Текст книги "Мой друг работает в милиции"

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Нисон Ходза,Эмиль Офин,Михаил Скрябин,Вольт Суслов,Наталия Швец
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Практиканты, напряженно следившие за выражением лица Куприянова, были недовольны собою: должно быть, у них отсутствует необходимая для их профессии наблюдательность. За все время обыска им не удалось обнаружить на лице преступника никаких признаков особого волнения.

…Обыск подходил к концу. Закончив осмотр серванта и антресолей, Мохов открыл дубовый платяной шкаф. Вещей в шкафу оказалось гораздо меньше, чем предполагал Мохов, и он сразу же увидел коричневую болонью. Какое-то мгновенье он смотрел на плащ, не притрагиваясь к нему, словно боясь, что от его прикосновения вещь мгновенно исчезнет. Наконец осторожно, двумя пальцами, он вынул плащ из шкафа и бережно положил его на обеденный стол. «Если повезет, перчатки окажутся в болонье», – подумал Мохов и сунул руку в маленький, неглубокий карман плаща. Карман был пуст. Не было перчаток и во втором кармане. Он снова подошел к шкафу, осмотрел все вещи и не нашел ничего заслуживающего внимания, но, подняв со дна шкафа какую-то кофту, обнаружил под ней измятую черную шляпу. Осмотрев ее с внутренней стороны, Мохов положил шляпу рядом с болоньей.

Терзая «Огонек», Куприянов продолжал сидеть на диване, наблюдая исподволь за Моховым.

– Где вы держите лекарства? – вдруг спросил Мохов.

– Какие лекарства? – Куприянов отложил в сторону журнал. – Я, слава богу, здоров, обхожусь без лекарств.

– Значит, ни вы, ни ваша жена никогда не пользуетесь никакими лекарствами, даже таблетками от головной боли?

Куприянов с подчеркнутым равнодушием вскинул на Мохова бледно-голубые глаза.

– Жена, возможно, прибегает, а я пока обхожусь.

Действительно, никаких лекарств ни Мохову, ни практикантам обнаружить не удалось.

Когда результаты обыска были оформлены протоколом, Мохов протянул его Куприянову:

– Ознакомьтесь и распишитесь.

Медленно, словно малограмотный, Куприянов читал строчку за строчкой, лицо его оставалось невозмутимо спокойным. Мохов почувствовал, как его захлестывает неприязнь к этому ворюге и убийце. «Интересно, какую рожу он скорчит, когда прочтет в последнем абзаце об изъятии при обыске коричневой болоньи и черной шляпы», – подумал Мохов, наблюдая за Куприяновым. Однако реакция Куприянова оказалась неожиданной: брови его выгнулись дугой, он бросил удивленный взгляд на Мохова, потом молча подписал протокол и потянулся за «Огоньком».

– Оденьтесь и возьмите с собою паспорт, – сказал Мохов. – Необходимо уточнить с вами некоторые вопросы.

– Прошу предъявить ордер на арест, – твердо сказал Куприянов.

– Это не арест. Повторяю, у следственных органов есть необходимость уточнить с вами некоторые вопросы. Поэтому предлагаю вам следовать за мной.

– Буду жаловаться, – сказал Куприянов, и практиканты с удовлетворением отметили, что голос его дрогнул и потерял прежнюю уверенность. – Буду писать прокурору, я законы знаю.

– Я тоже их знаю.

Куприянов стал торопливо натягивать на себя старую рабочую куртку. Дрожащими пальцами он никак не мог застегнуть пуговицы. То, что куртка была совсем старая, бросовая, в которой Куприянов, конечно, никогда на улицу не выходил, дало Мохову повод для вывода: вернуться домой Куприянов не надеется. Значит, он имеет отношение к убийству Кривулиной.

* * *

В то время, как Мохов производил обыск, Дробов вновь прослушивал магнитофонную запись разговора с Клофесом. Ему нужно было сейчас услышать только одну фразу. И вот она прозвучала: «К законам я влеченья не имею…» Он выключил магнитофон.

– К законам я влеченья не имею… К законам я влеченья не имею… – повторял Дробов. – Черт возьми, такая знакомая фраза! Где я слышал ее? И как странно она звучит, словно стихотворная строчка: «К законам я влеченья не имею…» И произнес ее Клофес совсем не так, как все остальное. Эту фразу он не произнес, а словно продекламировал. Безобразие! Что случилось с моей памятью?! Нет, нет, надо взять себя в руки! Будем рассуждать. Несомненно, я уже однажды слышал эту фразу. Слышал или читал. Фраза похожа на стихотворную строчку. Очевидно, я где-то прочел ее. Но ведь существуют люди, которые должны знать подобные вещи. Ученые-литературоведы просто обязаны дать ответ на мой вопрос. Надо немедленно ехать в университет, сейчас же, сию минуту!

* * *

Представившись секретарю партийного комитета университета, Дробов положил перед ним узенькую полоску бумаги, на которой была написана всего одна строчка: «К законам я влеченья не имею».

– Мне нужно узнать, откуда, из какого произведения эти слова, кто их автор, – сказал Дробов. – Вы можете мне в этом помочь?

– Почти не сомневаюсь, но при одном условии: если эти слова действительно из литературного произведения и были напечатаны в каком-нибудь солидном издании.

– Я уверен, что слова эти были напечатаны. Они мне знакомы, значит я их где-то читал или слышал.

– Ну что ж, зная эрудицию наших филологов, литературоведов, думаю, что они справятся с этой литературной викториной.

– Но мне надо срочно. Я знаю, ученые люди не любят спешить, и это правильно, но в моем случае – обстоятельства исключительные.

– Оставьте свой телефон. В какое время вам звонить?

– Звоните лучше с утра. Оставляю вам два телефона: служебный и домашний.

– Прекрасно. Позвоню вам завтра-послезавтра.

– Спасибо. Лично я придерживаюсь правила – не откладывать на послезавтра то, что можно сделать завтра.

– Вас понял! Все, что возможно, будет сделано…

Кто из пяти?

– Порядок. Все находятся в пятнадцатой комнате, – доложил Кулябко.

– Как расселись? – спросил Дорофеев.

– Куприянов оказался посредине.

– А сколько их? – поинтересовался Дробов.

– Пятеро.

– Одеты?

– Соответственно.

– Надеюсь, по возрасту все подобраны правильно?

– Иван Сергеевич, это же азбука, – обиделся за своих работников Дробов.

– Не сердись, Дробыч. В нашем деле всяко случается. Вывернуть при обыске карманы болоньи – это же азбука, а вот поди же…

– Век Мохову не прощу! – насупился Дробов.

– Век не век, а пристыдить надо. Но сейчас будем думать о другом. Интересно, что скажут опознаватели?

– Немного терпенья, и все узнаем, – сказал Дробов. – Я больше надеюсь на девчушку. В таком возрасте память острая, восприимчивая.

– Ее зовут Надя?

– Надя.

– Надо сделать так, чтобы мое присутствие ее не смутило.

– Постараемся.

…Когда Надя вошла в пятнадцатую комнату, там уже сидели вдоль стены пять человек. Единственный свободный стул находился у самых дверей, и Надя, боясь взглянуть на этих пятерых, села, стараясь побороть свой страх. Она не сомневалась, что один из пяти – убийца. И вот ей, Наде Кузьминой, надо опознать его. Никогда еще ей не было так страшно. Сидеть в пяти шагах от убийцы! Наде казалось, что эти люди не сводят с нее глаз, что они догадываются, как ей страшно.

Пятеро… Все одинаково одеты. На всех коричневые плащи, темные шляпы и черные перчатки. Один из них – убийца. Который же?.. Кто из них вышел тогда из ложи? Первый слева? Может быть… У него – седые виски… морщины на лбу… Тот, который вышел из ложи, тоже был старый… Но рядом сидит такой же, тоже седые виски… Но тот, из ложи, кажется, был полнее… А этот, который посредине? Нет, определенно не он, такое противное лицо она бы запомнила. Следующий? Он похож на их историка, только тот никогда не носит шляпу, даже зимой ходит в берете. Последний? Как противно у него шевелятся брови, словно раздавленные гусеницы – ползут, а ни с места! Кто же из них?.. Она пристально вглядывалась в лица, страх прошел, должно быть, потому, что никто из пятерых не обращал на нее никакого внимания. Кто же, кто? Все-таки скорее всего тот, что слева, остальные совсем не похожи…

В дверях показался Кулябко.

– Гражданку попрошу следовать за мною, – проговорил он казенным голосом.

Надя поднялась, ее снова охватил страх, но теперь этот страх был вызван совсем другим: вдруг она укажет не на того, и тогда пострадает невинный человек…

Кулябко пропустил Надю вперед и, угадав ее настроение, пошутил:

– Вот алгебра так алгебра! Одно уравнение с пятью неизвестными!

Надя попыталась улыбнуться, улыбка получилась невеселая.

Они вошли в кабинет Дробова, и тот с первого взгляда догадался о состоянии Нади. Он понимал, какую нелегкую задачу взвалил на школьницу, сколько волнений доставила ей такая процедура. Знал он и другое: не так уж часто удается подобный эксперимент. Нелегко запомнить мельком увиденного человека.

– Здравствуйте, Надя, – он протянул ей руку. – Хочу познакомить вас со следователем городской прокуратуры товарищем Дорофеевым. Я уже рассказал Ивану Сергеевичу, как вы нам помогли.

– Рассказал, все рассказал, – подтвердил Дорофеев. – Я теперь все ваши дела знаю, даже о ваших лютых врагах, всех этих синусах-косинусах! Надеюсь, вы справились с ними?

– Контрольную я написала, но результаты неизвестны – тетрадей еще не раздавали.

– Все будет хорошо, ручаюсь.

– Как вы можете это знать?

– Я все знаю. Знаю, например, что вы сейчас волнуетесь. Но это естественно, в такой ситуации все волнуются. Уж очень велика ответственность. Но мы надеемся на вашу хорошую память. Признали вы кого-нибудь из этой пятерки?

– Не знаю… Я уже говорила Василию Андреичу… Я тогда смотрела невнимательно… Точно не могу сказать… По-моему, один похож на того…

– Значит, четверых из пяти вы исключаете?

– Да… – И, вспомнив слова Кулябки, смущенно заметила: – Не так-то просто решить одно уравнение с пятью неизвестными, никто такого уравнения не решит.

– Но раз вы исключили четверых, остается одно уравнение с одним неизвестным – ничего трудного. Кто же этот неизвестный? Где он сидит?

– Он сидит первым слева.

– Первый слева? – переспросил Дорофеев и бросил быстрый взгляд на Дробова. – Вы твердо уверены, что именно этот человек вышел тогда из ложи?

– Я твердо не уверена… Я же говорила… Может быть, тот был только похож на этого: тоже такой старый…

– Милая Надя, разве человек, на которого вы указали, старый? Ему же всего пятьдесят лет.

– А разве это не старый – пятьдесят лет? Вспомните, что говорил в повести Пушкина Дубровский о князе Верейском: «Хилый развратный старик» – вот что он говорил. Старик!

– Но при чем здесь князь Верейский?

– При том, что князю Верейскому было как раз пятьдесят лет!

– Да-а… – протянул Дорофеев. – Все правильно и закономерно. Лилипутам Гулливер казался чудовищным великаном, а жителям царства великанов – букашкой. Да… – И он опять взглянул на Дробова.

– Ну что же, Надя, спасибо. Надеюсь, родители не сердятся?

– Мама вначале испугалась, хотела сама пойти со мною, но папа сказал, что это просто смешно – бояться милиции и что мы все обязаны помогать ей, ну мама и успокоилась…

– Я же говорил вам. Еще раз спасибо. Не сомневаюсь, что за контрольную получите пятерку!..

Надя торопливо направилась к выходу. Дорофеев иронически усмехнулся и развел руками.

– Интересно, что скажет Денисов, – проговорил Дробов, не реагируя на усмешку Дорофеева.

– Сейчас узнаем…

Едва закрылась дверь за Надей, как вошли Кулябко и Денисов.

– Прошу садиться, Владимир Иванович, – приветствовал его Дробов. – С нетерпением ждем вашего ответа.

– Затрудняюсь, уважаемый Василий Андреич. Испытываю большое чувство ответственности. Сами понимаете…

– Понимаю и ценю вашу осторожность.

– Что я могу сказать? Стопроцентной уверенности не имею. Пожалуй, наиболее похож тот, что первый слева, но повторяю: настаивать не мору, не уверен, что именно этот молодой человек вышел тогда из ложи.

– Вы его считаете молодым человеком, – вмешался в разговор Дорофеев. – А, между прочим, ему через три месяца стукнет пятьдесят.

– А по-вашему, человек в пятьдесят лет – старик?! В таком случае кем прикажете считать человека, которому семьдесят два года? Мафусаилом?

Дорофеев понял, что Денисов говорит о себе, и, боясь, что тот обиделся, поспешил переменить тему:

– Значит, остальных вы никогда не встречали?

– Не припомню.

– В таком случае нам остается только поблагодарить вас, Владимир Иванович. Извините, что побеспокоили, – сказал Дробов.

– К вашим услугам, счел своей гражданской обязанностью…

– Ваше свидетельство, Владимир Иванович, быть может, снимет подозрение с человека, неповинного в этом преступлении. Надеюсь, понимаете, как это важно?

– О да, разумеется, понимаю. Не помню, какому великому гуманисту принадлежит замечательное изречение: «Лучше помиловать сто виновных, нежели осудить одного невинного».

Дорофеев рассмеялся:

– Монархические историографы приписывали это изречение Екатерине Второй, той самой великой «гуманистке», которая отдала в рабство дворянам миллионы крестьянских душ.

– К счастью, идеи не тускнеют оттого, что ими прикрываются недостойные люди, – парировал Денисов.

– Не согласен, – жестко сказал Дробов. – Негодяи могут скомпрометировать самые возвышенные идеи. История знает такие примеры. – Он встал. – Вы позволите, в случае необходимости, еще раз побеспокоить вас?

– Всегда к вашим услугам. Честь имею кланяться…

– Два пирожка с ни с чем, – сказал огорченный Дробов, когда закрылась дверь за Денисовым.

– Это как сказать, вернее, как смотреть на вещи. Ученые утверждают, что некоторые неудачи в научных экспериментах тоже двигают науку вперед. Кое-какие полезные для дела выводы из этой неудачи можем сделать и мы.

– Например?

– Оба свидетеля без колебаний исключили из числа подозреваемых Куприянова. Оба с оговорками указывают на Федорова, который, как вы знаете, только вчера вернулся из круиза вокруг Европы. Это дает нам основание предполагать, что убийца своей внешностью чем-то напоминает Федорова, что возраст убийцы в какой-то степени совпадает с возрастом Федорова. Если это так, то напрашивается неожиданный вывод. Догадываетесь, какой?

Дробов чувствовал на себе нетерпеливый взгляд Дорофеева, но не торопился с ответом, рука машинально полезла в карман за сигаретой.

– Я думаю, – сказал он, закуривая, – что результаты опознания не дают нам возможности судить даже о возрасте преступника. «Старый», «молодой», «пожилой» – все эти понятия для обывателя весьма относительны, расплывчаты, возрастной градации, принятой в науке, они не знают, а если кто и знает – все равно в быту ее не придерживается.

– Замечание справедливо, я его учитываю, но речь не об этом. Теперь мы знаем, что человек, которого увидела Кузьмина, и человек, которого заметил Денисов, приблизительно одного возраста, поскольку оба опознавателя показали на одного и того же человека. Во всяком случае, основания для такого вывода у нас есть. С этим ты согласен?

– Пожалуй…

– Теперь напомню еще одно их утверждение, причем категорическое утверждение. Оба запомнили, как были одеты вышедшие из ложи. Оказывается, и на том и на другом были надеты коричневая болонья, темная шляпа, и оба… – Дорофеев сделал паузу и наставил на Дробова указательный палец: – Что у них еще было одинаковое?

– Перчатки.

– Правильно! Словом, оба субъекта были одеты одинаково, наподобие униформистов в цирке. Тебе не кажется это странным? Особенно перчатки в начале сентября?

– Но мы же знаем, почему они были в перчатках. Меня больше удивляет другое: почему они были в одинаковых болоньях и шляпах? Впрочем, учитывая стандартный ассортимент наших промтоваров, можно объяснить и это.

– Однако ты забыл о звонке таинственного Клофеса. Давай считать, кто был в ложе. Прежде всего, Кривулина. Затем двое одинаково одетых мужчин. Потом так называемый Клофес и, если верить ему, еще одна неизвестная женщина. Сколько же человек находилось в ложе?

– Получается – пять.

– А между тем ложа рассчитана на четвертых, и в ней было, как мы сами убедились, всего четыре стула. Значит, один человек простоял весь сеанс на ногах? Абсурд!

Дробов кивнул головой:

– Согласен. Абсурд. Я думал над этой «арифметикой» и пришел к выводу, что либо никакого Клофеса в кино не было, звонок же его вызван заранее продуманной попыткой запутать следствие, либо Клофес был в кино, но второй женщины в ложе не было, она придумана, опять-таки для того, чтобы направить следствие по ложному следу.

– Но есть, мне кажется, еще одно решение этой простой на первый взгляд задачки. Как говорит Надя, здесь слишком много неизвестных. Давай забудем о звонке Клофеса. Будем исходить из тех данных, которые нам в той или иной степени известны. Итак, ложа четырехместная. В ней находились Кривулина, двое вышедших мужчин. Итого – три человека. Кто же был четвертый? Думал об этом?

– Конечно. Им мог быть Клофес, им могла быть женщина, о которой говорил Клофес, и, наконец, четвертого могло вообще не быть. Никто не мешал преступникам приобрести все четыре билета, а находиться в ложе втроем.

– Значит, допускаешь, что четвертого могло и не быть на этом сеансе? Теперь спросим себя, кто же был третьим?

– Не понимаю. В ложе находились жертва и два преступника. Два плюс один – три. Один известен, два неизвестных. Итак, одно уравнение с двумя неизвестными. Наша задача установить, кто был второй и третий.

– Недоумение понятно, если исходить из того, что преступников было двое, точнее, если быть убежденным, что из ложи вышли два человека. Такая уверенность подсказана нам Надей и Денисовым. Но ведь каждый из них видел только одного вышедшего из ложи. Разве ты не заметил, что после сегодняшнего эксперимента их показания противоречат первоначальным выводам. Понимаешь, о чем я говорю?

– Не совсем…

– Ну как же. Показывая сейчас на одного и того же человека, один называет его стариком, другой – молодым человеком. Разве это не противоречивые показания?

– Ты об этом? Но при чем здесь… Постой, постой! – прервал себя Дробов. – Ты считаешь, что… ты думаешь…

– Да, я считаю, я думаю, – не дал ему договорить Дорофеев, – что Денисов и Кузьмина видели одного и того же человека. Не было в ложе двух преступников, убийца был один. Отсюда и неправдоподобное совпадение в их одежде и возрасте. Преступник был наедине с жертвой – один на один!

– Допустимо, вполне допустимо… Преступник мог заранее купить все четыре билета в эту злосчастную ложу и обеспечить нужную ему обстановку – никаких свидетелей! Если бы удалось найти Клофеса и убедиться, что он действительно был в ложе…

– Найти вашего мифического старика будет нелегко. Об убийце у нас все же имеются кое-какие данные: приблизительный возраст, одежда, конфетная обертка, о которой нельзя забывать, а об этом таинственном Клофесе – ничегошеньки. Найти в многомиллионном городе человека по голосу, услышанному однажды по телефону, – работенка для нас не безнадежная, но трудная, а главное, она не укладывается ни в какие сроки. Можно обнаружить его завтра, а можно и через год.

– Напрасно думаешь, Иван Сергеевич, что он не оставил никаких следов. Возможно, что он изменил голос, выдумал себе имя и фамилию, но… но след он все же оставил. Я жду один звонок, и этот звонок может многое изменить. Подождем до утра…

Куприянов дает объяснения

Прежде чем оказаться в кабинете Дробова, Куприянов прождал вызова не менее часа. «Изучают протоколы обыска, – подумал Куприянов. – Бобики желторотые!»

В действительности же Дробов в это время «распиливал» Мохова.

– Вы что же, даже не осмотрели карманы его болоньи? – ледяным тоном спрашивал Дробов.

– Осматривал, Василий Андреич. Искал перчатки… сунул руку в один карман, в другой – ничего нет… пусто…

– Пусто? То есть как это пусто?! Вам, очевидно, лень было вывернуть карманы? Может быть, вы забыли соответствующие инструкции. Спросили бы у практикантов, которые помогали вам производить обыск. Вам было лень, а вот следователь Дорофеев не поленился и вывернул их. Вывернул и обнаружил в глубине забившийся в шов крохотный бумажный катышок. А катышок этот – не что иное, как обрывок билета в кино «Антей» на пятое сентября. И хотя место на обрывке не сохранилось, но сохранились часы сеанса. Куприянов был пятого сентября на том самом сеансе, когда была убита Кривулина. Вы понимаете, черт подери, значение такой находки?!

Мохов, бледный, пристыженный, стоял держа руки по швам, не находя слов в оправдание.

– Молчите?! – накалялся Дробов. – Не мудрено. Говорить вам нечего! Постыдный факт! Имейте в виду, он будет предметом особого разбирательства.

Мохов продолжал молчать.

– Прикажите Куприянову войти!

Куприянов вошел в кабинет Дробова уверенной походкой, лицо его не выдавало тревоги. Он был убежден, что вызов в милицию не имеет никакого отношения к ОБХСС.

– Садитесь, Григорий Матвеич, – пригласил Дробов. – Хочу задать вам несколько вопросов.

– Прежде скажите, в чем меня обвиняют? – ощетинился Куприянов. Придя к убеждению, что его пребывание в милиции не связано с ОБХСС, он решил не обороняться, а наступать. – По закону вы обязаны сначала предъявить обвинение, а потом уже допрашивать.

– Совершенно правильно, Григорий Матвеич. – Дробов заставил себя улыбнуться. – Приятно, когда граждане знают не только свои права, но и чужие обязанности. Поэтому ставлю вас в известность, что в настоящее время вы ни в чем не обвиняетесь.

– Тогда почему же вы меня допрашиваете?

– Я вас не допрашиваю, я не следователь, а старший инспектор уголовного розыска. Наш разговор является продолжением вчерашнего опроса, произведенного товарищем Моховым во время обыска. Хочу получить от вас некоторые дополнительные объяснения.

– От меня?

– Именно от вас, Григорий Матвеич.

– Так я уже все сказал.

– Необходимо кое-что уточнить. Постарайтесь припомнить, как вы провели вечер третьего сентября.

– С какого часа вы считаете вечер?

– Допустим, с девятнадцати часов.

– Значит, как провел вечер третьего с семи часов?

– Совершенно верно. Как можно подробнее.

Куприянов наморщил лоб. На его лице Дробов по-прежнему не улавливал испуга. «Этот, видать, не «сявка», придется попотеть», – подумал он.

– В семь вечера я был дома, – сказал, подумав, Куприянов.

– И больше уже не выходили из дома?

– Выходил… За сигаретами.

– Купили сигареты и вернулись домой?

Куприянов бросил быстрый взгляд на Дробова:

– Заскочил по дороге в «Гастроном».

– Что вы там купили?

– Купил банку скумбрии в томате… потом бутылку… пол-литра, значит, водки…

– Вы хотели сказать – бутылку коньяку?

– А хотя бы и коньяку? Зарплата мне позволяет! – вызывающе сказал Куприянов.

– Разумеется, позволяет. Ну а потом?

– Потом вернулся домой.

– А потом?

– Что «потом»?

– Вернулись домой с бутылкой коньяку, с закуской, а дальше? Выпили в одиночку, закусили скумбрией и легли спать? Так, что ли?

Куприянов отвел глаза в сторону:

– Зачем же спать. Так рано я не ложусь. Зашел один человек, посидели немного, телек посмотрели, то да сё, за разговорами и не заметили, как пару часов пробежало.

– Скажите, у Кривулиной был знакомый по фамилии Клофес?

– Не слыхал про такого.

– А про Марка Даниловича слышали?

– Тоже не слыхал.

– Скажите, покойная Кривулина любила выпить?

– Пьяной ее не видел.

– Третьего сентября, когда вы выпивали с вашим знакомым, Скрипкина была дома?

– Скрипкиной не было, ушла в театр.

– Вы знали заранее, что ее не будет дома?

Куприянов ответил не сразу:

– Не помню…

Дробов уловил настороженность в круглых бесцветных глазах Куприянова.

– Значит, третьего сентября вы смотрели телепередачи. Что вы запомнили из этих передач?

– Что запомнил? Песни запомнил… понравились, какие уж, и не помню. Хор, кажется, пел. Еще там… ансамбль какой-то играл…

– Когда ушел ваш знакомый?

– После передачи «Время».

– Значит, вы расстались с вашей гостьей около десяти?

– Что-то в этом роде. – Куприянов не заметил, что Дробов мимоходом уточнил: человек, с которым Куприянов был в тот вечер, женщина.

– Теперь припомните, как вы провели вечер четвертого сентября.

– После работы написал жене письмо. Потом… потом говорил по телефону…

– С кем?

– С одной знакомой.

– Как фамилия этой знакомой?

– Фамилия? Не могу точно сказать, не то Зотова, не то Лотова.

– Странно, что вы не знаете фамилии своих знакомых.

– Недавно познакомились… Случайно. Я жену провожал, а она – мужа. Разговорились в купе… тут и познакомились…

– Следовательно, разговором в купе ваше знакомство не ограничилось?

– Да, так получилось…

– Номер ее телефона?

– Не знаю… Я ей не звонил, она сама позвонила.

– Понятно… Ну а как фамилия женщины, с которой вы провели вечер третьего сентября?

Куприянов привстал со стула, но тотчас же сел обратно.

– Отвечать на такой вопрос не обязан.

– Ваше дело. Курите. – Дробов придвинул к Куприянову пачку сигарет. – Значит, она не прочь была выпить?

– Кто «она»? – угрюмо спросил Куприянов, не прикасаясь к сигаретам.

– Да Кривулина, конечно! Речь о ней идет, сами понимаете.

Куприянов почувствовал холодную пустоту в груди, мысли его в эту минуту утратили четкость, он испугался, но инстинкт самосохранения подсказал ему, что молчание будет свидетельствовать против него, в голове билась только одна мысль: «Кривулина успела сообщить…»

– По-соседски… – пробормотал он наконец.

– Что «по-соседски»?

– Зашла посидеть…

– Вы все еще утверждаете, что в кино не были больше года?

– Не был…

– Были, Григорий Матвеич, были, и не далее как пятого сентября. Были в кино «Антей».

– Если бы ходил – не скрывал… Чего мне скрывать?

– Именно это меня и удивляет: почему вы так упорно отрицаете обычный, несущественный факт. В том, что вы находились в кино «Антей», когда была убита Кривулина, – в этом нет никакого сомнения. В кармане вашего плаща обнаружен билет на пятое сентября, причем на предпоследний сеанс. Как вы можете объяснить наличие билета, если вы больше года не были в кино? Кстати, учтите, что на билете могут быть отпечатки пальцев. Я жду объяснений.

Дробов не исключал, что известие о билете сломит Куприянова и после некоторых неловких уловок и запирательств последует признание в преступлении. Но этого не случилось. Слова Дробова о билете не произвели на Куприянова ожидаемого действия. Более того, Дробов заметил, что временное замешательство Куприянова вновь сменилось нагловатой уверенностью, свойственной уголовникам, когда им кажется, что преступление их недоказуемо.

– Смотрел я этого «Мстителя». – Куприянов потянулся за сигаретой. – Смотрел. Ну и что? Нельзя, что ли?

– Почему же вы так упорно отрицали этот факт?

– Не хотел иметь семейных неприятностей.

– Уточните, пожалуйста.

– Чего уточнять, все яснее ясного: я в кино был не один.

– Ну и что из этого следует?

– А то, что, если бы сказал, мне бы от ваших вопросов не отбиться: «С кем был?», «Кто такая?», «Где работает?» и тому подобное. А ваши органы, известно, на слово не верят, начались бы опросы соседей, сослуживцев, моей супруги. А супруга моя женщина мнительная. Мне такая суматоха ни к чему…

– Обстоятельства дела требуют, чтобы я знал, с кем вы были пятого сентября в кино «Антей». А раз так, то рано или поздно я это узнаю. В ваших интересах, чтобы я узнал об этом как можно раньше… если вы не хотите лишней огласки. Поэтому я снова вас спрашиваю, как фамилия, имя, отчество вашей спутницы? Кривулина?

Куприянов перестал терзать свой подбородок и шумно вздохнул.

– Воронина Васса Евгеньевна…

– Это точно?

– Точно…

– Хорошо. Мы проверим.

– Я могу быть свободен?

– До утра побудете у нас. Ваше отсутствие может обеспокоить Скрипкину. Позвоните ей отсюда и сообщите, что вам пришлось неожиданно выехать в область на завод стройматериалов…

* * *

Молодая смазливая бабенка Воронина не только подтвердила посещение с Куприяновым фильма «Мститель» в кинотеатре «Антей» пятого сентября, но и, порывшись в сумочке, нашла обрывок билета. Приложив его к обрывку, найденному в кармане плаща Куприянова, Дробов без труда установил, что вместе они составляют два билета в седьмой ряд партера.

Отпустив Воронину, Дробов еще раз с помощью НТО, проверил «стыковку» двух билетных обрывков и направился в кабинет начальника отдела: первоначальная версия об участии Куприянова в убийстве Кривулиной рушилась…

* * *

Было семь часов утра, когда Дробова разбудил телефонный звонок.

– Все в порядке, товарищ Дробов! – услышал он жизнерадостный голос. – Извините, что звоню так рано – тороплюсь на лекцию. Литературная викторина разгадана. Ученые боги не подвели.

Сонливость Дробова мгновенно прошла:

– Я вас слушаю! Бумага и карандаш у меня под рукой!

– Записывайте. Диктую по справке, полученной с кафедры западной литературы. Слова «К законам я влеченья не имею» являются строкой из реплики графа Сеффолка – персонажа пьесы Шекспира «Генрик Шестой». Полностью эта реплика звучит так:

 
К законам я влеченья не имею:
Им воли никогда не подчинял:
Но подчинял закон своей я воле.
 

Смотри: Уильям Шекспир. «Генрих Шестой». Полное собрание сочинений в восьми томах. Том первый, страница сто девятнадцатая. Издание издательства «Искусство». Москва. Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год.

– Понятно! Теперь понятно, почему я помнил! – радостно закричал Дробов в телефонную трубку. – Этого «Генриха» я читал двадцать восемь лет назад. В последнем классе! Спасибо вам, дорогой товарищ! Вам и вашим ученым! Большое спасибо!