебристый рожок, а под ним – такой же серебристый металлический ящик с красной полосой). Загудел рожок, постовой спешит к нему, открывает ящик, берет телефонную трубку:

– Постовой Рябушкин слушает!

«Медведев, Медведев, Медведев», – наверно, повторяет он про себя, чтобы запомнить накрепко.

– Есть. Будет исполнено!

И вот уже спешит он по тихим ночным улицам. От подворотни к подворотне. И тормошит заспанных дворников:

– Нет ли в вашем доме ребенка Медведева? Больного ребенка Медведева? Нет?

Идет дальше.

А сирены гудят на улицах. Гудят, зовут…

– Постовой Тринчук слушает…

– Постовой Малинин слушает…

– Постовой Азарян слушает…

«Вот, – думает Галя. – Как в кино. Как называется картина? А! «Если парни всей земли»! Там тоже сколько людей затормошилось. И тоже из-за лекарства. Только там все наоборот: рыбакам позарез нужно одно редкое лекарство. Срочно! А тут, – Галя горько качает головой, – тут наоборот. Надо срочно изъять лекарство. Там оно – спасение. Тут – гибель».

«Да, – думает Галя, – там все хорошо кончилось. Но то же кино… В кино-то всегда как по маслу…»

Галя вздыхает.

1 час 40 минут.

– Лейтенант Стеринский? Говорит дежурный по городу. Новости есть?

– Никак нет, товарищ майор. Сообщений от постовых еще не поступало.

– Слушайте, лейтенант. Запишите: Ж 3-73-63. Профессор Карасик, Александр Львович. Записали? Да, Александр Львович. Этот профессор – лучший специалист по детским болезням. Поняли? Сейчас он вам сам позвонит. Хочет побеседовать с вашим фармацевтом. А потом, когда найдете пострадавшего ребенка, немедленно пошлите машину за профессором. Он согласился сразу же выехать к ребенку. Ясно? Да, в любое время.

1 час 45 минут.

– Это милиция? Гражданина Стеринского можно? Это профессор Карасик. Да, да. Не церемоньтесь, пожалуйста. Тем более – меня уже разбудили. А у стариков сон плохой, больше уж не засну. Нет, ничего, ничего. А эта девушка из аптеки – она у вас?

С профессором Галя говорила как в тумане. Все путалось в голове, нервный комок застрял в горле, и его было никак не сглотнуть.

А профессор словно не замечал ее состояния. Дотошно и медленно, как все старики, выспрашивал подробности: как она готовила лекарство и когда? Какие дозы? И как попала на стол колба с термопсисом? Ведь эту траву полагается держать в особом шкафчике.

Как попала на стол? Это Гале понятно. Незадолго до того приготовляла микстуру с термопсисом – и вот, не успела убрать. Да, она, конечно, виновата, очень виновата…

Галя вспомнила про туфельки и закусила губу…

Дозы? Она снова мысленно видела свои аптекарские весы. Острая черная стрелочка уткнулась в тонкую черточку – пять граммов.

Уверена ли она? Абсолютно. Именно термопсис. И именно пять граммов.

– М-да! – сказал профессор. Видимо, хотел что-то добавить, но ничего больше не сказал.

И Галя чувствуя, что сейчас совсем разревется, положила трубку.

Лейтенант слушал этот разговор, а сам видел свою четырехлетнюю дочку, свою Анечку.

Вот она смотрит по телевизору балет, хмурится и говорит:

– Пап! А почему не берут в балерины тетенек повыше? Чтобы им не надо было все время стоять на цыпочках.

А вот Анечка, радостная, пришла из детсада:

– Я сегодня две пятерки получила: одну – за пение, другую – за шею…

А если бы Анечке? Такое лекарство? С термопсисом…

Анатолию Стеринскому вдруг очень хочется позвонить домой. Спросить жену: как там Анечка? Он уже протягивает руку к трубке, но тотчас отдергивает ее. Фу ты! Ночь ведь…

Глядит на Галю. Худенькая, бледная. Тоже, в общем-то, еще ребенок.

«Статья сто шестая», – думает лейтенант.

Он сидит, привычно приставив кулак к подбородку. «Преступница…»

Глядит на щупленькую девушку, на ее детскую шапочку с помпоном и хмуро пожимает плечами…

2 часа 20 минут.

– Докладывает постовой Рябушкин. Обошел всех ночных дворников на участке. Ребенка Медведева никто не знает.

2 часа 35 минут.

– Докладывает постовой Тринчук. Обход закончил. Безрезультатно. Так что ребенок не обнаружен.

2 часа 50 минут.

– Докладывает постовой Азарян. Нет, не найден…

«Вот именно, – хмурилась Галя. – Вот именно. В кино – там всегда просто. Раз – и нашел. А тут… И время… Время-то идет… Уже почти три…»

Глядит на лейтенанта, на его крупные сверкающие, словно с рекламы, зубы, на ровный, в струнку, пробор и отворачивается.

Силы вдруг оставляют ее. Галя теперь словно отупелая. Вдруг будто опустело у нее все внутри. И такая вялость… Сейчас вот заснет, и все… Заснет, и все…

А перед глазами почему-то только одно: вот мать в больнице гладит худыми желтыми пальцами ее руку и шепчет:

– Как одна-то, доченька? Как жить будешь?

И снова видит Галя сухие синеватые губы, невесомые, словно насквозь прозрачные пальцы…

– Как одна-то, доченька? Как жить будешь?..

3 часа 5 минут.

– Говорит дежурный по городу. Запишите, лейтенант. В приемном покое Педиатрического института… Записали? Приемный покой Педиатрического института. Так вот – там доктор Калинкина предупреждена, что в любую минуту к ней может поступить ребенок Медведев с отравлением термопсисом. Ясно? Как только найдете ребенка, – немедленно везите в Педиатрический. Там все наготове. И профессора Карасика сразу доставьте туда же… Ясно?