Текст книги "Сколько стоит рекорд"

Автор книги: Борис Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

В будни зимой здесь тихо, пустынно. Но по воскресеньям, и особенно в дни состязаний, все оживало. Мелькали яркие костюмы лыжников, гремело радио, подкатывали трамваи, похожие на ежей. Огромного ежа напоминала и платформа электрички, ощетинившаяся остриями палок и лыж.

Нечего и говорить, что все окрестные мальчишки в такие дни теряли покой, а в классных журналах число двоек удваивалось.

Здешние мальчишки знали толк и в прыжках, и в слаломе. Они росли в зоне могучих притягивающих волн громадины трамплина. И такие слова, как «стол отрыва», «воздушная подушка», «гора разгона», вошли в их сознание значительно раньше, чем условия равенства треугольников и закон Архимеда.

В воскресенье утром Борька Филиппов со Второй Лесной вместе с братом шел по улице. Артем – уже студент и старше Борьки на семь лет.

У обоих братьев на плечах лыжи. Но у Борьки – обычные, легкие, а у Артема – настоящие прыжковые, широкие, длинные, особо прочные. Весят такие лыжи чуть не полпуда.

Борька на ходу то и дело здоровался с приятелями. Здесь, на улицах, ведущих к Большому трамплину, он знал всех мальчишек. Вместе учились в школе, вместе гоняли на лыжах. Мальчишки кивали Борьке, но глядели больше на Артема. Артема здесь все тоже знали: вырос тут. Но главное, Артем – классный прыгун.

Недаром Борька вышагивал такой важный! И в самом деле он чувствовал себя самым счастливым из мальчишек всей Второй Лесной и даже всего поселка.

Такой брат – не шуточки!

Борька с любовью оглядывает рослую фигуру Артема, его развернутые плечи. Даже под свитером чувствуется, какие у него могучие мускулы.

Когда Борька был поменьше, он любил подойти к брату, обхватить двумя руками его мягкий, как резина, бицепс и сдавить.

– Сильней, сильней! – смеясь, командовал Артем. Потом он вдруг напрягал руку. Эластичный комок внезапно оживал, вздувался, превращался в огромный булыжник и легко разрывал кольцо Борькиных пальцев.

* * *

…Братья неторопливо идут по улице. Утро веселое, солнечное. Снег брызжет голубыми и оранжевыми искрами. И тени на снегу тоже голубоватые. И далекий гудок электрички – тоже веселый и тоже, кажется, голубой.

Артем, увидев лоточницу, подмигивает брату:

– Умнем?

Борька кивает.

Они подходят к лотку; над сверкающим металлическим ящиком вьется вкусный парок. Продавщица знакомая, она достает из ящика четыре горячих пирожка с капустой: Артем всегда берет четыре, и всегда с капустой.

На морозце пирожки такие вкусные, прямо тают во рту. Но особенно аппетитными кажутся они Борьке потому, что это Артем угощает.

Борька украдкой скашивает глаза: видит ли кто-нибудь? Ага! Трое мальчишек из седьмого «б» смотрят на них, о чем-то шепчутся.

…Артем с Борькой направляются к Большому трамплину.

Борька остается внизу. А Артем медленно поднимается все выше и выше; вот он уже над холмом, густо поросшим соснами, вот уже и над лесом, выше, выше…

Задрав голову, защитив ладонью глаза, Борька смотрит наверх. Скоро ли мелькнет там сжатая в упругий комок знакомая фигура?

И вот вдали, высоко-высоко, по гладкому, словно накрахмаленному склону, летит лыжник в синем свитере. На таком расстоянии, конечно, не разобрать лица. И синие свитеры у многих прыгунов. Но Борька сердцем чует: это Артем!

Лыжник скользит все стремительней. Вот он делает быстрое движение руками – взмахивает ими, как крыльями. И, кажется, у него вдруг и впрямь вырастают крылья! Оторвавшись от трамплина, летит он по воздуху, парит, наклонившись всем телом вперед.

Как свободны, как естественны все его движения!

Не отрывая глаз, следит Борька снизу за братом. Сколько пролетит? Пожалуй, за пятьдесят.

Артем, описав плавную кривую в воздухе, снижается. Вот его лыжи коснулись снега. Так и есть! За пятидесятиметровой отметкой!

Молодец, Артем! Глаза у Борьки сверкают, да не только глаза – весь он сияет!

Рядом толпятся мальчишки. Все они на лыжах. И все с уважением глядят на Борьку. Будто не брат его, а он сам совершил этот отличный прыжок.

Тренируется Артем долго. Еще и еще раз прыгает с трамплина. Выслушивает замечания тренера и опять прыгает. А Борька стоит внизу и терпеливо ждет. Так он может стоять и час, и два…

Но вот – последний прыжок. Артем приземлился, резко затормозил и неторопливо идет к братишке.

– Пойдем, Щолазик! – говорит Артем.

«Щолазиком» он зовет Борьку. Когда тот был еще совсем карапузом, он, глядя, как Артем прыгает с гор, заливисто смеялся и кричал: «Що лазик!» (Еще разик!)

Братья, сопровождаемые целой ватагой мальчишек, идут лесной просекой. Путь их – к другому трамплину, малому. Он только называется так – «малый», а на самом деле вовсе не такой уж маленький: с целый дом!

Теперь старший брат стоит внизу, а младший – лезет на гору.

Борька набирает скорость… Прыжок!..

– Резче выталкивайся, – говорит Артем, когда Борька подбегает к нему. – И руки посылай вперед…

Борька опять карабкается на гору, снова прыгает, и Артем опять учит его, как добиться, чтобы прыжок получался длинным и красивым.

Слушают Артема и другие ребята. Борька то и дело ловит их завистливые взгляды.

«Нам бы такого тренера! – откровенно говорят эти взгляды. – Уж мы бы, как пить дать, поприжали чемпионов! Везет этому «Щолазику»!

И Борька сам себе честно признается: да, повезло. Он радуется, когда кто-нибудь говорит:

– Смотрите, до чего ж они похожи!

И действительно, братья оба широкоскулые, курносые, светловолосые, и вдобавок – у обоих длинные, густые, косматые брови, которые вечно шевелятся, как маленькие зверьки.

Борька подражает брату даже в мелочах. Говорит он тоже медленно и чуть с хрипотцой, как Артем. И тоже, когда читает или думает, теребит мочку уха.

Под вечер Артем с Борькой возвращаются домой. После лыж дома всегда особенно хорошо. Тепло. Приятной тяжестью наполнены мускулы. Хорошо теперь полежать на диване, почитать или послушать радио.

Борька очень любит эти «послетрамплинные» вечера. Обычно Артем, придя домой, сразу подсаживается к приемнику. Долго вертит чуткие эбонитовые ручки. В комнату врываются то звуки оркестра, то далекая чужая речь, то всплески, завывание волн, то какой-то грохот, будто ревет гигантский водопад.

Звуки, звуки, воздушный океан весь полон звуками. Борька готов часами вслушиваться в этот непонятный хаос: как огромен, как необъятен мир!

Но сегодня, едва вспыхнул зеленый глазок приемника, в прихожей раздался звонок. Кто бы это?

Артем открыл. Вошел какой-то невысокий кряжистый парень в смешной вязаной шапочке с длинной, свисающей к уху кисточкой.

– Хо! – обрадовался Артем. – Володя! Какими судьбами?

Они прошли к Артему, в его кабинет. Это звучит важно – «кабинет», а вообще-то – маленькая каморка, отец сам отделил ее тонкой переборкой от большой комнаты, когда Артем поступил в институт.

– Студенту нужен покой, – говорил отец. – Наука не терпит суеты.

Борька остался один. Повертел ручки приемника, но одному неинтересно. Выключил. Взял книгу.

Вдруг слышит, сквозь тонкую дощатую перегородку – голос:

– Ну, чего упрямишься? – гудит, как шмель, парень с кисточкой. – Ну, чего…

Артем молчит.

– И Кавказ поглядишь. Бакуриани – это знаешь, какая красотища?!

Артем молчит.

– Ну, кто узнает? – вкрадчиво доказывает Володя. – И не за Америку ведь будешь выступать… За свою же советскую команду. Ну, не институтскую, а «Трудовых резервов». Эка важность!

Борька холодеет. Повернувшись лицом к дощатой переборке, настороженно ловит каждое слово. Чего Артем слушает этого ловкача?! Выгнать – и конец! Ишь какой – переманивает…

Артем всегда возмущался – как это подло, бросать товарищей, уходить в другую команду. Чего же он нынче молчит?

– И всего ведь на недельку, – опять гудит этот Шмель. – А у тебя как раз каникулы…

«Все учел, – думает Борька. – И каникулы, и что Артем давно насчет Кавказа мечтает. Хитрюга!»

В кабинете становится тихо. Скрипит половица. Борька поспешно отскакивает к столу, хватает книгу, Еще подумают, что он подслушивает! Больно надо!

Но из кабинета никто не выходит. По-прежнему скрипит половица.

«Артем», – догадывается Борька.

Брат всегда вот так – ходит, ходит, когда обдумывает что-нибудь.

«А тут-то чего мыслить? – недоумевает Борька. – Прогнать – и все».

– А как же… – в раздумье, медленно, с хрипотцой произносит Артем. – У меня же в паспорте – штамп института…

«Что он говорит? – бледнеет Борька. – Что он говорит?!»

– Это уж не твоя забота, – вмиг повеселев, гудит Шмель. – Шлепнут тебе заводскую печатку: «Принят». А пройдут соревнования – еще штемпелек: «Уволен». И концы в воду! – парень густо смеется.

Опять скрипит, скрипит половица.

– И учти, – командировочные, суточные, гостиница и все такое прочее, – небрежно подбрасывает парень, как продавщица – довесок.

У Борьки загораются уши, пылают все ярче и ярче, как лампочки.

Но тут в комнату входит отец. Он только что из города, весело распаковывает покупки, включает радио.

Больше из кабинета ничего не слышно.

Вскоре оттуда выходят Артем со своим гостем. Гость глядит на Борьку, потом на Артема, опять на Борьку…

– Ого! – улыбается. – Кажется, я нынче не пил. А в глазах двоится. Это что ж – еще один Артем?

В другое время Борька очень обрадовался бы. Но сейчас…

Он молчит, в глазах его вспыхивают зеленые огоньки.

Гость улыбается, что-то еще говорит. Борька молчит.

– Пойдем, Володя, – хмурится Артем. – Это ж волчонок…

* * *

Ночью Борька ворочается с боку на бок. Снится ему: какой-то лыжник в синем костюме хочет прыгнуть с огромного трамплина. Вот он появляется из люка… Разогнался… Вот уже готов оттолкнуться… Но тут трамплин вдруг обрушивается. И прыгун летит в пропасть.

– Ой! – вскрикивает Борька.

Но сидящий на судейской вышке судья-информатор почему-то не волнуется. Наклоняется к микрофону и внятно объявляет: «Прыгун хотел сжульничать, не надо, граждане, его жалеть».

Борька тяжело сопит, натягивает на голову одеяло, что-то бормочет.

И опять снится ему кошмар. Команда выстраивается. Ей должны вручить приз. Главный судья подходит с хрустальным кубком в руке к одному из прыгунов. Протягивает ему приз, но кубок вдруг превращается в стальные наручники, и они с лязгом защелкиваются на запястьях прыгуна.

Утром Борька, невыспавшийся, бледный, наскоро проглатывает завтрак и убегает в школу. Артем еще спит: у студентов каникулы. И хорошо, что спит: у Борьки нет никакого желания разговаривать с братом.

Когда Борька вернулся из школы, Артем сидел за столом и читал. Борька молча положил портфель, разделся. Молча сели обедать.

Младший брат изредка украдкой бросает короткие взгляды на старшего. Тот выглядит как всегда. Спокоен, нетороплив. Это-то больше всего и возмущает Борьку. Как же так? Собирается сжулить, словчить. А спокоен – будто и не было вчерашнего разговора с тем жуком. И ухо теребит… Дурацкая привычка!..

В конце концов Борька не выдерживает.

– Значит, едешь? – спрашивает он. – Бакуриани. Это такая красотища…

– Значит, подслушиваешь?! – перебивает Артем.

– Вы б орали громче! – злится Борька. – Больно мне надо подслушивать! Слышал, а не подслушивал!

Артем молчит. Умолкает и Борька. Они долго едят в тишине.

– Ведь не за Америку я буду выступать, – негромко произносит Артем. – Своя же команда, советская…

– Только не институтская, а «Трудовых резервов»! – весь кипя, подсказывает Борька.

Надо же! Артем, его замечательный Артем, будто наизусть зазубрил слова того жулика с кисточкой. И теперь кроет ими, как собственными.

– И Кавказ я давно хочу посмотреть, – говорит Артем. – А тут такой случай…

Борька молчит. Много мог бы он сказать брату. Но к чему говорить, когда тебе тринадцать, а брату двадцать?! Разве послушает? Взрослые – они всегда уверены, что во всем правы…

И все-таки Борька попробовал. Когда Артем уходит в свою комнату, он бросается к брату, обнимает за шею и горячо шепчет:

– Ну, не надо! Останься! Это же обман! Не надо…

Артем отстраняет его.

– Мал ты, Щолазик! – спокойно говорит он. – И многого не понимаешь. А жизнь – штука сложная!..

* * *

Да, жизнь – сложная штука, это Борька уже почувствовал. Как же так получается: Артем, тот самый Артем, который до вчерашнего дня был для него самым родным, самым честным, самым прямым, самым уважаемым человеком, вдруг оказался обманщиком?!

И зачем Артему это жульничество? Прокатиться на Кавказ? Подумаешь! Подождал бы и со своей командой куда-нибудь махнул. Вон в прошлом году ездили же они в Москву.

«Это, наверно, и есть легкомыслие, – думает Борька. – Артем – легкомысленный, факт. Отец сколько раз ему твердил:

«Не доведет тебя легкомыслие до добра». Так и есть!»

У Борьки еще теплится надежда: а вдруг все сорвется?! Очень даже может быть! Отменят состязания. Или команда «Трудовых резервов» почему-то не сможет ехать. Или окажется, что этот жук с кисточкой набрехал…

Но назавтра Артем рано утром уезжает в город, возвращается под вечер и сразу вытаскивает чемодан. Укладывает туда свой синий свитер, брюки со штрипками – у всех прыгунов такие, вязаную шапочку с помпоном, как у малышей.

Потом придирчиво осматривает лыжи, свои чудесные лыжи из редкого, особо прочного дерева – гикори. Заботливо проверяет Артем крепления на каждой лыже, специальные горнолыжные крепления, сверкающие сталью пружин и зажимов. Потом так же дотошно ощупывает, чистит свои крепкие прыжковые ботинки.

Борька очень любит помогать брату перед состязаниями. Но сегодня у него нет сил смотреть на эти сборы.

«Ты еще понюхай, полижи!» – зло думает он, глядя, как брат ласково проводит рукой по скользящим поверхностям лыж.

А когда Артем бритвенным лезвием соскабливает старый лак и наждачной бумагой тщательно шлифует лыжи, Борька не выдерживает. Обычно он сам, правда, под пристальным наблюдением Артема, драил лыжи наждаком, а тут…

Борька чувствует, что сейчас он или заплачет, или насмерть разругается с Артемом. И он уходит. Уходит на весь вечер к приятелям. Пусть Артем собирается без него. И уезжает без него. Пусть…

На улицах сумерки. Тихие, стоят вдоль заборов шеренги стройных сосен. В садах торчат корявые, будто изломанные ветки яблонь.

А небо опустилось так низко, кажется, висит на макушках сосен.

Шагая по улицам, Борька думает: да, сложная штука – жизнь. Вот уезжает Артем, и – хоть лопни! – никак не отговорить его. А ведь нельзя ехать, нельзя! Сам потом пожалеет – да будет поздно…

Сказать отцу? Пусть воздействует? Нет, отец не станет вмешиваться. Артем, мол, уже взрослый, сам знает, что делает.

Как удержать Артема? Как?

Да, сложная штука – жизнь…

Борька вдруг замечает, что, шагая, он теребит ухо, как Артем, и с досадой отдергивает руку. Вот еще, научился!..

Но что делать?

Мчаться на вокзал, перехватить там Артема? Все одно – не послушается… Поехать в институт, где учится Артем? Ну, и что? Да и нет там никого – вечер уже…

И вдруг Борьку осеняет. Письмо! Написать туда, на Кавказ… И все-все рассказать. Пусть там разберутся. Не допустят Артема к состязаниям. И этому, с кисточкой, всыплют.

Идея нравится Борьке. Но, поразмыслив, он начинает колебаться. Это ведь – вроде кляузы. Или доноса… И на кого? На собственного брата, родного брата!

Да, сложная штука – жизнь! Обидно, что самые простые, честные поступки, а делать почему-то очень тяжело.

«Но ведь я прав! Прав! Я прав, – на ходу яростно убеждает себя Борька. – А Артем когда-то говорил: за правду надо воевать! Вот! Сам Артем говорил…»

Долго еще мучается Борька. Трудно следовать велению долга, когда тебе всего тринадцать лет, а выступать надо против собственного брата.

Он возвращается домой. Артема нет.

«К Томке своей… Прощаться побежал», – догадывается Борька.

Берет перо, чернила. Пишет он медленно, мучительно, обмозговывая каждое слово, и вдобавок боится – не наляпать бы ошибок.

Теперь нужен конверт. У Борьки конверты не водятся. К чему? За всю свою жизнь Борька пишет, кажется, всего третье письмо. Да, точно. Третье. Одно – домой из лагеря, второе – маме в больницу, когда она еще была жива.

Борька заходит в кабинет к Артему. Лезет в стол к брату, в верхний правый ящик. Достает конверт, ищет марку. Потом задумывается. Как-то ему не по себе. Неприятно брать конверт у Артема. Ну его…

Накинув тужурку, Борька мчится на почту. И вот он уже опять дома. На конверте крупно выводит:

«Грузия. Бакуриани».

Это он слышал. Артем говорил, что Бакуриани – это поселок где-то в горах, в Грузии. Только, как правильно – «риани» или «реане»? Два «и» или два «е»? На всякий случай Борька пишет одно «и» и одно «е».

«А дальше как?» – Борька грызет пластмассовый кончик ручки, дергает себя за ухо.

«Начальнику лыжных состязаний», – наконец пишет он.

«А есть ли на состязаниях начальник?»

Задумался и, чтобы письмо наверняка дошло, добавляет на конверте:

«Или самому главному судье».

Хватает тужурку, хочет бежать к почтовому ящику, но тут его снова одолевают сомнения:

«А так ли? Хорошо ли? Как ни крути, выходит… ябеда».

«Но ведь я прав! Прав! Прав!» – опять яростно доказывает себе Борька.

Однако вековечный мальчишеский закон – не фискалить – въелся в него намертво. Борька вертит письмо в руках, разглядывает. Красиво получилось. И марка села в углу ровно, как впаянная, и адрес – без единой помарки. Обидно – неужели все зря?!

Он скидывает тужурку, бросается на диван. Да, сложная штука – жизнь.

Долго лежит так. Потом вскакивает и сердито рвет письмо. Пополам и еще пополам, и еще… На мелкие кусочки.

Уткнувшись головой в диванную подушку, он чуть не плачет от ярости и обиды.

«Что же все-таки делать? Что?..»

И вдруг он находит… Замечательный выход! Такой простой и такой чудесный! Как он раньше не сообразил?!

Борька даже повеселел. И почему-то сразу почувствовал, что здорово голоден. Еще бы! От расстройства, кажется, забыл пообедать. Точно, не обедал.

Идет к буфету, отрезает толстый ломоть хлеба, кладет на него кусок ветчины и с аппетитом жует.

Смотрит на часы. Половина десятого. Поезд у Артема в одиннадцать. Из города в одиннадцать. А до города – еще сорок минут на электричке. Так… Значит, Артем скоро явится от своей рыжей Томки. Пора…

Борька идет в кабинет к Артему. В углу стоят связанные, в распорках лыжи и маленький кожаный чемодан. Все упаковано, все готово к отъезду.

Борька берет лыжи. Черт, тяжелые! С полпуда. Такие тащить – упаришься. Торопливо развязывает лыжи, одну оставляет, а другую выносит в прихожую. Надевает тужурку, берет лыжу, хочет идти.

«Так-то, Артем! На одной лыже не очень-то распрыгаешься!»

И вдруг останавливается. А что, если Артем все-таки поедет? Возьмет у кого-нибудь лыжи и поедет?! На чужих, правда, далеко не Прыгнешь. Но все-таки…

Он возвращается в кабинет, быстро обшаривает его взглядом.

Ага! На столе – железнодорожный билет. Годится! Борька торопливо сует его в карман.

«Вот теперь – порядочек!»

Берет лыжу и уходит.

Он идет по заснеженным улицам. Темно. Лишь изредка мерцают оранжевые, расплывчатые в тумане пятна фонарей. Борька шагает к приятелю. Прохожие удивленно поглядывают на мальчишку с одной огромной лыжиной на плече. Но Борька не замечает этих взглядов. Сложные чувства бороздят его душу.

Мысленно он видит прежнего Артема – такого замечательного, сильного, благородного. Нет уже этого Артема! Никогда не назовет он братишку «Щолазиком», никогда не пойдут они вместе, на зависть всем мальчишкам, к трамплину, не купят пирожков с капустой, таких вкусных, горячих, прямо тающих во рту.

И хотя Борьке сейчас вовсе не хочется этих пирожков, сердце у него щемит. Да, тяжело. Сам сломал дружбу с Артемом…

Брат не поедет в Бакуриани. Для всех он останется прежним, честным Артемом. Для всех, но не для Борьки…

Борька вздыхает, ускоряет шаги. И все же он доволен. Настоял на своем, помешал этому… с кисточкой… Плохо ли, хорошо ли, а Артем дома.

На ходу Борька перекидывает тяжелую лыжу на другое плечо и ухмыляется:

«Так-то, Артем!»

ПОСЛЕДНИЙ ТУР

Есть школы, славящиеся своими следопытами, а есть школы, знаменитые своими математиками. Есть школы с лучшими в городе «КВН-щиками», и есть «волейбольные» школы, из года в год забирающие призы на состязаниях.

64-я школа была шахматная. Этой древней игрой здесь увлекались все: и мальчишки, и девчонки, и десятиклассники, и малыши. Остроумцы объясняли это тем, что сам номер школы – 64 – «шахматный»: ведь известно – на черно-белой доске 64 клетки.

Борис Никитин вечером шел на турнир.

Шел пешком, хотя до Дворца пионеров было семь трамвайных остановок. Но… Ботвинник на игру всегда ходил пешком.

Борис нарочно вышел за час до начала. Можно идти вот так, спокойно, неторопливо. Глядеть по сторонам. И не думать о шахматах, о предстоящей схватке.

Вон электрики ремонтируют уличный фонарь. Фонарный столб, оказывается, полый. И сидит на длинном металлическом штыре. Столб подняли, и теперь он торчит как-то непривычно высоко, а сам фонарь завернулся в сторону и глядит не на мостовую, а наискось – на панель. А из штыря вылез целый пук проводов.

Борис постоял, посмотрел, пошел дальше.

А вот – девушка. Сапожки яркие, высокие и так плотно облипают ногу, ну совсем как чулки. Симпатичная девушка. И главное – ноги. Ну, прямо как у Брижит Бардо.

А вот мальчишки окружили автомашину, стоящую у панели.

Машина длинная, широкая, с неестественно вытянутым багажником. И посадка – непривычно низкая. И фары, как гаубицы.

«Иномарка, – подумал Борис. – «Мерседес»? Нет, кажется, «фиат».

Но он был не уверен. А протискиваться, чтоб разглядеть, не хотелось.

Он шагал и шагал.

И все-таки нынче никак не удавалось целиком отвлечься, забыть о шахматах.

Последний тур! Не шутка…

Главное, и у него, и у Ильи Немировского – по девять очков. Последний тур решит, кому быть чемпионом города.

В зале Дворца пионеров было полно ребят. И особенно много – из 64-й школы. Каждый из мальчишек перед началом этой ответственной партии считал своим долгом подойти к Борису, похлопать его по спине или по груди и обязательно сказать что-то бодрящее, оптимистическое.

Борис кивал всем, старался улыбаться, что-то отвечал.

Кивнул он и Семену – своему однокласснику, а сегодня – волею жребия – противнику.

Семен был невысокий, рыженький, очень смышленый. Физик однажды, когда Семен, вовсе не по учебнику, а совершенно по-своему вывел какую-то хитрую формулу, даже заявил, что у Семена Крюкина «весьма развито логическое мышление». А у физика попробуй дождись похвалы!

С тех пор мальчишки дразнили Семена Сократом, но все-таки поглядывали на него с уважением.

А вообще-то в классе Семена недолюбливали. Был он хмур и нелюдим. И главное, какой-то предусмотрительный. Или расчетливый, что ли? Говорили, отец у него – важный плановик. Кажется, начальник планового отдела. В общем, что-то планирует. Вот и Семен, – ничего не сделает попросту, как другие мальчишки. Нет, все обдумает, взвесит, спланирует заранее.

Борису иногда казалось, что Семен и в жизни хочет каждый свой поступок рассчитать, как шахматный вариант.

Вместе они учились уже три года. Нет, друзьями они не были. Так, одноклассники…

В общем-то, Семен, пожалуй, даже нравился Борису. Толковый. И читал все на свете. Только – хитер… Ух, хитер!

Правду говорят: человек проявляется в игре. Точно.

Семен в шахматах больше всего любил запутанные, головоломные позиции. Там он чувствовал себя, как комар на болоте. Изворотлив был, и цепок, и остер, и находчив. И варианты считал, как электронная машина.

Ровно в шесть судья пустил часы. Борис взглянул на Семена и двинул пешку от короля. Партия началась.

За соседним столиком, сидя спиной к Борису, играл его главный конкурент – Илья Немировский, огромный, почти двухметровый парень. Было непонятно: почему он занялся шахматами, а не баскетболом?

Он, как и Борис, тоже имел первый разряд. Тоже учился в десятом классе. Но в другой школе.

И сейчас все болельщики из 64-й школы молили бога, чтоб «этот длинный» проиграл.

Вот уже два года подряд чемпионом города становился кто-либо из 64-й. Так неужели же теперь славная традиция нарушится?!

Борис играл спокойно, стараясь не горячиться. Главное, не зарываться.

Иногда он вставал, неторопливо, словно бы нехотя, подходил к соседнему столику. У Ильи Немировского партия явно клонилась к ничьей.

Ну, что ж! Значит, в крайнем случае, и он может сделать ничью. Будут два чемпиона.

Хотя, нет! По глазам своих ребят, по их беспокойству, Борис чувствовал: ждут, чтобы он выиграл.

Но как?!

Семен Крюкин играл спокойно.

Сделав ход, он вставал, и, заложив руки за спину, солидно прогуливался по сцене. На нем был глухой черный свитер с огромным белым оленем, вышитым на груди. При каждом шаге олень дергал тяжелыми ветвистыми рогами, и, казалось, готов ринуться на соперника.

Семен играл очень четко. Дебют – до 14-го хода – он вел по неоднократно описанной схеме.

Потом Борис нарочно сошел с теоретической тропинки. Надо же как-то обострять борьбу!

Но Семен не принял вызова. Он, так любящий всякую головоломную путаницу, сегодня играл спокойно, аккуратно и точно.

Ребята из 64-й волновались, собирались группками, шушукались, горячо обсуждали варианты, торопливо передвигая фигурки на карманных шахматах.

Борис старался не глядеть в зал.

Он попробовал атаковать, хотя сам чувствовал – вряд ли есть шансы на успех.

И Семен быстро доказал это: перебросил коня на королевский фланг, и сразу стало ясно, что атака захлебнется.

Борис задумался.

На доске оставалось не так уж много фигур. Партия неумолимо катилась к ничьей. А надо было выигрывать. Непременно.

Но как?..

После долгого раздумья Борис передвинул слона. Собственно, особого смысла в этом не было. Так, выжидательное маневрирование. Но притом ход таил маленькую ловушку. Если черные проявят беспечность, последует скромное – слон С4, и, как ни странно, пешка незащитима. А с лишней пешкой!.. О, с лишней пешкой мы повоюем!..

Семен задумался. И красавец олень у него на груди сжался, опустил голову, словно бы тоже задумался.

Семен поглядел на Бориса. Снова перевел взгляд на доску. Потом опять – на Бориса.

Взгляд у Семена был какой-то странный. Словно глядел он на фигуры, а думал о чем-то совсем другом.

Наконец хлестко щелкнула кнопка часов. Семен сделал ход.

Борис изумился.

Семен не заметил ловушки! Семен… Такой проницательный, такой всевидящий!..

Вот повезло!

Дальше события понеслись вскачь. Борис выиграл пешку, потом, сдвоив ладьи по открытой вертикали, вынудил размен их. А потом разменял и слонов, и тогда сразу выяснилось, что пешечный эндшпиль для черных безнадежен.

Семен остановил часы.

Борис встал из-за столика, спустился в зал.

Ребята из 64-й школы тотчас окружили его, хлопали по плечам, улыбались.

Подошел и Илья Немировский, могучий, как боксер-тяжеловес. И, как у боксера, уши у него были сплющенные и плотно прижаты, словно бы приклеены к голове.

– Поздравляю.

– И я – тебя, – ответил Борис. – Второе место – это тоже неплохо. И разница-то… Всего пол-очка.

– Да, – прогудел Илья. – Всего пол-очка.

Он усмехнулся: чуть оттянул вниз и влево уголки губ.

– А я, между прочим, так и знал…

– Что?

– Я был уверен: ты сегодня выиграешь.

– Ну, не скажи! Семен – крепкий орешек!

– И все-таки, – негромко, но упрямо повторил Илья. – Я не сомневался.

Он снова чуть опустил влево кончики губ, едва заметно, в обычной своей кривоватой усмешке. И отошел неторопливо и солидно, тяжелый, как крейсер.

Борис поехал домой. Автобус был сдвоенный: такие совсем недавно появились в городе. Был он почти пустой и поэтому казался особенно длинным, почти как вагон электрички. Борис встал в центре на огромный металлический круг, соединяющий оба кузова. При каждом повороте круглая площадка чуть шевелилась и перемещалась под ногами, как живая. Забавно!

Борис ехал и думал.

«Вот я и чемпион! Да, чемпион!»

Он всегда радовался победе. Ну, а нынче – особенно. Чемпион города! Звучит! Правда, чемпион среди юношей. Но и Спасский когда-то был – среди юношей…

В автобус вошли две девушки. Они прошли в самый конец прицепа. Там, видимо, сильно трясло. Девушки подпрыгивали на каждой выбоине, вскрикивали и смеялись.

Были они до удивления схожи: обе тоненькие, светловолосые, с одинаковым разрезом глаз и одинаковыми маленькими аккуратными носиками. И одеты они были одинаково: светло-коричневые искусственного меха пальто, такие же шапочки и черные замшевые сапожки.

И когда смеялись, вскрикивали и ахали тоже одинаково.

«Двойняшки, наверно», – Борис улыбнулся.

Девушки улыбнулись в ответ, но тотчас поджали губы и отвернулись.

«Чего это я? – подумал Борис. – Еще решат – пристаю…»

Он тоже хотел отвернуться, но девушки были такие забавные и на душе у Бориса было так славно… А тут еще поворотный круг под ногами вдруг зашевелился и поехал влево. И Борис тоже поехал…

Он засмеялся. Но девушки сделали вид, что все это их вовсе не интересует…

Домой Борис, как ни странно, пришел хмурый. В дороге что-то случилось (он не мог понять – что?), но вдруг настроение у него резко покатилось вниз.

Что-то мелькнуло, вонзилось, как заноза, и торчит. Мешает, тяготит.

Непонятно.

Выиграл же, выиграл! И чемпионом стал. Так почему же?..

Он включил магнитофон, пил чай с сушками и слушал. Негр густым, как нефть, глубоким, черным голосом пел под гитару. Пел яростно, буйно. Так, будто рвал оковы. Борис плохо знал английский, но все же ухватывал… Общий смысл.

Он любил эти песни. Коллекционировал их. Бывало скучно, тоскливо, а наладит магнитофон, услышит этот сочный, прямо из души рвущийся голос – и сразу как-то все мелкое, плохое отодвигается, уходит.

Он пил чай с сушками, слушал негра, но сегодня легче почему-то не становилось.

«Что за ерунда?! – разозлился он. – В чем дело? Ну, по пунктикам».

Это было любимое изречение их физика.

«Итак – по пунктикам. Перетряхнем весь сегодняшний день».

Пунктик первый: школа.

Борис лег на диван и, глядя в потолок, стал скрупулезно восстанавливать все, что было сегодня на уроках.

Так… Отвечал по физике. Вроде бы неплохо. Во всяком случае, физик четверку соблаговолил… А у Адольфа Михайловича четверка – это как у других пять с плюсом.

Так… Ну, Надька на перемене все шепталась с этим длинным из 10 «б» Володькой Гуриным. Ну и бог с ней, пусть шепчется.

Ну, что еще?.. На большой перемене Махонин поведал свою тайну. Уже раз пять намекал. А тут удостоил. Раскрылся. Оказывается, он твердо решил посвятить свою жизнь исследованию океанских глубин. И уже сейчас начинает тренировки.

Ну что ж, морское дно – это вещь… А впрочем, у Кольки каждый год – новое. И каждый раз – твердо, на всю жизнь!

Так… Ну, после школы – домой. Обед. Посмотрел еще раз сицилианскую. Семен ведь всегда играет черными сицилианку.

Так… Потом пешком на турнир.

«Черт! Вроде бы все… А почему же – кошки скребут?»

Он встал, походил по комнате.

Стал ход за ходом мысленно разыгрывать сегодняшнюю партию. Да, сицилианка. Шевенингенский вариант. До тридцать второго хода – все гладко, без особых эмоций.