Текст книги "Братья Старостины"

Автор книги: Борис Духон

Соавторы: Георгий Морозов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Динамовское турне, о котором упоминал Рубен Айвазов, состоялось в ноябре 1945 года. В Норильске в это время была настоящая зима. Энтузиастам приходилось пробиваться сквозь пургу со стадиона в спортзал, где находился радиоприемник, короткими отрезками, прижимаясь к домам.

Но у каждой медали есть оборотная сторона, и полулегальное служение любимой игре несло в себе определенный риск. Валерий Деревцов в статье «Воспоминания норильского спортсмена» отмечал:

«Трудно сказать, каким бы стал уровень игры футболистов Заполярья, не встань у тренерского руля такие известные довоенные футболисты, как спартаковцы Андрей Петрович Старостин и Станислав Викентьевич Леута. Это их умелому наставничеству обязана футбольная сборная Норильска выигрышем краевых кубков 1947 и 1948 годов.

И Леута, и Старостин были заключенными. И насколько двусмысленным и зыбким было положение тренеров сборной команды на выезде, видно из случая, происшедшего на красноярском стадионе „Динамо“. Когда в финальном матче начальник краевого УВД, крайне раздосадованный проигрышем своей команды, ткнул пальцем в Старостина и спросил у присутствующих:

– А не тот ли это Старостин, которому положено срок отбывать, а не в футбол играть?

И тут же Андрея Петровича под конвоем препроводили на теплоход».

Футболисты вспоминали потом, что как раз тогда, по дороге обратно в Норильск, удалось устроить свидание их тренера с женой. На пристани «Таежное» он сошел на берег, сел, уткнувшись ей головой в колени. Ольга, взъерошивая волосы мужа, только спрашивала: «Когда же?» А он отвечал, не поднимая головы: «В пятьдесят четвертом». Если визуально эта картина могла быть именно такой, то в точности переданного разговора есть сомнения. Откуда Андрей Петрович, получивший «десятку» плюс пять лет поражения в правах, мог знать заранее, что освобождение наступит в 1954 году? Скорее всего, очевидцы через много лет домыслили дату задним числом, подогнав ее по факту.

Его дочь Наталья Андреевна рассказывала:

«Мне было тогда пять лет, и к папе я ездила вместе с мамой. Потом она навещала его в Норильске без меня, а в 1952-м мы снова посетили его вдвоем: до Красноярска добирались на поезде и до Норильска шесть часов летели на самолете. Именно в тот приезд они официально оформили отношения».

А тогда, после выигрыша кубка, он попал в более строгие условия содержания. Надо сказать, что как раз в те годы в поселке Норильск был создан особорежимный лагерь № 2 – Горлаг, который давал рабочую силу для строительства новых подразделений горно-металлургического комбината и собственно города. Конечно, Старостина не направили на общие работы, он оставался на привилегированном положении, был, как принято говорить на лагерном жаргоне, «придурком». Но – за колючей проволокой.

Не забывали о нем не только жена с дочерью. В 1946-м приезжала навестить сестра Клавдия, которую он попросил дать местным спортсменкам несколько уроков русского хоккея. И позднее описал это так: «Я был горд, видя сестру фаворитом на ледяном поле, но в душе болел за команду, игравшую против нее… Клавдия забила достаточное число голов для выигрыша матча». Зато Андрей обыграл сестру в теннис, хотя та в принципе владела ракеткой лучше. Правда, как он сам признавался, добиться победы ему помогла «недобросовестная тактика ведения игры»: он направлял мяч в угол зала, где сестре не хватало места, чтобы как следует размахнуться ракеткой. Что любопытно, в Норильске Клавдия (не успевшая еще поменять фамилию Тикстон на Дубинину) сфотографировалась и с братом, и с бывшим мужем, с которым, видимо, у нее сохранились ровные отношения.

Близкий друг Михаил Яншин поздравил Андрея в письме с тренерскими успехами да еще прислал костюм с модным клетчатым длиннополым пиджаком, пояснив в шутку: «острые плечи времен нашего знакомства теперь не носят». Посетил Старостина однажды артист и заядлый болельщик Евгений Кравинский, который рассказал ему о новой футбольной звезде – Всеволоде Боброве.

Правда, не все деятели культуры были столь смелы в проявлении симпатий к репрессированному мастеру. Например, Александр Фадеев словно забыл о существовании Андрея Старостина на все 12 лет. Однако Андрей Петрович не держал зла на старого товарища и говорил впоследствии: «Об Александре Александровиче Фадееве – разговор особый. Он перед многими был виноват, и несравнимо больше, чем передо мной. Но и многим помогал. В общем, не мне его судить. Прежде всего, потому, что он сам себя судил, приговорил к высшей мере и сам исполнил приговор…»

С другой стороны, в Норильске его ждали новые знакомства. На волне репрессий прибыл в Заполярье Георгий Жженов, который в интервью Игорю Фейну рассказывал:

«Мне сразу несказанно повезло. В Норильске уже давно функционировал потрясающий театр. Ведь там играли зэки Вацлав Дворжецкий, Валентина Токарская из Театра сатиры, Лев Оболенский, мой земляк Иван Русинов. Среди вольнонаемных – Кеша Смоктуновский. Режиссером был Леонид Викторович Варпаховский из Малого. Параллельно с театром я участвовал в спортивной жизни этого города-зоны. Закоперщиком был Андрей Петрович Старостин, привлекший Пал Палыча Тикстона. Затем подтянулись Коля Ковтун, выдающийся легкоатлет, Валя Буре, основатель спортивной династии. Сыновья его, будущие замечательные пловцы Алешка и Володька, на моих глазах, можно сказать, на свет появлялись. Еще был Станислав Леута, тоже спартач, знатный футболист… Сами поле от снега очищали, скамейки в несколько рядов сколотили – типа трибун получилось, ворота сделали и установили, сами сетки сшили, разметку наносили. Тренировались днем: зэки и вольные, которые на том проклятом горно-металлургическом комбинате вместе вкалывали. Играли по вечерам, под светом прожекторов. Андрей Петрович и Валя Буре старались матчи на такие дни назначать, когда я в театре не занят был: уважали, выходит, признавали во мне и футболиста тоже».

Начинающему артисту Иннокентию Смоктуновскому театрального жалованья на жизнь не хватало, и тогда Старостин помог ему устроиться на работу в бухгалтерию заводоуправления. Это лишний раз свидетельствовало о том, каким авторитетом Андрей Петрович пользовался в Норильске.

Уже после освобождения в книге «Встречи на футбольной орбите» Старостин писал:

«Норильск стал для меня, как и для моих товарищей, большой жизненной школой. На этой суровой, вечно мерзлой земле за полярным кругом волей судеб собралось много самых разных замечательных, умных и доброжелательных людей всех национальностей от комсомольских работников до видных ученых, от известных журналистов до опытных инженеров. И в том, что сегодня широкой огненной рекой льется норильский металл, немалая заслуга всех их.

Прошли годы. Сменилось поколение норильчан. Наших однокашников там практически не осталось. Иных уж нет, многие на пенсии, а кое-кто еще и трудится в разных городах страны… Независимо от должностей и рангов, все они всегда с некоторой гордостью за себя и своих товарищей вспоминают о тех героических буднях, когда и их руками строился этот знаменательный комбинат и город».

Помимо производства и спорта была у заполярной жизни Андрея Старостина еще одна сторона, о которой он никому не рассказывал. Узнать о ней можно было только от его соратников по несчастью.

Судьбе было угодно, чтобы в Норильске отбывал наказание Лев Нетто – родной брат знаменитого спартаковца Игоря Нетто. Фронтовик, он побывал в плену у немцев, а освобождали их лагерь американцы, и двух этих обстоятельств вполне хватило для устроителей репрессивной машины. Американцы предлагали Льву, как и многим другим, не возвращаться на родину, а уехать куда-нибудь в Канаду или Новую Зеландию: «Вас ждет Сибирь». Увы, они оказались правы, но ясность эта наступила для старшего из братьев Нетто, безоговорочно верившего советской власти, уже в 1948-м.

В Норильске к тому времени был создан особорежимный лагерь только для заключенных, имевших 58-ю статью. С одной стороны, в таких лагерях не было беспредела, разборок между ворами и так называемыми «суками», притеснений одних заключенных другими. С другой же – условия жизни были очень тяжелыми. Льву довелось вручную закладывать шурфы на вечной мерзлоте, на глубине до 12 метров, когда в голову лезли мысли: «Фронтовые друзья погибли, а я остался жить, чтобы мучиться в колодце?»

Особенно трудно было, когда запускали металлургический завод в 1949-м: ко дню рождения вождя, 21 декабря, должна быть первая плавка. Работа шла в две смены. Люди на 50-градусном морозе прокладывали коллекторы, обмораживались, заболевали. Некоторые специально кололи керосин в руки, чтобы попасть в медсанчасть.

Льву Нетто повезло вот в чем. Специалистов в лагере было мало: в основном военные или крестьяне, рабочие – наперечет. А Нетто окончил школу фабрично-заводского обучения, работал в Москве токарем на заводе. Вскоре он попал в центральные ремонтно-механические мастерские, там была гарантированная пайка, пусть и очень часто в виде тюленьего мяса и жира желтого цвета со специфическим запахом. По его словам, на общих работах было так: выдолбил 15–20 сантиметров породы – получил 700 граммов хлеба, котлеты из крупы, шрапнель-перловку. Не выполнил норму – баланда.

В мастерских он изготавливал запасные детали на токарных станках для камнедробилок. На технику безопасности на производстве никто из начальства особого внимания не обращал; скажем, в литейных цехах за уровнем загазованности не следили вовсе. «Придурки» же были избавлены от физического труда, находились в тепле, да и морально их поддерживало то, что профессия – как на воле. Казалось бы, откуда у работяг взяться симпатии к бухгалтеру, плановику, инженеру? Но к Андрею Старостину такая симпатия была, и не только потому, что вновь прибывшие в Норильск знали о его славном футбольном прошлом.

Лев Александрович дал добро на использование в книге его статьи «Гражданин России Андрей Старостин», которая прежде не печаталась, хотя и была выложена в Интернете, причем без согласования с автором.

Приведем бóльшую часть этой статьи, в которой Андрей Петрович Старостин раскрывается с совершенно неожиданной стороны:

Андрей Петрович Старостин в Горлаге был интеллектуальным работником, т. е. среди тех, кто установленную продолжительность рабочего дня в 12 часов находились в конструкторских бюро, планово-производственных отделах, в бухгалтерии и на подобных «теплых» местах. Среди тех, кто не должен был отрабатывать норму выработки, чтобы получить основной дневной паек. Это привилегированное положение давало возможность располагать большим свободным временем, а следовательно, и чаще встречаться со своими друзьями.

Андрей Петрович все подобные тонкости лагерной жизни понимал, освоил и соблюдал. Его коммуникабельность и имя открывали ему вход в любой лагерный коллектив. Но пользовался он этим очень обдуманно. Даже самые обычные доверительные разговоры только по знакомой «цепочке».

Непосредственно с Андреем Петровичем я познакомился в начале норильского лета 1950 года, когда после сдачи первой очереди Медеплавильного завода был переброшен этапом в 5-е лаг/отделение. Основным показателем этого успешного трудового достижения была выдача первой плавки меди из местной норильской руды, как подарок к 70-летию «вождя всех времен и народов».

Меня зачислили как имеющего специальность токаря в бригаду, которая обеспечивала функционирование центральной ремонтно-механической мастерской. Бригада, что называется, была расквартирована в двухэтажном деревянном здании на 2-м этаже, где не было общих барачных нар, а двойные нары на 4-х человек. Бригадир, Иван Иванович Бакланов, в прошлом 1-й секретарь Омского обкома партии, и старший мастер

Василий Петрович Бархонов, боевой комбриг 1-й Конной армии, находились в нашей общей комнате, имея определенные удобства (одинарные нары, небольшой столик, тумбочку и стул). Надо отметить, что эти старички-ветераны имели уже 14-летний лагерный стаж. В один из первых дней пребывания в таких шикарных условиях нарядчик Гриша, посещая уважаемых наших старичков, поинтересовался: «Прибывший в вашу бригаду Нетто не родственник ли спартаковцу Игорю Нетто?» Василий Петрович, поглаживая свою большую окладистую бороду, басистым голосом ответил: «Ты, Гриша, не ошибся. Это его старший брат». Гриша как-то встрепенулся и радостно заявил: «Будет сюрприз».

Я это воспринял спокойно, прикинув в уме, какие еще могут быть сюрпризы. На следующий день после нашей ночной смены нарядчик пришел и обычным своим повелительным голосом приказывает – пойдем. По привычке, без лишних вопросов, если надо значит так и надо, идем молча вместе к небольшой площадке между бараков, где в окружении любознательных зэков забавляется с футбольным мячом вроде бы знакомая личность. Видя мое безразличие, Гриша с какой-то растерянностью обращается ко мне: «Да это же Андрей Старостин!» В считаные доли секунды я мысленно оказался в Москве – стадион «Динамо», играет «Спартак»…

И вот предо мной самый настоящий Старостин. Мы подошли, Гриша как-то представил меня, а Андрей Петрович протянул руку: «Значит, мы дважды земляки!» Это сочетание слов всегда имеет магическое воздействие, когда встречаются москвичи, да еще и норильчане. А тут еще московский «Спартак», торжество футбольных побед любимой команды, братья Старостины..

Но почему Андрей Петрович здесь, зачем?!

Пройдет немало времени, когда станет понятно – чтобы дать урок жизни тем, кто с ним рядом, с кем у него духовное единство.

Легендарный Андрей Петрович был желанным гостем в нашей бригаде. По-отцовски к нему относился Бархонов. У него был свой комплект журналов «Огонек». Основной темой разговоров был, конечно, футбол, наши победы на зеленых полях и европейских, и своих. Большое впечатление было всегда от воспоминаний Василия Петровича о походах Первой конной

армии на полях Гражданской войны, а также рассказы со слезами на глазах о трагической гибели верных его сподвижников в Дудинском речном порту, которые бросались при разгрузке барж в пучину Енисея. Такие встречи повторялись, и как-то раз Андрей Петрович с грустью в голосе тихо, но проникновенно произнес: «Да, заблуждались наши старички».

Эти вещие слова врезались мне в память.

Их глубокий смысл – это трагедия людей, поверивших в свои молодые годы в возможность построения народного счастья, отдавших всю свою жизненную энергию ради этой цели, увидевших как бы торжество победы справедливости на родной земле.

И вот она – «награда» героям за веру в земного кумира!

Взаимные беседы лагерников, уединенные встречи 3—4-х человек не ограничивались обычно обыденными лагерными новостями. Случаи кары, которую заслуживали особо ретивые прислужники администрации, или довольно частые случаи издевательства над заключенными со стороны лагерной охраны, и даже явные беспричинные убийства заключенных в том или ином лагпункте Горлага, обычно становились темой для обсуждения. Все это ободряло или же наполняло сердце злобой.

В норильском Горлаге, практически одновременно с его созданием для содержания заключенных с 58-й статьей, среди которых было много офицеров и солдат, прошедших дорогами войны, была создана конспиративная политическая организация – Демократическая партия России. Связь, по живым цепочкам, надежно обеспечивала взаимодействие членов нашей партии. Но общность людей не ограничивалась в пределах своей цепочки. Дружба, взаимопомощь, готовность в любой момент быть рядом объединяли заключенных. Каждый член партии должен был окружать себя верными друзьями. При знакомстве и сближении людей, безусловно, действовали и интуиция и перекрестные заверения в порядочности того или иного человека. В масштабе сменных бригад, производственных объектов, даже целого лаготделения это вполне достигалось. На моей памяти с 1949 года по 1955 год не было ни одного случая провала, предательства.

В этой сети конспиративной организации и проходила прежде всего сплоченность тех заключенных, кто

смотрел на жизнь открытыми глазами, кто не мог примириться с насилием над своей личностью, кто ставил перед собой вопрос – что делать?

Работая в планово-экономическом отделе Кирпичного завода, Старостин мог выходить, когда это ему было необходимо, в том числе и в ночную смену. Один из таких дней, когда я увидел в зоне Андрея Петровича вместе с Федором Каратовским, который принимал меня в партию, стал для меня знаковым. Многое стало очевидным.

В ночные часы в производственной зоне в основном и проходили встречи с друзьями. Мне было крайне интересно, полезно принимать участие в беседах Андрея Петровича со старшими нашими друзьями Алексеем Мелентьевым, Александром Мамонтовым, Петром Писаренко. То есть людьми, которые в годы войны тоже увидели другой мир. В лагерной библиотеке можно было взять любые книги классиков марксизма-ленинизма. Давались нам, молодым, конкретные задания на ознакомление с той или иной работой. А потом обсуждение, разъяснения. У каждого свои личные взгляды, выводы подкреплялись жизненным опытом старших друзей – наших наставников.

Андрей Петрович даже в этом узком кругу никогда не выступал с какой-то конкретной программой, не призывал к каким-либо действиям, то есть не навязывал своего «я». Он был не лидер-бунтарь, обладающий способностью вести за собой людей, воздействуя метким словом, возбуждающим душевные эмоции. Андрей Петрович владел таинственной силой притягивать к себе родственные души людей. А это единство, прежде всего, говорило – мы люди, мы единое целое, мы любим друг друга.

Такой сплав человеческих душ дано было создавать и коренному псковичу по имени Андрей. Не удивительно, что мирный отказ заключенных от выполнения рабского труда был обозначен как восстание человеческого духа.

Встречаясь с Андреем, я впервые столкнулся с таким глубинным лично человеческим переживанием о судьбе России, о том авантюризме, который поверг страну в хаос, привел к духовному падению! Побывав еще до войны в Западной Европе, Андрей Петрович составил себе представление – что же должно перенести на родную землю. А Отечеством для него всегда

была только Россия. Даже слово «Россия» он произносил с особой интонацией. Особенностью его бесед было то, что он говорил на понятном русском языке, не используя иностранных слов. Будучи приверженцем демократического общественного строя на российской земле, он старался, как я это представлял, говорить о власти народа, и тогда все становилось на свое место даже для условий лагерной жизни.

Демократию надо понимать по-русски – так звучало в его устах. Это, прежде всего, Справедливость в отношениях между людьми, к людям. Свобода вторична. Свободу определяет сам народ, а Справедливость по отношению к Человеку прописана Всевышним. Мерилом Справедливости прежде всего является Земля. Великие жертвы принес народ для создания и сохранения русского государства, много крови пролил, чтобы владеть землей, но сам остался безвластным на своей кровной, но ставшей чужой земле…

Именно Андрей Петрович Старостин вкладывал в нас свою жизненную позицию – в народе, в каждом человеке должна укрепляться сознательность чести, человеческой честности и достоинства. Только в таком обществе возможно достижение Справедливости, как одной из основных ценностей народовластия.

Связывая это с нашей лагерной действительностью, когда находишься в жестких тисках режима – должно развивать в себе чувство ответственности и выражать эту ответственность через свою активность.

В такие минуты я с чувством удивления переносился в прошлое Андрея. Ведь к смутному семнадцатому году ему было только 11 лет. Но как он впитал в себя любовь к своему отечеству! Такой патриотизм утверждается только разве «с молоком матери». А в начале сороковых после Лубянки, когда он передавал свой спортивный талант молодым футболистам Норильска, к ним наверняка переходили и его духовные силы? Безусловно! Поэтому таким непокорным строителям «светлого будущего» место было определено за надежной колючей проволокой.

Встречаясь в кругу друзей, под бдительной охраной власти, мы не только вели разговоры о своей доле, о наших политических взглядах, о надеждах на будущее. В нашей мастерской работали, вернее числились, и вольнонаемные слесари, токари, которые приходили на свое рабочее место строго по графику получения

заработной платы. В комнате у мастера смены это всегда отмечалось «чаепитием». Один из таких часов отдыха я запомнил на всю жизнь. Наш мастер Алексей та – инственно, полушепотом, пригласил меня на такую встречу и с бахвальством добавил: «Сегодня я угощу тебя свежей бараниной!» Что ж, отлично. А в мозгах закрутилось – что-то не совсем так. И вспомнились слова моего сменщика – токаря Петра Маджуго: «Алексей, собачки??» Решил – надо пойти, это же просто интересно отведать. Собралось нас человек пять, в том числе три москвича. Сам Алексей тоже был москвич, но фамилия затерялась в памяти. Андрей Петрович на своем обычном месте. «Баранина» действительно оказалась отменной. Веселое настроение. Анекдоты, шутки, приключения на грани фантастики! Во мне прояснилась картинка двух– или трехдневной давности, как по нашему цеху бегала черненькая упитанная собачка, приятная, ласковая. И вот ее судьба. В центре внимания был Алексей, но и Петрович от него не отставал. Это, пожалуй, единственный случай, когда мне пришлось видеть Андрея таким раскованным, свободным. Так и напрашивалось выражение – «свой в доску». Алексей же не преминул поиздеваться надо мной и здесь. Дело в том, что всегда в разговоре о будущем я это связывал с Москвой. А Алексей злорадствовал – да брось ты думать о Москве. Не видать тебе ее как своих ушей! Это злило, порой даже бесило.

Андрей молчал, видимо, тоже думал о Москве. Ему оставалось совсем немного. Но надежды на то, что режим изменит свой почерк, не было.

Андрею не свойственно было чувство страха думать, быть самим собой. У него, естественно, было много друзей. Всегда, и тогда, когда была возможность быть наставником норильской спортивной молодежи и когда пришлось ходить с горлаговским номером на спине, на брюках… Но значение владения таким багажом дружбы было уникальным.

По строжайшим законам режимных служб, каждый горлаговец имел законное право посылать из лагеря два письма в год. Но мне самому приходилось порой размножать, переписывая целые серии писем-обращений по разным адресам страны. Так что выходили письма из лагерной зоны пачками и в нужное время, и без досмотра. Как? По каналам Дружбы! Я не владел схемой прохождения живых связных цепочек. Меня это

уже не касалось. Подобным образом решались и другие вопросы в деятельности нашей конспиративной организации.

Одно стало совершенно понятно – прочная связь с «волей» уже существует. Разговоры о подготовке к побегу из лагеря и определенные практические действия были как до Норильска, так и уже в Норильске.

Первоначально это представлялось обычным методом выхода за зону в зимнее время, в метель или даже в пургу. Готовили запас продуктов, одежды и, главная, конечно, проблема – лыжи. Вся эта практическая деятельность была примитивной, но ободряющей в своей целенаправленности.

Но вот Каратовский многозначительно дал понять, что уже появилась возможность осуществить побег небольшой группы в 3–4 человека с официальным вылетом из Норильска на рейсовом самолете. Нужны серьезная подготовка и решительность в осуществлении.

Поделился Федор со мной и такой тайной – у нас уже есть за зоной свой радиопередатчик.

Все эти новости, крайне захватывающие и одновременно говорящие, что с «волей» существует серьезное взаимодействие, будоражили мысль. Все это я «мотал на ус» и гордился своим старшим наставником. Вопрос – как Федор смог выйти на такой уровень организационной деятельности нашей партии – не возникал.

То, что я видел Каратовского один на один с Андреем, меня радовало, но не убеждало как весомый источник достигнутой связи.

Но пришел момент, когда это стало очевидным. В Горлаге начались интенсивные переброски заключенных между четырьмя лаготделениями, исключая зону каторжан. Чтобы не оборвать уже установленные внешние связи, Федор решил передать мне связной пароль. Его должен был назвать тот, кто выйдет со мной на связь. Понимая эту ответственность, я сразу спросил – а если инициатива будет с моей стороны, с кем устанавливать контакт? «Ты его знаешь», – ответил Федор. Я почти автоматически сказал: «Андрей?» Он молча кивнул головой и подтвердил взглядом. Каратовского вскоре действительно отправили этапом в 4-е лаготделение. А это означало, что моего участия в сохранении внешней связной цепочки не потребовалось. Заключенные из пятой и четвертой зоны работали на общей производственной площадке – на Горстрое.

Во мне же еще больше укрепилась уверенность в действенности нашей конспиративной организации. А являлся ли Андрей Петрович членом ДПР или нет, меня не беспокоило, это не имело значения, как и в целом ряде других взаимно-дружеских отношений. Главное, мы все были единое целое.

Живые же цепочки внешней связи сохранялись и во время Норильских событий 1953 года. Андрей уже был на «воле», рядом с «вольным» зэком Георгием Жженовым, которому после 10 лет Колымы было предписано вечное поселение в Норильске. Но в 1954 году Горлаг прекратил свое существование. Открылась трасса Норильск – Москва. Первая встреча в Москве с Андреем Петровичем у меня была в январе 1960 года на свадьбе моего брата Игоря. О Норильске уже ни слова. В 1999 году, после смерти Игоря, в его записной книжке я увидел знакомые слова: «Делай, что должно, и пускай будет, что будет!» Так еще в 1951 году я записал у себя наказ своего наставника Андрея. Я понял – Андрей Петрович Старостин делал что должно до самых своих последних дней.

К великому сожалению, Андрею Петровичу не суждено было продлить свою земную жизнь хотя бы еще на пять лет. Дух народного единства витал над Москвой в конце восьмидесятых. Но велика Матушка Россия и заповедь Всевышнего – единство народа – не охватила еще ее необъятные просторы.

В 2003 году, после 47-летнего перерыва я вновь посетил Норильск. Искал друзей и своих, и тех, кто знал Андрея. Как это обычно бывает, узнал, что два года тому назад умер хороший друг Андрея Петровича Старостина – радист. Возможно, это тот самый радист-норильчанин, который в мае 1953 года отстучал в эфир: «в Норильске восстали 30 тысяч заключенных»?!

Я привел эти свои воспоминания из далекого прошлого, которые связаны с именем моего наставника – принципиального, смелого старшего друга.

Вернувшись из заполярного Норильска с 69-й параллели, Андрей Петрович написал душевные воспоминания о своих «корнях», о династии Старостиных. Его замечательные спортивные повествования бесспорно неоценимы. Ведь его любимым изречением было – «Движение – это жизнь, а значит, футбол – это жизнь!».

С наслаждением читая описания Андреем Петровичем своей жизни, а это 1981 год, невольно приходится

констатировать, что это писал человек свободного полета мысли, но не обладающий свободой излагать свои мысли.

В этом трагедия его жизни, жизни великого гражданина своего Отечества.

Слушая и читая рассказы Льва Нетто, мы не могли не задаться вопросом: почему Андрей Петрович после освобождения восстановился в коммунистической партии, если действовал на благо созданной в Норильске конспиративной Демократической партии России? Лев Александрович пояснил:

«А он и должен был восстановиться. Наша партия ставила перед собой задачу изменения строя ненасильственным способом, для этого надо было легально занимать ключевые посты. В наших рядах были бывшие начальник главвоенторга РККА, первый секретарь Омского обкома РКП(б). Кто бы в 1960-м назначил Старостина начальником сборной, если бы стало известно о его членстве в ДПР? А я уверен, хоть и не знаю точно, что Андрей Петрович вступил в ДПР. Мы были вместе в течение двух лет, он нас воспитывал. Наставники называли происшедшее в 1917 году не революцией, а переворотом, рассказывали, как подавлялись восстания матросов, солдат, крестьян. В первые годы Великой Отечественной войны были восстания заключенных в Воркуте: люди выходили за зоны, объединялись вместе с охраной – в поселках была своя власть. Эти очаги сопротивления подавлялись самым жесточайшим образом, бомбили авиацией, потом шла пехота, раненых не оставляли, добивали. Андрей и другие обо всем этом знали».

Отдельный пункт – восстание норильских заключенных в мае 1953 года. К тому времени Старостин уже отбыл десятилетний срок, но продолжал оставаться на поселении, два раза к нему приезжала Ольга. Имел ли он отношение к восстанию, оставалось неясным, и Лев Нетто тоже не дал однозначного ответа:

«После смерти Сталина режим стал хуже. Бытовых амнистировали, а 58-ю отстреливали, как дичь, по дороге с работы, а то и в зоне. Видимо, солдаты за проявление верности рассчитывали на отпуск, льготы. Боялись, что хлеб потеряют.

Это было восстание духа – огнестрельное оружие в руки не брали, его и не было. Находились молодые ребята, которые говорили: „Лучше полезем на проволоку“. Задача подпольных организаций заключалась в том, чтобы не допустить вспышки, одергивать своих ребят, смотреть, чтоб не дурили.

Мы не пошли на работу, и основные объекты встали, ведь мы работали на совесть. Выдвинули ультиматум – или освобождайте, или расстреливайте. Комбинат встал – приехала комиссия. Первое требование – снять номера. Андрей Петрович, кстати, тоже в свое время ходил с номером на спине. Было право на два письма в год – добились, чтобы писать можно было, сколько хочешь. Насколько я знаю, Георгий Жженов в трилогии „Русский крест“, говоря о восстании в Норильлаге, не упоминает о Старостине, чтобы не впутывать его в это дело».

К слову, в своем интервью Жженов говорил, что вернуться в Москву Андрею Старостину разрешили не без помощи Василия Сталина. Но Андрей Петрович вернулся в 1954-м, когда сын вождя сам находился под арестом. Так что подобная протекция явно отпадает. Но не потому ли родилась легенда, что из Норильска Андрей Петрович улетал самолетом?

А в Москву он приехал в сентябре на поезде, успев перед выходом на перрон Ярославского вокзала увидеть в окно родную базу в Тарасовке. У дверей вагона Андрея Петровича встречали многочисленные родственники и друзья во главе с верным Яншиным.