Текст книги "Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие)"

Автор книги: Борис Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)

"Аргументация моя, – прибавляет Бор, – как видите, была не слишком убедительна и строга. Впрочем, для того времени это достаточно характерно..."

В наши дни становится ясным, что позиция Эйнштейна выражала отнюдь не простую приверженность к старым позициям физики, а скорее догадку о неокончательном характере новых позиций, о возможности еще более общих и еще более точных исходных принципов физики.

Бор продолжает свои воспоминания:

"Эйнштейн с горечью заметил:

– Видите, как получается: приходит ко мне такой человек, как вы, встречаются, казалось бы, два единомышленника, а мы никак не можем найти общего языка. Может быть, стоило бы нам, физикам, договориться о каких-либо общих основаниях, о чем-то общем, что мы твердо будем считать положительным, и уже затем переходить к дискуссиям?

И снова я запальчиво возражал:

– Нет, никогда! Я счел бы величайшим предательством со своей стороны, если бы, начиная работу в совершенно новой области знаний, позволил себе прийти к какому-то предвзятому соглашению" [5].

5 Наука и жизнь, 1961, № 8, с. 78.

Здесь пути разошлись. Эйнштейн продолжал думать об общих основаниях физики, из которых вытекали бы частные проблемы. Он искал эти основания по-прежнему в классическом идеале науки. Бора влекла романтика новых закономерностей бытия, не укладывающихся с абсолютной точностью в рамки классической гармонии.

В реплике Эйнштейна "Если все это правильно, то здесь – конец физики" есть одна мысль, может быть, самая поразительная. Эйнштейн думает, что точка зрения Бора – конец той физики, которая до сих пор существовала, по не исключает точки зрения Бора, считает ее в принципе допустимой ("если все это правильно..."). В этом выражается смелость мысли, дошедшей до сомнений в стержневой идее собственного творчества и в стержневой идее существовавшей до сих пор науки. В этом выражается понимание допустимости, возможности и, более того, красоты ("высшей музыкальности") теории, антипатичной мыслителю, угрожающей его научному идеалу. В последнем счете в такой предельной толерантности выражается исчезновение всего личного вплоть до личного идеала науки перед лицом объективного, внеличного. Эйнштейн был предан классическому идеалу – картине мира, в которой взаимодействия частиц абсолютно точным образом объясняют все происходящее в мире. Но еще больше Эйнштейн был предан объективной истине. Перефразируя Аристотеля, он мог бы сказать: "Ньютон мне дорог, но истина дороже". Разумеется, "Ньютон" был бы в этом случае не символом конкретной ньютоновой механики, а символом классической гармонии, "механики типа ньютоновой"; можно было бы вместо имени Ньютона поставить имя Декарта или Спинозы. Эйнштейн пользовался именем Ньютона как символом классического идеала науки. Он говорил о "программе Ньютона" (все определяется взаимодействием тел) и о "программе Максвелла" (движение тела определено в каждой точке полем, действующим на это тело) как о стержневых программах физики. Но он может уплатить и эту цену за объективное знание. И здесь вспоминаются приведенные в эпиграфе главы "Броуновское движение"

529

слова Роберта Майера (такие реминисценции неизбежны, потому что Эйнштейн – это итог и синтез всего бессмертного, живого, антидогматического, что было в истории науки): "...Природа в ее простой истине является более великой и прекрасной, чем любое создание человеческих рук, чем все иллюзии сотворенного духа".

Вспомним многозначительную фразу Эйнштейна в письме к Соловину: "...Нельзя игнорировать, что тела, с помощью которых мы измеряем предметы, воздействуют на эти предметы", а также вывод: "Если не грешишь против разума, нельзя вообще ни к чему прийти".

Сопоставив ее с репликой по поводу теории Бора, можно прийти к заключению: Эйнштейн не исключал ограничения "классического идеала". Если при этом "исчезает физика", то слово "физика" означает здесь не возможность объективной картины мира вообще, а физику в духе "программы Ньютона" и "программы Максвелла".

Отношение к квантово-статистическим идеям у Эйнштейна было крайне сложным, но в целом оно укладывалось в реплику, о которой вспоминал Бор. Он видел связь этих идей со своими работами, видел в них угрозу физике, ждал разрешения этого кризиса от дальнейших исследований и надеялся найти за кулисами этих законов динамические законы, определяющие не вероятности процессов, а самые процессы так, как это было в классической термодинамике.

Теория до Бройля могла внушить надежду на подобное нестатистическое объяснение. Сейчас ретроспективно мы видим в электромагнитных волнах нечто напоминающее волны вероятности. В первой четверти века, напротив, хотели свести статистические закономерности движения частиц к динамическим – хотя бы к существованию волн, управляющих движением частиц. Аналогия между волнами де Бройля и электромагнитными волнами способствовала восприятию новой теории и вместе с тем наталкивала мысль на признание реальности "волн материи". Фотоны как-то связаны с электромагнитными волнами, как именно об этом трудно было что-либо сказать. Но предполагали, что электромагнитные волны представляют собой изменения напряженности "реального" поля. Волны де Бройля, по-видимому, тоже должны считаться распространяющимися колебаниями некоторого "реального" поля. Но эти надежды и соответствующие гипотезы быстро уступили место идее "волн вероятности".

530

Отношение Эйнштейна к этой идее было, как уже сказано, очень сложным. Позитивистские выводы, представление об индетерминизме он полностью отбрасывал, и с этой стороны его критические аргументы были неопровержимы. Собственно физические соображения и мысленные эксперименты, противопоставленные физическим построениям Гейзенберга, Бора, Борна и других сторонников "волн вероятности", встретили с их стороны веские контраргументы. Общая мысль, вернее интуитивная догадка о теории, более общей и точной, чем квантовая механика, только сейчас может быть воплощена в сравнительно конкретные формы и получить правильную оценку. На этой стороне дела мы и остановимся.

В 1932 г. в Берлине Эйнштейн встретил Филиппа Франка, который защищал официальную статистическую версию квантовой механики. Франк рассказывает о споре с Эйнштейном.

"В физике, – говорил Эйнштейн, – возникла новая мода. С помощью виртуозно сформулированных мысленных экспериментов доказывают, что некоторые физические величины не могут быть измерены или, точнее, что их поведение определено законами природы таким образом, что они ускользают от всяких попыток измерения. Отсюда заключают, что было бы бессмысленно сохранять эти величины в физическом лексиконе. Такое сохранение было бы чистой метафизикой" [6].

6 Frank, 216.

После того как Эйнштейн высказал свое отрицательное отношение к этой концепции, Франк попробовал отождествить ее с исходной идеей теории относительности. Последняя, анализируя, например, понятие "абсолютная одновременность", отказывает ему в праве на существование на том основании, что реальные и мысленные эксперименты демонстрируют невозможность синхронизировать события, рассматриваемые в различных, движущихся одна относительно другой системах отсчета. Значит, заключал Франк, понятия, отвергнутые теорией относительности, отвергнуты потому, что они ненаблюдаемы. Он так и сказал Эйнштейну: "Но ведь мода, о которой вы говорите, изобретена вами же в 1905 г.".

531

"Хорошая шутка не должна слишком часто повторяться", – ответил Эйнштейн. Далее он разъяснил, что теория относительности описывает объективные процессы, реальную материальную субстанцию, устанавливает связь между различными способами описания одной и той же реальности, не имеет ничего общего с позитивизмом я далека от появившейся сейчас "моды".

Позитивистские выводы, сделанные из квантово-статистического характера закономерностей микромира, в действительности не вытекают из квантовой механики; квантовая механика – это одно, а ее гносеологическая трактовка, о которой говорил Эйнштейн, – другое. Но в квантовой механике мы встречаем закономерный виток познания, абсолютизация которого ведет к указанной гносеологической трактовке. Сейчас, с позиций физики семидесятых годов, мы видим этот виток, он связан не только с отходом от классических идей, но и с недостаточной радикальностью такого отхода в квантовой механике, созданной в двадцатые годы.

Это требует разъяснения – пока предварительного, более подробное придется немного отложить. Сравним теорию относительности с квантовой механикой. В первой такие понятия, как "движение относительно эфира", "абсолютная одновременность" и т.д., признаны не допускающими экспериментальной регистрации. Но с этой невозможностью экспериментальной регистрации мы встречались и в теории Лоренца. Сокращение продольных размеров тел делало невозможным регистрацию движения по отношению к эфиру при помощи опытов – реальных или мысленных, аналогичных опыту Майкельсона.

Теория относительности пошла дальше. Она отрицает субстанциальное, независимое от каких-либо опытов существование движения относительно эфира и связанные с таким движением свойства мира. При отождествлении наблюдаемости и реальности различие между концепцией Лоренца и концепцией Эйнштейна исчезает. Признание объективной реальности делает это различие крайне существенным. Теория относительности Эйнштейна радикально рвет с движением в эфире и соответствующими классическими понятиями, отрицая их объективный смысл.

532

Взглянем с этой точки зрения на квантовую механику. Она ограничивает применимость таких понятий, как "положение" и "скорость" электрона, определенными условиями. Но квантовую механику нельзя изложить без этих классических понятий, она теряет без них смысл. Она не отбрасывает понятия положения и скорости частицы с такой категоричностью, с какой теория относительности отбросила классические понятия абсолютного пространства, времени и движения. Это не значит, что теория относительности дальше ушла от классической физики, чем квантовая механика. Напротив, последняя ушла дальше. Квантовая механика не с полной категоричностью отказалась от понятий скорости и положения частицы, но эти понятия играли в классической физике гораздо более фундаментальную роль, чем ньютоновы абсолюты, по существу противоречившие классическому идеалу. Радикализация квантовой механики была бы не очищением классического идеала, а дальнейшим отказом от него.

Квантовая механика первоначально лишь ограничила классический идеал. Ценой неопределенности скорости можно со сколь угодно большой точностью определить положение частицы и, наоборот, ценой неопределенности положения можно сколь угодно точно определить скорость. Но уже в начале тридцатых годов было установлено, что в очень малых областях нельзя точно определить положение частицы даже в том случае, когда ее скорость остается неопределенной. Далее были обнаружены процессы, которые радикальнее, чем это было известно раньше, устраняют классические понятия из ультрамикроскопической картины.

Указанное направление физической мысли выходило за первоначальные рамки квантовой механики. Нильс Бор отчетливо высказал основную посылку последней на международном конгрессе по физике в Комо в 1927 г. В 1949 г., излагая мысль этого выступления на конгрессе, Бор писал об изучении микромира:

"Решающим моментом является признание положения, что, как бы далеко ни выходили явления за рамки классического физического объяснения, все опытные данные должны описываться при помощи классических понятий" [7]. Эта формула очень важна, так как она показывает позитивно-классическую сторону квантовой механики. Последняя утверждает, что классические понятия применимы ко всем рассматриваемым физическим явлениям при условии ограничения точности этих понятий.

7 Вор Н. Избр. науч. труды, т. II, с. 406.

533

Если существуют процессы, к которым классические понятия труднее применить, то они заставят ограничить нерелятивистскую квантовую механику, сделать ее теорией, описывающей лишь часть реальных процессов. Но в 1927 г. такие процессы были неизвестны. Поэтому критика квантовой механики была направлена не на "охранительную" (по отношению к классическим понятиям) сторону квантовой механики, а на тезис об условиях такого применения, и критика велась с позиций безусловного применения классических понятий, с позиций, допускающих "скрытые параметры", которые определяют точным образом события в микромире и могут быть без всяких условий выражены с помощью классических понятий.

На конгрессе в Комо Эйнштейна не было. Но в том же году в Брюсселе состоялся 5-й Сольвеевский конгресс. Здесь Эйнштейн выступил со своими возражениями Бору и другим защитникам новой теории. Спор Эйнштейна с Бором продолжался и на следующем Сольвеевском конгрессе в 1930 г. Эйнштейн придумывал все новые мысленные эксперименты, все новые комбинации диафрагм, ящиков, весов и т.д., которые могли бы убедить Бора. Последний показывал, что эти конструкции не противоречат постулатам квантовой механики. Кроме публичных дискуссий спор Эйнштейна с Бором продолжался при каждой личной встрече. Постоянным участником этих встреч был Пауль Эренфест. Его участие в спорах было очень плодотворным, он был как бы посредником, помогавшим своими разъяснениями обеим сторонам.

В более общей форме – без мысленных конструкций – критика квантовой механики была изложена Эйнштейном и его сотрудниками Подольским и Розеном в 1935 г. в статье "Может ли квантовомеханическое описание физической реальности рассматриваться как полное" [8]. В ответ Бор написал статью под тем же названием [9]. В споре все больше определялось основное расхождение между господствующим пониманием квантовой механики а позицией Эйнштейна.

8 См.: Эйнштейн, 3, 604-011.

9 Бор Н. Избр. науч. труды, т. II. с. 180-191.

534

Философские позиции Эйнштейна были при этом весьма отчетливыми. В 1938 г. в письме к Соловину Эйнштейн высказал следующую характеристику связи между затруднениями квантовой механики и позитивизмом. Он пишет о "вредном влиянии субъективно-позитивистских взглядов" и прибавляет:

"Понимание природы как объективной реальности считают устаревшим предрассудком, и квантовые теоретики из нужды делают добродетель. Люди больше подвержены внушению, чем лошади, поэтому у них в каждый период своя мода, и большинство не знает источника этой тирании" [10].

10 Lettres a Solovine, 71.

"Из нужды делают добродетель..." В данном случае "нужда" состояла в настоятельной необходимости применить в теории микромира классические понятия, описывать движение элементарной частицы по аналогии с классической частицей, ограничив такую аналогию неопределенностью сопряженных переменных и указанием, вообще говоря, лишь вероятности точных значений этих переменных для каждого момента и для каждой точки. Множество фактов, доказывающих волновую природу частиц, и множество фактов, доказывающих их корпускулярную природу, требуют такого ограничения классических понятий. В этом и состоит "нужда".

Для Эйнштейна "нужда", т.е., по его терминологии, "внешнее оправдание", еще не решает дела. Необходимо вывести концепцию из общих физических принципов. Такая тенденция существовала в интерпретациях квантовой механики. Соотношение неопределенности и статистический характер квантовомеханических закономерностей выводили из априорной невозможности познания объективной реальности, из неотделимости объекта познания от его субъекта, из границ причинного объяснения мира. Нужда стала добродетелью. Официальная версия квантовой механики перестала быть результатом "нужды" некоторым предварительным, подлежащим дальнейшему развитию объяснением определенного круга наблюдений. Она рассматривалась как выражение раз навсегда данных свойств познания – результатом "добродетели". Но для Эйнштейна границы причинного объяснения мира, инде

535

терминизм, отрицание объективной реальности были разрывом с непоколебимыми проверенными всем экспериментом и всей практикой устоями какой бы то ни было науки. Он искал иного "внутреннего совершенства" квантовой механики – возможности вывести ее соотношения из более общей картины объективной реальности, из более общего понятия причинности.

Не следует схематизировать взгляды Эйнштейна на квантовую механику и приписывать этим взглядам последовательный и четкий характер. Вообще говоря, Эйнштейн критиковал квантовую механику с позиций более общей и радикальной неклассической теории, а не с классических позиций. Но классические позиции могли быть сформулированы в явной форме – классическая физика имела четкие контуры. Напротив, более радикальная и общая неклассическая теория не существовала (да и теперь, строго говоря, не существует), и критика квантовой механики "слева" могла вестись лишь в самой неопределенной форме. У Эйнштейна, в его выступлениях по поводу квантовой механики, классические мотивы переплетались с критикой "слева". Он иногда приближался к сторонникам классической интерпретации, иногда явно тянул в сторону более радикальной теории. Второе направление, как бы неявно оно ни выражалось, представляется более характерным для Эйнштейна. В 1928 г. Эйнштейн послал Шредингеру письмо, в котором в общем соглашался с шредингеровской классической тенденцией, с шредингеровским отрицанием корпускулярно-волнового дуализма. Эйнштейн не был согласен с союзом "или", соединяющим волновую характеристику (например, частоту колебаний v) и корпускулярную характеристику (например, энергию частицы Е).

В отличие от Шредингера, определявшего волны де Бройля как первичный процесс, и в отличие от Борна и других физиков, рассматривавших интенсивность колебаний как меру вероятности, Эйнштейн видел исходное понятие в энергии частицы, а волновой процесс с частотой колебаний v он считал условным понятием. Но главное, что здесь нужно подчеркнуть, – это критика представления о квантовой механике как о чем-то завершенном. Если концепцию Гейзенберга и Бора будут считать последним и окончательным ответом на вопрос о движении микрочастицы, то эта концепция станет чем-то абсолютным, чем-то сходным с догматом, чем-то исключающим дальнейшие поиски.

536

Эйнштейн писал Шредингеру:

"Успокаивающая философия (или религия?) Гейзенберга – Бора помогает верующему обрести подушку для спокойного сна. Его нелегко согнать с подушки. Пусть отлеживается. Но эта религия чертовски слабо действует на меня, и я, несмотря на все, говорю: Не "Е и v", а "E или v". И именно не v, a E – эта величина в конечном счете и обладает реальностью. Но никаких математических изменений я из этого не могу вывести. Моя мозговая шарманка уж очень выдохлась..."

Эйнштейн видел, что статисгико-вероятпостное понимание квантовой механики не противоречит опыту. Но для него эта констатация не снимает возможности "точного детерминизма" применительно к микромиру. Эйнштейн думал, что можно представить себе картину элементарных процессов, ход которых определяется точным образом. Принципиальная представимость таких процессов и является спорным пунктом в теоретической физике.

В 1950 г. Эйнштейн писал Соловину:

"С точки зрения непосредственного опыта точный детерминизм не существует. В этом вопросе – полное согласие. Вопрос состоит в том, должно ли быть описание природы детерминистическим описанием или от этого можно отказаться. Далее следует специфическая проблема: можно ли для индивидуального объекта получить представимый образ, в котором полностью исключена статистическая закономерность. Только в этом и состоит различие точек зрения" [11].

11 Lettres a Solovine, 99.

Здесь мы снова видим, что представление о нестатистических закономерностях поведения элементарных частиц оставалось у Эйнштейна интуитивным и никогда не выражалось в какой-либо определенной гипотезе. Эйнштейн не ждал реабилитации доквантовой физики. Но, как уже говорилось, критика квантовой механики с неклассических позиций не могла в то время облечься в конкретный образ и оставалась неопределенной и в целом интуитивной тенденцией мысли. Такой характер критики квантовой механики можно увидеть и в большом числе других выступлений Эйнштейна.

537

В 1936 г. Эйнштейн написал статью "Физика и реальность" [12], в которой говорит, что мысль о полноте квантовомеханического описания не приводит к противоречиям, но настолько противоречит его научному инстинкту, что он не может отказаться от более полной концепции. Отвечая на эту статью в обзоре "Дискуссии с Эйнштейном", Бор снова высказывает, в несколько иной форме, основную идею квантовой механики: в ней "мы имеем дело не с произвольным отказом от детального анализа атомных явлений, но с признанием того, что такой анализ принципиально исключается" [13].

12 Эйнштейн, 4, 220 -227.

13 Бop U. Избр. науч. труды, т. II, с. 428.

Под "более точным анализом" здесь подразумевается неограниченно точное определение динамических переменных, например положения и скорости. Квантовая механика ограничивает точность их определения условием: чем точнее определена одна переменная, том менее точно определена другая. Вопрос, однако, не решен, если ому придать более радикальный смысл: нет ли принципиального предела для какого бы то ни было применения понятий положения и скорости в микроскопическом или ультрамикроскопическом мире?

В 1937 г. Бор был в Принстоне, но на этот раз спор с Эйнштейном велся в очень своеобразной форме: они обсуждали, к какой концепции присоединился бы Спиноза, если бы он мог наблюдать развитие квантовой механики. Такой аспект очень характерен и для Эйнштейна, и для Бора. Оба склонны поднимать физические проблемы современности до уровня основных вопросов, по-разному ставившихся и решавшихся в течение всего существования современной науки. Для Эйнштейна мировоззрение Спинозы было наиболее общим выражением идеи единства, детерминированности, объективности и материальности мира. Эта идея у него воплотилась в критерии "внутреннего совершенства" и "внешнего оправдания" физических теорий. Он применял названные критерии к квантовой механике и считал, что она не удовлетворяет им. Сейчас мы видим, что квантовая механика, о которой шла речь, обнаружила свою недостаточность только в результате открытия принципиально новых явлений. Такая недостаточность может оказаться свойственной всякой теории.

538

В статье Эйнштейна, Подольского и Розена говорится: "...Каждый элемент физической реальности должен иметь отражение в физической теории". Но в этом случае физическая теория дает исчерпывающее описание реальности и полнота описания приобретает абсолютный смысл: теория согласно известной судебно-процессуальной формуле говорит "правду, только правду и всю правду". Но в автобиографии 1949 г. Эйнштейн упоминает о критериях выбора относительно "внутренне совершенной" и "внешне оправданной" теории. При такой постановке вопроса указанные критерии ведут науку вперед по бесконечному пути приближения к истине и не гарантируют "всей правды" [14]. В высказываниях Эйнштейна о квантовой механике иногда имеется в виду абсолютная полнота описания физической реальности. Теперь, когда мы можем рассматривать квантовую механику с позиций более общей и точной теории, она оказывается относительно недостаточным описанием физической реальности. Но эта недостаточность оказывается свойственной каждой механике, в которой исходными процессами являются движения тождественных себе частиц.

14 См.: Кузнецов В. Г. Основы теории относительности и квантовой механики в их историческом развитии. М., 1957, с. 266.

Эта общая, свойственная каждой механике "типа ньютоновой механики" недостаточность стала явственной только сейчас. Только сейчас мы можем наметить, хотя бы гипотетически, контуры новой картины мира, более общей и точной, чем механика указанного типа. До того собственно физические аргументы, обосновывающие недостаточность квантовомеханического объяснения мира, сводились к интуитивному и потому необщезначимому предчувствию новых, более широких концепций. Все это видно из уже процитированного в письме Эйнштейна к Максу Борну.

В этом письме Эйнштейн говорит об "играющем в кости боге" – концепции статистических закономерностей как исходных закономерностей бытия.

539

"В наших научных взглядах мы оказались антиподами. Ты веришь в играющего в кости бога, а я – в полную закономерность в мире объективно сущего, что я пытаюсь уловить сугубо спекулятивным образом. Я надеюсь, что кто-нибудь найдет более реалистический путь и соответственно более осязаемый фундамент для подобного воззрения, нежели это удалось сделать мне. Большие первоначальные успехи теории квантов не могли меня заставить поверить в лежащую в основе игру в кости" [15].

15 См.: Успехи физических наук, 1956, 59, вып. 1, с. 130-131.

"Бог не играет в кости!" Мы снова сталкиваемся с "богом", снова в несколько ироническом контексте и снова как с псевдонимом объективного ratio – наиболее общих закономерностей бытия. Эти закономерности не статистические, они определяют не вероятность событий, а сами события. Идея более глубоких и общих закономерностей, действующих за кулисами термодинамики, была, как мы видели, исходной идеей работ Эйнштейна, посвященных броуновскому движению. Эйнштейн понимал – об этом уже шла речь, – что статистические закономерности термодинамики, т.е. законы поведения больших ансамблей, не сводятся к законам перемещения и взаимодействия. Но его интересовала неотделимость высших форм движения от наиболее простых и общих.

Теперь речь шла о статистических закономерностях движения отдельных частиц. Эти закономерности нельзя было объяснить динамическими закономерностями движения каких-то других тел, как это было в термодинамике. Тем не менее Эйнштейн не соглашался считать статистические закономерности исходными.

Попытки уловить универсальные динамические закономерности бытия "сугубо спекулятивным образом" не удовлетворяли Эйнштейна, и он ждал, что в будущем найдут "более осязаемый фундамент для подобного воззрения". Поэтому он не мог высказать Борну какие-либо аргументы общезначимого характера и говорил о субъективной интуиции, заставляющей его верить в универсальную динамическую закономерность мира. В 1947 г. Эйнштейн снова пишет Борну:

"Мою физическую позицию я не могу для тебя обосновать так, чтобы ты ее признал сколько-нибудь разумной. Конечно, я понимаю, что принципиально статистическая точка зрения, необходимость которой впервые ясно осознана была тобой, содержит значительную долю

540

истины. Однако я не могу в нее серьезно верить потому, что эта теория несовместима с основным положением, что физика должна представлять действительность в пространстве и во времени без мистических дальнодействий. В чем я твердо убежден, так это в том, что в конце концов остановятся на теории, в которой закономерно связанными вещами будут не вероятности, но факты, как это и считалось недавно само собой разумеющимся. В обоснование этого убеждения я могу привести не логические основания, а мой мизинец как свидетель, т.е. авторитет, который не внушает доверия за пределами моей кожи" [16].

Несколько позже Эйнштейн снова писал Борну, с которым очень хотел повидаться:

"Мне понятно, что ты видишь во мне старого грешника. Но я так же ясно чувствую, что ты не понимаешь, как я попал на свой одинокий путь. Конечно, ты не согласился бы с моей установкой, но она бы тебя развеселила. Я тоже обрадовался бы возможности со всех сторон ощупать твою позитивистскую философскую платформу. Но, по-видимому, нам не удастся сделать это в нашей жизни" [17].

Когда Борн по просьбе Зелига комментировал это письмо, он написал, что не сочувствует позитивизму и что Эйнштейн был приверженцем классического детерминизма. Последнее требует оговорок.

Эйнштейн не считал статистические закономерности основными закономерностями бытия. Он полагал, что основные закономерности определяют не вероятность событий, а сами события. В письме к Зелигу Эйнштейн говорил, что поле, определяющее события в каждой точке пространства, кажется ему элементарным понятием.

"В моих взглядах на основы физики я расхожусь со всеми моими современниками и поэтому не могу себе позволить выступать от имени теоретической физики. Я не верю в необходимость статистического характера основных законов и вопреки почти общему мнению современников считаю по крайней мере мыслимым, если не достоверным, тезис об элементарном характере понятия поля" [18].

16 Успехи физических наук, 1956, 59, вып. 1, с. 131.

17 Seelig, 395.

18 Ibid., 396.

В письме Джемсу Франку Эйнштейн говорил:

541

"Я еще могу представить, что бог создал мир, в котором нет законов природы, короче говоря, что он создал хаос. Но чтобы статистические законы были окончательными и бог разыгрывал каждый случай в отдельности, – такая мысль мне крайне несимпатична" [19].

В 1948 г. Эйнштейн писал Инфельду о беседе с одним физиком, защищавшим официальную точку зрения на квантовую механику. Эйнштейн говорил, что он был восхищен научной изобретательностью своего собеседника.

"Однако дискуссия с ним очень трудна, ибо разные аргументы имеют в его глазах совершенно другой вес, чем в моих. Мое твердое следование логической простоте и отсутствие доверия к ценности критериев теорий, даже тех, что производят большое впечатление, если речь идет о принципиальных вопросах, для него непонятны. Он находит такого рода позицию обособленной и странной, как все, кто считает, что квантовая теория близка к сути дела" [20].

19 Seelig, 396.

20 Успехи физических наук, 1956, 59, вып. 1, с. 174.

Одного этого письма достаточно, чтобы понять смысл эйнштейновской "логической простоты". "Логическая простота" представляет онтологическую характеристику бытия, она утверждает существование объективного ratio, объективной детерминированности процессов природы. Но эта детерминированность воплощалась для Эйнштейна в "классическом идеале", очищенном от произвольных постулатов абсолютной одновременности и абсолютного пространства.

Теория в этом отношении шла дальше своего творца.

В эйнштейновском соотношении массы и энергии содержались атомная эра, если говорить о практике, и представление о трансмугациях частиц, если говорить о физической теории. Это не изменило основного направления в творчестве Эйнштейна; основным направлением была разработка теории, в которой исходным понятием оставалось движение тождественных себе тел.

В своих воспоминаниях об Эйнштейне Инфельд пишет:

"Мне было очень больно видеть обособленность Эйнштейна и то, что он стоит как бы вне потока физики. Часто этот величайший, вероятно, физик мира говорил мне в Принстоне: "Физики считают меня старым глуп