Текст книги "Сколько стоит рекорд"

Автор книги: Борис Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

А вот тридцать третий!.. Он покачал головой.

«Как это Семен так бездарно вляпался?.. В примитивную ловушку?»

Да, а вообще-то была бы ничья. И тогда с Ильей Немировским делил бы первое-второе места. А так – чистое первое.

Он вспомнил, как после тура к нему подошел Немировский. Наверно, не так-то сладко было этому битюгу. А все же собрался с духом, подошел. И поздравил.

Вспомнил кривоватую усмешку Ильи. Его слова: «А я, между прочим, так и знал… Был уверен…» Стоп!

Так вон оно!..

«Был уверен…»

И эта ухмылка…

Намек?!

Да, конечно! Как он сразу не понял?

«А я, между прочим… был уверен: ты сегодня выиграешь».

Бориса аж зазнобило. Значит?.. Но это же свинство!.. Мерзость! Подлость! Этот тяжеловес, значит, думает, что Семен нарочно… Да, нарочно! Умышленно проиграл. Чтобы вывести его на первое место. Именно: помочь своему однокласснику.

Он рывком выключил магнитофон. Бросился на диван.

Несколько минут он не мог сосредоточиться. От обиды и злой несправедливости что-то словно взрывалось, лопалось в голове.

«Ну, брось, – наконец строго прикрикнул он на себя. – Кончай истерику. Разберемся. По пунктикам».

Итак… Какие у Ильи основания?..

Пунктик первый. Партия шла ровно. А потом Семен зевнул ловушку. Случайность? Или?..

Он прикрыл глаза. Задумался.

И сразу память услужливо, как официант в заграничных фильмах, преподнесла… Вот Семен за доской… Ерзает, то и дело встает, подходит к соседнему столику. Там, где играет Илья Немировский.

Тогда, во время партии, Борису казалось: ну и что? Обычное любопытство.

Но теперь… Теперь…

Зачем же Семен так часто сновал к соседнему столику. Неужели для ориентировки?..

«Если Немировский проигрывает, тогда – он понимал – мне достаточно ничьей. И первое место – у 64-й школы! Если же у Немировского ничья…»

Борис заворочался. Пружины в диване тяжко охнули.

«Да, если у Немировского ничья, мне нужна победа…»

Ах, черт! То-то «скорострел» Семен нынче так медленно вел партию. Думал над каждым ходом. Даже самым очевидным. Значит, нарочно? Тянул время? Выжидал?..

А ловушка… Когда я поставил ловушку? Да, как раз в тот момент, когда этот Немировский вничью кончил свою партию…

Неужели же?.. Семен потому и решил… проиграть?

И опять – натужно скрипят пружины.

И опять – память, как услужливый официант…

Вот кончилась их партия. Семен жмет ему руку. И белый олень у него на груди тоже кивает Борису ветвистыми рогами. Мол, поздравляю. Мол, чемпион.

Борис глядит прямо в глаза Семену. И видит: горечи нет в его глазах. Ни горечи, ни боли, ни злости. Таких обычных после проигрыша.

– Восьмой или девятый… A-а! Ерунда! – махнул рукой Семен, когда Борис сказал что-то утешающее.

И олень тоже качнул рогами: мол, ерунда.

И в самом деле! Что для Семена этот проигрыш?! Займет он восьмое место или девятое – невелика разница!

А главное, может, он хотел подкатиться к ребятам? К одноклассникам?..

От этой мысли Борису стало совсем нехорошо.

А что?! Очень даже возможно! Хитер Семен Крюкин! Знает, что в классе его недолюбливают. Вот и придумал… Смотрите, какой я патриот! Для своих товарищей, для своей школы ничего не пожалею. Даже проиграть готов…

Неужели так?..

…Ночью Борису не спалось. Он ворочался в постели, ерзал, что-то бормотал.

Утром, выпив лишь стакан чаю, – мать даже встревожилась: не болен ли? – заспешил в школу.

Ребята в раздевалке встречали его шумно, тискали руку, похлопывали по плечам, даже попытались качать. Оказывается, все уже знали, что он стал чемпионом: утром передали краткое сообщение по радио.

Его поздравляли, а он хмурился, говорил какие-то слова, а сам все шарил глазами: где Семен? Еще не пришел?

Появился Семен перед самым звонком, запыхавшийся, суетливый. Он всегда опаздывал.

Был он в серой вельветовой куртке, длинной, на тоненькой «молнии», тоже длинной – от шеи почти до колен.

Едва Семен плюхнулся за парту, вошел физик. Ну, у Адольфа на уроке не побеседуешь.

Борис почти не слышал, что объяснял физик. Вернее, слышал, но все шло как-то мимо.

Семену он послал записку:

«Есть разговор».

Тот обернулся, кивнул.

И вот – перемена.

Семен, стоя в проходе между партами, ждал Бориса.

– Ну?

– Выйдем, – сказал Борис.

Они вышли в зал. Тут на щите уже висел плакат:

«Новому чемпиону, Борису (почти Спасскому!) от всей 64-й, гип-гип ур-р-ра!»

И красной тушью, крупными мазками, нарисован Борис. И на голове – корона.

«Шурки Михалева творение», – подумал Борис, проходя мимо.

Шурка всегда безотказно малевал все срочное. Несколько движений кисти – и портрет готов. Иногда получалось даже похоже.

Борис увел Семена вниз. Там, в самом конце лестницы, был темный, уютный тупичок.

– Давай так – правду, только правду, и ничего, кроме правды. Идет? – сказал Борис.

Семен пожал плечами. Он стоял, дергая вверх-вниз пластмассовый язычок «молнии». С мягким шуршанием она открывалась и закрывалась.

– Ты вчера нарочно? Проиграл партию? – в упор спросил Борис.

Семен усмехнулся, посмотрел ему в глаза.

– А тебе зачем? Проиграл, и все. – Он неторопливо раздернул «молнию», и лихо, с треском задернул. – А ежели бы и нарочно – тогда что?

– Нет, ты не финти, – Борис нахмурился. – Договорились же: правду, и только правду…

– Ну, что ж, – Семен оглянулся. – Мы тут одни. Без свидетелей. Правду? Пожалуйста. – Он снова оглянулся. – Да, я нарочно… Но учти – на благо школы… Скумекал?

Борис схватил его за плечи.

– На благо школы?! А меж глаз – хочешь?

Еще секунда – и он ударил бы Семена.

Но тот рванулся, отскочил.

– Поберегите нервы, сеньор! – Семен побледнел, но старался говорить насмешливо. – Быстро у тебя чемпионские замашки прорезались. Чуть что – и меж глаз! – Он одернул смятую куртку. – И вообще – чем ты недоволен? Радоваться должен, чемпион.

Он с треском защелкнул «молнию» и ушел.

А Борис еще долго стоял в тесном, темном тупичке. Стоял молча, неподвижно. Где-то справа, наверху, зазвенел, залился звонок, а он все стоял, привалившись плечом к стене, Борис Никитин, новый чемпион.

И радости не было у него в душе. Наоборот: было пусто, и гадко. Будто сделал он что-то мерзкое, подлое.

«Но ведь я не виноват?! Я-то ни при чем!» – твердил он сам себе.

И все-таки горечь не проходила.

СУДЬИ РЕШИЛИ…

Геннадию Шаткову – неоднократному чемпиону страны

Борис Щетинин долго разглядывал фотографию Пьера Соммера. Да, ничего не скажешь – симпатичный парень.

Корреспондент изловчился: заснял его в тот момент, когда Пьер, смеясь, вскинул на огромной ладони, высоко над головой, своего трехлетнего сына. Карапуз, очевидно, уже давно привык к подобным трюкам: не робея, восседал на отцовской ладони, где-то под самым потолком, в восторге дрыгал толстыми ножонками, и вся его милая мордашка расплылась от счастья.

Такая же улыбка освещала и лицо Пьера Соммера.

Борис взял другой журнал. Опять Пьер Соммер. На этот раз – на ринге. О, тут он совсем иной! Тяжелый взгляд исподлобья, тяжелые, чуть сутулые плечи, широкие брови (наверно, не один шрам рассекает их).

Да, «рубака». Из тех, кто главным считает атаку. Во что бы то ни стало. Напролом. Сокрушить, смять, подавить… Пусть сам я получу десять ударов, но и противнику нанесу столько же. Кто из нас крепче? Кто выстоит?

Борис отодвинул журналы, задумался.

«А может, и Пьер Соммер сейчас вот так же… Придирчиво изучает мою физиономию?»

Он усмехнулся.

Если бы Пьер Соммер сейчас и впрямь так же дотошно рассматривал фотографии Бориса Щетинина, облик русского удивил бы его.

Какое-то совсем «не боксерское» лицо. Неужели этот ленинградец провел уже сто шестьдесят два боя?! Прямой тонкий нос (ни разу, наверно, не перебит). Длинные изогнутые брови; на них тоже не видно шрамов. И уши… Не расплющены, как зачастую у боксеров.

А главное (тут Пьер Соммер, наверно, усмехнулся бы и пожал плечами) – лицо у русского… как бы это сказать… чересчур интеллигентное, что ли? А ведь бокс – штука грубая! Это тебе не шахматы!

Еще больше изумился бы Пьер Соммер, если бы знал, что Щетинин – юрист, кончил аспирантуру и сейчас готовится к защите диссертации. Боксер – и ученый-юрист? Нелепое сочетание!

…А Борис Щетинин еще долго рассматривал фотографии Пьера Соммера. Они прямо-таки наводняли прессу. А как же?! Любимец парижан. Сильнейший крюк левой. Почти девяносто боев кончил нокаутом.

«Впрочем…» – Борис покачал головой.

В последние годы из бокса все больше уходила грубая «рубка», обоюдная жестокая «молотьба».

Конечно, некоторые из зрителей все еще болеют за старый «мужественный» бокс. Но многие уже поняли прелесть тонкой, изобретательной, умной игры на ринге. Именно игры.

И сам Щетинин – тоже. Перехитрить противника, заставить раскрыться. И только тогда – удар! Как венец замысла, комбинации.

…В дверь постучали.

– Кам ин, плиз^[6], – крикнул Борис.

Вообще-то здесь, в Париже, не плохо бы, конечно, крикнуть ту же фразу по-французски. Но… «Я могу лишь то, что могу». Однако еще в аэропорту Орли, где приземлился их самолет, Борис убедился: многие французы отлично понимают по-английски. Вот и прекрасно!

– Под иностранца работаешь? – засмеялся, входя, Грущенков, легковес из их же команды. – Пойдем побродим! Еще часок есть…

Они вышли из гостиницы.

Вдали в розовато-фиолетовой дымке торчал собор Сакре-Кер. Щетинин видел его впервые, но старинный тяжеловесный собор казался почему-то удивительно знакомым. Впрочем, такое чувство часто возникало у Щетинина в Париже. Весь город был раздерган на кусочки и множество раз повторен на полотнах и литографиях, в романах и кинофильмах. Весь Париж был как одна огромная цитата. И вот эти старые могучие платаны с пятнистой корой, выстроившиеся на набережной Сены, казались странно знакомыми, столько раз видел их Борис на рисунках и акварелях.

– Да, как одна огромная цитата, – задумчиво повторил Борис.

– Чего-чего? – не понял Грущенков.

Борис усмехнулся, махнул рукой. Они пошагали дальше.

Однако накануне боя не очень-то залюбуешься даже Парижем.

Мысли невольно перескакивают на бокс. Самым странным, самым неожиданным образом.

Вот на витрине огромного магазина – хрустальные вазы. И вдруг память вырывает из глубины, словно из темного заброшенного колодца, первый официальный бой.

Отец не знал, что его шестнадцатилетний Бориска занимается боксом. Но нельзя же вечно таиться? И сын приглашает отца на матч.

Доцент химико-технологического института в панике. Как?! Его Борьку будут изо всех сил лупить тяжелыми, как утюги, кулаками по «хрустальному сосуду». Варварство!

Так и запомнился Борьке этот хрустальный сосуд.

И теперь у витрины он улыбается.

Кстати, потом доцент стал довольно грамотным болельщиком. И даже мать приохотил к боксу…

Идут дальше по улицам Парижа. Мимо несутся машины. Стада машин. Потоки. Лавины. Весь воздух – сплошь бензиновая гарь.

«И в зале так, – вдруг думает Борис. – Все-таки дико. В зале курить?!»

В первые дни советские боксеры прямо-таки задыхались. Зрители дымили нещадно.

…Прошли мимо каменной громады Лувра, походили по каким-то узеньким, кривым, видимо очень старым, улочкам и вскоре вернулись в отель.

Вообще-то Грущенков рад был еще побродить, но Щетинин круто повернул назад.

Грущенкову что? Он уже – за чертой. Вчера проиграл и выпал из дальнейшей борьбы.

А у Щетинина нынче – полуфинал. Штука серьезная. Особенно, когда противник – Пьер Соммер.

Если вдуматься, то сегодня даже не полуфинал, а финал. Да, именно – финал. Потому что общепризнано: Борис Щетинин и Пьер Соммер – самые сильные средневесы Европы. И кто из них выиграет сегодняшний бой, тот победит и в финале. Да, именно так.

Борис прилег на диван, задумался. И тотчас перед глазами – Пьер Соммер. Его улыбка. И его взметнувшаяся к потолку рука и дрыгающий ножками карапуз.

Умное, твердое лицо. Высокий лоб. Чуть прищуренные глубокие глаза. Да, симпатичный парень.

И только одно странно: почему во вчерашнем ночном выпуске «Фигаро», в интервью, Пьер Соммер заявил:

«Побью ли я Щетинина? Безусловно! Кто нуждается в деньгах, может смело ставить сто против шестидесяти».

Хлесткое, грубое бахвальство! Оно так не вязалось со всем обликом смелого, честного парня.

Или это – психологический выпад? Перед самым боем выбить противника из равновесия? Поколебать его веру в себя?

«Плюнь и разотри, – сказал Федор Семенович. – Затасканный приемчик. Для слабонервных».

Тренеру всегда все ясно. Или делает вид, что ясно? Чтоб не колебнулся авторитет?..

* * *

Противники стояли в противоположных углах ринга. Бориса Щетинина зрители встретили вежливыми, но жидкими хлопками. Когда же меж канатами проскользнул на ринг Пьер Соммер, зал разразился криками, свистом, ревом. Борис не удивился. Пьер Соммер – «наш Бегемотик». Попробуй заслужи такую ласковую кличку у болельщиков! А главное, Пьер Соммер – единственный из всей французской команды – имел реальные шансы на золото.

Диктор объявил:

– В синем углу – Борис Щетинин, Советский Союз, сто шестьдесят два боя, из них – сто пятьдесят три победы.

По залу снова пробежала жидкая рябь аплодисментов.

– В красном углу – Пьер Соммер, Франция, – наклонившись к микрофону, гулко объявил диктор. – Сто восемьдесят два боя, сто семьдесят одна победа.

Зал вспыхнул, как костер, в который плеснули струю бензина. Группа парней в верхних рядах амфитеатра что-то прокричала дружным хором. Рассыпалась дробь трещоток, взвыли сирены, и весь этот шум пронзила, словно шпага, какая-то визгливая труба.

Пьер, подняв руки в перчатках, раскланивался на все стороны. И на лице его опять сверкала улыбка. Та, которую Борис уже видел в журнале.

«А ничего парень!» – подумал Борис, мельком оглядывая высокую ладную фигуру противника с грузными, покатыми плечами и сухими, длинными, словно точеными ногами.

«Главное, следи за крюком левой», – вспомнилось последнее напутствие тренера.

Первый раунд, как обычно, начался разведкой.

Противники прежде ни разу не встречались и, конечно, хотели прощупать друг друга, найти уязвимые места.

Но вскоре Пьеру Соммеру это надоело. Бой есть бой! Хватит осторожничать!

И он рванулся в атаку.

Борис ждал этого. Уклон… Нырок… И кулаки Пьера Соммера, со свистом прорезав воздух, прошли мимо цели. Всего в каком-нибудь сантиметре, но мимо.

«Ага! Не так шустро, милый!»

Пьер словно провалился в пустоту, по инерции пролетев вперед за своим кулаком.

Борис успел достать его легким, но чистым шлепком.

Однако на Пьера неудача первой атаки, казалось, не произвела ни малейшего впечатления. Абсолютно. Да, уж чего-чего, а упорства и злости у этого Бегемотика хватало!

Он опять рвался вперед. Только вперед! Но каждая атака Пьера Соммера на мгновенье раньше предугадывалась Щетининым. И предупреждалась.

Зал ревел:

– Достань его!

– Эй, Бегемотик!

– Работай, парень!

Однако наиболее опытные зрители видели: нет, так просто этого русского не возьмешь.

– Раунд ничей, – в перерыве шепнул Борису Федор Семенович, секундант, обтирая мокрой губкой его грудь.

Борис и сам чувствовал: да, первый раунд никому не дал преимущества.

Холодные струйки с губки затекали ему под майку – это было приятно.

Федор Семенович энергично махал полотенцем, подавая воздух его усталым легким, – это тоже было приятно.

Ударил гонг.

– Главное – следи за его левой, – шепнул тренер-секундант, берясь за табурет.

Борис кивнул и встал.

Пьер Соммер сразу обрушился на него.

Борис так и предполагал. Он опять уходил, подставлял локти, перчатки и, наконец, улучив удобный момент, провел быстрый прямой вразрез.

«Ну, как? Невкусно, а?»

Пьер вроде бы поутих. Но ненадолго. Опять ринулся в атаку.

И снова лишь мгновенные нырки и уходы спасали Бориса от тяжелых стремительных кулаков.

Так прошли минуты полторы, и Борис почувствовал: Пьер Соммер уже до краев налился яростью. Дышал он тяжко, с сопеньем и хрипом; и ноги его, длинные, словно точеные, теперь уже не отплясывали тот вечный танец боксера, который и делает его быстрым и неуязвимым, готовым в любой миг и к грозной атаке, и к мгновенной защите. Нет, ноги огрузнели и двигались уже не так легко, не так стремительно.

Но Пьер все еще атаковал. Правда, бессистемно, слишком азартно, но все же – упрямо шел и шел вперед.

– Ура, Бегемотик!

– Дави!

– Крюк левой!

Медаль! Золотая медаль! Самым азартным болельщикам казалось: вот она, рядом! Еще один штурм, и Бегемотик уложит этого упрямого русского на брезент.

Но многие зрители уже замолчали. Среди французов немало истинных ценителей бокса. И они видели: нет, нынче атака у Соммера что-то не клеится.

А Борис Щетинин теперь словно дразнил его. Как мальчишку: «На, ударь, попробуй!» И Соммер снова и снова «пробовал». И безуспешно. И это вызывало в нем новые приступы ярости.

Он как бы предлагал обмен ударами. Но Борис на это не шел. Нет, Бегемотик, так будет слишком просто: я – тебя, ты – меня. Примитивно…

Так, в хмурой тишине зала, закончился второй раунд.

– Порядок, – сказал тренер, помогая Борису вынуть капу^[7] изо рта. – И второй раунд – ничей. Ну, а теперь – вперед.

Борис и сам это знал.

Да, теперь – вперед. В атаку. Посмотрим, у кого сохранилось больше сил!

С ударом гонга он вскочил и стремительно пересек ринг, не давая французу покинуть свой угол.

И сразу нанес удар. Правой в голову. Отскочил и вновь – правой.

– Ого! – зал зашумел.

– Чистая работа!

Пьер, видимо, вовсе не ожидал такого. Он яростно кинулся в ответную атаку. Но нет! Теперь Борис не желал отдавать инициативу. Нет, ни за что! Он отклонился… Финт левой… И тут же правой нанес мощный удар по корпусу.

– Браво! – зал уже все понял.

Этот русский с такой трудной фамилией начисто переигрывает Бегемотика. Этот Бори́ Штетинни́ – и свежее, и быстрее. И удар его – весит! Очень даже весит!

Все было понятно. Слишком много сил растратил Пьер Соммер в бесплодных атаках первых раундов…

Пьер еще держался. Он даже пытался иногда идти на штурм. Но всем бросалось в глаза: он все время запаздывал. Удары Щетинина хоть на чуточку, но опережали его.

А в конце раунда Борис загнал француза в угол и провел два таких сильных и чистых прямых, что только необычайная стойкость помогла Пьеру Соммеру удержаться на ногах.

И вот последний раз гулко проплыл медный раскат гонга. Сейчас это был радостный, желанный звук. Все самое трудное – уже позади. Так или иначе – но позади.

Противники, вмиг утратив весь боевой задор, какие-то обмякшие, потухшие, медленно разбрелись в свои углы.

Настала та долгая, томительная пауза, которая так нервирует всех. И боксеров, и зрителей.

Кто победил?

В футболе или прыжках, в хоккее или у штангистов таких томительных минут не бывает. Если твоя команда забила три шайбы, а противник – две, ясно, кто победил.

А в боксе?

Кончается бой, и соперники зачастую не знают, кому же из них радоваться, кому горевать?

Вот соберут записки у всех пяти судей, тогда и выяснится.

А пока… Пока нервничают боксеры, горячатся болельщики, противоречивые мнения высказывают не только неискушенные зрители, но даже многоопытные комментаторы.

Борис Щетинин ненавидел эти минуты. Они были изнурительнее самого боя. Кто же? Кто?..

– Порядочек, – сказал тренер. – Бой твой…

Он стоял за канатами, в углу ринга, расшнуровывая перчатки Бориса.

Да, Борис и сам так думал. Первые два раунда не дали четкого перевеса ни ему, ни французу.

«Но третий… Третий мой. Безусловно».

И все-таки… Судьи есть судьи.

Как и многие боксеры, Борис относился к ним с опаской. Нет, он никогда не сопротивлялся решению коллегии. Не оспаривал его даже в разговорах с друзьями. И все-таки…

Он не мог забыть, как навсегда покинул ринг его друг, талантливый Игорь Вадимов. Игорю стукнуло всего двадцать четыре, когда он, раздарив дворовым мальчишкам свои боевые и тренировочные перчатки, боксерки и скакалки, сказал:

– Баста…

И больше ни разу не появился в зале.

А почему?

Из-за судей. Игорю с судьями как-то дико не везло. Три раза подряд его объявляли побежденным, хотя и сам Игорь, и болельщики считали, что все три боя он выиграл.

Вообще-то Борис Щетинин привык не очень доверять болельщикам. Те ведь оценивают на глазок. А судьи – они, как бухгалтеры: скрупулезно учитывают каждый удар, каждый промах, каждый уход, нырок, умную защиту.

Но тут… Тут в самом деле было что-то непонятное. Первые два боя Игоря Борис не видел. Но третий сам наблюдал. И мог бы дать руку на отсечение: победил Игорь. И вдруг судьи объявляют: он проиграл. Цирк тогда чуть не развалился от крика, свиста и возмущенного топота зрителей. А Игорь сказал: баста…

Черт побери! Да разве с одним Игорем было такое?!

Правда, сам Борис пока не имел оснований жаловаться на судей. Но, как юрист, привыкший к неколебимой точности законов, он особенно остро чувствовал: что-то тут неблагополучно.

Правила бокса, в общем-то, четки и точны. Но судьи ведь тоже люди. Со своими эмоциями, пристрастиями, симпатиями и антипатиями. И зачастую два вполне объективных, честных арбитра дают победу разным боксерам.

Значит, что-то тут неладно.

…Рефери дал знак. Оба боксера подошли к нему. Уже без перчаток, но с бинтами на ладонях^[8]. Он взял их за руки и ждал.

Так они и стояли теперь, все трое, в центре залитого светом ринга. Справа от рефери – Пьер Соммер, слева – Борис Щетинин.

А судьи все еще не объявляли результата. Судьи – два итальянца, испанец, румын и немец – сгрудились возле столика главного судьи. О чем-то шептались. И медлили…

Борису Щетинину стало уж невмоготу. Ну! Скорей же! Скорей!

Наверно, то же чувствовал и Пьер Соммер.

Борис, чуть скосив глаза, поглядел в лицо рефери. Ну?

Иногда рефери чуточку хитрит. Он чувствует, как волнуются боксеры, стоя вот так, посреди ринга, в томительном ожидании. А ведь рефери собирал записки у боковых судей и, прежде чем передать главному, заглянул мельком в каждую. Поэтому он, рефери, заранее знает, какой результат объявят. И вот часто рефери, чтобы победитель не волновался, украдкой слегка пожимает его запястье. Как бы сигнал. Мол, не беспокойся. Все в порядке. Ты победил.

Но на этот раз бельгиец-рефери стоял с каменным лицом, и Борис не ощущал никаких пожатий.

«Вот столб-то!» – сердито подумал Борис.

…Так прошло еще и десять, и двадцать, и сорок томительных секунд…

И вдруг микрофон ожил.

Диктор кашлянул и после короткой паузы четко кинул в настороженный зал:

– Победил Пьер Соммер, Франция.

Борису показалось – ринг под ним качнулся и канаты вздыбились к потолку. Лампионы все враз словно бы мигнули и тотчас вспыхнули с утроенной силой.

«Пьер Соммер?! Как же? Ведь третий раунд… Весь раунд… Я атаковал. И концовка моя…»

И сразу перед глазами мелькнуло: вот Чарлз Боуз, английский тяжеловес. Он плачет (да, плачет!) на ринге. Только что объявили решение судей. Боуз не сомневался в победе, но вот – пожалуйста…

А это – испанец Хунтрео. Он сидит на брезенте. Наотрез отказывается покинуть ринг. В знак протеста против судей. Сидит целых полчаса, остановив все течение дальнейших боев. И только силой увели его друзья…

Все это промелькнуло в мгновение. И опять Борису тяжко ударило в голову:

«Пьер Соммер? Но как же так? Невероятно…»

Пьер Соммер, тоже, видимо, был поражен. Когда рефери вскинул его руку в знак победы, он как-то странно глянул на Щетинина. В глазах француза мелькали сразу и радость, и удивленье, и какая-то виноватость, и растерянность.

А зал!.. Зал свистел, орал, гремел, стонал, разрывался от криков, топота, пулеметной дроби трещоток и воя сирен.

– Долой!

– Жулье!

Зал, французский зал протестовал. Он был против своего же любимца, своего Бегемотика, своего Пьера Соммера.

Зал уже не интересовала золотая медаль. Зал требовал справедливости. Всего-навсего. Такой мелочи – справедливости. Французы – они издавна полюбили ее. Издавна и навсегда.

Болельщики отлично знали: по международным правилам бокса решение судей окончательное и обжалованию не подлежит. И все-таки зал не мог смириться. Не хотел. Ни за что!

Да здравствует справедливость!

Борис стоял в растерянности. Да, он слышал о нравах заграничных болельщиков. Слышал, что иногда на футболе разносят в щепки трибуны, стреляют в арбитров.

И все-таки такого невероятного, такого сумасшедшего бунта он никак не ожидал.

Несправедливое решение, которое сперва так потрясло его, словно бы даже ослепило, теперь стушевалось перед этим шквалом разгневанных трибун.

Мельком Борис глянул на электрическое табло: там уже зажглись цифры.

«Так… Трое судей – за Пьера, двое – за меня…»

Да, исход боя был решен минимальным перевесом. И все-таки…

«Три – за Пьера, два – за меня».

Он горько усмехнулся.

Лучше бы наоборот. Но как же так?.. Неужели он так жестоко ошибся? Говорят, сам боксер необъективен, не может точно оценить ход своего боя. Да, но все-таки… И тренер вот тоже уверен. И все болельщики.

Борис качнул головой…

«Надо пожать руку», – устало подумал он.

Таковы правила. После боя это как символ мира. Поединок окончен. Мы снова друзья.

Но Борис видел: Пьер Соммер в растерянности, он не протягивает руки. Он словно боится чего-то…

И Борис тотчас понял. Не далее, как вчера, в этом же зале, на первенстве Европы, швед проиграл бой. И так рассердился – наотрез отказался подать руку победителю. И со злости даже плюнул на брезент.

«И Пьер боится… что я не пожму…» – подумал Борис.

Ему было горько. И так обидно… Нет, не боксер не поймет этого. Золотая медаль и титул чемпиона Европы…

Но он пересилил себя. Сердито сказал себе: «Ну?!»

И первый, сделав шаг к французу, протянул руку.

Этот жест вызвал в зале новый шквал криков и свиста.

– Молодец!

– Вот это парень!

– Долой судей!

Пьер Соммер, видимо, только и ждал, как поступит русский. И теперь он рванулся навстречу Щетинину, обеими руками стиснул его руку, долго, с силой тряс ее, словно качал насос. И глаза его опять были и радостными, и виноватыми. И что-то такое же, растерянное и виноватое, он бормотал по-французски.

Борис не понял. Хотя… в общем-то, понял.

– Конечно, ты ни при чем, – сказал Борис. – Это судьи. Наше дело – драться, их дело – судить…

Борис сказал это по-английски. Понял ли Пьер? Наверно, понял.

– Сэ ля ви, – прибавил Борис.

– Да, да, сэ ля ви! – подхватил Пьер.

Так они миролюбиво говорили, не разнимая сцепленных рук, но зал!.. Зал все еще стонал и орал, выл и свистел.

Какой-то длинный тощий парень в черном свитере, очень похожий на молодого Черкасова, вдруг лихо вскочил на ринг и сунул прямо в руки Борису Щетинину огромный букет. Тюльпаны. Все, как на подбор, огненно-красные. И, чтобы никто не подумал, что парень просто ошибся, он громко возгласил:

– Месье Бори́ Штетинни́…

Чего уж лукавить?! Это было приятно Борису. Тощий парень в черном свитере как бы вносил успокоение в его израненную душу.

И все-таки Борис чувствовал. Нет, нехорошо… Не годится…

И тут он совсем уж покорил французов.

– Благодарю, – сказал он по-английски. И добавил: – Но у нас цветы получает победитель.

И, шагнув к Пьеру, передал ему букет.

* * *

Вечерние выпуски газет выплеснули целую волну восторга. Заголовки были разные, но суть – одна.

«Самый галантный боксер!» («Фигаро».)

«Русский боксер учит вежливости парижан» («Трибюн».)

«Оказывается, есть еще рыцари!» («Орор».)

СКОЛЬКО СТОИТ РЕКОРД

В ресторане Джеффера – обычном, не слишком роскошном, но чистом и уютном лондонском ресторане – уже четырнадцать лет имелась своя постоянная клиентура: спортсмены, тренеры, массажисты, букмекеры, менеджеры^[9], игроки на скачках и просто богатые бездельники, считавшие за честь распить бутылку виски в компании с модным чемпионом.

Нетрудно понять, почему именно у Джеффера собирались спортсмены. Хозяин ресторана сам в молодости был знаменитым центр форвардом. Хитрый, умный и расчетливый, он в пору своей популярности постепенно скопил кругленькую сумму, и в двадцать девять лет, чувствуя, что его футбольная карьера кончается, покинул зеленое поле стадиона и откупил у прогоревшего владельца захудалый кабачок.

Джеффер сразу уволил весь штат кабачка. Новых официантов, буфетчиков, судомоек, швейцаров он подбирал по простому, четкому принципу: все они должны быть в прошлом чемпионами или рекордсменами.

Этот первый шаг Джеффера оказался точным, как удар по воротам с одиннадцатиметровой отметки. Обнищавший Боб Брейк – бывший штангист, чемпион Англии, – лавируя между столиками с подносом, уставленным бифштексами, ростбифами и виски, сразу привлек в ресторан ораву молодых шалопаев.

Еще больший приток клиентов вызвал новый швейцар – огромный (два метра двенадцать сантиметров), одетый в ливрею с галунами – Майкл Фокс, в недалеком прошлом известный баскетболист, уже три года не имевший постоянной работы.

Дела Джеффера сразу пошли в гору. Постепенно он завел в ресторане особую посуду – тарелки с изображениями боксеров, пловцов и теннисистов; стаканы, по форме напоминающие олимпийские кубки; вилки, похожие на маленькие хоккейные клюшки. На стенах зала он приказал нарисовать гонки яхт, схватки у футбольных ворот, стычки хоккеистов.

Для приманки каждому из посетителей ресторана бесплатно выдавалась на память обеденная карточка, на которой внизу сверкали автографы бывших чемпионов: самого хозяина и всех его официантов и швейцаров.

…В этом-то ресторане как-то вечером за угловым столиком сидели два человека. Один – высокий, жизнерадостный, элегантно одетый – то и дело подзывал официанта и заказывал все новые и новые напитки и закуски для себя и своего собеседника.

Это был Майкл Хантер – владелец стадиона и целой «конюшни» бегунов. Спортсмены в разговорах между собой называли его Красавчиком. Бронзовое лицо Хантера четкими, правильными чертами напоминало профили античных атлетов, отчеканенные на медалях.

Его сосед по столику – Чарлз Уильямс, позапрошлогодний чемпион Англии в беге на 5000 метров. Хмурый и усталый, он много ел, еще больше пил и молча слушал своего говорливого собеседника.

Уильямс был уже навеселе, но его голова работала еще достаточно ясно. То и дело он одергивал рукава пиджака, стараясь прикрыть торчащие из-под них несвежие манжеты. На минуту это удавалось, но потом манжеты снова упрямо вылезали.

– Тысяча фунтов! – весело говорил Хантер. – Ей-богу, за такие денежки стоит пробежать пять тысяч метров. За каждые три шага по фунту. Даже король согласится, чтобы ему так платили!

Уильямс молчал.

– И притом учти, Чарли, ведь ты поставишь мировой рекорд!

Чарлз поморщился: он не любил, когда Хантер ласково называл его Чарли, и быстро отодвинулся.

– Мировой рекорд! – восторженно повторил Хантер, будто не заметив резкого движения Уильямса. – Во всех газетах напишут о тебе! А твои сорванцы будут показывать своим сопливым друзьям фотографии в журналах: «Наш папа!»

Уильямс пьяно ухмыльнулся. Действительно, оба его сынишки очень гордились, когда два года назад он завоевал звание чемпиона. Младший, семилетний Боб, на радостях даже решил тоже стать бегуном. Правда, в следующем году на чемпионате страны отец занял второе место, а в этом году – только третье, и сынишка передумал, решив, что выгоднее сделаться шофером.