Текст книги "Мой друг работает в милиции"

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Нисон Ходза,Эмиль Офин,Михаил Скрябин,Вольт Суслов,Наталия Швец
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Шекспир включается в оперативную группу

После звонка из университета фигура Клофеса отнюдь не стала менее загадочной. Но одно было неоспоримо, – так, во всяком случае, думал Дробов: звонок Клофеса – не глупая выходка хулигана, а вполне осмысленный ход. Чей? Для чего? Ответ напрашивался единственный: человек, называющий себя Клофесом, заинтересован в осложнении розыска преступника, хочет запутать следственные органы. Иными словами, он имеет отношение к убийству Кривулиной.

– Но где его искать? – спрашивал нервно Кулябко. – Что мы имеем, кроме записи телефонного разговора? Я знаю, Василий Андреич, сейчас вы скажете свое любимое: «Давайте рассуждать». Боюсь, что рассуждения заменяют нам действия. «Действовать – вот для чего мы в этом мире». Кажется, эти слова принадлежат Людвигу Фейербаху. Я полностью присоединяюсь к этому девизу.

– Надо полагать, – сухо сказал Дробов, – что действовать не рассуждая гораздо опаснее, чем рассуждать не действуя, особенно в нашем деле. Наиболее удачные литературные образы сыщиков, начиная с классического Шерлока Холмса и кончая нашими, так сказать, современниками – инспектором Мегре и детективом Пуаро, – все они немалую часть розыскной работы проводят в своих кабинетах: анализируют ход событий, устанавливают логическую связь между различными явлениями, обобщают свои наблюдения, проверяют выводы. Именно этот стиль работы приносит им успех.

– Литература одно, а жизнь другое, – стоял на своем Кулябко. – Кривулину не ограбили, но ведь кому-то ее смерть была нужна. Это ясно! Кому? Кому было необходимо убить Кривулину – вот основной вопрос, на который мы должны сейчас ответить. А мы по-настоящему не изучили ни ее связей, ни окружения: получается, что у нее нет ни родственников, ни друзей, ни знакомых. Не может этого быть. Надо в конце концов выяснить, кто же такая Кривулина, что правда и что ложь в ее документах. А вы все больше беспокойтесь о Клофесе, которого можно искать сто лет, да так и не найти!

– Но почему вы решили, что Клофес не имеет отношения к ее окружению? Почему вы исключаете его из числа людей, связанных с Кривулиной? Так вот. У нас есть утвержденный план розыска, будем работать по плану, и при этом я не теряю надежды разыскать так называемого Клофеса.

– По записи голоса на магнитофоне? – съязвил Кулябко.

– В том числе. Кроме голоса на магнитофоне у меня, дорогой Максим Трофимыч, есть еще строчка из Шекспира, всего одна строчка, но она дает мне основания для некоторых размышлений и выводов. С вашего разрешения я включу в нашу оперативную группу… товарища Шекспира…

В Управлении по делам культуры Дробова встретила миловидная, элегантная женщина. На его вопросы она отвечала быстро, обстоятельно, точно, и вместе с тем в ее манере держаться ощущалось неуловимое кокетство женщины, привыкшей нравиться мужчинам.

– Скажите, Августа Ивановна, – начал Дробов, – в репертуаре каких ленинградских театров имеются пьесы Шекспира?

– Сейчас только в одном: в Большом драматическом имени Горького. Отлично поставили «Генриха».

«Генриха»! Сдерживая волнение, Дробов заставил себя продолжить разговор в непринужденном тоне:

– Признаюсь, Августа Ивановна, «Генриха Шестого» я никогда не видел на сцене. Читать читал, но давно. С удовольствием схожу на этот спектакль. Вы не помните, кто у них играет графа Сеффолка?

В темных глазах Августы Ивановны мелькнула едва заметная усмешка.

– Должна вас огорчить, товарищ Дробов. В Большом драматическом поставлен не «Генрих Шестой», а «Генрих Четвертый». Шекспир в своих драматических «Хрониках» – «Генрих Четвертый», «Генрих Пятый», «Генрих Шестой», «Генрих Восьмой» – можно сказать, обессмертил чуть ли не всех английских Генрихов!

Чуть закинув голову, – привычка маленьких женщин – она с любопытством ждала новых вопросов: хотела понять, почему старшего инспектора уголовного розыска интересуют шекспировские постановки. Дробов же, подобно рыболову, у которого сорвалась с крючка вожделенная рыбина, старался подавить злую досаду. Из всех этих «Генрихов» ему нужен был только один – «Генрих Шестой»! Пытаясь улыбнуться, Дробов сказал, что «Генриха Четвертого» он посмотрит с еще большим удовольствием – эту пьесу он даже не читал.

– Но может быть, Шекспир есть в репертуаре гастролирующих театров? – спросил он.

– В этом сезоне у нас гастролирует только периферия. Она редко отваживается на шекспировские постановки, уж очень велика ответственность.

– А самодеятельность? Говорят, ленинградские коллективы самодеятельности славятся на весь Союз.

– Что вы?! Самодеятельности осуществить постановку Шекспира можно где угодно, но только не в Ленинграде и не в Москве!

– Не совсем понимаю…

– В Ленинграде, где Шекспира ставят лучшие академические театры с первоклассными исполнителями, посредственное, дилетантское исполнение шекспировских пьес обречено на провал. Ну а на периферии, особенно там, где нет профессиональных театров, бывает всякое. Недавно мы как раз столкнулись с таким явлением. Во Дворце культуры имени Кирова проходил смотр самодеятельности трех районов Ленинградской области, между прочим, в смотре участвовал драмкружок из Владигорска…

– Из Владигорска? Если не ошибаюсь, это небольшой город вблизи Эстонии?

– Совершенно верно, небольшой промышленный городок вблизи Эстонии. Представьте себе, этот коллектив дерзнул поставить две сцены из «Гамлета». Мы их посмотрели и дружески посоветовали не показывать в Ленинграде, тем более что другие их спектакли были, что называется, на уровне.

– Какие у них еще были спектакли?

– Вот, пожалуйста. – Августа Ивановна вынула из папки сложенную афишку. – Здесь указаны и репертуар, и исполнители, и фамилия руководителя самодеятельности…

– Спасибо. Когда они уехали из Ленинграда?

– Смотр кончился шестого сентября. Думаю, что они уехали седьмого.

– Я вам очень признателен. – Дробов встал. – Всего вам доброго.

– А я вам желаю удачи в вашей работе.

Августа Ивановна так и не поняла, зачем к ней приходил этот инспектор уголовного розыска. С ее точки зрения, весь разговор носил какой-то сумбурный характер.

* * *

Прокурорская санкция на арест Куприянова была получена. В тот же вечер Дорофеев приступил к допросу. На вопрос, признает ли себя Куприянов виновным в убийстве Кривулиной, Куприянов, бледный, испуганный, затряс головой:

– Что вы, гражданин следователь?! И в мыслях такого не было! Зачем мне ее убивать?!

– Именно этот вопрос следствию необходимо выяснить. Поэтому я спрашиваю вас: почему вы убили Кривулину? От кого вы получили яд?

Задавая эти вопросы, Дорофеев уже знал из следственных материалов, что к убийству Кривулиной Куприянов не имеет отношения, но выработанный им предварительно план допроса предусматривал именно такое начало.

– Не убивал я, никого я не убивал!

– Не убивали? И не собирались убить?

Дорофеев заметил, что последний вопрос насторожил Куприянова. Он ответил не сразу, а когда заговорил, голос его звучал тихо и глухо:

– Не было у меня такого в голове… чтобы убить…

– Значит, не собирались?

– Поверьте слову, гражданин следователь!

Дорофеев нажал кнопку звонка. Появился молодой человек в модном темном костюме и остановился у дверей.

– Попросите войти, – сказал Дорофеев.

Молодой человек вышел, и сразу же на его месте возникла Антонина Ивановна Скрипкина. При виде Куприянова она застыла на пороге, потом нерешительно сделала шажок вперед и снова остановилась.

– Гражданин Куприянов, знакома вам эта гражданка? – спросил следователь.

– Знакома… Живем в одной квартире…

– Как фамилия, имя, отчество этой гражданки?

– Скрипкина Антонина Ивановна.

– Скажите, Антонина Ивановна, вам знаком этот гражданин?

– Господи! Еще бы! Я ведь что думала?.. Позавчера мне Григорий Матвеич позвонил, сказал, что едет в область, я сразу не поверила… знаю я, какая это область, когда жены в городе нет…

– Погодите, погодите, – прервал ее Дорофеев. – Назовите фамилию, имя, отчество этого гражданина.

– Я же говорю – Григорий Матвеич.

– Назовите фамилию!

– Куприянов, конечно.

– Так. Пожалуйста, сядьте вот сюда.

Не глядя на Куприянова, Скрипкина прошла вперед, села на стул и тряхнула кудряшками.

– Свидетельница Скрипкина, – начал Дорофеев, перелистывая какие-то бумажки, – вы подтверждаете свои показания о том, что слышали, как Куприянов угрожал убить Кривулину?

– Подтверждаю! Слышала! Даже испугалась!

– Что именно вы слышали?

– Григорий Матвеич закричал, что отравит Зиночку, как крысу.

– Кто это, Зиночка?

– Как кто? Кривулина, конечно! Прекрасный души человек…

– Значит, вы слышали, как Куприянов грозил отравить Кривулину Зинаиду Михеевну?

– Конечно, слышала. Он же кричал. Громко!

– Врет! – оборвал свидетельницу Куприянов. Он был уверен, что Скрипкиной тогда в квартире не было, слышать их ссору она не могла, значит, об угрозе узнала от Зинаиды. Но Зинаида мертва, ссылка на нее бездоказательна.

– Вы отрицаете показания Скрипкиной?

– Категорически! Она зла на меня – вот и наговаривает. Будь Кривулина жива, она бы сразу сказала, что Скрипкина врет.

– Вы думаете? – Дорофеев задумчиво взглянул на Куприянова, потом перевел взгляд на Скрипкину. – Дайте ваш пропуск, Антонина Ивановна. Печать вам поставят в соседней комнате, – сказал он, подписывая пропуск. – Можете идти.

Оставшись наедине с Куприяновым, Дорофеев, как бы забыв о его присутствии, долго читал или делал вид, что читает, какие-то бумаги, потом, словно спохватившись, быстро взглянул на Куприянова и проговорил тихим, будничным голосом:

– Ну зачем вы говорите неправду? Вы же угрожали Кривулиной. На что вы надеетесь? На то, что Кривулина мертва и не может подтвердить правильность показаний Скрипкиной? Но иногда и мертвые говорят. Еще как говорят! Кривулина успела написать нам о вашей угрозе отравить ее, «как чумную крысу». Очень подробно написала. Было это двадцать четвертого августа, в субботу вечером. Она была на кухне, варила себе обед. Там и началась ваша ссора. Вы обругали ее, она плеснула в вас щами из поварешки. Облила, конечно, ваш пиджак. Вот тогда вы и заявили, что отравите ее. И свою угрозу осуществили, может быть и не лично, а с чьей-нибудь помощью, но осуществили. Между прочим, сегодня мы сделали у вас дополнительный обыск и нашли пиджак, на котором имеются следы тех самых щей. Вы даже не потрудились отдать его в чистку…

С каждым словом тихого, вежливого следователя Куприянов терял надежду доказать свою непричастность к убийству Кривулиной. Наказание за такое преступление могло быть только одно – расстрел!

– Не убивал! Не убивал я! – Он вскочил со стула и тут же тяжело опустился. – Не убивал я!.. Только грозил…

– А почему вы ей грозили, Григорий Матвеевич? – вежливо осведомился Дорофеев.

– Она меня шантажировала… вымогала… – Левая нога Куприянова дергалась мелкой и частой судорогой. – Каждый день грозила…

– Прошу вас объяснить, каким образом Кривулина могла вас шантажировать? И что помешало вам обратиться в соответствующие организации? Разве вы не знаете, что шантаж является уголовным преступлением? Вы молчите? Из вашего молчания следует только одно: Кривулина знала компрометирующие вас факты, огласки которых вы боялись. Так?

– Да…

– Каковы эти факты?

Куприянов облизнул пересохшие губы. Он дышал тяжело и часто, точно марафонец на финише, угроза расстрела казалась ему неотвратимой.

– Я не слышу ответа, – напомнил о себе Дорофеев.

– Она знала… некоторые нарушения… грозила… вымогала деньги.

– И вам пришлось купить ей пальто с норковым воротником, холодильник, золотое кольцо с бриллиантом. Что вы еще ей купили? Сколько она получила от вас денег? У кого и за сколько вы купили кольцо?

– Гражданин следователь! Уверяю вас, не покупал я ей кольца! Норковую шкурку за сто двадцать рублей – точно, купил. Потребовала! Откуда кольцо у нее – не знаю…

– А холодильник?

– Холодильник она сама купила…

– Купила сама, но на ваши деньги? Так?

– Не знаю… Я ей каждый месяц платил…

– Платили, чтобы она молчала? Сколько платили?

– Шестьдесят рублей в месяц.

– Как долго вы выплачивали Кривулиной по шестьдесят рублей в месяц?

– Почти три года… А незадолго до смерти она стала требовать, чтобы сто… Где же мне взять столько? Тогда я и пригрозил… думал, что испугается…

– Ну а теперь скажите, за что вы ей платили.

– Она раньше на коммутаторе нашем работала. Слушала… подслушивала мои разговоры по телефону… а мне приходилось делать некоторые нарушения… чтобы выполнить план.

– Хорошо, об этом мы поговорим завтра со всеми подробностями. А сейчас спрашиваю вас снова и советую говорить правду: у кого и за сколько купили вы золотое кольцо с бриллиантом, которое оказалось потом у Кривулиной?

– Гражданин следователь, не покупал я этого кольца! Поверьте, ни сном, ни духом… Вот клянусь, ничего о кольце не знаю. Могу только сказать, что кольцо я на ней увидел перед самой ее смертью. Верьте честному слову – ничего, просто ничего не знаю…

– Попробую поверить. У вас достаточно своих грехов, чтобы брать на себя чужие. Вот об этих грехах мы и поговорим завтра…

* * *

В городской билетной кассе, как всегда, толпился народ, в каждую из бесчисленных касс завивались спиралью очереди, – казалось, все ленинградцы решили немедленно, сегодня же, разъехаться в разные концы страны. У телефонных кабин тоже стояли очереди.

Значит, отсюда три дня назад говорил Клофес. Почему отсюда? Причин может быть много. Возможно, в его квартире нет телефона или есть, но коммунальный. Вести такой разговор из коммунальной квартиры нельзя. А может быть, он пришел на станцию за билетом и воспользовался заодно телефоном. Может быть… может быть… Сквозь плотный гул людского говора возникла все та же фраза: «К законам я влеченья не имею…» Нет, это не было сказано, это было не сказано, а произнесено. На публику!

Дробов вышел на улицу. Рядом высилось огромное здание Дворца культуры имени Кирова.

Осенний день выдался на редкость ясный, солнечный. Одинокое, неправдоподобно белое неподвижное облачко казалось нарисованным только для того, чтобы сильнее подчеркнуть синеву неба. На скамейках под деревьями сидели молодые пары, ожидая начала очередного киносеанса во Дворце культуры. Два мальчугана, заливаясь счастливым смехом, гоняли по площади на велосипедах. Казалось невероятным, что вот в такой же день человек, убивший накануне женщину, спокойно прошел по этой площади, купил железнодорожный билет и уехал куда-то, оставив только одну улику – зажатую в мертвой руке конфетную обертку…

Директора Дворца на месте не оказалось, его заместитель, юркий, разговорчивый малый, был в курсе всех дел: «Да, такой смотр самодеятельности проходил. Когда все уехали? Кажется, седьмого. Нет, Шекспира не показывали. «Гамлета»? На публику не пустили, смотрела только комиссия. Участника самодеятельности по фамилии Клофес Марк Данилович не было, это уж точно. Буфет? Пожалуйста, провожу вас…»

В буфете Дробов внимательно разглядывал в витрине конфеты. Сухопарая, с угреватым лицом буфетчица следила за ним большими выпуклыми глазами. Ее раздражало молчаливое любопытство неизвестного человека. Верно, проверяет, правильно ли цены обозначены.

– Вы что хотите, гражданин? – не выдержала буфетчица.

– Говорят, у вас бывают эстонские конфеты «Пьяная вишня»…

Казалось, глаза буфетчицы выпрыгнут из орбит.

– «Пьяная вишня»! В нашем буфете! Какой пьяный вам это сказал? Я забыла, как она выглядит, эта вишня! – Голос буфетчицы негодующе клокотал. – Надо же придумать такое: в нашем буфете – «Пьяная вишня»!

* * *

Во Владигорске Дробова встретил местный инспектор уголовного розыска Янсон.

– Мне звонили из Ленинграда, предупредили о вашем приезде. Неужели мы проглядели что-нибудь серьезное? – озабоченно спросил он.

– Ответ на этот вопрос мы получим через два-три дня. А сейчас прошу вас, Эдуард Оттович, расскажите мне подробнейшим образом, что вы знаете о самодеятельности драмкружка в вашем городе, кто им руководит, как давно он существует, каков состав его участников, пользуется ли он успехом у трудящихся вашего города и как к нему относится заводская общественность.

* * *

Заведующий отделом культпросветработы местного райсовета Сомов и руководительница драмкружка Летова ожидали ленинградского товарища в кабинете директора заводского клуба. Оба были слегка взволнованы.

– Вы как предполагаете, Вера Федоровна, – спросил Сомов, – это хорошо или плохо? Боюсь, что плохо.

– Почему вы так думаете?

– Сами же говорили, что на смотре наши спектакли ничем не выделялись, а «Гамлета» даже отсоветовали. Значит, ничего хорошего от приезда ленинградского товарища ждать нам не приходится. Вы-то, вы-то как считаете? – не без раздражения спросил Сомов.

– Странный вопрос с вашей стороны, очень странный! Звонили вам, а не мне, разговаривали с вами, а не со мной. Вы хоть знаете, кто звонил, откуда?

– Не надо нервничать, Вера Федоровна. Могу вас информировать. Звонили из Ленинградского управления по делам культуры. Разговор был короткий. Сказали, что выезжает их работник, инструктор по самодеятельности, фамилия не то Тропов не то Пропов – слышимость ни к черту! Вопросы я не задавал, они сами сказали – будет знакомиться с работой самодеятельного коллектива, с репертуаром.

– Ну и пусть, особых грехов у нас нет.

– Это вы так думаете! Вспомните, сколько раз я сигнализировал: с репертуаром неблагополучно. Вокруг нас герои нашей бурной действительности, а вас интересуют одни гамлеты и офелии. Вот увидите – нам эти гамлеты боком выйдут!

– Нет, это удивительно, неужели вы не понимаете, что необходимо ставить классику? Ставили, ставят и будут ставить! Я и Тропову так скажу, – решительно заявила Вера Федоровна.

Тяжело дыша, Сомов незаметно положил в рот таблетку валидола.

– Пропорция, пропорция важна – вот о чем вы не должны забывать, Вера Федоровна!

– Понятно! – горько усмехнулась Вера Федоровна. – Вы из тех, кто проверяет гармонию алгеброй! Но искусство не нуждается в застывших формулах…

Спор их оборвал приход Дробова:

– Давайте знакомиться, дорогие товарищи. Василий Андреевич Дробов. Вам звонили о моем приезде?

– Да, да, мы знаем, – отозвался поспешно Сомов.

– Приехал познакомиться с вашими успехами и трудностями, – сказал Дробов как можно приветливее.

– Очень рады! – сухо проговорила Летова. – Трудностей хватает. Нет средств на костюмы, на оформление, на парики, каждый раз пытаемся выкроить из жилетки фрак.

– Трудности, о которых вы упомянули, – явление общего порядка… к сожалению. Будем надеяться, что это явление временное. Кружок у вас большой? – спросил Дробов. – Насколько мне известно, вы поставили «Гамлета»? Там же много действующих лиц.

Сомов бросил на Летову сердитый взгляд: «Сама видишь, кто был прав!»

– Да, поставили! Две сцены! – вызывающие подтвердила Вера Федоровна. – И, представьте себе, именно они проходят у нас при полном аншлаге. Некоторые смотрели по два раза!

– Меня это не удивляет, – сказал Дробов. – Я и сам с удовольствием посмотрю их. В Ленинграде давно уже не ставили «Гамлета».

– Вот видите, – взглянув на Сомова, начала было Вера Федоровна и осеклась: пожалуй, лучше не заострять внимание на репертуаре.

– Интересно, как вы поставили Шекспира.

– Вы неудачно приехали! – искренне огорчилась Летова. – Заболела королева – аппендицит! Лежит в больнице, завтра операция. Дублерши, конечно, нет!

– Действительно, неудачно, – подтвердил Дробов. – Может быть, у вас есть лишняя программа этого спектакля? Для отчета она мне понадобится.

– Конечно, есть. – Вера Федоровна протянула отпечатанную на ротаторе программу. – Вот, пожалуйста.

– Спасибо. Завтра попрошу вас рассказать подробно об исполнителях. Меня интересует трудовая и творческая биография исполнителей. Дело в том, что мне заказана статья: «Мировая драматургия на сцене самодеятельных театров». К тому же я готовлю доклад на эту тему. Что у вас сейчас в репертуаре кроме «Гамлета»?

Опережая Веру Федоровну, торопливо заговорил Сомов:

– Сейчас, Василий Андреевич, все наше внимание обращено к современности. Трудно, но ищем.

– Ищем, но не находим, – глядя в сторону, как бы про себя сказала Вера Федоровна.

– Репертуар у нас, конечно, невелик, – продолжал Сомов, делая вид, что не слышал реплики Веры Федоровны. – Ограничены средствами, участники заняты на производстве, много семенных…

– И все же каков ваш репертуар?

– Пусть докладывает худрук, – ушел от ответа Сомов. – Ее хозяйство, ей и первое слово.

– Пожалуйста! – Летова раскрыла папку. – В нашем репертуаре четыре постановки: сцены из «Гамлета», чеховские «Медведь» и «Свадьба» – та самая классика, которой некоторые боятся, – задиристо взглянула она на Сомова. – Из современности – «Стряпуха» Софронова. Вот программки. – Летова протянула Дробову еще три листка, отпечатанных на ротаторе.

– А над чем вы сейчас работаете?

– Сейчас репетируем… – пытаемся… не знаем, что получится… хотим взять еще несколько сцен из шекспировских пьес… целиком поставить нам не под силу.

– Из каких пьес и какие сцены вы включили в постановку?

– Пока мы остановились на трех. Две начали репетировать еще до поездки в Ленинград.

– На каких трех?

– «Укрощение строптивой». Из этой комедии мы берем только сцену первой встречи Петруччо и Катарины. Она займет не больше десяти – двенадцати минут. У нас на заводе много молодежи, поэтому мы решили взять сцену из «Ромео и Джульетты», но пока еще не решили, какую именно. Скорее всего, вторую и третью сцены из второго акта: в саду Капулетти и в келье брата Лоренцо – всего три действующих лица. Вот вы недовольны, что все Шекспир да Шекспир, – продолжала она, хотя никто не высказывал недовольства, – а между тем кружковцы рвутся играть Шекспира, даже ссорятся из-за того, кому играть в этих постановках. Были конфликты! Пришлось мне взять две сцены из «Генриха Шестого», в них участвуют восемь человек. Конечно, мы ставим все в концертном исполнении. Совершенно не дают денег на костюмы. Абсолютно!

Немалого труда стоило Дробову скрыть свое волнение, когда он услышал упоминание о «Генрихе Шестом».

– Какие сцены вы взяли из «Генриха Шестого»?

– Четвертую и пятую сцены из второго акта.

Дробов прикрыл глаза, ему казалось, если он этого не сделает, оба собеседника заметят, как он взволнован: в четвертой сцене второго акта Сеффолк произносит фразу, которая вот уже столько дней неотступно звенит в ушах Дробова: «К законам я влеченья не имею…»

– Когда очередная репетиция шекспировских сцен?

– Завтра, в девятнадцать часов.

– Надеюсь, мое присутствие не смутит кружковцев?

– Пусть приучаются работать в любой обстановке, – сурово сказала Вера Федоровна. – Актер обязан на сцене абстрагироваться от всего привходящего, иначе он не сможет уйти от самого себя, не овладеет искусством перевоплощения.

– Вы говорите, что в сцене «Укрощения» заняты двое кружковцев, а в сценах из «Генриха» восемь?

– Да.

– Разрешите я запишу сейчас фамилии и профессии исполнителей.

– Они у меня выписаны, могу вам дать. – Вера Федоровна протянула Дробову листок из блокнота. Дробов заставил себя положить его в карман, не взглянув на машинописный текст…

* * *

Из клуба Дробов направился в местное управление внутренних дел, где его ждал Янсон.

– Дорогой Эдуард Оттович, я должен воспользоваться вашим телефоном, – сказал Дробов еще с порога. – И попрошу вас обеспечить в заводской гостинице еще одну комнату на имя товарища Кулябки.

– Это мо-о-ожно. – Янсон некоторые слова произносил почему-то нараспев, растягивая гласные. – Гостиница бу-у-дет. С какого дня нужен номер товарищу Кулябке?

– Завтра с полудня. А сейчас с вашего разрешения я соединюсь с Ленинградом.

Разговор с Кулябкой занял три – четыре минуты. Слышимость была скверная. Дробов с трудом разбирал отдельные слова, но понял, что ничего нового по делу Кривулиной нет.

– Вы-то меня слышите? – надрывался Дробов. – Слышите? Выезжайте ко мне и обязательно захватите с собой магнитофон. Вы меня слышите? Захватите магнитофон, на который записан разговор с Клофесом. И обязательно возьмите пленку с записью Клофеса. Вы все поняли? Прекрасно! Жду к полудню! Всего!

Он положил трубку, вынул из кармана список исполнителей шекспировских сцен и взглянул на Янсона. Тот сидел в углу за своим столом и что-то писал. Казалось, он забыл о присутствии в комнате старшего инспектора Ленинградского управления внутренних дел. Дробов развернул список. «Здесь, на этом листке, среди десяти фамилий есть и фамилия убийцы», – подумал он и, поймав себя на этой медлительности, рассердился. «Спокойно, возьми себя в руки!»

И он стал читать написанные от руки строчки:

УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ

Петруччо, дворянин из Beроны – Березнецкий (завод, лаборант).

Катарина – Левина (аптека, провизор).

ГЕНРИХ VI

Сомерсет – Карпов (поликлиника, монтер).

Сеффолк – Шадрин (завод, инженер).

Уорик – Панов (завод, токарь).

Ричард Плантагенет – Раузин (милиция, лейтенант).

Вернон – Матеюнас (гараж, шофер).

Стряпчий – Остросаблин (пенсионер).

Мортимер – Резник (больница, врач).

Страж – Фальк (почта).

Дробов не мог оторвать глаз от четвертой строчки: «Сеффолк! Вот он, Сеффолк! Инженер Шадрин! Наконец-то мы встретимся!»

Он повернулся к Янсону, тот все еще писал.

– Эдуард Оттович, извините, что отвлекаю, но вашему управлению придется немедленно включиться в работу. Завтра к полудню мне нужно знать как можно подробнее биографию заводского инженера – некоего Шадрина. Вам эта фамилия что-нибудь говорит?

– Да, зна-а-аю. Не платит алименты на сына. Бухгалтерия завода удерживает по исполнительному листу. Вы-ы-пить любитель. Завтра получите более подробные сведения.

– Спасибо. Еще один вопрос. Известно вам, что недалеко от вас в Эстонии есть дом отдыха имени Восьмого марта?

– Конечно. В Этюпе. Хороший дом, отдыхающие хва-а-лят.

– Если не ошибаюсь, Этюп находится в тридцати километрах от вашего Владигорска?

– Да-а-а. Всего лишь двадцать пять минут езды на машине.

– Скажите, отдыхающие в Этюпе бывают во Владигорске?

– Обязательно. Экскурсии два раза в месяц.

– Экскурсии? А что их привлекает у вас?

– Показуха! У нас есть краеведческий музей, а у них есть план культработы. Вот культурник и возит их к нам. Пла-а-ан выполняет. И еще есть немаловажная причина, – усмехнулся Янсон. – Ресторан. Наш ресторан. Здесь можно хорошо выпить и закусить, а у них дом отдыха в лесу, на отшибе от всех «Гастрономов». Мы уж знаем: час на экскурсию, три – на ресторан.

– Вы говорите, Шадрин любит выпить. Очевидно, и он не редкий гость в ресторане?

– Торчит… всегда.

– Кстати, вы помните его имя-отчество?

– Коне-е-ечно. Марк Данилыч. Его зовут Марк Данилыч…