Текст книги "Сколько стоит рекорд"

Автор книги: Борис Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

«Еще бы не передумать! – усмехнулся Уильямс. – Футболистам – тем еще можно жить! Тысячи лоботрясов платят деньги, чтобы посмотреть, как они гоняют мяч. А бегунами никто не интересуется».

К столику подошел официант и бесшумно убрал пустые бутылки.

– Как жизнь, Вилли? – спросил у него Чарлз.

– Благодарю вас, мистер Уильямс.

Вилли отвечал вежливо и четко, как и положено официанту. Чарлз посмотрел на него, покачал головой.

Он знал Вилли Ирвина уже давно, еще когда тот был популярным вратарем в Кардиффе. Правда, Вилли в те годы уже не считался «первым вратарем Британии», но все еще «звучал».

А вот теперь: «Благодарю вас, мистер Уильямс». Да, официант…

«Выходит, и футболистам паршиво, – подумал Чарлз, глядя на грузного, услужливо улыбающегося «первого вратаря Британии»: официантский фрак, перекинутая через руку салфетка. – Но бегунам еще хуже. Бегун должен быть чемпионом. Обязательно. Только тогда ему хоть кое-что перепадает. Но беда, если ты был чемпионом, а потом откатился на второе место, а затем и на третье… Тебя сразу – в тираж, и, не сомневайся, песенка спета…»

Поэтому-то Уильямс так удивился, когда четыре дня назад в его обшарпанную квартиру на окраине города вошел шумный, сверкающий Хантер.

Неужели его, Уильямса, еще не списали в расход?

Хантер погладил по головкам детей, улыбнулся жене и увез Уильямса на своем мощном «паккарде» в ресторан.

Четко изложил он свои условия. Давно не пивший Уильямс быстро захмелел, но даже спьяна сделка сразу показалась ему чудовищной. Правда, тысяча фунтов – целое состояние для такого, как Уильямс. Но бог с ним, с богатством, если оно достанется такой ценой…

В тот вечер они так и не договорились. Хантер отвез его домой и вот сегодня явился снова. Заметив, что у детей Уильямса из игрушек только один трехлапый медведь на двоих, он купил мальчикам подарки – дорогие игрушечные автомобили – и снова увез Уильямса в ресторан.

– Подумай, Чарлз, – убеждал Хантер. – Неужели лучше стать официантом, как Ирвин? Тысяча фунтов – твоей семье хватит на два года… И мои врачи помогут тебе, ручаюсь…

– А вдруг я не побью рекорда?

– Побьешь!

– Неужели такое верное средство?

– Абсолютно! Во всяком случае – тысяча фунтов тебе гарантирована. И учти – никто ничего не узнает…

И все-таки Чарлз решил не соглашаться. Нет, это не для него.

К столику снова подошел Ирвин, маленькой щеточкой аккуратно смел со скатерти крошки, убрал тарелки, вилки и принес крепкий кофе с бисквитами.

– Как жизнь, Вилли? – спросил Чарлз.

В голове у него шумело; он забыл, что совсем недавно уже задавал официанту этот вопрос.

– Благодарю вас, мистер Уильямс.

Ответ последовал тотчас, вежливый и учтивый. Вилли словно бы и не заметил, что этот вопрос он уже слышал недавно. Нет, все в порядке. «Благодарю вас, мистер Уильямс».

Время было уже позднее, «непробиваемый вратарь», очевидно, очень устал. Неловко поставив поднос, он вдруг опрокинул чашечку кофе прямо Хантеру на пиджак. Тот вскочил. Со столика со звоном полетела посуда. Из-за стойки к месту происшествия быстро подлетел сам Джеффер.

Растерявшийся официант с салфеткой бросился вытирать Хантеру пиджак, но Джеффер оттолкнул его:

– Вон! Чтобы ноги твоей!..

Оробевший Ирвин пытался что-то объяснить, но хозяин не слушал: повернувшись к нему спиной, он извинялся перед Хантером.

Вскоре все успокоилось.

– Хорошо! Я согласен! – устало сказал Уильямс.

Хантер радостно вскочил, протягивая ему бокал.

– Деньги – все полностью – вперед! – твердо прибавил бегун.

Очевидно, он хорошо знал своего собеседника и имел основания не доверять ему.

– Нет, это не по-джентльменски, – возмущенно воскликнул Хантер. – Ведь я иду на риск…

– Мой риск немножечко побольше вашего, – жестко произнес Уильям. – Деньги вперед!

Хантер долго спорил, но в конце концов согласился выдать семьсот фунтов. Остальные – после состязания.

На следующий день Уильямс пошел в банк. Ему оплатили чек Хантера, десять фунтов он отложил в боковой карман, а в обмен на остальные шестьсот девяносто фунтов получил маленькую синюю книжечку.

Впервые в жизни держал он в руках чековую книжку, долго рассматривал плотные глянцевитые листки с водяными знаками.

«Да, все-таки приятно иметь собственный счет в банке».

Но мрачное настроение не покидало его.

Жене он решил не показывать чековую книжку. Станет, конечно, расспрашивать, откуда такая куча денег? А он ведь обещал Хантеру: никому ни слова. Да и вообще – жене сказать нельзя. Встревожится, расплачется…

«Нет, нет. Вот пройдет забег, тогда и скажу».

Но ему очень хотелось как-нибудь порадовать жену и ребятишек. Десять фунтов лежали в боковом кармане, и Чарли казалось, через подкладку и рубашку он чувствует тепло этих маленьких хрустящих бумажек.

Хорошо бы купить что-нибудь. Подарок жене. Но как? Как объяснить, откуда деньги?

«Э, ладно, скажу – одолжил три фунта», – решил Чарли и зашел в магазин.

Жена давно мечтала о хорошем маникюрном приборе. Чарли долго, с удовольствием перебирал изящные кожаные и пластмассовые футляры, открывал их, рассматривал крохотные щипчики, пилочки, ножнички. Наконец выбрал один прибор.

Сынишкам купил огромный надувной мяч.

Все вместе стоило чуть больше фунта. В кармане еще оставалось почти девять фунтов.

«Что бы еще?»

Вспомнил, как любила жена восточные сладости. И как давно не ела их.

Зашел в магазин, попросил рахат-лукума, щербета, халвы. Купил виноград, и бананы, и апельсины. И соки.

Нагруженный покупками, веселый, приехал домой. Сразу поднялась суета; ребятишки кричали от радости, жена глядела удивленно и чуть встревоженно: что за пир, что случилось?

– Одолжил, – беззаботно объяснил Чарли. – Надо же когда-нибудь встряхнуться! – И видя, что беспокойство не сходит с лица жены, добавил: – Наклевывается работенка. Тренером в «Паласе». Устроюсь – и все будет ол-райт.

Он подхватил жену на руки, закружил по комнате.

…Тренировки начались уже на следующий день.

На стадионе Чарли часто встречал своего старого знакомого – низенького, толстого, пожилого врача Броунинга.

Коллеги-медики считали Броунинга чудаком. Специалист по спортивным травмам, он имел широкую практику в самых богатых лондонских клубах, однако работал и на захудалых профсоюзных стадионах, от которых ни денег, ни солидной репутации.

Маленький толстяк врач всей душой любил легкую атлетику и не раз открыто возмущался махинациями менеджеров. Но те считали Браунинга «оригиналом» и смотрели сквозь пальцы на его «чудачества».

– Как дела? – в первую же встречу спросил Броунинг, протягивая Чарли короткую, пухлую руку.

– Ничего… Вот тренируюсь…

– У кого?

– У Хантера…

– У Хантера? – толстячок недовольно вздернул брови. – Н-да… Ну, и как?

Уильямс увильнул от ответа.

На душе у него стало еще тоскливей.

«А не рассказать ли все Броунингу? – подумал он. – Врач… Как раз может дать хороший совет».

Но тотчас отверг эту мысль. Нет, он дал слово Хантеру – ничего никому – и сдержит свое обещание.

* * *

Трибуны шумели.

Чемпионат страны был в самом разгаре.

Уже прошли соревнования метателей, прыгунов, быстро промелькнули забеги на короткие дистанции. Через несколько минут должно начаться одно из самых интересных состязаний – финал бега на 5000 метров.

Болельщики волновались. Все знали: в финал допущены восемь спортсменов – лучшие бегуны, и среди них – чемпион Англии Рисли, который сегодня попытается обновить национальный рекорд.

Так он сам объявил корреспондентам. Большинство болельщиков держало пари за него. И вместе с тем по стадиону ходили слухи, что Хантер – ловкий, всезнающий Хантер – ставит крупные суммы за победу Уильямса. Это было непонятно. И тревожно.

Ведь Рисли уже дважды бил Уильямса, а на недавнем первенстве страны чемпион прошел дистанцию на целых двенадцать секунд лучше Уильямса. Тот, судя по всему, уже сходил с дорожки.

В чем же дело?

…Хантер, как всегда веселый и оживленный, то мелькал на гаревой дорожке, то скрывался в раздевалке, то подходил к ложе, где сидели почетные гости и корреспонденты.

Мысленно он подсчитывал, сколько дадут ему ставки. Немало, ей-богу, немало!

Но не только это радовало Хантера. Он был честолюбив, да и для дела совсем неплохо, если во всех газетах сообщат, что бегун, тренировавшийся под опекой Хантера, поставил мировой рекорд.

Только бы Уильямс не подвел! Не струсит ли он в последний момент? Хантер снова помчался в раздевалку, где в отдельной кабинке сидели Уильямс, его тренер, массажист и врач.

Врач отвел Хантера в угол и шепотом доложил:

– Все в порядке!

Уильямс не мог слышать этих слов, но, очевидно, догадался, о чем речь, и усмехнулся:

– Да, теперь уж придется пропеть мою «лебединую песнь»! До конца!

– Выше нос, мальчик! – весело хлопнул его по плечу Хантер. – Еще полчаса, и ты станешь рекордсменом мира!..

…Выстрел стартового пистолета словно толкнул в спину восьмерку бегунов. Не успел еще рассеяться пороховой дымок, а они уже преодолели вираж и выскочили на прямую.

В сутолоке первой сотни метров невозможно было толком разобрать, кто идет впереди. Но вот бегуны растянулись цепочкой вдоль бровки, и все зрители увидели: ведет бег спортсмен в синей майке – Уильямс.

Шел он в необычайно быстром темпе – так бегут спринтеры. Казалось, бегун забыл, что впереди еще целых двенадцать кругов. Резко и сильно работая руками, он стремительно мчался по дорожке, все больше отрываясь от соперников.

– Уильямс! – взревели трибуны.

Но тотчас раздался еще более мощный крик:

– Рисли! Достань его, Рисли!

Однако Рисли спокойно шел в середине цепочки бегунов. Чемпион не торопился. Борьба еще впереди! Да и какой смысл догонять безумца? Вскоре он сам выдохнется и отстанет.

Но прошло уже четыре круга, а Уильямс не сбавлял темпа. Просвет между ним и остальной группой бегунов достиг уже семидесяти метров.

Прошел шестой… седьмой… восьмой круг…

А Уильямс летел все так же неутомимо. Казалось, он именно летит: широкий, упругий шаг создавал впечатление парения, полета над дорожкой. Словно какая-то волшебная сила несла его. Будто он и не устал.

В конце каждого круга, когда Уильямс пробегал мимо Хантера, тот, стоя возле дорожки, громко кричал:

– Плюс одна! Жми, мальчик!

На самом деле Уильямс бежал уже на две секунды быстрее графика. Но Хантер все время сообщал бегуну, что он выигрывает лишь одну секунду. Красавчик боялся, что, узнав правду, Уильямс сбавит темп.

Трибуны громыхали. Было уже ясно: Уильямс стремится не только прийти первым, но и улучшить национальный, а возможно, и мировой рекорд.

Это должно было радовать лондонцев, но, наоборот, многие зрители сердились на слишком резвого бегуна: пропадут их ставки.

И с каждым кругом все громче и яростнее ревели трибуны:

– Жми, Рисли!

И Рисли не выдержал. В середине десятого круга он резко увеличил скорость. С каждой секундой все ближе и ближе подбирался он к лидеру, и с каждой секундой все яснее чувствовал: все пропало, такой темп ему не выдержать.

– Рисли! – радостно выли трибуны, видя, как неуклонно сокращается просвет между бегунами.

Но на одиннадцатом круге Рисли вдруг прижал руки крест-накрест к груди, будто собрался молиться, сделал шаг влево на футбольное поле и ничком упал в траву…

К нему бросились санитары.

Трибуны на миг замерли и тотчас разразились улюлюканьем, свистом и дикой бранью.

…А Уильямс по-прежнему стремительно покрывал одну сотню метров за другой. Не прошло и полминуты, как зрители, охваченные спортивным азартом, переметнулись на его сторону. Казалось, все эти спекулянты, маклеры, игроки и богатые бездельники вдруг стали истинными патриотами Британии. Они поняли: деньги все равно потеряны, и теперь до них наконец-то дошло, что Уильямс вот-вот поставит рекорд.

– Жми, Уильямс! – взревел стадион. – Сделай рекорд!

Шел уже двенадцатый круг. Бегун показывал отличное время. Только бы не сдал, только бы выдержал взятый темп до конца!

Рот Уильямса был широко, судорожно раскрыт, из груди вырывался хрип, обезумевшие глаза, казалось, не видели ни дорожки, ни трибун. И все-таки он по-прежнему автоматически взмахивал руками и мчался вперед.

Судьи уже натянули в конце финишной стометровки белую ленточку. Хронометристы приготовили секундомеры.

Последние метры… Рывок… Бегун грудью упал на ленточку…

Стадион взревел. 13 минут 34,6 секунды! Рекорд сделан!

Сразу, даже не дождавшись решения судейской коллегии, заработали репродукторы, бросая в толпу радостное известие. Стадион гремел и ликовал.

И только небольшая часть зрителей молчала, не сводя глаз с победителя.

Уильямс, сорвав финишную ленточку, по инерции пробежал еще несколько шагов и вдруг, скорчившись, упал.

Широко раскинув руки, он ногтями скрюченных пальцев судорожно царапал землю; раздирая в кровь губы, грыз мелкую, хрустящую гарь беговой дорожки. Рот его был набит песком, гарью, с губ стекала кровь и слюна.

Дежурные врачи и санитары бросились к нему.

Впереди всех, в халате, с развевающимися на ветру полами, бежал тот врач, который перед стартом в кабинке Уильямса докладывал Хантеру: «Все в порядке!»

Он быстро вынул из чемоданчика шприц и сделал бегуну укол. Игла в пальцах врача дрожала. Левой рукой он то и дело хватался за сердце. Там, на груди, в портмоне, рядом с пачкой полученных от Хантера ассигнаций, лежала аккуратно сложенная бумага. Всего несколько строк. Врач помнил их наизусть:

«Находясь в твердом уме и здравой памяти… Прошу перед забегом… Ввести мне новый препарат… Предельную дозу… Я хочу поставить мировой рекорд. Всю ответственность целиком беру на себя».

И подпись: «Уильямс».

Хантер вертелся тут же.

– Доппинг! Обычный доппинг! – суетливо объяснял он окружающим. – Сейчас… Пройдет…

Невдалеке от беговой дорожки, в широком асфальтированном проходе между трибунами, уже стоял заранее приготовленный «паккард». Хантер махнул рукой шоферу, чтобы тот помог погрузить спортсмена. Надо как можно быстрее и незаметнее увезти его со стадиона.

Но Уильямс оттолкнул шофера. Приподнялся с земли, обвел всех мутными, невидящими глазами, сделал два шага и снова грузно осел на дорожку.

– Это не доппинг! Это преступление! – крикнул Броунинг, бросаясь к бегуну.

Уильямс, с трудом приоткрыв тяжелые веки, узнал Броунинга. Толстяк врач, задыхаясь после вынужденной пробежки, сделал знак санитарам, и те поднесли носилки.

– Что с вами? – спросил Броунинг, наклонившись к спортсмену, в то время как его укладывали на носилки.

– Новый препарат!.. – еле шевеля распухшим языком, прошептал Уильямс. – Стрихнин, феномин, и еще какая-то дрянь… Двойная доза…

Врач оторопел. Обслуживая состязания, он уже привык к доппингам и перестал возмущаться многочисленными наркотиками, которые медленно, но верно расшатывают здоровье спортсмена.

Но стрихнин?! Сильнейший яд, которым травят крыс! И притом в лошадиной дозе! Такого еще не встречалось в его врачебной практике. А впрочем… Все понятно: очень слабый раствор этого страшного яда – тысячные доли грамма – иногда применяется для активизации центральной нервной системы. Но здесь гораздо большая доза! В комбинации с феномином это вызывает лихорадочное возбуждение, которое, однако, очень кратковременно. А дальше – неизбежная расплата…

Между тем плавно покачивающиеся носилки медленно продвигались к раздевалке.

– Стойте! – вдруг скомандовал больной.

Он приподнялся, открыл глаза и хрипло сказал:

– Мне лучше. Дойду сам…

К нему тотчас подскочил Хантер, помог встать и обнял бегуна за плечи, поддерживая его.

– В ушах… – виновато, словно оправдываясь, прошептал Уильямс. – Звенит…

Он, качаясь, стоял на месте и вслушивался в разноголосый шум трибун. Репродукторы разносили по стадиону мощный бас диктора:

– …британские спортсмены, поставив новый мировой рекорд, вновь доказали всему миру…

Уильямс горько усмехнулся. Только сейчас он заметил: рука Хантера лежит на его плече. Оттолкнув Красавчика, бегун, неуверенно ступая, двинулся к широко раскрытой двери раздевалки.

Ему опять стало плохо. Но он сжал зубы, стараясь подавить нахлынувшую слабость. Он шел, мечтая быстрее укрыться от толпы в раздевалке, лечь, отдохнуть…

А Броунинг стоял, пораженный ужасом.

Уильямс, как безумный или слепой, тыкался в каменную стену трибуны возле входа в раздевалку и никак не мог втолкнуть свое тело в распахнутую дверь.

Он не понимал, что с ним происходит, и, вместо того чтобы сделать шаг влево, где под трибуной находилась дверь, двигался вправо и еще вправо… И лицо его опять было беспомощным и словно виноватым.

«Потеря ориентировки! – стиснув руки, с ужасом думал врач. – Калека… И, вероятно, навсегда…»

II. СМЕРТЕЛЬНАЯ ДОЗА

ЧЕТВЕРТЬ КАРАНДАША

Валерка-Шлагбаум (кличку эту он получил недавно, но приклеилась она намертво), Валерка-Шлагбаум вошел в класс, остановился возле учительского стола и поднял палец.

Внимание!

Так всегда делает химик, формулируя новый закон.

– Ну? – выкрикнул Алик.

– Есть идея! – сказал Валерка.

Маленький, костлявый, с хилыми – торчком вперед – плечами, в больших очках, криво сидящих на остром носике, он сейчас был очень серьезен, и даже голос дрогнул.

В классе сразу вспыхнул шум.

– Уличные шлагбаумы, да? – ехидно подсказал Алик.

– Конфеты из воздуха! – крикнул Яшка.

За партами засмеялись.

Да, Валерке вечно приходили в голову «идеи». Ребятам они сперва казались прямо-таки замечательными, ну, просто ослепительными, но потом все «идеи», все без исключения, почему-то лопались.

Вот эти «шлагбаумы», например. Однажды весь класс был потрясен. Тут вот, рядом, возле самой школы, задавило Лешку Крылова из седьмого «б». Насмерть. Валерка тоже очень переживал. А потом выдал «идею». Чтоб никто больше не попадал под колеса. Никто и никогда. Все панели обнести металлическими загородками. А на перекрестках устроить маленькие автоматические шлагбаумы. Зажегся в светофоре зеленый свет – шлагбаум сам открывается. Пожалуйста, переходи улицу. Вспыхнул красный – шлагбаум сразу опустился. Проход закрыт.

И все. И жертв не будет. И транспорт может нестись с любой скоростью.

– Конгениально! – сказал Алик. – Сходи в ГАИ. Раз насчет автомашин, значит, надо в ГАИ.

Алик – чемпион по шахматам и вообще толковый парень. Его слушались.

Целая ватага мальчишек проводила Валерку на соседнюю улицу, где находилось отделение милиции. Там же, на втором этаже, ГАИ.

Ребята остались у парадной, а в ГАИ поднялись Валерка с Аликом.

Вернулись они через полчаса, и по их лицам мальчишки сразу поняли – ничего хорошего.

Оказывается, инспектор принял их очень вежливо, пригласил сесть, слушал внимательно. А потом сказал:

– Нам предлагают много подобных проектов. Но… Подумайте, хлопцы. Если понастроить возле каждой панели железную ограду, улица станет как тюрьма: вся в решетках. А шлагбаумы? Сколько их надо? На каждом перекрестке по восемь штук. Только знай чини их. Не улица будет, а прямо-таки железная дорога. И все равно не поможет: недисциплинированный пешеход – он и через шлагбаум перешагнет.

Вот так и лопнула очередная Валеркина «идея».

А «конфеты из воздуха»? А «голубиный двигатель»?

И вот нынче – опять…

– Нет, ребята, не смейтесь. На этот раз – железная идея. Госидея!

– Чего? Какая гроссидея?

– Не гросс. Гос! Государственная идея! – Валерка говорил тихо, но внушительно.

Видно было – его прямо-таки трясет. Как малярика. Валерку всегда бил озноб, когда его осеняла новая идея.

– Вот, – сказал он и вынул из кармана новенький, еще даже неоточенный, карандаш. – Это что?

– Приспособление для начертания на бумаге различных знаков, – глубокомысленно изрек Алик. – Как, например: «Сам дурак!», «Брось трепаться!» и тэ дэ.

Валерка кивнул. Так спокойно, так отрешенно, будто и не уловил насмешки в Алькиных словах. Так объективен и сосредоточен бывает ученый в лаборатории, поставив важный эксперимент.

Достал из кармана другой карандаш, уже наполовину исписанный.

– А это что?

Ребята переглянулись.

– То же приспособление в несколько укороченном виде, – стараясь не сбиться со своего «научного» стиля, возвестил Алик. – Исполняет те же функции, в смысле начертания… Например: «Долго еще будешь валять дурака?»

– Ага, – Валера опять кивнул, будто клюнул своим острым носиком.

Вынул из кармана еще один карандаш. Совсем малюсенький карандашик. Коротышку.

– А это?

Алик покрутил головой. Вот, мол, фокусник!

– Огрызок! – сказал он. – Для начертания уже неудобен…

– Умница! – Валера кивнул. – Ты есть золотой ребенок! А какой отсюда вывод? Ну?

Алик поднял брови. Лобик у него был и без того узенький, а когда он вот так задирал брови, – лоб совсем исчезал.

Ребята молча переглядывались. Вывод? Какой еще вывод?

– Если для письма этот коротышка неудобен, тогда… Ну? Что тогда? – подталкивал Валера.

Он снял очки и сунул роговую дужку в рот. Ребята уже привыкли: когда Шлагбаум задумывался, он часто жевал очки.

Алик задрал брови еще выше, к самым волосам.

– Тогда – выбросить!

– И все! – поддержал кто-то.

– И конец госидее!

Валерка повернулся к Алику. Маленькое худенькое личико Валеры стало скорбным.

– Нет! Ты не есть золотой ребенок! – сказал он. – Ну, поднатужься. Шевели извилинами. Если карандашный огрызок не годится, то… Что?

Алик наморщил лоб, пожал плечами.

Остальные ребята тоже недоуменно молчали.

– Э-эх! – сказал Валера. – Вникните: если этот огрызок все равно надо выбросить, зачем же было на фабрике делать его? А? Зачем?

Ребята переглянулись.

– Значит, мастерить карандаши без концов, что ли? – съехидничал Алик.

– Конец будет. Но пустой, – сказал Валерка. – Поняли? Пустой! Без графита. К чему наполнять карандаш во всю длину графитом? Заполнить на три четверти! И все. А конец – оставить просто деревяшку. И все! А экономия какая? А?

Замысел был такой ошеломляюще простой и великолепный, что ребята прямо оторопели.

Конечно! Тут и думать нечего. Безусловно!

– Подсчитаем, – сказал Яшка. – Так сказать, экономический эффект.

Яшка вообще был очень дотошный и любил все считать. Наверно, наследственное: у него отец – главный бухгалтер.

– В нашей стране двести сорок миллионов жителей. Так? – сказал Яшка. – Уберем грудных пискунов и глубоких старцев.

– Тогда останется двести миллионов, – подсказала Ленка.

– Так. Предположим, каждый расходует два карандаша в год. Итого – четыреста миллионов.

– Точно, – поддержал Алик. – И если от каждого карандаша четверть графита сэкономить – значит, можно сделать сто миллионов лишних карандашей.

– Сто миллионов! – ахнула Ленка.

– Именно – сто миллионов, – повторил Валерка.

Увлекшись подсчетами, ребята совсем забыли о нем. А теперь вновь глядели на него во все глаза.

Какой молодчага! А на вид – совсем хлюпик. И опять вот свои оглобли жует. А какую идею выдал!.. Только… Как же она раньше не пришла никому в голову? Никому – ни академикам, ни инженерам, ни изобретателям. Ведь само напрашивается…

– Давно известно: все гениальное – просто, – солидно сказал Яшка.

* * *

Химик Илья Борисович был, бесспорно, самым приметным человеком в школе. И не только потому, что огромного роста. Толстый. И лицом, и комплекцией очень похож на Петра I. И даже усами передергивал точь-в-точь, как знаменитый император.

И не только потому, что говорил химик басом. Не говорил – гудел. И любил петь. Ребята это случайно узнали от рыжего Сименухина, который жил в том же доме, где химик. Сименухин рассказал, что химик каждый вечер распевает, да так, что с нижнего этажа (а химик на пятом, под самой крышей живет)… так вот с четвертого прибегают жильцы – мол, посуда на полках прыгает, вот-вот раскокается.

Ребята долго упрашивали Илью Борисовича спеть. Но тот упрямо отнекивался. Мол, ни слуха, ни голоса. Но ребята понимали: химику просто неловко. Учитель – вдруг поет! Добро бы учитель пения! А то – химик…

Но, главное, поговаривали, что Илья Борисович – самый ученый во всей школе. Все знает. Что ни спроси. Ходили слухи – даже диссертацию пишет. Очень мудрую, ученую диссертацию. И уже само название ее такое сложное и заковыристое, что даже десятиклассники и то не могли повторить.

И вот сейчас, на большой перемене, трое мальчишек во главе с Валеркой пришли к Илье Борисовичу. Посоветоваться.

Илья Борисович слушал ребят, чуть наклонив голову. У него привычка такая: слушает, будто бодается.

Когда Валерка дошел до сути дела, Илья Борисович передернул усами. Пригладил их рукой. И опять – стриганул усами. Мальчишки замерли.

Все в школе знали: если химик дважды дергает усами – хорошего не жди.

– А что?! – вдруг весело прогудел химик. – Проектик, а?! Остроумен! Но… – он поднял палец. – Надо все обдумать. И, во-первых, почитать насчет производства карандашей. Узнать технологию этого дела. Может, производственный процесс такой, что идею никак не воплотить.

Ребята нахмурились.

Валерка сразу сунул дужку очков в рот и задвигал челюстями.

– А может, лучше прямо сходить на фабрику? – предложил он. – Прийти к директору. Так, мол, и так…

Химик кивнул.

– Да, на фабрику – это, конечно, лучше. Одна только беда, – он усмехнулся. – В Ленинграде нет карандашных фабрик.

– Ни одной? – удивилась Ленка.

– Ни одной. Впрочем, это надо проверить. – Химик встал, положил руку на плечо Валерке. Илья Борисович был высокий, грузный, и весь Валерка кончался у него где-то под мышкой. – А вообще-то – молодец! – прогудел химик. – Четкое самостоятельное мышление! Не поддаешься отупляющему нажиму авторитетов. Это самое главное!

Ребята тайком подмигивали Валерке. Ай да Шлагбаум! Химик – он зря не похвалит, это все знают. Из него пятерку клещами не вытянешь.

И хоть было не совсем ясно, что он сказал насчет авторитетов и их отупляющего нажима, но несомненно – Илья Борисович здорово доволен Валеркой.

…На следующий день химик принес в школу тоненькую книжечку. На обложке – длинный сверкающий карандаш.

– Вот, читайте, – сказал Илья Борисович. – Только аккуратно. Библиотечная собственность.

На всех переменах ребята бросались к Валеркиной парте. Читали вслух, разглядывали картинки и чертежи.

Оказалось, карандаш – штука древняя и интересная.

Раньше, когда еще не умели делать современных карандашей, мастерили серебряные палочки для письма. Или свинцовые. Стоили они страшно дорого.

Ну, а потом, лет полтораста назад, научились делать настоящие карандаши. Но делали их неумело, вручную. И опять же – карандаш стоил дороже поросенка.

Теперь на карандашной фабрике все механизировано.

Автоматически делаются дощечки с шестью бороздками-желобками; они так и называются – «шестерки». В желобки укладывают шесть тоненьких «макаронин» из графита. Сверху другую такую же дощечку приклеивают. Намертво. А потом разрезают на шесть частей, шлифуют, полируют, и карандаши готовы.

– Все ясно, – шмыгнул носом Валерка. – Теперь, значит, в «шестерки» надо будет укладывать «макаронины» покороче. Всего и делов!

– Именно! – поддержал Яшка. – Ура! Даешь сто миллионов!

Из всех ребят только Гришка Мыльников отнесся к Валеркиной идее неодобрительно.

– Крохобор! – он усмехнулся. – Четверть карандаша! Ты вот автомобиль на воздушной подушке изобрети, чтоб без колес над дорогой, как самолет, шпарил. Или пилюли, чтоб от рака – раз! – и вылечили. Вот это – изобретение! А то – ха! – четверть карандаша! – Гришка даже сплюнул от возмущения.

Ребята дружно накинулись на него:

– Трепло!

– Болтун!

– Просто завидует!

Но Гришка махнул рукой и снова веско кинул:

– Крохобор!

Прошли две недели.

Каждый день теперь, приходя в школу, ребята сразу бросались к Валерке.

– Ну? Есть?

Тот лишь хмуро мотал головой.

И так – день за днем.

Ждать становилось совсем невтерпеж. А ответа с фабрики нет и нет.

– Ну, давай снова подсчитаем, – сказал Яшка. – Мы отправили письмо в Воздвиженск шестого. Так? Ну, допустим, три дня – на дорогу. Значит, девятого письмо прибыло. Ну, допустим, пять дней – на всестороннее изучение Валеркиной идеи. И три дня – пока там, в Воздвиженске, соберутся написать ответ. Итого – семнадцатого кинули письмо в ящик. Двадцатого должно прийти.

Яшка хмуро развел руками. Было уже двадцать седьмое.

– Да, не торопятся, – подытожил Алик.

– Бюрократы чертовы! – с яростью пробормотал Валерка.

Прошло еще три дня и еще три…

Валерка прямо почернел от нетерпения и злости.

– Пошлю телеграмму, – однажды на перемене сказал он Яшке. – Знаешь кому? В Кремль, Косыгину! Он этим бюрократам всыплет.

– Ой! – Яшка открыл рот. – Прямо Косыгину?

– А что?! Так, мол, и так… Зажимают ценное изобретение! Государство терпит убытки!

Пошли к химику. Илья Борисович сидел в химкабинете, а пахло тут так, хоть беги. Будто под каждым столом лежали груды тухлых яиц. Но химик, казалось, не чувствовал запаха.

– Косыгину? – Илья Борисович шевельнул усами. – У него, пожалуй, и без того дел хватает.

Побарабанил пальцами по столу, задумчиво поглядел в окно.

– А знаете, давайте позвоним на фабрику! По телефону. Узнаем, почему не отвечают на наше письмо.

– Ура! – крикнул Яшка.

В тот же день собрали монетки. Кто дал пять, кто – десять копеек. Купили на почте талончик для междугородного разговора.

Звонить решили из школы.

– А кто будет говорить? – Яшка посмотрел на Илью Борисовича.

– Нет, нет! – сказал химик. – Не я! Сами с усами.

Тогда постановили – звонит Валера. Ведь идея-то его.

Валерка крякнул, мотнул головой и храбро снял трубку.

Телефонистка на междугородной станции дотошно выспросила номер талона, и когда куплен, и где куплен, и на сколько минут. Потом сказала:

– А какой номер в Воздвиженске тебе нужен, мальчик?

Валерка со злости чуть не ругнулся. Ведь так старался басом говорить, даже кашлянул для солидности, и вот на тебе – «мальчик»!

– Дайте мне самого директора карандашной фабрики. Лично.

– Лично директора? – телефонистка там, на станции, видимо, улыбнулась. – Хорошо, мальчик. Попробую.

Телефон тренькнул и умолк.

Теперь оставалось только ждать.

Прошло с полчаса. Телефон молчал.

– Черт! – Яшка с ненавистью смотрел на беленький, маленький, словно игрушечный аппарат с ярко-голубым пружинящим шнуром. – Онемел?

– Терпение – залог здоровья! – изрек Алик.

И опять они ждали.

Наконец телефон дзинькнул и вдруг выплеснул длинную пронзительную струю.

Валерка схватил трубку.

– Воздвиженск вызывали? – торопливой скороговоркой выпалила телефонистка.

– Да, да!

– Говорите! Воздвиженск на проводе.

Валерка вмиг охрип.

– Нам… Мне… – сказал он. – Директора фабрики…

– А зачем тебе, мальчик, директора? – девушка в Воздвиженске явно усмехнулась. – Может быть, я смогу вместо него?

– Нет. Мне директора, – Валерка нахмурился. – Мы посылали ему письмо. Насчет этого… этого…

На языке вертелось «насчет делания карандашей». Валерка чувствовал, что «делания» – это как-то нехорошо, но другое слово, как назло, не подворачивалось. Вот так всегда, когда срочно нужно слово – оно как под пол проваливается.