Текст книги "Поворотный круг"

Автор книги: Борис Комар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Анатолий загнал лопату в суглинок, расправил плечи, посмотрел вдоль рва, туда, где вырытая траншея подходила к дороге. Уже ров глубокий, скоро закончат. Еще день, два. С противоположной стороны тоже такой роют. В случае чего перекопают перешеек, и танки не пройдут. Но разве фашистов сюда, в Лубны, пустят? Нет, сто раз нет! Пускай там что хочет болтает Васька, дальше Днепра враги не пройдут. Это только паника.

Потер огрубевшие ладони, взялся за лопату.

– Старайся, старайся, – ехидничал стоявший в стороне Васька. – Этот кончим, пошлют другой копать.

«И всегда он присоединится ко мне! Ребята стали насмехаться, говорят, что я взялся его перевоспитывать. Прельстил, вишь, его, поделился едой, так теперь он каждый день становится рядом, знает – и ему что-нибудь перепадет из кошелочки».

– Ну и что, пускай посылают! – сердито посмотрел Анатолий. – Если потребуется, то и будем копать.

– Помогут они, рвы… Читал, что в листовках пишут? «Придут наши таночки и зароют ваши ямочки…» Ха-га!..

– Чего радуешься?.. Брехню написали, а ты веришь.

– Эге, брехню… – ухмыльнулся Васька. – Слышал, какие у них танки?

– Какие?

– Вон как школа!

– Брехня брехней! Не бывает таких танков.

– Я не видел. Люди говорят.

– Вот такие и говорят, как ты.

– Да разве я что… Я не о том. Осточертело уже здесь пропадать.

Анатолий с презрением посмотрел на него и отвернулся.

Обедать сел вместе с ребятами. Выложили из кошелок, котомок, узелков все, что каждый с собой взял, ели сообща.

Васька долго ходил вокруг мальчишек, но никто не пригласил его в компанию. Тогда он побрел к выездной лавке, купил там булку, кружок колбасы, бутылку лимонада и устроился за кустом.

Еще не все и пообедали, как на южном горизонте показалась маленькая черная точечка. Первым заметил ее из-под куста Васька.

– Смотрите, летит! – закричал он, чуть не подавившись колбасой.

Все повернули головы в ту сторону, куда он показывал пальцем.

Точечка все увеличивалась и увеличивалась, постепенно вырисовываясь в самолет.

– Немецкий! Рама! – сразу закричало несколько человек.

Женщины и девушки побежали к кустам.

– Не бойтесь! – закричали им ребята. – Это разведчик. Он не стреляет.

Самолет и в самом деле не стрелял. Даже не снизился. Высоко покружил над дорогой, над мостом, пролетел вдоль рва и повернул туда, откуда появился.

Анатолий возмущался: почему разрешают так свободно летать здесь, в тылу, вражеским самолетам? Почему не посылают истребителей, чтоб их сбивать? Почему молчат зенитки?..

С утра но дороге мчались военные машины, ехали в Полтаву беженцы на крытых фанерой и брезентом подводах, погонщики гнали на восток стада коров и отары овец. Потом к обеду движение приостановилось. Разве что изредка проедет подвода из соседнего села, пронесется велосипедист или пройдет пешеход. Что бы это значило? Ведь раньше такого не случалось. И вчера и позавчера дорога целый день была запружена.

В полдень с востока донеслись далекие орудийные выстрелы.

Прислушались. Подумали – зенитки.

Вскоре на дороге появился всадник. Пригнувшись к гриве, бил сапогами взмыленного вороного жеребца.

На перешейке возле рва остановился.

– Немцы! Немцы идут!.. – закричал истошно.

Услышав крик, от неожиданности люди словно оцепенели…

Высокий, худой, как сухая вобла, милиционер, распоряжавшийся среди работающих, вмиг оказался возле всадника.

– Чего орешь? – крикнул сердито.

– Говорю, немцы идут! – повторил всадник немного потише. – Бегите!

– Ты кто такой? А ну слезай! – Милиционер схватил коня за уздечку.

– Погонщик я. Из Вил.

Вокруг быстро собралась большая толпа.

– Проверьте документы, – посоветовал кто-то.

– Граждане, идите по местам! – обратился милиционер к народу. – Сам разберусь.

Но к совету прислушался: спросил у всадника паспорт.

– У, батюшки! – ударил тот себя по коленям. – Разве ж и так не видно, кто я? Не теряйте время попусту. Бегите скорее!..

– А ну замолчи, не паникуй! – прикрикнул на него милиционер. – Говорю, паспорт давай!

Всадник сунул руку за пазуху, вынул вчетверо сложенный лист бумаги, протянул милиционеру:

– Вот справка колхозная. Нам паспортов не выдают.

Милиционер долго читал написанное на бумаге, внимательно рассматривал печать и штамп, наконец возвратил справку.

– Все правильно… Поезжай! Да больше паники не наводи, а то…

– Родимый мой, – сложил всадник руки на груди, – никакой паники я не навожу, правду говорю: немцы близко. Уже Покровскую Богачку заняли. Не слышите – громыхает? Из танков бьют.

– То наши стреляют – практикуются, а ты испугался.

– Если бы наши, не убегал бы… Как ударили по стаду, с десяток коровок упало. Потом по погонщикам стали строчить из пулеметов или черт их знает из чего. Мы и дали стрекача, кто куда…

Тревожно загудела толпа. Одни верили всаднику, другие не верили, однако все были взволнованы.

А потом вслед за погонщиком примчался на мотоцикле вспотевший, запыленный старшина-связист. Не выключая мотора, он наклонился, опершись одной ногой в землю, лихорадочно забегал глазами по толпе.

– Чего митингуете? Немцы недалеко!

Милиционер растерянно уставился на него, раскрыл от удивления рот, но долго не мог произнести ни слова.

– Да я им уже говорил, товарищ командир, а они не верят, паспорт требуют, – обиженно сказал погонщик.

– Бежим, – шепнул Анатолию Васька.

Анатолий хотел ему что-то ответить, но Васька уже исчез.

За ним, словно в погоню, бросилось еще несколько человек.

– Кто… кто тебе раз… разрешил сеять панику? – рассердившись, набросился на старшину милиционер. – Я буду жаловаться. Я тебя отдам под трибунал!..

– Ты чудак-человек! – сердито ответил старшина. – Почему не веришь? Говорю: прорвались танки! С Хорола… Отпусти людей! Они уже ничем тут не помогут. Надо мосты взрывать!..

Утих в толпе шум – прислушивались к их спору.

– Диверсия! Вражеская диверсия!.. – громко закричал милиционер. – Где ты служишь? Из какой части?

Вдруг кто-то крикнул испуганно:

– Самолет!..

Все посмотрели в небо.

Южнее Солониц вынырнул фашистский самолет и стал снижаться над железной дорогой.

Протяжно загудел паровоз.

И в это время где-то возле железнодорожного переезда один за другим встряхнули воздух и землю три сильных взрыва. Самолет развернулся и взял обратный курс.

Тут же от переезда стали доноситься более слабые, но частые взрывы.

Отчаянно, тревожно гудел паровоз.

– Вот гад! – выругался старшина. – Попал в вагон со снарядами… – Поправил на голове пилотку, выровнял мотоцикл. – Ну что ж, счастливо оставаться, товарищи! Мне надо ехать. Советую вам немедленно отсюда убираться.

– Пока не поздно… – отпуская поводья лошади, добавил погонщик.

На какое-то мгновение толпа замерла, глядя на дорогу, по которой мчались к мосту мотоциклист и всадник, потом сразу зашевелилась и тронулась вслед за ними. Последним шел поникший милиционер.

Прошли мост, выбрались на середину спуска. Остановились, чтоб посмотреть на Хорольскую дорогу, на железнодорожные пути, пересекающие ее недалеко от Засулья.

Возле переезда на железной дороге валил дым. Наверное, горели военные вагоны, в которые угодил вражеский самолет. Взрывов уже не было слышно.

Дорога была непривычно пуста. Только где-то под Войнихой высоко вверх поднималось сизое облако дорожной пыли, розоватой в предвечернем солнце. Анатолию казалось, что облако медленно движется к Лубнам.

Другие тоже заметили это.

– Танки идут, – сказал кто-то из мужчин.

– Чьи танки? – обеспокоенно спросила женщина, стоявшая рядом с Анатолием.

– Да, наверное, немецкие, – ответил тот же голос. – А наших что-то не видно. Не вышли встречать…

– Ой, горюшко! – вскрикнула женщина. – Так они скоро и сюда придут! Бегите, люди добрые!

Сначала женщины и девушки, за ними мужчины и парни двинулись вверх по спуску.

«Неужели немцы? – все еще не верилось Анатолию. – Что же теперь будет?.. И почему, в самом деле, наши танки не идут им навстречу?»

В городе возле дворов толпились люди. Здесь, видно, еще раньше узнали о приближении фашистов.

В центральном парке собралось много народу.

Анатолий тоже пошел туда.

Незнакомый краснощекий юноша с патронташем и винтовкой (по-видимому, из истребительного отряда) призывал горожан не паниковать и не бояться. Он заверял, что вражеский десант скоро будет разбит, фашистам не удастся захватить Лубны.

«Ага, так это немцы, значит, высадили десант, – немного повеселел Анатолий. – Ну, тогда… – Вдруг вспомнил: – Но откуда у них танки взялись? Неужто с самолетов…»

– Здорово! – неожиданно кто-то толкнул его в бок.

– А-а, Борис. Здорово! И ты здесь. С книжками…

– Уроки сегодня отменили. Домой идти не хочется. Такое творится!.. Вы что, убежали из окопов?

– Убежали.

– Мне говорил Васька с базара. Прибежал как сумасшедший… Мать видел?

– Нет, не видел. Где она?

– Тебя искала. Просила, чтоб я тебя домой привел. Боится, чтобы…

– Послушай, Борис, а откуда в десанте танки? Разве можно их с самолетов сбрасывать?

– Кто его знает, – пожал плечами Борис. – Наверное, можно… Пускай идут, все равно их разобьют. Как видно, наши по холмам поставили пушки. И бронепоезд стоит на станции. Как ударят – перья полетят…

– Я тоже так думаю, – согласился Анатолий. – Ну, пошли, а то мама волнуется.

Только вышли из парка, за городом началась стрельба.

– В Засулье, – произнес Борис.

– Нет, кажется, ближе – на мосту или на спуске.

– Ага… Это наши, видно, их там колошматят.

Он не договорил. Неожиданно раздался сильный трескучий взрыв. Испугавшись, ребята бросились назад, в парк, легли под кустом. Было слышно, как где-то недалеко на мостовую посыпались камни или куски кирпича.

Немного успокоившись, ребята поднялись, выглянули из-за куста.

– В музей, сволочь, угодил… Горит… – первым заметил Анатолий.

По улице пробежало несколько вооруженных дружинников и красноармейцев.

– Тушить побежали, – догадался Борис.

Ребята вышли из парка.

Дружинники и красноармейцы, не добежав до пылающего музея, почему-то повернули обратно.

Теперь уже совсем близко, с улицы Шевченко, доносился надрывный рев моторов и треск пулеметов. Беспрерывно били пушки.

– Танки!.. Танки!.. – закричал кто-то в парке.

Ребята проскочили дорогу, шмыгнули в открытые ворота. Дворами пробрались к дому, в котором жил Анатолий. Перепрыгивая через две ступеньки, взлетели на второй этаж.

Матери дома не было.

Анатолий бросил на кровать кошелку, выскочил в коридор, за ним следом Борис. Постучали к соседям – никто не отозвался.

– В погребе попрятались, – сообразил Анатолий. Подались в подвал. Анатолий дернул за дверь. Она была закрыта изнутри.

Подергал сильнее.

Из подземелья, словно с того света, донеслось тихое, боязливое:

– Кто?

– Я.

– Кто ты?

– Анатолий.

– Сейчас, сейчас…

Анатолий узнал голос Песькина.

Тот откинул крючок, приоткрыл дверь. Из погреба понесло кислой капустой, солеными огурцами и гнилой картошкой.

– Мама здесь?

– Нет.

– Где же она?

– В медсанбат позвали.

– В какой медсанбат? – удивился Анатолий. – Он же выехал.

– Вернулся. Заходите, заходите быстрее. Потом…

Песькин закрыл за ними дверь, накинул крючок.

– Сегодня утром вернулся медсанбат. В сквере возле медтехникума расположился, – рассказывал он, на ощупь спускаясь с ребятами в темное подземелье. – И мать твою туда позвали. Она уже дважды прибегала, искала тебя. Говорила, как придешь, чтоб с нами прятался.

Подвал был битком набит людьми – Анатолий и Борис почувствовали это сразу, как только спустились вниз.

Воздух слишком душный, отовсюду слышался тревожный шепот.

Напуганные женщины начали расспрашивать, что творится в городе.

– Немцы вошли, вот что, – угрюмо сказал Анатолий.

– На танках, – прибавил Борис. – Стреляют – жуть такая…

– Музей подожгли…

– Ой, что же будет?! Ой, горюшко!.. – зарыдала тетя Женя, жена Песькина.

И сразу начала плакать детвора.

– А ну, перестаньте! – крикнул Песькин. – Кому говорю?!

Умолкла тетя Женя. Похныкав еще немного, стихли и дети, только носами шмыгали в темноте.

– Давай присядем, – дернул Бориса за рукав Анатолий.

– Где?

– Вот здесь, на ступеньках.

Нащупали нижнюю ступеньку, сели рядом. Ступенька была холодная и влажная, Борис вытащил из-за пояса учебники.

– Возьми, подложи, – предложил он другу две книжки, две оставил себе. – Бери, бери, они обернутые…

Несмотря на то что погреб был глубокий, выстрелы и грохот танков доносились и сюда. И если вблизи разрывался снаряд, погреб весь содрогался и гудел, словно колокол, а с потолка сыпались на голову кусочки цемента.

Прошло несколько часов. Не стало слышно грохота танков, утихла стрельба, только изредка рвались снаряды.

Борис шепнул Анатолию:

– Может, вылезем, посмотрим?

– Давай.

Но их не выпустили.

– Посидите еще немного, – сказал Песькин. – Пусть совсем утихнет, тогда пойдете.

Но вскоре кто-то постучал в дверь, тихо и торопливо.

Анатолию показался этот стук знакомым.

– Мама! – сразу вскочил он и подался вверх по ступенькам.

И точно – мать.

– Сынок, ты здесь?! – обрадовалась она, увидев Анатолия. – А я чего только не передумала… – Она переступила порог и крикнула в погреб: – Выходите! Немцы отступили.

Один за другим стали вылезать взрослые и дети. Заполнили весь двор. Даже странно, как могло уместиться столько людей в погребе.

Над городом стояло зарево – все еще горел музей. Вокруг стлался едкий, смрадный дым. Низко, над самыми крышами домов и кронами деревьев, кружили напуганные галки. В отблесках пожара они казались призрачными тенями.

Увидев рядом с сыном Бориса, мать всплеснула руками:

– А ты чего стоишь? Скорее беги домой! Там же беспокоятся, не знают, где ты, что с тобой.

– Нечего им беспокоиться. Ничего со мной не случится! – нарочито спокойно ответил Борис.

А на самом деле он давно уже волновался. Знал: дома наверняка все переполошились из-за того, что он до сих пор не вернулся.

– Ой, какие ж вы!.. Беги, сейчас же беги! – сурово приказала мать.

Борис послушался. Садами, огородами помчался домой.

Мать отвела сына в сторону и сказала:

– Тебе тоже надо бежать.

– Куда?

– В больницу.

– Зачем, мама?

– Сегодня утром медсанбат вернулся, а сейчас снова выехал. Всех раненых, которых можно было вывезти, взяли с собой. Тяжело раненных собирались перенести в нашу больницу и не успели – оставили в подвале института. Начальник написал прошение в нашу больницу, чтоб их забрали. Возьми его, отнеси главному врачу, – протянула Анатолию конверт. – Отдашь конверт и скажешь, пусть пришлет санитаров. А я пойду в институт к раненым. Бедняги, что с ними теперь будет? Тех еще, может, и удастся вывезти из окружения, а этих…

– Из какого окружения?

– Немцы окружили, сынок, наших со всех сторон. Перерезали дорогу на Полтаву и уже Лохвицу взяли.

– Разве и в Лохвице десант?

– Да не десант. Танки прорвались. Из Кременчуга и Чернигова. Теперь соединяются.

– Вы же говорили, что наши отбили наступление…

– Отбили, да недалеко. Возле моста немцы стоят. Ждут, наверное, рассвета, чтобы снова ринуться. Ну, беги, сынок, беги! Только будь осторожен: если начнут стрелять, сразу ложись в канаву…

Вольф не врал ребятам: он и в самом деле вчера долго не мог уснуть и думал именно о них. Однако говорил он не то, что думал.

Вот и сегодня с самого утра размышляет как раз над их делом, отложив в сторону все другие служебные заботы. Внимательно перечитал и те материалы, которые собрали о них там, в железнодорожном отделении полиции, и те, которые ему удалось самому раздобыть. Забыл даже пойти пообедать, забыл накормить и вывести на прогулку собак, а они, глупые, не напомнили о себе, лежали неподвижно у стола на ковриках – вот что значит ученые!

А тут к вечеру, когда сам наконец поел, и овчарок накормил, и погулял с ними, почему-то одолели раздумья и воспоминания.

Вольф… Наверное, не зря дали когда-то, еще в незапамятные времена, эту фамилию его предкам. Видно, сильный, воинственный и грозный для соседей-врагов был тот человек. Вольф… Из далекой седой старины нес это имя-эхо их великий род. Фамильное древо Вольфов произросло и углубилось корнями в Германии, а ветви свои раскинуло не на одну страну. Рассказывают, что их род, род Вольфов, издавна был непоседливым и отчаянным; его многочисленные представители, не задумываясь, отправлялись в чужие страны, как воины и как культуртрегеры [6]6
  Культуртрегер(нем.) – носитель культуры. Ироническое название империалиста-колонизатора, эксплуатирующего население порабощенных стран под видом насаждения культуры.


[Закрыть]чтобы добыть себе там поместье и утвердиться в нем на веки вечные. Где их, Вольфов, только нет! Чехия, Румыния, Венгрия, Болгария, Югославия, Албания… И везде они прижились, разбогатели, завладели большими имениями. И только тем, которые еще при царях поселились здесь, в России и на Украине, очень не везло в последнее время…

Какой-то там его прапрадед прибыл в Россию по приглашению Екатерины II, чтоб показать славянам, как надо вести хозяйство на земле, которой и цены нет.

О! То были славные времена. Подумать только: царица выделяла каждой немецкой семье пятьдесят гектаров самой плодородной земли, освобождала от податей и давала кредит для приобретения хозяйственного инвентаря и племенного скота. Мир еще не слышал и не видел таких льгот! Вот что значит принадлежать к нации культурной и почтенной! За одно лишь твое согласие поехать в варварскую страну, чтоб продемонстрировать неучам-аборигенам достижения мировой культуры, тебе платили немалые деньги, щедро наделяли землей, освобождали от податей и давали право эксплуатировать почти даровую и неиссякаемую рабочую силу…

Семья его прапрадеда обосновалась на землях Таврии. Она достаточно быстро разрослась; потом одни из ее потомков переселились на Полтавщину, другие – даже в Поволжье. Отец Пауля – это уже чуть ли не пятое колено Вольфов-колонистов. Он принадлежал к дальновидным хозяевам: добывал золото здесь, на Лубенщине, из плодородной почвы и кожевни, но не хранил его в местных банках, а переправлял в Швейцарию. Вот почему, когда на Украине вспыхнула революция, отец с матерью, двумя сыновьями и дочерью без особого сожаления отправились в Германию. На Лубенщине оставил он старшего сына Пауля, только что закончившего юридический факультет Киевского университета. У Пауля сложилось не так, как у его предков: революция конфисковала земли, кожевню, имения, беднота разобрала по дворам коров, овец. Пауль проклял революцию и убрался с насиженных мест. Но ненадолго. Вскоре он появился вместе с кайзеровскими солдатами. Жестоко и беспощадно мстил он обидчикам, вернул свое имение, кожевню, заставил крестьян возвратить скотину. Но все напрасно. Пришлось снова убегать с Лубенщины, да и вообще с Украины, и на этот раз уже надолго – больше чем на два десятка лет. Во время бегства схватили его партизаны, и он едва не простился с жизнью. Посчастливилось спастись, только правого глаза лишился.

Сначала они и в Германии не могли как следует устроиться: послевоенная разруха, экономические кризисы, рабочие забастовки… Но потом, когда к власти пришел Гитлер, дела у Вольфов заметно поправились. Почти за бесценок приобрели они у богатого еврея, который уезжал в Америку, большой кожевенный завод. Отец управлял производством, Пауль стал незаменимым помощником. Это он предложил отцу выпускать продукцию для военных нужд. Теперь Вольфы имеют от этого большую прибыль и заслужили благосклонное отношение правительства. Еще бы: каждый второй солдат вермахта носит кожаный пояс, а каждый третий – подметки их фирмы!

Когда началась война с большевистской Россией и доблестные воины фюрера захватили Полтавщину, Пауль добровольно согласился поехать на Лубенщину. Кроме патриотического чувства долга перед родиной и фюрером, у него были еще и личные интересы и намерения. Тешил себя Вольф надеждой теперь уже навсегда вернуть свои земли, имение, кожевню, а заодно, может, еще что-нибудь приобрести – надо ж как-то компенсировать убытки, которые они понесли в течение двадцати лет!.. Его желание охотно удовлетворили: послали следователем Лубенского окружного управления полиции безопасности и СД.

Возвратить свое бывшее хозяйство Вольфу не удалось – от имения и кожевни уже не осталось и следа, – землю забрать тоже, не разрешили, сказали подождать, еще, мол, время не пришло, надо сначала окончательно разбить большевиков. Несколько разочарованный неудачей, Вольф полностью отдался службе в полиции. Работы было много. Отовсюду приводят подозреваемых, скрытых врагов нового порядка. Надо не только разоблачить подозрительного, но и размотать весь клубок, добраться до самой основы и вырвать крамолу с корнем. Ох и не легко добиться этого! На все твои вопросы, хитроумные и коварные, ответ один: молчание и испепеляющий взгляд из-под насупленных бровей. Даже безжалостная жестокая кара, нечеловеческая боль и кровь, хруст костей и вырванные ногти – ничто не помогает. Смертный приговор? Да, смертный приговор выносится часто и легко. Вольф вынужден так поступать. То или иное преступление, совершенное кем-то неизвестным, сваливал на первого попавшегося арестованного, и… концы в воду – преступник раскрыт и наказан по заслугам.

Пауль думал, что имеет все основания надеяться на благодарность от начальства. Но начальство почему-то молчало… А совсем недавно ему было сказано, что он, Пауль Вольф, не оправдывает надежд, что он рубит дерево крамолы сверху, оставляя его корни нетронутыми. Так, мол, сто лет можно заниматься делами случайных преступников, не затрагивая основы – корней, которые питают дерево. Докопаться до сути дела, выявить заговорщиков, партийных и комсомольских организаторов подполья – вот главное. Вольфу, бывшему лубенцу, человеку, знающему местные обычаи, язык, и карты в руки. Почему же эти карты не играют!..

И вот, кажется, карты наконец заиграют, заиграют на этих молокососах, которых управление полиции специально взяло для доследования. Что именно они совершили диверсию – это доказано. Нет также никаких сомнений в том, что они не одни совершили преступление, что их кто-то научил, кто-то направил. Но кто? Как узнать? Сначала там, в железнодорожном отделении полиции, хотели докопаться, Чего же они достигли? Снова то же самое – смертный приговор. Однако тайна, из-за которой они бьются день и ночь, лишившись сна, остается нераскрытой. Она снова уйдет в могилу вместе с этими несмышлеными птенцами. Нет, этого допускать нельзя! Если так и дальше пойдет, тогда и в самом деле сто лет будешь рубить дерево крамолы, не причиняя ему большого вреда.

Больше всего следователя удивляет, почему ребята так неестественно вели себя на допросе в железнодорожном отделении полиции, почему не выдали своих наставников. Ведь их безжалостно били, мучили голодом и холодом и даже приговорили к страшной казни – уже это должно было подействовать, развязать им языки. Это тебе не какой-то там черный, затвердевший корень, не молчаливые и замкнутые железнодорожники, у которых даже в глазах огонь фанатизма. Они же зеленые юнцы, совсем дети. Казалось, они не смогут вынести таких пыток, они обязательно заговорят. А вот вынесли все это, смолчали. Чудовищно!..

По-видимому, верно, совершенно верно определил он причину и потом правильно объяснил ее барону Шмидту, своему шефу: их обидели, слишком обидели и озлобили глупые полицаи. Обидеть, озлобить ребенка нетрудно, но это большая ошибка не только для воспитателя, но и для юриста. Ребенок становится тогда особенно упрямым, невероятно жестоким и мстительным. По себе знал: случалось с ним такое…

Еще когда учился он в восьмом классе Лубенской гимназии, поссорился на уроке с Петром Вакуленко, соседом по парте. Почему поссорился, уже забыл. Вообще они часто ссорились, так как враждовали. Пауль ненавидел Петра, которого почему-то совершенно незаслуженно боготворил чуть ли не весь класс (ну кто он такой? Сын простого крестьянина. Странно, как его еще приняли в гимназию…), Петр недолюбливал Пауля. Закончилась ссора тем, что они разбили друг другу носы. Вмешался учитель, поставил обоих в угол.

«На большой перемене будем бороться, и я тебе покажу, чья возьмет верх», – тихо сказал Пауль.

«Можешь считать, что я уже положил тебя на обе лопатки», – огрызнулся Вакуленко.

«Ты лопух и гречкосей», – бросил пренебрежительно Пауль.

«А ты…» – Петр Вакуленко вдруг умолк: к ним приближался учитель.

Подошел, молча ударил обоих линейкой и снова продолжал урок.

На большой перемене они начали бороться, и вскоре Пауль уже лежал на лопатках. Когда его освободили ребята, Пауль дрожащим голосом сказал:

«Я поскользнулся нечаянно… Давай еще попробуем».

Попробовали. И на этот раз победил Петр.

Сгорая со стыда и злости, Пауль горько заплакал, но все равно не сдался.

«Завтра снова будем бороться», – заявил он.

«Завтра будет то же самое, что и сегодня», – сказал невозмутимый Петр.

«Увидим, – ответил Пауль. – Бороться будем с таким условием: побежденный вымажет себе лицо чернилами и таким пойдет на урок».

«Ладно. Не забудь взять с собой мыло, чтоб потом было чем отмыть лицо», – ехидно усмехнулся Петр.

Теперь Пауль знал, что осилить Петра, придерживаясь заведенных правил, он не сможет. Но надо, обязательно надо, хотя бы один раз, но победить. Только как это сделать?.. Безразлично как, лишь бы победить.

На следующий день по дороге в гимназию Пауль не взял с собой мыла, как советовал ему Петр, а прихватил из дому длинное острое шило и бутылочку чернил.

Посмотреть борьбу двух закоренелых врагов пришли все ребята.

Петр и Пауль взялись за пояски, начали «водиться». «Водились» долго. Наконец Петр раскачал Пауля, покрутил его вокруг себя и повалил на землю. Собрался сесть верхом на побежденного, как и следовало по правилам, но вдруг вскрикнул, покачнулся и упал. Миг – и Пауль оседлал неприятеля, крепко схватил его за воротник. Гимназисты остолбенели от удивления, увидев Петра неподвижно лежащим с закрытыми глазами, а счастливый Пауль заливался смехом.

«Бери, мажь, мажь теперь себя чернилами!» – кричал он, доставая из кармана бутылочку.

Бледный, униженный Вакуленко наконец раскрыл глаза и еле слышно произнес:

«Предусмотрительный, гад… Принес-таки… Только чем ты меня…» – он не договорил и… потерял сознание.

Пауль испугался и убежал домой.

Позже ему рассказывали, что Петра отливали водой, а потом отвезли в больницу. Там осмотрели его, обнаружили на животе небольшую рану. Глубокий прокол печени – таков был диагноз врачей. Вскоре отец забрал из больницы сына, и с тех пор Петр уже не появлялся больше в гимназии. Говорили, болел все время.

Однако пришлось им еще раз повстречаться, уже взрослыми. Именно он, Петр Вакуленко, и изловил со своими дружками-партизанами его, Пауля, когда тот убегал с Лубенщины. Хотел расстрелять, да не вышло: перехитрил Пауль – сам прикончил Петра и вырвался…

Разволновавшись от воспоминаний, Вольф встал из-за стола, прошелся по кабинету.

Нет, он не будет их бить, не будет озлоблять, он по-другому с ними обойдется. Скажет:

«Ребята, будьте же благоразумными, трезво взвесьте все и посмотрите правде в глаза…»

Эти слова следователь произнес так громко, словно ребята уже сидели у него в кабинете. Затем он поправил черную повязку, пригладил ладонью русые волосы на голове и нажал на кнопку сигнала.

…– О, явился! – сердито сказала бабушка, как только Борис вошел в хату. – Где ты был?

– Не знаете? Вот! – выставил вперед книги, словно щит. – В школу ходил.

– Так ведь уроки отменили. Все ученики давно дома.

– Я еще на митинге был. Потом в погребе прятался.

– Разве так можно, сынок? – укоризненно сказала мать. – Мы волнуемся, а тебе хоть бы что.

– Возьми привяжи его к скамье, и пускай сидит, как наседка. Ведь ничего не понимает, – сказал дедушка. – Придется никуда не пускать из хаты…

Но в ту же ночь они сами и отпустили его, словно совсем забыли о своей угрозе.

На рассвете в маленькое окошечко кто-то нетерпеливо постучался раз, другой…

Дедушка спал на скамье возле двери. Встал, с трудом вышел во двор.

– Кто приходил, Антон? – спросила бабушка, когда он вернулся в хату.

– Нестор Малий.

– Из Нижнего Булатца?

– Эге.

– Чего он?

– Записку привез от Павла. Просил Марии Гайдаихе передать.

– А сам почему не отнес?

– Говорит, некогда. В депо спешит. Ночью приехал из Гребенки, пока сходил домой – прошло время, уже пора и на паровоз.

– Может, что срочное, так ты отнеси.

– Давайте, дедушка, я отнесу, – отозвался Борис, лежавший на раскладушке.

– Лежи себе! – прикрикнула на него бабушка. – Кругом такое творится…

– Да как будто успокоились, – произнес дедушка. – Говорил Нестор, что немцев отогнали от моста.

– Ну, тогда пускай несет, – разрешила мать. – Он мигом сбегает.

Борис вскочил с постели. Быстро оделся. Забрал у дедушки записку, сложенную в пакетик, словно для порошка, и скорей к двери. Боялся – передумают и не пустят. Хотелось ему, чтоб тетя Мария как можно быстрей получила известие от дяди Павла. Борис почти каждый день навещал тетю. Она теперь с утра до вечера одна. Тамара вот уже второй месяц работает. Сначала на вокзале санитаркой в пересыльном госпитале, а когда госпиталь выехал – секретаршей и чертежницей в военной комендатуре, которая переехала несколько дней назад на станцию, в бронепоезд. Вчера по дороге в школу забежал к тете: она была чем-то очень встревожена. Раньше дядя Павел каждый вечер приезжал после работы домой, а сейчас уже третьи сутки не появляется и никаких вестей о себе не подает. Тамара несколько раз звонила по телефону в гребенковское депо, но не дозвонилась. Что с ним случилось, так никто и не знает. И вот наконец отозвался. Как обрадуются и тетя и Тамара, когда он принесет им записку!

– Смотри сейчас же обратно возвращайся, – напутствовала бабушка.

– Хорошо, – пообещал Борис, закрывая за собой дверь.

Разве знал, разве мог предвидеть, что снова не скоро вернется домой?..

Чтобы сократить путь, побежал огородами и садами, извилистой тропинкой через овраг. Недалеко от станции выбрался на Железнодорожную улицу. Отсюда можно запросто, в один миг домчаться до тетиного дома. Вдохнул полной грудью холодный воздух… и замер. Впереди из сумрака неожиданно вынырнула сгорбленная фигура. Заметив Бориса, встречный тут же отпрянул в сторону – в изгородь из желтой акации, которой был обсажен двор напротив, и там притаился.

«Кто это? – удивился Борис. – Чего он испугался?.. Наверно, шпион или диверсант…»

И сразу вспомнил историю, которая произошла с ним недавно.

«Может, и этот такой же «шпион», как тот бородатый?.. Да нет, кто-то хочет напугать меня. Нет, дудки! Не выйдет…»

Поколебавшись немного, не торопясь тронулся вперед.

Неизвестный также вышел из кустов, пошел навстречу.

«Ясно, – вскоре узнал его Борис, – Васька с базара. Вот еще голова – кочан капусты, не догадался сразу!»

– Ты? – остановившись недалеко от Бориса, спросил Васька.

– Нет, не я.

– А ну тебя! Так напугал, дурень!

– А чего тебе пугаться?

– А я и не боюсь. Просто так. Вижу, кто-то идет…