Текст книги "Записки о войне. Стихотворения и баллады"

Автор книги: Борис Слуцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Челак рассказывал, как провалились планы ольтенского обкома об организации партизанщины. Было оружие. Была крепкая связь с лагерем военнопленных, где томили защитников Одессы и Севастополя. В последний момент обкомовцы убоялись организовывать национальную партизанщину за счет русских пленных, ставить под удар чужих для Румынии людей.

Осенью 1944 года 75-й стрелковый корпус, покоряя Западную Румынию, освободил огромные шеститысячные лагеря наших военнопленных. Этих-то пленных и прочили в партизаны.

Корпус не пополнялся с августовских боев, и новобранцев немедленно распределили по полкам – огромными партиями по шестьсот – восемьсот человек. Так и шли они разноцветными ордами, замыкавшими тусклые полковые колонны, – защитники Одессы и Севастополя, кадровые бойцы 1941 года, слишком выносливые, чтобы поддаться режиму румынских лагерей, слишком голодные, чтобы не ненавидеть этот режим всей обидой души.

Шли тельняшки, слинявшие до полного слияния белых и синих полос, шли немецкие шинели, шли румынские мундиры, вымененные у охраны. Шли. И румынские деревни отшатывались перед их полком, разбегались в стороны от шоссе.

Это были отличные солдаты, сберегшие довоенное уважение к сержантам и почтение к офицерам. Большинство из них крепко усвоило военное словечко: «Мы себя оправдаем», – сопряженное с осознанием своей вины (или согласием: мой поступок можно рассматривать как вину) и неслезливым раскаянием.

Первые дни в Европе

Границу мы перешли в августе 1944-го. Для нас она была отчетливой и естественной – Европа начиналась за полутора километрами Дуная. Безостановочно шли паромы, румынские пароходы с пугливо исполнительными командами, катера. Из легковых машин, из окошек крытых грузовиков любопытствовали наши женщины – раскормленные ППЖ[45]45
  ППЖ – так на фронте называли полевых жен, офицерских и генеральских любовниц.


[Закрыть] и телефонистки с милыми молодыми лицами, в чистеньких гимнастерках, белых от стирки, с легким запахом давнопрошедшего уставного зеленого цвета. Проследовала на катере дама, особенно коровистая. Паром проводил ее гоготом, но она и не обернулась – положив голову на удобные груди, не отрываясь, смотрела на тот берег, где за леском начиналась Румыния. Это прорывалась в Европу Дунька[46]46
  «Это прорываюсь в Европу Дунька». – Измененная цитата из пьесы К. Тренева «Любовь Яровая» («Пустите, пустите Дуньку в Европу»).


[Закрыть].

И вот мы идем по отличной румынской дороге, покрытой белой пылью, столь тонкой, что в десять шагов она смыла с сапог российскую грязь.

Мимо медленно ползут стрелковые роты, досчитывающие трофеи кишиневского окружения. Костюмы бойцов варварски разнообразны – в полный набор оттенков желтого и зеленого цветов – положенных цветов нашей армии – обильно вкраплены немецкие и румынские мундиры. Основательная кирза разбавлена блистательной легковесностью хромовых, стянутых с немецкого подполковника, сапог. Идут волны, мобилизованные еще за Днепром.

223-я дивизия ведет восемь последних верблюдов. Идут тамбовские некрупные лошаденки и трофейные першероны – их не уважают и нещадно бьют палками. Целые батальоны полностью погрузились на немецкие повозки – санитарные и интендантские, крытые крепкой парусиной. Во всем чувствуется ясность, уверенность в себе, сытость. Несмотря на стремительные темпы передвижения – тридцать – тридцать пять – сорок километров в день, армия как будто не идет, а движется, как гусеница.

Впереди большие, богатые города – Констанца, Браилов, Бухарест. Ровно год, со времени великого дневного пожара Харькова, крушения гигантских корпусов, наблюдавшегося из арбузных бахчей, мы острили по поводу внеурбанистичности наших маршрутов. Армия именовала себя «проселочной», «деревенской», «сельскохозяйственной». Завидовали соседям, бравшим Полтаву или Кременчуг. Даже штабные офицеры по шесть месяцев не стучали каблуками по асфальту.

Внезапная, почти столкнутая в море, открывается Констанца. Она почти совпадает со средней мечтой о счастье и о «после войны». Рестораны. Ванны. Кровати с чистым бельем. Лавки с рептильными продавцами. И – женщины, нарядные городские женщины – девушки Европы – первая дань, взятая нами с побежденных.

Второй день в Европе подходил к концу. Мы очень устали – от езды, от впечатлений, от пыли, покрывшей лица серебристо-серым слоем, придавшей им инфернальный характер.

Население нескольких румынских местечек с пугливым любопытством рассматривало нашу машину – быть может, десятитысячную из проследовавших в этот день на Чернаводы.

Вторжение началось, но завоеватели слишком торопились, чтобы сводить счеты. Все шло очень мирно. Массовое мышление – основательно, но медленно.

В эти дни доминирующей мыслью было: «Мы – победители. Они нам покорились». Потребовалась неделя, чтобы умами овладела следующая идея: «По поводу победы их следует пощипать».

Было уже темно, когда мы остановились в небольшом селе. Из подворотен угодливо повизгивали румынские собаки. Они капитулировали вместе со своими хозяевами и смертельно боялись красноармейцев. Достаточно было хлопнуть по кобуре, чтобы огромная псина умчалась куда глаза глядят.

Постучали. Хозяин, в белых холщовых штанах, посоветовал нам переночевать у местного коммуниста – бедняка. Кто-то одобрительно хмыкнул. Недоклепа воззрился на него презрительно. «Слушай, дружище, – сказал он хозяину, научившемуся понимать по-нашему в Трансистрии, – веди нас к кулаку, к самому что ни на есть мироеду. К кровососу – лишь бы был побогаче».

Вскоре мы толпились в обширной горнице, и Недоклепа объяснял мироеду, что офицеры желают жареную курицу. Он кудахтал и приседал, наконец, встал на корточки, зажмурился и захлопал руками. Мироед, всеми силами выражавший непонимание, выбежал в чулан и с торжеством подал ему рулончик клозетной бумаги.

Недоклепа вздохнул, вышел во двор, притащил отчаянно сопротивлявшегося петуха и мрачно ткнул им по направлению печки.

На следующий день в полдень мы уже были в Чернаводах. Позднее, в Австрии, первый день мы обычно проводили в совершенно безлюдном городе.

Но Чернаводы не успели еще испугаться как следует. По улицам ходили вооруженные офицеры. Они козыряли нашим солдатам. В киношке шла немецкая хроника. Лавочники сбывали последние самопишущие ручки. Каждый час они, не сговариваясь, повышали цены.

Комендант города майор Стихин отбивался от толпы обиженных. На него наседали торговцы со счетами убытков, домовладельцы, необдуманно требовавшие оплаты постоя, священники, справлявшиеся, открывать ли церкви. А он тянулся к женщине, стоявшей у входа. Это была окрестная помещица – писаная красавица – первая помещица в жизни майора Стихина, первая красавица за три года войны. Сегодня утром три младших лейтенанта увели из ее конюшен три пары кровных рысаков вместе с беговыми дрожками.

Недоклепа быстро вывел нас из оцепенения перед капиталистической действительностью. Он судорожно тянул носом и делал странные пасы руками. «В городе пахнет бензином… и машинами… здесь, конечно, есть автомашины».

Мы пошли на запах. Впереди чернели фермы великого чернаводского моста. В 1941 году он был разрушен удачливой бомбой Черевичного. Восстановительные работы затянулись на полгода, но сейчас он по-прежнему был единственным звеном между Добруджей[47]47
  Добруджа – область между нижним течением Дуная и Черным морем. Северная часть принадлежит Румынии, южная Болгарии.


[Закрыть] и остальной Румынией.

Вскоре нас окружила толпа шоферов – пленных красноармейцев. Они жаловались и угощали нас папиросами, наперебой предлагали «свои» автомашины и себя в придачу. Ориентировка у них была полная. Никто не хотел идти в пехоту.

Недоклепа выбрал «Бюссинг». Я – полуторку. На этой-то полуторке я и совершил свое первое государственное дело.

Мой новый шофер Гаранин – смоленский легковик – прежде всего удивил меня характером своих языковых познаний. Он сносно изъяснялся по-немецки и совсем не знал румынского языка, хотя прожил два года именно в румынском, а не немецком плену. По-видимому, это объяснялось тем, что он точно ориентировался в международной обстановке.

Мы зашли в ресторан – обедать. За столом он рассказал мне городские новости.

Используя безначалие и сумятицу, румынское командование срочно угоняло за Дунай автомашины советских марок. Два эшелона ушли вчера. Еще два готовились уйти сегодня ночью.

Я позвонил в штаб погранвойск, размешавшийся здесь же в городе. Отказался говорить с адъютантом. Приказал полковнику – командующему – ожидать представителя «Главного русского штаба» у себя, через двадцать минут.

Умываться не хватило времени, и я вышел из машины грозный-грязный, как земля от неба, отличающийся от лакированных румынских офицеров.

В просторном светлом дворе уже выстроилось в ожидании командование. Я откозырял, знаком пригласил командующего в его собственный кабинет. И с места в карьер потребовал приостановки отправки эшелонов. Полковник резонно согласился на условия перемирия. Попросил письменного распоряжения.

Я почувствовал, что залез в дебри дипломатии. Однако отступать было уже поздно.

Условились, что ему позвонят. И я умчался в Констанцу, где находился Бочаров, вершивший тогда судьбы Добруджи.

Мы встретились в отеле «Империал», где жило наше командование. В вестибюле грели самые чистые простыни в Румынии. Во дворе выколачивали атласные одеяла.

В этот же вечер в Чернаводы выехали мотоциклисты – закрывать переправу через Дунай.

Болгария

Русофильство

Если в Югославии симпатии к нам носили преимущественно советофильский характер, то в Болгарии на первый план выступило русофильство. Один из наших генералов, расположившийся в прибалканском городишке, посмотрел на ежедневные демонстрации и послал адъютанта к властям – посмотреть «що це за держава». Власти отвечали: наша ближайшая цель – установление советской власти в Болгарии. Наша дальнейшая цель – полный коммунизм. Однако не это было главным в отношении к нам болгарского народа. Эпиграфом к главе о русофильстве поставлю рассказ об Ангеле Мажарове.

Он был старшиной видинских адвокатов. Высокий старик, он носил окладистую седую бороду. Его чувства к нам носили православный характер не по содержанию, а по догматичности формы.

В 1937 году Мажаров, вместе с делегацией славянского общества, посетил Белград. Однажды в кафе, где сидело человек двадцать болгарских и сербских интеллигентов, зашли штурмовики-туристы. По-гитлеровски подняли руки, приветствуя публику. Тогда над столом поднялся старик. Он сказал:

– Я пью за пятипалую славянскую ладонь – и он пересчитал, начиная с мизинца, Болгарию, Югославию, Чехословакию, Польшу, Россию. Сейчас мы разрознены, и персты наши смотрят в разные стороны. Но настанет время, когда они сожмутся в кулак и русский палец прикроет остальные и мы ударим по тевтонскому хайлю, да так, что ни один немец не станет махать руками при встрече с нами.

7 сентября две армии приготовились к прыжку через болгарскую границу. Седьмому отделению[48]48
  «Седьмому отделению было приказано…». – 7-е отделение политотдела армии – подразделение, занимавшееся разложением войск противника, изучением политической обстановки и связями с политическими партиями, общественными и религиозными организациями, подготовкой рекомендаций командованию.


[Закрыть] было приказано отпечатать двадцать тысяч листовок. Болгарских шрифтов не было. Печатали по-русски, догадываясь, что болгары поймут. Однако листовки оказались напрасными. Навстречу нашим танкам выходили целые деревни – с хлебом, с солью, виноградом, попами. После румынской латыни танкисты быстро разобрались в малеванных кириллицей дорожных указателях. Перли на Варну, на Бургас, на Шумен. Утром 8 сентября шуменский гарнизон арестовал сотню немцев, застрявших в городе. Вечером того же дня шуменский гарнизон был сам арестован подоспевшими танкистами. 9-го, когда я приехал в город, в немецком штабе еще оставались посылки – кексы, сушеная колбаса, мятные лепешки. Ночью мы долго стучали в наглухо запертые ворота. Промучившись более часа, я перелез через забор и вскоре пил чай с пирожками в гостеприимной, хотя и осторожной семье. Меня спрашивали: «Как же вы вошли? Ведь ворота остались запертыми!» Я отвечал: «Что такое ворота для гвардейского офицера». Какой-то гимназист с дрожью в голосе говорил мне: «Так нехорошо! Вы – не братушки».

Братушка – слово, рожденное во времена походов Паскевича[49]49
  Паскевич Иван Федорович (1782–1856) – русский военный деятель, генерал-фельдмаршал, в 1853–1856 гг. – главнокомандующий русской армией на Дунае.


[Закрыть] или Дибича[50]50
  Дибич-Забалканский Иван Иванович (1785–1831) – генерал-фельдмаршал, в русско-турецкой войне 1828–1829 гг. – главнокомандующий русской армией.


[Закрыть], рикошетом отскочило от нашего солдата и надолго пристало ко всем «желательным иностранцам». Братушками называли даже австрийцев и мадьяр.

В Болгарии наши интеллигенты, воспитанные на формулах Покровского[51]51
  Покровский Михаил Николаевич (1868–1932) – историк, политический деятель, академик АН СССР (1929), автор официально принятого (до 1934 г.) учебника «Русская история с древнейших времен». Пытался осветить историю России с позиций вульгарного марксизма, оценивал русско-турецкую войну 1877 года как империалистическую акцию, прикрываемую пропагандистской фразой об освобождении славянства.


[Закрыть], увидели вторую сторону российской внешней политики. На горных дорогах, за крутыми поворотами они читали мемориальные доски скобелевских времен[52]52
  «…скобелевских времен». – Имеется в виду освобождение болгар от турок (1876–1878 гг.). Скобелев Михаил Дмитриевич (1843–1882) – русский военный деятель, генерал от инфантерии. Отличился в русско-турецкой войне, особенно в боях под Плевной и в сражении при Шипке. Успешные действия войск под командованием Скобелева принесли ему большую популярность в России и Болгарии.


[Закрыть], огромные, вечные, врезанные в камень, напоминавшие следы Будды. Особенно способствовали развитию русской гордости храм и музей в Плевне. Дивизии делали тридцатикилометровые крючки, чтобы провести бойцов через их тишину. Несколько месяцев в окрестностях Плевны искали человеческие кости. Мыли их, чистили. Довели до праздничной, пасхальной белизны. Сложили в аккуратные горки, увенчанные черепами. Накрыли толстыми стеклами, засветили изнутри лампадами. И вот мы смотрим на результаты этой работы – все выдержано в верещагинских тонах[53]53
  «…верещагинских тонах». – Верещагин Василий Васильевич (1842–1904) – русский живописец. Особенных успехов достиг в батальной живописи. Говоря о «верещагинских тонах», автор имеет в виду известное полотно «Апофеоз войны» и картину «Шипка-Шейново».


[Закрыть], сгущенных, затемненных отсутствием южного солнца. В музее – мраморные доски, на них золотом высечены имена всех офицеров, павших в Плевненской битве. Эти памятники строил архитектор Заимов[54]54
  Заимов Стоян (1853–1932) – болгарский патриот, архитектор военно-исторических памятников, создатель музеев в Плевне в память героев Освободительной войны 1877–1878 гг. («Иерусалимы болгарской признательности» России).


[Закрыть]. Свое русофильство он передал сыну – генералу болгарской армии. Незадолго до нашего прихода генерал Заимов[55]55
  Заимов Владимир (1888–1942) – генерал, сын архитектора Стояна Заимова. После нападения Германии на СССР вел активную борьбу против монархии и фашизма в Болгарии. В 1942 г. был приговорен к смерти фашистским военным судом и расстрелян в Софии.


[Закрыть] был расстрелян по приговору Военного суда.

Коммунисты

В сентябре один из наших генералов, беседуя с рущукским обкомом, посоветовал ему учитывать факт пребывания Красной Армии в стране. В ответ на это секретарь обкома предъявил ему протоколы подпольных заседаний – за пять месяцев до нашего прихода обком обсуждал методы работы в условиях, которые сложились после 8 сентября[56]56
  8 сентября. – В этот день советские войска вступили на территорию Болгарии; 9 сентября был свергнут фашистский режим.


[Закрыть].

У болгарских коммунистов был вождь – настоящий вождь[57]57
  «…у болгарских коммунистов был вождь». – Автор имеет в виду Георгия Димитрова (1882–1949), деятеля международного и болгарского рабочего движения. Димитров приобрел международную известность после того, как в 1933 г. был арестован по провокационному обвинению в поджоге германского рейхстага и на Лейпцигском процессе разоблачил гитлеровскую провокацию. В 1945 г. возвратился в Болгарию и до конца жизни находился на постах Ген. секретаря компартии и Председателя Совета министров Болгарии.


[Закрыть]. Национальным компартиям необходимы такие люди – с ореолом общенародной, а не только партийной славы. Тельман, видимо, был таким: объективно, а не субъективно – знаменем, а не человеком. Объективно и субъективно такими людьми являются Ракоши, Тито, Катаяма[58]58
  Ракоши Матьяш (1892–1971) – деятель международного и венгерского рабочего движения. В бытность Ракоши Первым секретарем компартии в Венгрии были проведены массовые репрессии, послужившие одной из причин восстания 1956 г. в Будапеште.
  Броз Тито Иосип (1892–1980) – с 1940 г. Генеральный секретарь ЦК компартии Югославии, маршал Югославии, в 1941–1945 гг. Верховный главнокомандующий Народно-освободительной армией Югославии.
  Катаяма Сэн (1859–1933) – деятель международного и японского рабочего движения.


[Закрыть]. Таких вождей, закаленных и прославленных в подполье, не хватает странам мирной демократии – англосаксонской и скандинавской.

Два болгарских офицера, по пьяной лавочке, крепко ругавшие «своих» коммунистов, по-хорошему оживились, когда я заговорил о Димитрове.

– Как он ответил Герингу, когда тот на суде обозвал его темным болгарином[59]59
  «Как он ответил Герингу, когда тот на суде обозвал его темным болгарином…». – Речь идет об ответе Димитрова на оскорбление, брошенное Герингом на Лейпцигском процессе: «Задолго до того времени, когда германский император Карл V говорил, что по-немецки он беседует только со своими лошадьми, а германские дворяне и образованные люди писали только по-латыни и стеснялись немецкой речи, в „варварской“ Болгарии Кирилл и Мефодий создали и распространяли древнеболгарскую письменность».
  Геринг Герман (1893–1946) – рейхсмаршал, министр авиации в фашистской Германии, один из главных военных преступников. На Нюрнбергском процессе приговорен к смертной казни, в тюрьме покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть]. Он так и сказал всем этим немцам: «Когда ваши предки носили вместо знамен конские хвосты, у наших предков был золотой век словесности. Когда ваши предки спали на конских шкурах, наши цари одевались в золото и пурпур».

По-видимому, долгий неприезд Димитрова в Болгарию объясняется не только тем, что он чересчур символизирует свою партию, но и тем, что он слишком крупен для такой страны. Это человек первого места – премьер, президент, диктатор.

Карательная политика

В сентябре 1944 года я осматривал в Разграде[60]60
  Разград – город на одном из притоков Дуная северо-восточнее Русе.


[Закрыть] лагерь пленных немцев – главным образом, дунайских пловцов, бежавших сюда из Румынии. Всего – сто два человека. Партизаны, еще не привыкшие быть субъектами, а не объектами пенитенциарной системы, кормили их четырьмястами граммами хлеба в день, давали еще какую-то горячую баланду. Фрицы роптали, и братушки смущенно консультировались у меня, правильно ли они поступают. В Югославии такие нахалы, как эти фрицы, давно уже лежали бы штабелями. Такова разница национальных темпераментов, а главным образом, двух вариантов накала борьбы.

Все режимы и партии современности признают важность массовых организаций. Нас удивляла практика венгерской и австрийской компартий, открывавших специальные вербовочные бюро, организовывавших массовые наборы. Нам объясняли, что существует категорический императив партийного билета, и на этом стоят миллионные социал-демократические партии – пассивнейший из их членов все же голосует за их списки на выборах.

Если сложить цифры членов массовых фашистских организаций с цифрами членов массовых демократических организаций в Венгрии, Болгарии или Австрии, то итог превысит общую численность населения страны. Поэтому, когда пришло время «брать» фашистов, тюрьмы переполнились. Потом сообразили, что «бранники»[61]61
  Бранники – молодежная профашистская организация Болгарии.


[Закрыть] суть сопливые гимназисты – и отпустили их по домам.

Следует отметить, что в Болгарии тюрьмы были почти единственным звеном государственного аппарата, для которого у коммунистов сразу же нашлись опытные функционеры, знающие специфику дела. В Рущуке мне показывали озабоченного человечка – нового начальника тюрьмы. Он семь лет просидел в этой тюрьме, знал там каждую решетку. Здесь же в «державной сигурности»[62]62
  «…в державной сигурности…». – Речь идет о болгарской тайной политической полиции.


[Закрыть], сохранившей свое конвентное название, я столкнулся с перестановкой, чрезвычайно наглядно иллюстрировавшей революционность ситуации. Жандармы, ранее работавшие в первом этаже, были переселены в подвал – в тюрьму. Коммунисты, освобожденные из подвала, заняли кабинеты в первом этаже и теперь трудились над списками сексотов и провокаторов.

В Видине поздней ночью я, в поисках квартиры, обратился в народную милицию. Меня встретили комсомольцы с немецкими парабеллумами. Они потребовали партийный билет – в подтверждение моей прогрессивности.

Почтение перед русским майором немедленно сменилось покровительственным тоном: «Член партии с 1943 года! Ребенок! Я уже пятнадцать лет в партии!»

Здесь же мне показали камеру, где сидели «все буржуи третьего района». Наверное, так выглядели городские бомбоубежища. На грязном полу лежали большие перины, крахмальные простыни, атласные одеяла. Часть буржуев спала раздевшись, другие сидели, обнимая пестренькие, всемирно одинаковые, узелки для отсидки. В углу старуха тупо, нехотя, видимо, впрок, жрала крутые яйца. Меня обеспокоенно спросили: так ли нужно обращаться с буржуями. Местные социал-демократы требуют милосердия. <…>.

Мне дали квартирьера – комсомольца. По дороге он рассказал, что успел уже поссориться со всеми домовладельцами. Мы стучались во многие окна. Никто не откликался. Тогда я посоветовал ему поступить так, как будто в доме живет фашист и ему нужно срочно привести этого фашиста в милицию.

Квартирьер обрадованно закивал головой и забарабанил в дверь пупырчатыми горными каблуками.

Армия

В первые недели нашего пребывания в Болгарии болгарская армия была для нас «иксом», неизвестностью, следовательно – потенциальной опасностью. Штаб корпуса генерала Николова, оккупировавший Македонию, перешел к немцам. Нейтральность гарнизонов никого не обманывала – трудно было не быть нейтральными, когда ждановские танки[63]63
  «Ждановские танки». – Автор имеет в виду танки 4-го гвардейского механизированного корпуса, которым командовал генерал В. И. Жданов (1902–1964), Герой Советского Союза, Народный герой Югославии.


[Закрыть] – в те дни единственные на Балканах – подходили к Софии.

Вылощенные, в мундирах, копировавших мундиры царской армии, болгарские офицеры были ненавидимы партизанами. Они указывали красноармейцам на офицеров, как на открытых врагов. В сентябре мы считались с возможностью выступления болгар против нас.

Второй раз я столкнулся с болгарами в марте, в Шиклоше. Немцы безжалостно колотили их первую армию. Собственно говоря, весь сыр-бор загорелся здесь потому, что восемьсот болгар сдались без сопротивления взводу немцев, переправившихся через Драву. В армии был разброд. Ходили слухи, что, дойдя до Дуная, два болгарских батальона взбунтовались и повернули назад. Их усмирила болгарская же артиллерия. Введение политаппарата (поголовно – коммунисты) подлило масла в огонь. Один из таких комиссаров – бывший шофер – с восторгом говорил мне, что в его батарее шестьдесят коммунистов, есть еще тридцать омладненцев[64]64
  «Омладненцы» – молодежная организация Болгарии коммунистической ориентации.


[Закрыть] и социал-демократов, а комбат – сволочь-звенарь[65]65
  «Звенари» – члены политической группировки «Звено», возникшей в 1928 г. и объединившей оппозиционно настроенных к царской династии офицеров и буржуазных интеллигентов. В 1936 г. пришли к власти в результате военного переворота и установили военно-фашистскую диктатуру. Летом 1942 г. достигли согласия с Болгарской рабочей партией и Болгарским земледельческим народным союзом (БЗНС). 9 сентября 1944 г. приняли участие в свержении монархии.


[Закрыть]. На каждой стоянке возникали политические споры. Стрелковая рота получала экземпляры центральных газет через пять дней после их выхода. Газеты втихомолку ругали друг друга.

Солдаты дружно поносили офицеров; их обвиняли (правильно) в неумении воевать. Действительно, по сравнению с болгарами, самые средние немецкие дивизии были до крайности модерны.

Зато совершенно неправильными были обвинения в трусости. Десятки поручников умирали с кадровой, уставной, хлесткой храбростью военной касты, знающей, что за ней следят с недоверием и подозрением.

Немцы усердно сплавляли в Болгарию устарелое вооружение. Это сказывалось. Провалилось болгарское интендантство, кормившее солдат двумя котлетами в день. Перед армией 1944 года, перед ее штабами, начальниками, воинским духом, стала грозная современная военная машина.

В 1941 году болгар разбили бы в неделю. В 1944 году, фланкируя русских и прикрываясь ими, болгарская армия напоминала туриста, карабкающегося на гору, обдирающего бока, но застрахованного от смерти присутствием товарища.

Наши солдаты часто относились к болгарам с пренебрежительным доброжелательством. Смеялись над широковещательными надписями: «Штаб 16-й дивизии». Смеялись над жалобами – плохо кормят, плохие офицеры, плохое оружие. Одновременно жалели, сочувствовали. Солдаты знали, что немцы подстегивают своих, привирая, – перед вами не русские, а болгары.

Командир 84-й дивизии, послушав жалобы болгарского генерала на расхлябанность и недисциплинированность, сказал ему жестко:

– Когда я приказываю что-либо своим подчиненным, они отвечают: «Есть, разрешите выполнять», – либо отказываются. В этом последнем случае я их расстреливаю. Теперь послушайте-ка такой силлогизм: «Вы мой подчиненный. Приказание получите в моем штабе. Ясно?»

– Есть, разрешите выполнять, – поспешно и понимающе ответил болгарин.

Ушел – и выполнил.

В полках сидели наши военпреды – энергичные комбаты из фронтового резерва. Они быстро привыкли к языку, нагоняли страху на интендантов, завоевывали солдатские сердца явным неуважением к немцам. Своими полковниками они командовали, как хотели. Из дивизий посылали параллельно своих офицеров – учить болгар уму-разуму. Доходило до того, что болгарами разбавляли наши жидкие пехотные роты. Здесь «братушки» находили не только жирные кухни и отличное оружие, но и товарищеский тон и все то же явное неуважение к немцам. Русский солдат – добровольный, природный агитатор. На это открытое «растление болгарской армии, как единого целого», все смотрели сквозь пальцы.

А кооптированных болгар палками нельзя было вышибить из усыновивших их русских рот. С партизанами такая «разбавка» никогда не производилась. Была еще одна причина, скреплявшая четырехпартийную армию[66]66
  «…четырехпартийную армию…». – Автор имеет в виду четыре партии болгарского Отечественного фронта, оформившегося в 1942 г., – Болгарскую рабочую партию (коммунистов), Социал-демократическую партию, БЗНС и Народный союз «Звено».


[Закрыть]. Газеты ежедневно печатали антиболгарские выпады турок, глупые речи Дамаскиноса[67]67
  Дамаскинос Димитриос Папандреу (1891–1949) – греческий епископ, с 1944 г. епископ Афин. Участвовал в греческом сопротивлении.


[Закрыть], призывавшего: «На Софию!». Всем была ясна необходимость национального сплочения в русле московской ориентации.

Царёнок[68]68
  «Царенок». – Речь идет о малолетнем последнем царе Болгарии Симеоне II. Находился на троне с 1943 по 1946 гг., когда в результате референдума Болгария была объявлена Народной Республикой.


[Закрыть]

Советский человек, с его стихийным республиканизмом, привыкший к битвам титанов и величавости своих властителей, смотрел на балканских корольков с презрительным, но беззлобным удивлением.

Верноподданность восьмилетнему Симеону казалась ему абсурдной. Между тем, именно жалкость и беззащитность царенка помогли ему удержаться на престоле. Немецкому происхождению, республиканизму всех четырех партий отечественного фронта, казни дяди[69]69
  «…казни дяди…». – Имеется в виду казнь младшего брата царя Бориса, Великого князя Кирилла Преславского (1895–1945), входившего с 9 августа 1943-го по 9 сентября 1944 г. в состав регентского совета. После восстания 9 сентября 1944 г. был арестован и впоследствии расстрелян.


[Закрыть], отсутствию роялистского дворянства противостояло одно младенчество Симеона. Его восемь лет отроду – и победило.

К царю приставили соответствующих опекунов: Павлова – московского профессора, Бобошевского и Ганева[70]70
  «К царю приставили соответствующих опекунов…». – Павлов Тодор Димитров (псевд. П. Досев) (1890–1977) – академик, общественный деятель, известный философ-марксист. В 1941–1944 гг. был приговорен фашистским правительством Болгарии к тюремному заключению.
  Бобошевский Цвятко Петров (1884–1952) – юрист, политический и общественный деятель. Некоторое время был министром в довоенных правительствах Болгарии.
  Ганев Венелин Иорданов (1880–1966) – профессор Софийского университета в области торгового права и философии права.


[Закрыть] – либеральных республиканцев французского типа. В провинции острили, что царя воспитывают в комсомольском духе. Тем не менее, он сохранял престол и двор.

Однажды вечером к заместителю коменданта по политчасти Софии подполковнику Сосновскому привели шофера – пьяного до нечленораздельности. При обыске у него отобрали болгарский орден и много левов[71]71
  Лев – болгарская денежная единица.


[Закрыть]. Сосновский решил, что шофер ограбил болгарина. Посадив его в многолюдный вытрезвитель, он выбросил все происшествие из головы.

Утром в комендатуру упорно звонили из штаба фронта: царица Иоанна искала по городу старшего сержанта Иванова.

Фамилия показалась Сосновскому знакомой. Шофера вызвали наверх. Он уже был достаточно трезв, чтобы рассказать такую притчу.

Вчера утром он прогуливал свою машину в пригородном парке. Услышал крик. В боковой аллее, в канаве, под опрокинувшейся машиной, барахтались мальчишечка и пожилой человек в комбинезоне – шофер. Когда Иванов вытащил их из-под машины, мальчишка объявил: «Я царь Болгарии Симеон II. Ты спас мне жизнь. Едем во дворец, там тебя наградят».

Во дворце перепуганная царица Иоанна наградила шофера орденом и дала ему пять тысяч лев. Начался банкет. Иванов выпил, добавил по дороге и попал в комендатуру. Когда все это выяснилось, его с торжеством отправили во дворец. К вечеру патрули снова приволокли его в комендатуру.

Это был, кажется, первый случай награждения советского гражданина болгарским орденом.

Отношение нашего солдата к европейским царицам было весьма простодушным. Полюбовавшись на портретах на монашескую меланхоличность Иоанны и бальное величие Елены, они выражали свои чувства в лаконичных и исконных выражениях.

Прославленный диапазоном своих любовей майор Жиляков поставил перед собой задачу: овладеть графиней (хоть какой-нибудь) и добился своего, где-то в Венгрии, не побрезгал, аристократичности ради, старушкой о пятом десятке.

В Софии 17 младших лейтенантов отпраздновали успешное окончание быстропоспешных курсов визитом к царице. У входа во дворец попросили доложить, что группа русских офицеров просит аудиенции. Были приняты и угощены. Вели себя очень прилично. Часа через два усиленный комендантский патруль отвел их в прокуратуру. Трибунал оценил их визит в восемьдесят пять лет тюремного заключения (по пять лет на брата). Благородное поведение на банкете было расценено как смягчающее обстоятельство.

Женщины

После украинского благодушия, после румынского разврата суровая недоступность болгарских женщин поразила наших людей. Почти никто не хвастался победами. Это была единственная страна, где офицеров на гулянье сопровождали очень часто мужчины, почти никогда – женщины. Позже болгары гордились, когда им рассказывали, что русские собираются вернуться в Болгарию за невестами – единственными в мире оставшимися чистыми и нетронутыми.

Случаи насилия вызывали всеобщее возмущение. В Австрии болгарские цифры остались бы незамеченными. В Болгарии австрийские цифры привели бы к всенародному восстанию против нас – несмотря на симпатии и танки.

Мужья оставляли изнасилованных жен, с горечью, скрепя сердце, но все же оставляли.

Как мне болгарский орден выдавали

Это вышло совсем неожиданно – начальство вспомнило мои миссии в Рущуке и Плевне. Так я стал кавалером большой бляхи – красного креста, отчасти напоминающего немецкий железный крест.

Нас собрали в актовом зале Грацкого университета. При виде симпатичных, любезных, даже услужливых физиономий наших генералов я понял, что болгары избавились от многих неприятностей, если бы раздали соответствующую толику крестов до, а не после похода. Мы выстроились в одну шеренгу – от полковника до майора – командиры полков, политработники, штабисты. Я стоял левофланговый. За вручающим генерал-лейтенантом Стойчевым услужливым фоном стояли офицеры нашего и болгарского отдела кадров с заветными коробочками в руках.

Духовой оркестр ударил «Шуми Марица»[72]72
  «Шуми Марица» – болгарский гимн.


[Закрыть].

Стойчев скакнул к вышедшему из строя полковнику, огласил по-болгарски формулу награждения и одним движением повесил ему орден в петлю кителя. Оказывается, ордена у болгар не на штифтах, а на булавках.

Полковник четко ответил: «Служу Советскому Союзу».

Все замерли: в формуле награждения было ясно сказано, что ордена даются болгарским народом за услуги, оказанные болгарской армии.

Второй полковник оказался дипломатичнее и на тираду Стойчева ответил молчанием.

Создавалось глупое положение. Офицеры получали награды, молча выслушивали генерала, молча жали ему руку и, не разжимая губ, становились в строй. Всех выручил подполковник Боград – начальник штаба 122-й дивизии. Он гаркнул: «Благодарю за честь!» Все заулыбались радостно. Формула ответа была найдена.

Сели за столы. Они стояли огромным «Т», причем на шляпке разместились торты и генералы, а на стойке – все остальные. Болгарские офицеры сразу же сосредоточились вокруг немногих тарелок с красной икрой, и мы с тоской смотрели, как они лязгали по икре столовыми ложками. Я спросил своего соседа, болгарского майора, о статусе полученного мною ордена. Тот ответил, смешавшись: «Товарищ майор, откуда мне знать, ведь я партизан, секретарем райкома был». На седьмом или восьмом тосте Стойчев неожиданно провозгласил здравицу «водачу»[73]73
  Водач (болг.) – вождь, руководитель, предводитель.


[Закрыть] советских артиллеристов – генерал-лейтенанту Брейдо. Мы насторожились. К столу уже семенили болгарские кадровики, неся перед собой коробочку с орденом. Очевидно, дело было слажено тут же.

Большая политика

8—9 сентября, когда все виды компромиссного решения были отвергнуты и наши танки ворвались в Болгарию, подвергнув ее всемирному унижению, многим, в том числе и мне, казалось, что произошла ошибка. Толкнули в сторону широкие круги антинемецки настроенной буржуазии, обидели англофилов, готовых несколько потесниться, чтобы дать место коммунистам.

Жизнь показала, что путь раскола с англофилами был правильным. Они заняли пустоту справа от себя, вызванную разгромом профашистов. Остатки германофилов были впитаны либералами. Практика оттеснения и раскола оправдала себя повсеместно. В Югославии англофилов с бородами и королевскими коронами на бараньих шапках опозорили, затем уничтожили. В Венгрии, напротив, мудрое устранение Бетлена[74]74
  «Мудрое устранение Бетлена». – Бетлен Иштван (1874–1946) – трансильванский помещик, член Венгерской академии наук, один из руководителей венского антибольшевистского комитета. Премьер-министр Венгрии (1921–1931). Играл большую роль в укреплении фашистского режима в Венгрии. Во время второй мировой войны добивался сепаратного мира с Англией и США и пересмотра Трианонских соглашений, по которым Трансильвания отошла к Румынии. С освобождением Венгрии Бетлен был без большой огласки изолирован и не допущен к власти в новой Венгрии. В 1945 г. был депортирован в СССР, о чем автору не было известно. Умер Бетлен в октябре 1946 г. в Бутырской тюрьме.


[Закрыть] было парализовано наполовину передачей власти генералам.

Результат – провал «армии Вереша»[75]75
  «…провал армии Вереша…» – см. примеч. 132 к главе – «Венгрия».


[Закрыть], нейтральная пассивность мадьяров в войне, открытие тысячи каналов для союзничков – от Красного креста с посылками до миссий и займов.

Наше постепенство в Румынии, оправдывавшееся слабостью коммунистов, повело к тому, что Маниу[76]76
  Маниу Юлиу (1873–1955) – румынский политик. Премьер-министр в 1928–1930 гг. и 1932–1933 гг. Во время второй мировой войны один из руководителей оппозиции режиму Антонеску. В 1947 г. был осужден за измену родине к пожизненному заключению. Националист Маниу добивался присоединения Трансильвании к Румынии. Слуцкий, сравнивая Маниу с венгерским националистом Бетленом, тем самым подчеркивает, что для него, интернационалиста, одинаковы, что венгерский националист Бетлен, что румынский Маниу.


[Закрыть] ушел с неприятным треском, сохранив славу участника антифашистского переворота и легальную организацию. При наличии дееспособного коммунистического меньшинства в стране, раскол с либералами необходим. Чем скорее – тем лучше. Меньше придется арестовывать товарищей по восстанию.

Если часть национальной буржуазии (скажем, звенари в Болгарии) объективным ходом событий отталкивается к пусть вынужденному русофильству – задачи компартии чрезвычайно облегчены, легче соблюсти невинность, процент необходимого для взятия власти меньшинства может быть понижен.

Французские коммунисты стремятся к объединению с социал-демократами потому, что девятьсот тысяч подпольщиков, партизан, конспираторов неминуемо, частью перевоспитают, частью перемелят либеральные рыхлости.

Австрийские коммунисты, как черт ладана, боятся объединения с социал-демократами, потому что семьсот тысяч организованных и культурных рабочих неминуемо растворят кучку подмастерьев, вчерашних социал-демократов и полуанархистов. Фюрнберг со всей решительностью сорвал такое объединение в рудничных районах Штирии.

Боротьбисты[77]77
  «Боротьбисты» – украинская партия эсеров, вошедшая в 1920 г. в состав компартии Украины. В начале 1930-х гг. в ходе борьбы с украинскими националистами (с т. н. украинизацией) большинство боротьбистов было репрессировано.


[Закрыть], видно, хорошо знали эти правила политической диалектики, когда напевали: «Мы сольемся, разольемся и зальем большевиков».

Объединение возможно, когда коммунисты (если не в бытии, то в вероятной тенденции) сильнее социал-демократов, могут подчинить их своему влиянию (это характерно для периодов революционного подъема). Объединение возможно и тогда, когда компартия – стойкое меньшинство, способное сохранить автономию, скажем, среди лейбористов, не поддаться их влиянию, напротив, влиять на них (это характерно для периодов стабилизации, застоя).