Текст книги "Поворотный круг"

Автор книги: Борис Комар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Вскоре Аза принесла жеребенка. С белой залысинкой на лбу, с белыми чулочками па ногах. Шахтеры очень полюбили жеребенка и дали ему кличку Стригунок. Нельзя сказать, что это имя такое же красивое, как и у его матери, но Для нас оно было самым лучшим, потому что жеребенок был веселый и озорной, как и подобает всем стригункам. Кроме всего прочего, Стригунок был зрячим, и мы оставляли возле него несколько зажженных ламп, чтоб он не ослеп.

Когда Стригунок подрос, мы взяли его после смены в клеть и вывезли на свет божий. До этого, по совету опытного стволового [18]18
  Стволовой – рабочий, управляющий спусковым механизмом в шахте.


[Закрыть], завязали ему мешковиной глаза. Ну, вывезли, повели в степной овраг, находившийся недалеко от шахты. В овраге журчала вода, росла густая трава, цвели цветы. Подождали немного, пока жеребенок привыкнет к яркому свету, потом совсем сняли повязку.

Посмотрел Стригунок на воду, на цветы, на небо и заржал от счастья. Бросился, понесся вприпрыжку! Хвост трубой, ржет от удовольствия, глаза блестят. Впервые увидел Стригунок красоту земли, испытал счастье свободы…

Мы, молодые шахтеры, тоже были рады, что не поленились и хоть на некоторое время вывели Стригунка из шахты.

Когда он вдоволь набегался, наелся сочной травы, напился из ручейка ключевой воды, мы снова его спустили вниз, к матери. Жеребенок сразу загрустил. Ходил по конюшне хмурый, прибитый горем, даже перестал есть. Ему и травки свеженькой и хлебушка давали – не хочет. А однажды разогнался, перескочил через ограду и побежал по штреку. Мы и так и сяк к нему – не дается, убегает. Ржет, кидается в разные стороны, увидит вдали огонек – мчится как шальной. Потом прыгнул неосторожно в яму и разбился…

Майор Залета умолк. На улице тяжело громыхал грузовик, с трудом преодолевая ямы и ухабы. Все молчали, вглядываясь в густые сумерки, которые разрезали острые ножи зажженных фар. Но вот грузовик отъехал, темнота покрыла комнату.

– Вот так, друзья, и с людьми, – сказал майор. – Если человек хоть раз познал свободу, он уже не сможет жить в неволе. Лучше смерть, чем прозябать без света, без радости… Нет, не покорится наш народ, никогда не покорится Гитлеру! Вот и по вас вижу – ничего у него не выйдет. Понимаю, сейчас вы, возможно, немного ошеломлены происходящим. Главное, не падать духом и бороться. Ну, там, на фронте, известно, какая борьба. А здесь? Здесь другое дело. Что можно вам посоветовать? Одно скажу: причинять вред оккупантам – тоже борьба. Например, фашисты из кожи вон лезут, стараются убедить всех людей на земле, что войну они уже выиграли, что армия наша разбита. Неправда это! Вы и разоблачайте вражескую пропаганду, сейте зерна уверенности среди наших людей, веру в победу. Может, именно это сейчас самое важное…

Расходились молча. Каждый думал о словах майора.

Когда расставались, Анатолий сказал Борису:

– Хорошо бы нам найти какой-нибудь радиоприемник…

– Если бы их не отбирали в первые дни войны… – с сожалением произнес Борис.

– Надо наших людей расспросить.

– Вряд ли найдем – все сдали. Но расспросить не мешает, – согласился Борис и исчез в темном переулке.

На другой день Володя сидел возле окна и ожидал прихода ребят. Иван, Анатолий и Борис должны были принести для майора необходимые продукты и теплую одежду. Прошел час, но никто не приходил. Это встревожило его.

Он вышел на улицу, посмотрел вдаль, но знакомых фигур не было. Собирался вернуться в хату, как вдруг заметил в конце улицы четырех полицаев. Сердце у него сильно забилось:

«Куда они?.. К кому?..»

Подойдя к Володиному двору, полицаи сняли с плеч карабины.

Увидев Володю, забросали его вопросами:

– Кто здесь живет? Кто в хате? Где мать, где отец?..

Не успел мальчуган произнести слово, как полицаи ворвались в хату, пораскрывали двери, полезли на чердак, перерыли все. Потом вышли во двор, зашли вчетвером в сарай, где стояла коза. Они кого-то искали…

Один полицай, длиннорукий верзила, подошел к копне, взял клюку, которой Володя дергал сено для козы.

«Зачем он ее взял?.. – Внутри у мальчишки все застыло. – Неужели будет втыкать в копну? Клюка острая, как копье, ею насквозь можно проколоть человека!..»

Полицай поднял клюку, замахнулся…

Володя закрыл глаза. Он представил ужасную картину: словно не майора, сидевшего в копне, а его самого сейчас проткнет острая клюка. Мальчуган схватил полицая за руки и истошным голосом заорал:

– Не надо!..

Полицаи сразу догадались. Быстро разобрали сено и вытащили майора, бледного, как полотно.

Володя посмотрел на ворота и увидел входившего во двор Анатолия.

Полицаи тут же схватили Анатолия, отобрали узелок с продуктами, обыскали. Через несколько минут они вели всех троих в комендатуру.

Там уже толпилось много задержанных. Их по одному водили на допрос. Когда возле дверей образовалась сутолока, Володя, улучив момент, незаметно спрятался за стоявшую рядом машину.

Анатолий пришел в отчаяние. Неужели все пропало? Майор не доберется до линии фронта, не перейдет к своим, попадет в лапы фашистов… Суетятся полицаи, берут из толпы по одному, по двое и ведут в комендатуру. Там каждого записывают и допрашивают. Допрашивают просто так, для порядка, ибо судьба всех этих людей предрешена. Не расстреляли бы еще!

Сначала повели на допрос майора, потом Анатолия.

Переводчик щурил уставшие глаза, машинально бросал вопросы:

– Фамилия?.. Имя?.. Комсомолец?..

Вопросов было около десяти. Ответы переводчик говорил по-немецки седому остроносому офицеру, который сидел за столом и записывал их в большую толстую книгу.

Анатолий вдруг опомнился, понял, что и его уже занесли в список и впереди – неизвестность. Начал объяснять, что он, мол, случайно зашел во двор и потому ни в чем не виноват. Неужели даже днем запрещено ходить по улице? Неужели новый порядок запрещает ходить к своим школьным товарищам?..

Переводчик все же поборол усталость, растолковал немцу, что перед ним стоит ученик, но тот отрицательно покачал головой:

– Weg! [19]19
  Прочь! (нем.)


[Закрыть]

Анатолия вытолкнули во двор. Здесь уже были майор Залета и человек двадцать задержанных.

День выдался пасмурный, дул порывистый холодный ветер. Часовые курили немецкие сигары, что-то весело рассказывали, не обращая внимания на задержанных. Воспользовавшись этим, майор Залета подошел к насупившемуся парню и тихо сказал:

– Кто-то среди ваших ребят или слишком болтлив, или просто предатель… Имейте это в виду.

– Но кто? Кто? – развел руками Анатолий.

Им не дали поговорить – во двор вышел немецкий офицер, отдал команду. Отворились ворота, всех вывели на улицу, построили по двое и погнали через город.

«Куда нас ведут?» – беспокоился Анатолий.

Рядом шел с обнаженной грудью плечистый юноша в матросском бушлате. Моряк. И откуда он взялся здесь, в сухопутных краях? Анатолий шепотом спросил:

– Не знаете, куда нас ведут?

– Дорога у них одна – в лагерь для военнопленных. Не так далеко – в Хорол. Я там буду второй раз…

На улице люди останавливались, смотрели на колонну, женщины вытирали уголками платков глаза, дети старались передать махорку или подбросить кусок хлеба.

«Ну вот, – думал Анатолий, – теперь и я пленный, как и те, для которых вместе с ребятами раскладывал по дороге яблоки и огурцы, катил с пригорка тыквы… И никто теперь не скажет матери, куда девался, никто не махнет рукой на прощание…»

И ему стало жаль себя… Вот бросят за проволоку, там он и погибнет. Не успел ни разу выстрелить во врага, не сходил в атаку, не завоевал права называться бойцом… Какая бессмыслица! Нет, мириться нельзя. Надо хорошо осмотреться, приглядеться к страже и, как только стемнеет, сразу скрыться в бурьяне…

На перекрестке улиц стояла группа девушек. Вдруг Анатолий увидел черноглазую киевлянку Люсю. Она держала в руке кошелку и пристально смотрела на него. Затем быстро подошла к колонне, но стража заметила.

– Передай матери, я в Хороле, в лагере!.. – крикнул ей Анатолий и сразу почувствовал, как что-то горячо обожгло спину.

Оглянулся. Скуластый полицай заносил нагайку над головой другого пленного.

– Подтянись! Разговаривать запрещено, за нарушение приказа – расстрел!

Сбили строй в кучу, не отходили ни на шаг – боялись потерять хоть одного пленного.

Только к вечеру их пригнали к воротам лагеря. Часовые с голубыми повязками на рукавах принимали прибывших. Впереди всех стоял одутловатый немец и держал в руке банку с краской и малярную кисть. Он внимательно осматривал каждого и ставил клеймо на спине. Анатолий видел, как вытаращил гитлеровец глаза на моряка и, мазанув его краской по спине, крикнул:

– Большевик! Матрос!..

Анатолий пробрался к майору и, взяв его за руку, сказал:

– Здесь и затеряться легко, а с вами мне будет веселее.

Майор горько улыбнулся:

– Да уж всем будет весело, по всему видать!..

Лагерь расположился на кирпичном заводе. Большинство пленных находилось в глубокой огромной яме, откуда раньше брали глину для завода. Остальные – в приземистых островерхих сараях, где сушили кирпич. Вся территория была огорожена высокой стеной из колючей проволоки, через каждые сто метров стояли вышки, на которых с автоматами и пулеметами находились охранники.

Группу, где были Анатолий и майор, загнали в яму.

Вокруг, насколько было видно, лежали или просто сидели на холодной земле люди. В серой вечерней мгле, в густых зловонных испарениях кое-где вспыхивали цигарки.

Майор вывернул карманы, натряс немного махорочной трухи и тоже закурил. Уселись спинами друг к другу, чтоб было теплее, и так молча просидели до утра: не могли уснуть. Кто-то из пленных громко стонал, посылал кому-то проклятья, кто-то во сне подавал команды, кто-то звал мать…

И только к утру Анатолий все-таки вздремнул. Проснулся от взрыва.

Неподалеку от того места, где сидели они с майором, разорвалась граната. Когда рассеялся дым, все узнали, что ночью умер красноармеец-узбек; вокруг него, соблюдая обычай, уселись земляки и принялись его оплакивать. Гитлеровец с вышки бросил в толпу гранату.

Анатолий огляделся по сторонам. Отовсюду на него смотрели безучастными глазами люди в натянутых на уши пилотках. Одни – отечные, неестественно располневшие, другие – худые и сгорбленные. Люди медленно умирали от голода…

От соседа, молчаливого, обросшего, узнали, что есть в лагере почти не дают. Очень много больных, раненых. При лагере официально существовал госпиталь. Гитлеровские врачи Фрюхте и Гредер ежедневно делали какие-то уколы всем тем, кто попал к ним в госпиталь, но на второй день больные умирали. Вот почему пленные не хотели идти в «госпиталь». Тогда Фрюхте и Гредер сами ходили по лагерю и указывали полицаям, каких больных насильно тащить в «больницу». От истощения и голода кое-кто из пленных не выдерживал и сходил с ума. Таких вылавливали и здесь же, возле лагеря, расстреливали из автомата.

В тот день майор и Анатолий с утра до вечера блуждали по лагерю, где на вытоптанной глинистой земле не было ни единой травинки – все съедено пленными. Они ко всему присматривались, прислушивались, расспрашивали.

Иногда по лагерю объявляли:

– Иван Чиж! Иди к воротам, к тебе пришла жена!

Или:

– Дмитрий Лихошка! Пришла мать…

Тогда сразу же кто-то вскакивал и бежал к воротам. Но порой никто не откликался и не бежал на свидание с родными.

Чаще передавали объявления:

– «Пленные! Кто хочет служить в полиции или в специальных войсковых соединениях, немедленно объявитесь! Немецкое командование предоставит вам приличное жалование, паек и обмундирование».

Но люди не двигались. Они лежали на твердой, вытоптанной земле и молча ждали смерти. Редко-редко кто-то, глядя на товарищей вороватыми голодными глазами, шел записываться в полицию. Таких ненавидели и презирали.

Тихо в лагере. Стража дремлет на вышках. Медленно тянется час за часом, только изредка какой-то сумасшедший запоет или закричит, тогда его пристреливают, и опять все погружается в дремоту.

Чтобы развлечься, гитлеровцы придумали разные соревнования. Большим охотником до всяких выдумок был унтер-офицер Нидерайд, прозванный в лагере «усатой собакой». У Нидерайда было тупое квадратное лицо, черные усики-соплячки и черные мутные глаза. Унтер-офицер был зол на весь мир и всю свою злобу вымещал на пленных. Когда заступал на дежурство Нидерайд, лагерь сникал и настораживался в ожидании неизбежной беды. Все старались пристроиться где-то сзади, кто залезал в норы, которые вырывали в глиняных стенах, чтобы спрятаться от холода и непогоды, кто просто ложился на землю лицом вниз…

Фашист развлекался так: натягивал на колья проволоку и предлагал соревноваться – кто первый перебьет из пистолета проволоку. Как правило, никому из охранников и полицаев это не удавалось. Тогда Нидерайд выхватывал из кобуры парабеллум, прицеливался, и с первого выстрела проволока, жалобно звякнув, распадалась надвое. Потом «усатая собака» кидался в лагерь, и от него, словно ошпаренные, разбегались в разные стороны пленные. Кто попадался на пути, того настигала внезапная смерть.

Был еще один негодяй, по имени Артур. Этот – из колонистов. Чтобы выслужиться у начальства, Артур безжалостно бил пленных тяжелой суковатой палкой. Таких палок у него в запасе был не один десяток, за каждое дежурство пять-шесть таких дубинок ломалось в щепки. Он бил кого попало и за что попало, а то и просто так, для «острастки», как он сам говорил.

– Чего глаза выпятили, варвары? – кричал Артур и бил первого попавшегося. – Разве я не вижу, как ваше змеиное жало переполняется ядом? Вас нужно перебить всех, как собак…

И палка опускалась на головы и спины ни в чем не повинных людей. Когда и это надоедало Артуру, он начинал рыскать по лагерю, выискивая пленных с более или менее пригодными сапогами или верхней одеждой. Найдя такого, он приказывал ему раздеться, разуться. Забирал одежду, обувь, обменивал их на самогон и устраивал пьянку.

Анатолий ходил по лагерю, прислушивался к разговорам пленных, расспрашивал, запоминал. Еще раз встретился с матросом. Теперь тот был уже в рваной шинели – выменял у кого-то на бушлат.

Насмотревшись на порядки в лагере, Анатолий прилег возле майора на сырую землю и сказал:

– Чем помочь, как остановить этот ужас? Протестовать?

Майор вздохнул:

– Не поможет. Перестреляют, и все. Здесь не так надо… Надо любой ценой бежать из этого ада.

Звякнул засов, скрипнула дверь камеры. Фельдфебель заглянул в лист бумаги и гнусавым голосом прогудел:

– Буценко Анатолий! Выходи!

Ребята вздрогнули. Сразу перед каждым возникла недавняя картина: вот так их вызывали там, в тюрьме, на допрос, а обратно чаще всего приносили на носилках. Неужели все начнется сначала?

Анатолий побледнел. Ледяной холод сжал сердце. Теперь, когда он наконец отоспался и наелся после длительного недосыпания и голода, когда в душу закрались несмелые и неясные огоньки надежды, ему не хотелось все начинать сначала. И вот – «Выходи!..». О, это короткое и резкое, как выстрел: «Выходи!..» Сколько раз он слышал его! Там, в тюрьме, было время, когда он машинально и бездумно шел на этот приказ, повторяя одно и то же: только бы вытерпеть… А теперь, когда появилась надежда на благополучный исход, бороться с самим собой стало еще трудней!..

В кабинете Вольфа ничто не предвещало беды. Мирно дремали на коврике овчарки, следователь приветливо встретил его, поздоровался, указал на стул:

– Садись, Толя. Садись, и поговорим начистоту. Понимаешь, как мужчина с мужчиной.

Вольф довольно долго и внимательно изучал Анатолия, потом вдруг спросил:

– Скажи, Толя, где твой отец?

Анатолия вопрос не взволновал.

– Отец мой давно умер, я еще был маленький.

– От чего умер твой отец?

– Мама говорила, что, когда отец ехал на лошадях, они чего-то испугались и понесли… Я его совсем не помню…

– Да-а… – Следователь пододвинул к себе папку, которая лежала на столе. – Запутанная история…

– Ничего нет запутанного. Люди умирают…

– Да, да, люди умирают, – повторил Вольф. – К сожалению, умирают ежедневно, ежечасно, ежесекундно… Так же и рождаются. Ты правильно заметил. Ошибся только в одном: твой отец не своей смертью умер, лошади его не убили. Его убили большевики.

– Кто? – вырвалось у Анатолия.

– Не удивляйся – я не ошибся. Они, именно они, большевики, убили твоего отца.

– Вранье!.. Выдумка!..

Вольф, наверное, ожидал такую реакцию. Он спокойно развязал папку, начал перебирать в ней какие-то материалы. Вытащил большую фотографию и показал юноше:

– Кто это?

С фотографии глядели вдумчивые серые глаза. Белая, расстегнутая по-летнему рубашка, загорелая шея, густые русые волосы.

– Не знаю…

– Твой отец. Твой родной отец. А теперь посмотри сюда…

Следователь вытащил бумагу, на которой было наклеено несколько маленьких фотографий того же человека – в профиль, анфас, в полный рост. Рядом два серых пятна – отпечатки пальцев.

– Узнаешь?.. Теперь пойдем дальше. Вот читай сам: «Враг народа… Десять лет в далеких лагерях…» А вот, – следователь перевернул страницу, – а вот собственный почерк твоего отца… Вот его подпись.

Вольф умолк, удовлетворенно потер лоб. Вчера разговор не получился, и он решил держать их порознь. А то смотрят друг на друга и молчат. Коллективное упорство, коллективный отпор… «Разделяй и властвуй…» Кому принадлежат эти знаменитые слова? Надо будет позаботиться, чтоб они не пользовались спасательным кругом коллективного отпора. И главное – каждого бить по самому больному, бить так, чтобы дыхание перехватило… Ведь для каждого своя рубашка ближе к телу. И есть дорожка, которая ведет к сердцу… Путь к сердцу Буценко я, кажется, уже нащупал, нашел. Вон ведь как он задумался… А я полагал, что с ним придется тяжелей всего, он, поди, заводила, их «комиссар»… Думай, думай, парень, это полезно…

– А почему в этих документах написано не Буценко, а Корж?

– Неужели не понял? Буценко – фамилия твоей матери. После суда она отказалась от мужа, твоего отца, и восстановила свою девичью фамилию, да и тебя записала на нее.

Анатолий молчал.

– Ну как, Толя, теперь ты понимаешь, что к чему? – Следователь даже руку протянул, словно хотел обнять юношу. – Веришь теперь мне? Это ж я для тебя старался, чтоб открыть тебе глаза. Достал все документы, надо ж тебе знать правду, что большевики убили твоего отца, а ты их щадишь… На твоем месте я бы не только рассказал о большевистских агентах, этих подпольщиках, которые толкнули вас, доверчивых, на преступление, я бы своими собственными руками глаза им повыкалывал…

– Я не знаю никаких подпольщиков, а потом… – Анатолий на мгновение умолк, еще раз посмотрел на фотографию, затем исподлобья на следователя и прибавил: – А потом, об этом человеке… Откуда мне знать, мой отец или не мой? Я уже говорил: его совсем не помню и никогда не видел фотокарточки.

– Хорошо, – вздохнул следователь и нажал на кнопку сигнала, – хорошо, пускай тебе люди подтвердят…

Привели какого-то запуганного и грязного мужчину. Он все время оглядывался по сторонам, пугался собак, боялся смотреть Анатолию в глаза. Где Анатолий его видел? Кажется, он работал до войны в пожарной команде.

– Прокопенко, кто изображен на снимке? – спросил Вольф и показал ему фотографию.

– Корж Иван Сидорович, – ответил тот. – Толин отец.

– Расскажите тогда, как происходил суд над ним. Вы были на суде?

– Выл. Меня вызывали как свидетеля. Но я… Я не виноват…

– Не о том речь, – грубо перебил его следователь. – Расскажите, как шел сам процесс.

Путаясь и запинаясь, мужчина рассказывал.

Анатолий внимательно выслушал эту исповедь, и теперь у него не осталось ни малейшего сомнения, что и Вольф, и этот грязный человек говорили неправду.

Когда мужчину вывели из кабинета, он, брезгливо скривившись, сказал следователю:

– Где вы взяли такого пропойцу? Ну и свидетель!.. Не проще было бы позвать сюда маму? Пускай бы она сама рассказала…

Вольф не ожидал такого. Эти слова застали его врасплох, поэтому он не удержался, стукнув кулаком по столу, отчего даже овчарки повскакивали, насторожились, и закричал раздраженно:

– Ты, парень, забыл, где находишься и с кем разговариваешь! Сам знаю, кого мне звать!..

Но сразу же успокоился, смягчился. Вольф понимал, что у него вот-вот лопнет терпение, что все это начинает ему надоедать, но здравый смысл подсказывал: веди дело дальше, не срывайся! Если и на этот раз ничего не выйдет, тогда… Ему припомнилась вчерашняя история с начальником управления. Как же получилось, что он, Вольф, оказался в дураках? Просто был несчастливый день!..

А произошло вот что.

Вчера в кабинете начальника управления полиции его словно сам дьявол дернул за язык, и он ни с того ни с сего выпалил:

– Эта дикая страна стоит своими глиняными ногами на куче золота.

– Что вы имеете в виду? – спросил начальник, чем-то серьезно озадаченный. – Где вы видели золото?

Вольф подбежал к подоконнику, нагреб из цветочного горшочка пригоршню влажной земли, выкрикнул:

– Вот золото! Чистое золото самой высокой пробы!

Начальник удивленно поднял брови, он ждал объяснений от своего подчиненного.

– Мощный жирный чернозем с редкой зернистой структурой. Девять процентов гумуса. Толщина слоя – полтора метра. Фруктовое дерево поливают только один раз при посадке, дальше оно не требует человеческих рук.

Как и надеялся Вольф, слова произвели надлежащее впечатление. Начальник управления покачал головой, прищелкнул языком. В Саксонии у него двести гектаров земли, каменистой, как дресва. Пауль Вольф об этом знает. Он, как собака, заглядывает начальству в глаза и шепчет:

– Сто железнодорожных платформ, нагруженных такой землей, равносильны… равносильны сейфу с золотом.

Начальник управления хищно улыбнулся. Его глаза теперь уже не смотрят на жалкое лицо следователя, а сверлят безжалостно:

– Не хочет ли герр Вольф сказать, что немецкая армия находится здесь временно? Что мы не завоевали на веки веков Украину?

Вольф хотел что-то произнести в свое оправдание, но из его горла вырвался лишь свист, хриплый и короткий, как последний вздох умирающего.

Барон пренебрежительно посмотрел на следователя и спросил ехидно, язвительно:

– У вас, герр Вольф, кажется, есть серьезное задание? Когда вы имеете намерение доложить о его выполнении?..

Что мог ответить Вольф? Конечно, пообещал вскоре закончить следствие и подать список руководителей подполья. И он его подаст, во что бы то ни стало подаст…

Вольф откинулся на спинку кресла:

– Ну хорошо, погорячился я немного. Такая уж у меня служба. Но не будем сейчас об этом… Я тебя понимаю, хорошо понимаю. Ведь речь идет о родном отце… Самое главное, надо сначала успокоиться, а потом подумать. Вот ты не веришь свидетелю. Напрасно. Он путает, потому что боится: ведь давал показания на суде против твоего отца. Говоришь, позвать сюда мать? Конечно, легко можно сделать. Но зачем ее травмировать? Она и так убита горем… Давай уясним все сами. Вот пойдешь, как следует подумаешь, а потом скажешь…

Кто выдал Тараса Залету? Кто подослал полицаев к Володе Струку, который, казалось бы, не вызывал никакого подозрения? И закончилась ли вся история арестом только майора и Анатолия? Ведь и они, Борис, Иван и Тамара, не раз и не два бывали у Володи. Может, их тоже выследила полиция?

И куда девался Володя? Точно было известно, что он убежал из полиции, вернулся домой. Но с тех пор парнишка нигде не появлялся – ни на улице, ни на базаре, ни в своем дворе. Копна сена, в которой запрятался майор, была разбросана, ветер разносил сено по двору и по огороду. Вот уже второй день жалобно блеяла в сарае коза, как видно и некормленая и непоеная.

Напрасно Тамара уговаривала Бориса не ходить к Володе домой – а что, если там засада? – он не послушался. Вошел прямо во двор и постучал в дверь. Ему никто не ответил. Тогда Борис легонько нажал на щеколду, дверь открылась, и он увидел Володю, в кровати. Мальчишка сильно похудел, был бледен.

– Что с тобой? – спросил встревоженно Борис.

– Заболел, – объяснил Володя таким слабым голосом, словно он говорил из глубокого колодца.

– Простудился?

– Нет.

– Чего ж тогда?

– Оттого, что забрали майора и Толю. Виноват во всем я…

– Ты?! – выкрикнул Борис. – Ты их выдал полиции?!

– Я…

– Что же ты получил за майора, иуда? – прошипел Борис. – Сколько тебе дали в полиции, гад? За сколько марок продал майора и своего товарища в придачу?

Володя слабо покачал головой:

– Никого я не продавал. Я сказал о майоре Ваське с базара…

– Сказал? Ваське?.. Значит, ты враг народа…

– Враг…

Слезы тихонько потекли по щекам. Володя плакал.

– Я знаю, что я враг, но я не нарочно.

– Что ты сказал ему?

– Что я разговаривал с советским майором… и что он обещал написать обо мне в газету…

– А еще что?

– Еще, кажется, говорил, что стерег майора от полиции.

– Больше ему ничего и не надо. И этого достаточно… Для чего же ты, дурак, болтал языком?

– Васька задавался передо мной… Мне ему надо было нос утереть!

– Молодец, утер…

Борис плюнул и направился к выходу. Володя вскочил с постели, схватил его за полы пиджака худыми, как соломинка, руками.

– Боря, я не хотел… Слышишь? Так и скажи всем. Вон там, – он показал в окно, – вон там, под тем берестом, я закопал свой пионерский галстук. Положи его со мной, когда умру… А еще забери козу, а то она сдохнет…

Борис вырвался из цепких рук Володи и выбежал на улицу. Сердце у него бешено колотилось, словно он с кем-то боролся. Улица была безлюдна.

Он пошел кружным путем к условленному месту, где его ждала Тамара.

Васька шел домой по сумеречной опустевшей Железнодорожной улице. Шел он быстро, оглядывался, обходил освещенные луной места. Скоро должен наступить комендантский час, и Васька торопился. А идти ему еще далековато.

Возле темного, заросшего оврага, подступавшего к самой дороге, на него накинулись двое, крепко схватили за руки и потащили вниз по крутому склону. На дне оврага подняли, поставили против лунного света, сами остались в тени, под кустом.

Один из напавших сказал:

– Кричи не кричи, никто тебя здесь не услышит. Ты в наших руках.

Васька испуганно схватился за полы своего тяжелого пиджака.

– Не бойся, мы не грабители, – сказал второй; голос его показался Ваське знакомым. – Не затем прервали твой мышиный полет. Признайся, ты выдал полиции советского майора?..

– Я н-не знаю никакого майора… – весь задрожал Васька.

– Знаешь! Тебе о нем рассказал один мальчишка…

Васька беспомощно развел руками, полы его пиджака раскрылись, на подкладке висело десятка три приколотых шпильками зажигалок.

– Мне никто ничего не говорил. Какой мальчишка? – захныкал Васька.

– Володьку Струка знаешь?

– Знаю. Он мой сосед.

– Это ты направил к нему полицию?

Васька наконец узнал одного из напавших – Борис Гайдай.

– Тьфу! Я думал, вы бандиты… А оказалось вон что!.. – повеселел он. – Никого я к Володьке не направлял.

– Врешь! Ты его продал!

– Зачем мне его продавать? У меня и без этого деньги есть.

Васька пошарил за пазухой, вытащил пачку денег и показал ребятам.

– Вот… Как вернутся наши, тогда я заживу на полную катушку. Увидите, заживу, вы еще вспомните Ваську с базара…

– Признавайся, недоумок, иначе здесь тебе и крышка! – подступил Борис вплотную к Ваське.

– Ну чего ты?.. Говорю, никого не продавал. Они меня схватили на базаре, завели в полицию, хотели забрать шпильки и деньги, а я им и говорю: «Чего вы меня трогаете? Я что? Я больной! Вы лучше, как вам и положено, вылавливайте красных комиссаров и майоров…» Тут они как пристали… «Где, да где, спрашивают, ты видел, комиссаров и майоров?» Я на попятную: «Нигде, говорю, не видел, со зла сказал». Не поверили. Не поверили, стали колотить. Тогда я сознался, что мне Володька хвастался про майора, они и перестали бить, отпустили домой. И булавок и денег не взяли… А что? И ты, Борис, тоже признался бы, если бы тебя так колошматили.

– Дурак ты, дурак!.. – грустно покачал головой Борис.

– Все говорят, что я дурак и что в голове у меня винтиков не хватает, а я не такой уж дурак! Вон сколько денег собрал! И никому не дам. А то как начну раздавать… Володьку иногда жаль, он такой глупый. Говорю, учись жить, торгуй… Но он только зубами щелкает, живот у него подтянуло…

Васька нес околесицу о зажигалках, камушках, сигаретах, зыркал маленькими глазенками, хихикал, приседал, размахивал руками и брызгал слюной. Борис и Иван (второй нападавший был Иван Сацкий), не слушая его, молча стояли и думали.

Как все глупо вышло!.. Сначала не сохранил тайну Володя, опрометчиво рассказал о майоре Ваське. Потом уже этот придурковатый выболтал… Кого ж теперь наказывать? Володю?.. Но он не нарочно, по неопытности, из доверчивости. Он свой паренек и теперь сам мучается… Васька?.. Что с него взять, если он не совсем в своем уме? И до сих пор разводит турусы на колесах о каких-то деньгах и зажигалках.

– Замолчи, болван! – крикнул Борис. – «Деньги, деньги»… Гляди, чтоб боком не вылезли деньги! Как придут наши, тогда ответишь за майора, за все ответишь…

– Эге, – улыбнулся Васька, – не пугайте, наших я не боюсь, лишь бы немцы и полицаи не тронули…

– Болван! – выругался Иван и потянул Бориса за рукав: – Пойдем.

Ребята взобрались по склону на гору и вскоре исчезли в темноте.

Следом за ними выбрался на улицу Васька. Метнулся прочь от оврага, шмыгнул как заяц, помчался мимо заборов и изгородей.

Из Хорольского лагеря для военнопленных, из ада, как называл его майор, им обоим удалось вырваться.

Однажды по лагерю объявили, что к Анатолию Буценко пришла мать, а к Тарасу Залете – сестра. Мать – понятно, но кто ж такая сестра? Сестра майора выехала с Лубенщины задолго до оккупации.

Когда они подошли к воротам, то увидели мать Анатолия и Тамару. Они раздобыли где-то справки, удостоверявшие, что оба задержанных – железнодорожники и постоянно проживают в Лубнах.

Грустными глазами провожали пленные двух счастливцев.

– Ну как, как вы раздобыли такие бумаги? – допытывался удивленный Анатолий, когда все четверо пошли в направлении к Лубнам.

– А чему удивляешься? – улыбнулась Тамара. – Вы же и в самом деле железнодорожники. Тарас Иванович бывший, а ты, Толя, будущий. Разве не так? В справках все по правде написано.

Где-то на полпути к Лубнам Тарас Залета простился и пошел в степь, чтоб пробиться через линию фронта…

Как только Борис узнал, что Анатолий вернулся из лагеря, он тут же пошел к нему.

Анатолий был задумчивый и грустный.

– Чего ты пригорюнился? – спросил Борис. – Что, напугали? Скис?

– Немного напугали, – признался Анатолий. – Но больше обозлили. Да еще как обозлили, если бы ты знал!.. Эти гады… – и не договорил.

Он еще находился под тяжелым впечатлением от всего пережитого в Хорольском лагере. Ему трудно, очень трудно, почти невозможно было выразить обычными человеческими словами свое возмущение.

– Я не грущу, – вскинул голубые глаза Борис. – Зачем мне грустить… Чапай воюет, а не грустит.