Текст книги "Мой друг работает в милиции"

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Нисон Ходза,Эмиль Офин,Михаил Скрябин,Вольт Суслов,Наталия Швец
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Четверть века спустя

Совещание проводил старший инспектор ленинградского уголовного розыска Дробов. На его столе лежало содержимое сумочки убитой: французская губная помада, пудреница, носовой платок, духи с загадочным названием «Быть может», ключи от квартиры и комнаты, сторублевая купюра, металлический рубль, кольцо с прозрачным камнем, исписанный обрывок бумаги, билет в кинотеатр «Антей» и служебное удостоверение, из которого явствовало, что Кривулина Зинаида Михеевна работала телефонисткой на коммутаторе прядильно-ткацкой фабрики. Рядом с удостоверением желтела конфетная обертка.

– Медицинская экспертиза утверждает, что Кривулина была отравлена во время киносеанса мгновенно действующим ядом. – Дробов указал на яркую конфетную обертку. – Яд содержался в конфете, которую она даже не успела прожевать. На обертке конфеты стоит марка таллинской кондитерской фабрики, однако не исключено, что это один из ложных следов, который нам подбрасывает преступник. Обертка была зажата в кулаке мертвой Кривулиной. Сейчас нам предстоит составить первоначальный план розыска. Убийство дерзкое, исключительное по своей наглости, поэтому розыск будет вести не только районная милиция, но и мы. От районного угро в нашу группу подключен товарищ Мохов, хорошо вам известный.

Участники совещания – Кулябко и Трошин взглянули на сидящего в углу Мохова.

– Встречались, – подтвердил Трошин.

– С ним и я работал, – сказал Кулябко.

– Друзья встречаются вновь, только повод-то для встречи – хуже некуда, – невесело усмехнулся Дробов. – Для раскрытия преступления даны предельно короткие сроки. Прокуратура торопит. Через три дня вместе со следователем я должен докладывать о нашей работе прокурору города. Сейчас нам нужно отработать версии, выдвинутые совместно со следователем прокуратуры. С чего начнем?

– Бумажный обрывок – неплохая зацепка, – сказал Мохов.

– Не исключено, что это поможет размотать все дело, – согласился Кулябко.

Дробов и сам полагал, что несколько карандашных строк без начала и конца могут служить отправным пунктом расследования. Он столько раз перечитывал эти строчки, что запомнил их наизусть. Запись начиналась с середины фразы: «…он так и сказал, что отправит меня на тот свет, отравлю, как крысу, сказал. Он это сказал в субботу вечером, когда я варила обед на воскресенье, а в доме никого не было, и свидетелей у меня нет. Это такой человек, что он может убить меня, потому что он…» На этом записка обрывалась, на ней не было ни даты, ни подписи, ни адресата.

– Я думаю, Василий Андреич, следует обратить внимание на билет в кино, – сказал Кулябко.

– Поясните.

– Билет в «Антей» у нее был один, лежал в сумочке под носовым платком, под пудреницей и губной помадой. Если откинуть версию о самоубийстве…

– Она, безусловно, отпадает, – заметил Трошин.

– Категорические выводы, товарищ Трошин, требуют не категорических утверждений, а убедительных доказательств. Пока что мы таковыми не располагаем. Продолжайте.

– Если откинуть версию о самоубийстве, то есть основания думать, что Кривулина и ее убийца пришли в кино не вместе, а врозь. В противном случае у одного из них были бы оба билета, скорее всего – у мужчины, это естественно. Очевидно, убийца не хотел показываться вместе со своей жертвой. Он передал Кривулиной заранее билет, пришел в «Антей» позже ее, дождался, когда она войдет в ложу, и только тогда появился сам. Думаю, что все было так.

– Возможно. Но почему вы уверены, что первой в кино пришла Кривулина, что убийца появился в ложе после нее?

– Могу ответить. Ее билет оказался под носовым платком, под пудреницей, под губной помадой. Значит, после того как она предъявила билет контролеру, она пользовалась и пудреницей и губной помадой, иначе билет лежал бы сверху, а не под ними. Скорее всего, косметика была пущена в ход, когда Кривулина находилась уже в ложе: для того чтобы напудриться, чтобы освежить на губах помаду, женщина должна смотреться в зеркало. Проделать все это, находясь в фойе, стоя в тесной толпе, крайне неудобно.

– Ваша версия в какой-то степени обоснованна, – заметил Дробов и взглянул на Трошина. – А ваше мнение?

– Я разделяю версию Кулябки, – сказал Трошин. – Убийца был осторожен, действовал как опытный преступник. По я хочу обратить внимание на другое: в руках преступника оказался яд, да еще не какой-нибудь, а мгновенно действующий! Откуда? Ответ на этот вопрос сразу облегчил бы нашу задачу.

Дробов утвердительно кивнул головой:

– Все правильно, все правильно, дорогие товарищи. Между прочим, небезынтересно узнать, каким образом, получая восемьдесят один рубль, Кривулина могла позволить себе покупать семирублевую французскую помаду.

– А золотое кольцо с бриллиантом? – напомнил Трошин.

– Кольцо пока под вопросом. Оно найдено в углу ложи, надо еще доказать, что оно принадлежит Кривулиной. – Дробов вынул из ящика стола лист бумаги. – Тут у меня набросан приблизительный план мероприятий. На первоначальный период. Сегодня же передать соответствующее обращение по радио и телевидению. Дальше: узнать биографию погибшей, установить круг ее знакомств, друзей, родных, выяснить взаимоотношения с жильцами квартиры. Следующий пункт: выяснить, появлялись ли в продаже в ленинградских магазинах таллинские конфеты «Пьяная вишня». И, наконец, еще два важных пункта. Пункт первый. Кто тот человек, угрожавший ей в одну из суббот? Скорее всего, он живет в той же квартире или жил в ней раньше.

– Почему вы так думаете? – спросил Мохов.

– Вспомните фразу из записки: «Он это сказал в субботу вечером, когда я варила обед на воскресенье, а в доме никого не было». Посторонний человек вряд ли мог знать, что в субботу, то есть в выходной день, в квартире никого не будет и он сможет на кухне, куда может войти любой жилец, поднять скандал, угрожая Кривулиной смертью. Надо выяснить ее отношения с жильцами. Пункт второй – о нем уже здесь говорили – яд! Яд, который находится под строжайшим контролем соответствующих организаций. Надо обнаружить щель, через которую он просочился и оказался в руках убийцы. Хочу подчеркнуть, что время, как всегда, работает на преступника, а не на нас. Действовать надо без промедления! Понимаю, что нашей малочисленной группе будет трудно, но есть договоренность с полковником – людей нам дадут столько, сколько потребуется. А теперь распределим обязанности – и за дело!

* * *

Переданное по радио обращение было краткое, но, как всегда в таких случаях, загадочное, интригующее: «Лиц, находившихся в четверг, пятого сентября, в кинотеатре «Антей», в ложе «Б», на сеансе, начавшемся в девятнадцать часов пятнадцать минут, просят позвонить по телефону номер 77–49–53».

Обращение, переданное по телевидению, сопровождалось показом во весь экран женской фотографии.

На другой же день на обращения отозвались по телефону два человека. Разговор с ними, попреки ожиданиям Дробова, затемнил и без того «глухое» дело. Сейчас вместе с Кулябко он прослушивал эти телефонные разговоры, записанные на магнитофон. Девичий голос в магнитофоне звучал робко:

«– Я слышала по радио… просили позвонить… тех, кто был пятого в ложе «Б»…

– Да, да, совершенно верно, – это зазвучал голос Дробова. – Очень хорошо, что вы позвонили. Значит, вы были на предпоследнем сеансе и сидели в ложе «Б»?

– Нет… У меня был билет в эту ложу, но только на последний сеанс…

– Но вы что-то хотите нам сообщить, не правда ли?

– Я хотела рассказать, что пришла в кино рано… и сидела в фойе, напротив этой ложи. Я купила эскимо и ждала, когда кончится сеанс… Вы меня слушаете?

– Да, да, я внимательно слушаю. Прошу вас, продолжайте.

– За двадцать две минуты до начала следующего сеанса из ложи «Б» вышел мужчина… Такой пожилой… в шляпе. А больше я ничего не видела…

– То, что вы рассказали, очень важно. Я прошу вас подъехать к нам на Литейный, чтобы рассказать все подробнее…

– А подробнее я ничего не знаю… я только видела, как он вышел из ложи…

– Вы видели гораздо больше, чем вам кажется, уверяю вас. Прошу вас приехать как можно скорее. Вы поможете нам найти важного преступника.

– У нас послезавтра контрольная по тригонометрии, – теперь голос звучал совсем уже по-детски. – У нас очень строгая учительница…

– Это займет не больше часа, даже меньше. Вы ведь живете совсем близко, на Загородном проспекте. Прямое сообщение любым троллейбусом».

Магнитофонная лента продолжала крутиться, но голос умолк. Видимо, удивленная школьница пыталась понять, откуда известен ее адрес. Она не могла знать, что во время разговора с ней успели засечь не только номер ее телефона, но и установить адрес абонента. Лента сделала еще несколько холостых оборотов, и вновь послышался голос Дробова:

«– Я знаю не только, где вы живете, я даже могу назвать номер вашего телефона: 14–40–36. Правильно?

– Правильно…

– Вот видите. Вы говорите с инспектором уголовного розыска. Моя фамилия Дробов, Василий Андреевич Дробов. А вас как зовут?

– Кузьмина… Надя… Надежда…

– Вот мы и познакомились, Надя Кузьмина. А как ваше отчество?

– Филипповна. Но меня так еще никто не зовет – по отчеству…

– Разрешите и мне не называть вас по отчеству. Но я должен его знать, чтобы выписать вам пропуск. Чем скорее вы приедете, тем больше останется у вас времени на подготовку к контрольной.

– Я не знаю… Родителей дома нет… Они рассердятся, что я поехала…

– Не рассердятся, поверьте мне. Сколько вам лет?

– Семнадцатый.

– Значит, вы уже взрослый человек. Вы должны понимать, как важно избавить общество от опасного преступника. Мы нуждаемся в вашей помощи, как же вы можете нам отказать? Вы, конечно, комсомолка?

– Да.

– Тем более вы должны нам помочь».

Несколько секунд лента магнитофона шелестела вхолостую, прежде чем послышался тихий голос Нади:

«– Хорошо… Только в случае чего вы объясните родителям… Я приеду к четырем часам.

– Отлично, Надя! Жду! Захватите паспорт. Пропуск будет у постового. В пропуске все сказано: этаж, номер комнаты, моя фамилия…

– Хорошо…

– Тогда – до скорого свидания».

Кулябко выключил магнитофон.

– Запомнила момент выхода неизвестного из ложи с точностью до минуты. Неправдоподобно! – усомнился он.

– Да, да, это странно, – согласился Дробов. – Приедет – выясним. Давайте вторую запись.

Кулябко нажал клавишу магнитофона, послышался старческий сиплый голос:

«– Это 77–49–53?

– Да.

– Это вы давали обращение по телевидению?

– Совершенно верно. Вас слушает старший инспектор уголовного розыска Дробов Василий Андреевич.

– Очень приятно познакомиться. Хочу вам сообщить, что женщину, фотографию которой вы показывали по телевидению, я никогда не встречал.

– Зачем же вы утруждаете себя этим звонком? Простите, не знаю вашего имени-отчества.

– Денисов Владимир Иваныч. Персональный пенсионер местного значения. Я хочу сказать, уважаемый Василий Андреевич, что этой дамы я не встречал, но я видел, как незадолго до конца сеанса из ложи «Б» вышел молодой человек и быстро пошел вниз по лестнице. У меня был билет в соседнюю ложу. Я еще подумал, что картина, должно быть, совсем плохая, если даже молодые люди не могут досидеть до конца…

– Владимир Иванович, вы нас крайне обяжете, если подъедете к нам, в управление, к восемнадцати часам.

– К вашим услугам. Рад оказать помощь правосудию.

– Жду вас к восемнадцати часам. Захватите паспорт, пропуск будет у постового при входе.

– Ровно в восемнадцать буду у вас».

Голос оборвался, Кулябко щелкнул клавишей, зеленый глаз магнитофона растаял, Дробов прошелся по комнате и остановился перед Кулябкой.

– Итак, пока что мы имеем два свидетельства, согласно которым незадолго до конца сеанса из ложи «Б» вышли два человека. Один из них пожилой, другой – молодой. Они вышли не вместе, а порознь. Это дает право предполагать, что ушедшие не были знакомы друг с другом, иначе они ушли бы одновременно.

– Может быть, так, но может быть и другое. Они вышли в разное время не случайно: уход из киноложи одновременно двух зрителей непременно обратил бы на себя внимание.

Дробов недоверчиво хмыкнул:

– По-вашему, мы имеем дело с групповым преступлением?

– Не исключаю. Шел гангстерский фильм «Мститель». Мы с вами его видели. Круто замешанный американский детектив, и, каков бы он ни был по своей социальной направленности, зритель напряженно ждет развязки, которая наступает лишь в последних кадрах фильма. И вы, и я, отлично понимая, что фильм ерундовый, все же досидели до конца.

– Значит, вы считаете, что к убийству Кривулиной причастны эти двое, ушедшие до конца сеанса?

– А вы предполагаете, что преступник воспользовался уходом из ложи двух ему неизвестных зрителей и совершил убийство?

– Почему вы считаете такую версию несостоятельной?

– Потому, что она уязвима. Принять ее – значит утверждать, что преступник, отправляясь с Кривулиной в кино, не предполагал покончить с ней там: не мог же он заранее планировать уход ненужных ему свидетелей.

– Но почему же эти двое до сих пор не откликнулись на наше обращение?

– Для этого может найтись множество причин. С утра до вечера никто радио не слушает. Наше обращение могло до них не дойти или дошло по слухам, в искаженном виде…

Их спор прервал телефонный звонок. Кулябко поспешно включил магнитофон и приложил к уху ларингофон. Теперь он мог слушать одновременно с Дробовым.

Дробов поднял трубку:

– Алло!

– С кем мне говорить по объявлению насчет кино?

– По этому вопросу надо говорить со мной, – поспешно отозвался Дробов.

– Так вот, я был в той ложе, только ушел раньше, у меня разболелась голова в духоте, и потом я прямо оглох от всех этих выстрелов.

– Простите, как ваше имя-отчество?

– Марк Данилович.

– А фамилия?

– Фамилия? Фамилия Клофес.

– Простите, не расслышал.

– Тогда по буквам: кардинал, лорд, Отелло, Фердинанд. Вы меня слышите? Фердинанд. Епископ, сцена. Клофес. Клофес!

– Понятно. Марк Данилович, необходимо, чтобы вы сегодня вечером подъехали в наше управление.

– Не имею возможности, – донесся до Дробова сдавленный голос.

Дробов сделал знак, и Кулябко поспешно вышел в соседнюю комнату.

– К законам я влеченья не имею, – продолжал Марк Данилович. – Не хочу вмешиваться в уголовные дела, не желаю таскаться по судам и следствиям…

– Но вы же позвонили нам…

– Да, позвонил, чтобы сообщить, что был в этой ложе, ушел до конца сеанса. В ложе остались две женщины и какой-то молодой человек.

– Я еще раз убедительно прошу вас приехать, нам необходимо иметь описание внешности второй женщины и молодого человека.

– Я сказал все! – резко оборвал Дробова собеседник. – Я имею восемьдесят три года плюс инфаркт, плюс стенокардию. Но вам этого мало, вы хотите, чтобы у меня был еще инсульт! Так я этого не хочу! Все! Слышите, я сказал – все! – Легкий щелчок, и послышались короткие гудки, старик повесил трубку.

– Чертов дурак! – Дробов был сейчас зол не столько на старика, сколько на самого себя: не смог уговорить такого важного свидетеля. В ложе, оказывается, была еще и женщина. Двое мужчин, один из них этот самый Клофес, второй – какой-то молодой человек, неизвестная женщина и Кривулина…

Вошел Кулябко, по его виду Дробов безошибочно определил – неудача.

– Что, звонил из автомата?

– Да. Из городской билетной кассы на Васильевском. Выйти на него не успели – быстро закончился разговор.

– Непростительно упустить такого свидетеля! – Дробов хлопнул ладонью по столу. – Чего он испугался?

– Может быть, у него есть основания не встречаться с милицией, точнее – с уголовным розыском?

– Похоже, черт возьми! Он даже на этот счет выразился весьма определенно: «К законам я влеченья не имею». Я эту фразу уже однажды слышал, но где, от кого, при каких обстоятельствах?

Впервые Кулябко видел своего начальника в таком смятенном состоянии.

– Берегите, Кулябко, эту запись, она может нам еще пригодиться.

– Все же попытаемся раздобыть старика, – неуверенно сказал Кулябко. – Мы знаем его фамилию, имя, отчество…

– Сейчас же сделаем запрос. Он сообщил, что в ложе кроме него сидел какой-то мужчина и две женщины. Но мы знаем, что двое мужчин покинули ложу до конца сеанса, значит, один из ушедших – этот самый чертов Клофес, о нем, очевидно, и говорила Надя. Второй пока неизвестен. Ну а женщина? Если преступники те, кто покинул ложу, то какова роль женщины? Тут одно из двух: либо ушедшие до конца сеанса не имеют отношения к преступлению, и тогда убийца – женщина, либо преступники все трое и женщина тоже покинула ложу до конца сеанса. В протоколе райугро сказано, что после окончания сеанса в двадцать часов пятьдесят пять минут в пустой ложе «Б» был обнаружен труп женщины…

В дверь раздался робкий стук, в комнату, растерянно озираясь, вошла худенькая девчушка.

Дробов поспешил ей навстречу:

– Здравствуйте, Надя! Садитесь, пожалуйста. А вас, Максим Трофимыч, попрошу зайти ко мне через двадцать минут.

Кулябко понял: Дробов опасается, что присутствие второго человека смутит девушку, придаст разговору официальный характер.

– Спасибо, что пришли, Надя, – сказал Дробов. – Значит, математичка у вас строгая?

– Ужас просто!

– А я почему-то не сомневаюсь, что вы отлично справитесь с контрольной. Признаюсь вам, что сам я больше тройки по тригонометрии никогда не имел, и то при помощи «шпор»… В нашем классе было двадцать мальчишек и восемь девочек. Девчонки про нас даже песню сложили:

 
Двадцать лодырей прекрасных
В класс приходят в день ненастный,
Все равны как на подбор,
И в карманах двадцать «шпор»!
 

Надя рассмеялась, почувствовав себя непринужденно с этим веселым, разговорчивым человеком.

– Нам о «шпорах» и думать нечего, – сказала Надя. – У нас такая училка, прямо всех насквозь видит, все замечает. Прямо по лицу угадывает, с первого взгляда!

– Тогда ей надо работать у нас, а не в школе, – весело отозвался Дробов. – Нам очень нужны люди, которые умеют не только смотреть, но и замечать, а тем более с первого взгляда. Сейчас мы проверим, можете ли вы тоже замечать что-нибудь с первого взгляда. Значит, вы говорите, что из ложи «Б» вышел человек, не досмотрев фильма?

– Да.

– Приблизительно за сколько времени до конца сеанса?

– До конца сеанса – не знаю, знаю только, что до начала моего сеанса он ушел за двадцать две минуты.

– Вы помните с точностью до одной минуты? – не скрывая удивления, спросил Дробов.

– Да, помню… мои часы очень точные.

– Но это возможно только в том случае, если, увидев этого человека, вы специально посмотрели на часы. Вряд ли так было.

Тонкие прямые брови Нади, дрогнув, сошлись на переносице.

– А вот именно так и было. Потому что я ела эскимо и повторяла про себя одну теорему тангенсов и вдруг увидела, что из ложи вышел человек. Я решила, что кончился сеанс, сейчас начнут пускать, и посмотрела на часы и увидела, что еще только восемь часов тридцать три минуты, а сеанс начнется в восемь пятьдесят пять.

– Это убедительно. Один ноль в вашу пользу. Не сомневаюсь, что и на остальные вопросы я услышу такие же точные ответы. Вы сказали, что это был человек немолодой?

– Да, это был уже пожилой человек.

– Как вы думаете, сколько ему лет?

– Я его не разглядела хорошо, помню только, что он был старый.

– А все-таки. Сколько ему можно дать лет? – Дробов вспомнил телефонный звонок Марка Даниловича. – Шестьдесят? Семьдесят? А может быть, еще больше, – скажем, за восемьдесят?

– Что вы? – пожала плечами Надя. – Кому за восемьдесят, тот в кино не ходит.

– А все-таки попробуем определить его возраст. Он старше вашего папы?

– Конечно, старше. Папа у меня пожилой, но еще не старый. Ему в январе будет сорок два года. А знаете, как он на лыжах ходит? Лучше меня!

Дробов внутренне усмехнулся: по ее понятиям, человек в сорок два года – пожилой.

– Значит, этот человек старше вашего отца?

– Старше… У него даже виски седые.

– Только виски? А остальная голова?

– Остальная – не знаю. Он был в шляпе. Наверное, весь седой, а может быть, лысый.

– Значит, он был в шляпе. Какого цвета шляпа?

– Точно не скажу, только помню, что темная…

– Какого он роста?

– Роста? Среднего… Может, выше среднего…

– Выше меня или ниже? – Дробов встал, чтобы Надя могла увидеть его во весь рост.

– Вроде вас…

– Может быть, вы запомнили его лицо: какое оно круглое, овальное? А бывают лица, которые, выражаясь знакомым вам геометрическим языком, хорошо вписываются в равнобедренный треугольник. У нас такие лица так и называются – треугольные.

Надя виновато улыбнулась:

– Я его лица не запомнила. Видно, и вправду я могу только смотреть, а видеть не умею.

– Во что он был одет? Пальто? Куртка? Пиджак?

– Это я помню, – обрадовалась Надя. – На нем была коричневая болонья. Я запомнила потому, что мама все время говорит, что папе надо достать коричневую болонью, вот я тогда и подумала: хорошо бы папе такого цвета.

– Вот видите, значит вы умеете не только смотреть, но и замечать.

– Еще я помню, что он был в перчатках. Я даже удивилась, подумала, что у него, может, руки больные – теплый день, а он в перчатках.

– Он был в перчатках? – Дробов не спускал с Нади глаз. – Вы уверены? Вам не показалось?

– Очень хорошо помню…

Дальнейшие ответы Нади ничего нового не внесли. Девушке казалось, что Дробов недоволен ею.

– Я же говорила… ничего важного не знаю… предупреждала…

– А вот и нет! Ошибаетесь, сударыня! Все, что вы сообщили, очень важно. Надеюсь, что наш разговор поможет напасть на след преступника…

Ровно в восемнадцать часов появился Денисов – франтоватый старик с перстнем на мизинце. Закрученные колечком седые усы, ровный, словно по ниточке, пробор посредине головы, острая седая бородка – все это придавало ему забавную воинственность и старомодный вид. Денисов подтвердил свое сообщение: до конца сеанса из ложи «Б» вышел молодой мужчина. Внешность незнакомца Денисов описать не мог, не запомнил также, во что тот был одет.

– Помню только, что он был, знаете ли, в шляпе.

– Какого цвета?

– Не гневайтесь, но не помню.

– Можете вы приблизительно определить его возраст?

– Это был молодой человек.

– Никаких особенностей в его походке или одежде вы не заметили?

– Никаких, если не считать одну, так сказать, экстравагантность. В такую жару – я имею в виду температуру в кинотеатре – этот субъект, представьте себе, был в перчатках. Во всяком случае, когда он вышел из ложи, он был в черных перчатках.

Дробов с трудом удержался, чтобы не вскочить со стула:

– Он был в черных перчатках? Это точно?

– Черные, именно черные.

Дробов ощутил всем своим существом счастливое возбуждение, которое всегда охватывало его с появлением малейшего просвета в «глухом» деле. «Я даже удивилась, подумала, что у него руки больные», – вспомнил он слова Нади. Значит, оба – и молодой человек, которого видел Денисов, и старый, которого видела Надя, – оба боялись оставить отпечатки пальцев. Значит, оба они, если и не являются непосредственными убийцами Кривулиной, то все же безусловно являются соучастниками этого дерзкого преступления. Но если эти двое только соучастники, то кто же непосредственный убийца? Ответ на этот вопрос дает телефонный звонок Клофеса. В ложе находились четыре человека: двое мужчин и две женщины. Мужчины под каким-то предлогом ушли раньше конца сеанса, и в ложе остались две женщины – убийца и жертва. А может быть, женщина ушла еще раньше, и тогда – непосредственный отравитель один из этих мужчин? Кто-то из них угостил Кривулину отравленной конфетой, яд подействовал мгновенно, и, убедившись в этом, убийца спокойно вышел из ложи.

– Скажите, Владимир Иванович, вы твердо уверены, что этот субъект был в перчатках?

– Молодой человек! – Денисов воинственно вскинул голову, острая бородка его нацелилась Дробову в грудь. – Хотя мне и семьдесят три года, но я не дал вам основания полагать, что я маразматик!

– Бог с вами, у меня и в мыслях такого не было. – Желая успокоить столь обидчивого свидетеля, Дробов добавил с притворной веселостью: – Мне крайне приятно, что вы назвали меня молодым человеком. Сегодня же расскажу об этом жене.

– Простите за любопытство, а сколько вам лет?

– Сорок пять.

– Так что же вас удивляет?! Сорок пять!.. – вздохнул Денисов. – Какой прекрасный возраст… Молодость… Энергия… Здоровье… Да… – Он снова тяжело вздохнул. – А теперь, если позволите, я пойду. Сожалею, если не был вам полезен.

– Я вам признателен, Владимир Иванович. Беседа с вами, безусловно, облегчит нашу задачу.

Денисов церемонно откланялся и, стараясь не горбиться, прямой, молодцеватой походкой направился к выходу…