Текст книги "Эмансипированные женщины"

Автор книги: Болеслав Прус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 63 страниц)

Пани Ляттер наскоро написала несколько слов Згерскому и велела Станиславу отнести письмо. Затем она торопливо надела шляпу, накинула пальто и попросила Мадзю через черный ход вынести ее саквояж на улицу.

Через несколько минут, никем не замеченные, они встретились неподалеку от памятника Копернику. Пани Ляттер вскочила на извозчичью пролетку, велела Мадзе сесть рядом, а извозчику – ехать на Венский вокзал.

– Вот ключи от письменного стола, – сказала она Мадзе. – Ах, как мне легко!.. Там лежит несколько сот рублей. Скажи, что я уехала дня на два, мне тоже хочется, чтобы у меня были каникулы. Только сейчас я почувствовала, что буду здорова, хотя мне все еще кланяются дома… Но это пустяки!.. Вот отдохну, вернусь, и все переменится, а тебе, Мадзя, я сделаю одно предложение… Как знать, может, когда-нибудь ты еще будешь начальницей?..

«Господи, спаси и помилуй!» – подумала Мадзя.

– Вот и все, – сказала пани Ляттер. – А теперь до свидания! Выходи и не возвращайся сразу в пансион, а когда вернешься, говори, что тебе вздумается. Ловко удалось мне всех провести…

Она велела извозчику остановиться и обняла Мадзю.

– Выходи, выходи! Будь здорова!..

Через минуту пролетка скрылась, оставив на углу улицы остолбенелую Мадзю.

Глава двадцать девятая
Помощь готова

Мадзя недолго стояла в оцепенении, тем более что около нее стал вертеться какой-то молодой человек с явным намерением предложить ей свои услуги и сердце. Она очнулась, и в голове ее встали две отчетливые мысли: первая, что пансион пани Ляттер погиб, вторая, что в такую минуту надо идти к Дембицкому.

Чем он мог помочь? Решительно ничем. Но Мадзя чувствовала, что нависла грозная опасность и что в такую минуту надо искать защиты у человека порядочного. В ее глазах Дембицкий был самым порядочным человеком из всех, кого только она знала. Этот бедный, больной, вечно озабоченный учитель казался ей сейчас утесом-великаном. Если он будет дома, она спасена; если же он случайно куда-нибудь уехал, ей остается одно – броситься в воду…

Она уже не думала ни о пансионе, ни о пани Ляттер, а только о себе. Ей нужно было услышать доброе слово из уст справедливого человека или хотя бы посмотреть ему в лицо, в его честные глаза. Теперь он был самым мудрым, самым лучшим, самым прекрасным, он был единственным человеком, которому в ее положении можно было безусловно довериться.

Она села на извозчика и велела ехать к особняку Сольских. Позвонила у входа, дверь не открывали; она звонила до тех пор, пока в сенях не раздались медленные шаги. Кто-то повернул ключ, и в полуотворенных дверях показался старик с густыми бровями и кустиками седых волос на голове.

– Пан Дембицкий дома? – спросила она.

Старик развел руками от удивления, но показал ей дверь направо. Мадзя вбежала в большую комнату и под лампой с зеленым абажуром увидела сидящего за столом Дембицкого. Старик писал.

– Ах, пан учитель, – воскликнула Мадзя, – как хорошо, что я вас застала!

Дембицкий поднял на нее светлые глаза, она бросилась в кресло и зарыдала.

– Вы только не беспокойтесь, – говорила она. – Это пустяки, я просто немного расстроилась… Ах, только бы вы не захворали… Я сейчас проводила пани Ляттер… Она уехала!

– На праздники? – спросил Дембицкий, пристально глядя на Мадзю. А про себя прибавил: «Вечная комедия с этими бабами!»

– Нет, не на праздники… Она почти сбежала! – ответила Мадзя.

И связно, что чрезвычайно его удивило, рассказала Дембицкому о внезапной болезни пани Ляттер, о возвращении ее мужа, о возможном банкротстве.

Дембицкий пожал плечами: он слышал все, но мало что понимал.

– Простите, – сказал старик, – но за это вы не можете быть на меня в претензии. Я почти никуда не выхожу, и не в моих привычках выспрашивать о чужих делах. Между прочим, для пани Ляттер есть деньги…

– Какие деньги?

– Четыре… пять… до десяти тысяч рублей. Пан Стефан Сольский, по желанию панны Ады, оставил эту сумму в распоряжение пани Ляттер на тот случай, если она окажется в затруднительном финансовом положении. Но я-то, сами посудите, сударыня, не мог знать о ее положении.

– Оставил? Но ведь он порвал с Эленой! – воскликнула Мадзя.

– Порвал! – повторил Дембицкий, махнув рукой. – Так или иначе неделю назад он еще раз напомнил мне о том, что пани Ляттер надо в случае необходимости ссудить деньгами.

– Она от пана Сольского не приняла бы денег, – сказала Мадзя.

– Мы бы кого-нибудь нашли, какую-нибудь компаньонку или покупательницу пансиона. Но с пани Ляттер трудно иметь дело…

Мадзя вопросительно поглядела на него.

– Вы уж извините, – продолжал озабоченно старик, – с ней потому трудно иметь дело, что она ничего не признает, кроме своей воли.

– Необыкновенная женщина! – прервала его Мадзя.

Пощипывая остатки волос и уставясь глазами на стол, Дембицкий сказал:

– Да, она особа энергическая, но простите, сударыня, по-женски энергическая. Ей кажется, что ее желания должны быть законом, а так нельзя. Нельзя держать дорогой пансион, когда страна обеднела и появилось много дешевых пансионов. Не годится посылать детей за границу, когда нет денег. Нехорошо, что одна женщина работает на троих, и все трое любят тратить много денег…

– Так пан Сольский даст ей взаймы десять тысяч, – перебила Мадзя старика.

– Да, да! Это можно сделать в любую минуту, сегодня, завтра. Но пан Сольский, вернее доверенное лицо, которое будет договариваться с пани Ляттер, поставит свои условия.

– Боже, боже! Почему я не пришла к вам неделю назад! – всплеснув руками, воскликнула Мадзя.

– Простите, сударыня, – возразил он, – но, по-моему, это безразлично. Зло не в отсутствии денег, а в характере пани Ляттер, которая, будем говорить прямо, немножечко чересчур энергична и любит идти напролом. А так нельзя. Человек должен признавать законы природы и права других людей, иначе он рано или поздно потерпит крушение.

– Стало быть, женщины, по-вашему, не должны быть энергичными? – робко спросила Мадзя.

– Вот что я вам скажу, сударыня: мы должны быть людьми с умом, сердцем, энергией, но не без меры, не чересчур. Одно дело уступать всем и вся, другое дело – навязывать всем свою личность. Одно дело, страдать расхлябанностью и податливостью, другое дело – не признавать никаких законов вне своих интересов или прихотей.

Мадзе неприятно было слышать о пани Ляттер такие слова, она верила Дембицкому, а главное, чувствовала, что он дал суровую, но верную характеристику начальницы. В каждом ее слове, движении, повадке, даже когда она была в самом лучшем настроении духа, звучало: «Я здесь одна, я так хочу…»

Однако, будь у нее другой характер, она, может, не стала бы руководительницей сотен людей.

– Итак, сударь, эти десять тысяч… – начала Мадзя.

– Ну, так уж сразу и десять! – улыбнулся Дембицкий. – Сперва посмотрим, сколько надо. Жаль, что я узнал так поздно, но мы ничего не потеряли. После возвращения пани Ляттер к ней явится с предложениями доверенное лицо, и – все обойдется.

Осчастливленная Мадзя простилась с Дембицким. Как она гордилась тем, что благодаря ей, благодаря такой ничтожной пылинке, как она, кончатся беды пани Ляттер, а та и не догадается, кто оказал ей такую услугу. Как она жалела, как горько упрекала себя за то, что не пошла к Дембицкому раньше.

– И то, признаться, верно, – говорила она себе, – что, останься Дембицкий в пансионе, не было бы таких хлопот.

И в эту минуту страх ее обнял: она поняла, что такое логика фактов. Да, ничто не пропадает в этом мире, и мелкие, даже забытые ошибки со временем дают себя знать и накладывают на жизнь тяжелый отпечаток.

Вернувшись в пансион, Мадзя вбежала в темный дортуар за свою синюю ширмочку и, опустившись на колени, хотела помолиться богу и возблагодарить его за то, что он избрал ее орудием своего милосердия к пани Ляттер. Но, взволнованная до глубины души, она не могла найти слов благодарности и только била себя в грудь, шепча: «Боже, будь милостив ко мне, грешной!»

Недолго длился этот молитвенный экстаз. Дверь внезапно приотворилась, в темный дортуар упал луч света, и на фоне светлой полосы показались чьи-то головы и головки. Послышались голоса:

– Принеси лампу.

– Еще рассердится…

– Панна Магдалена, вы здесь?

Мадзя вышла из-за ширмы; когда она подошла поближе и ее заметили, толпа, стоявшая в коридоре, бросилась к лестнице.

– Ну и трус же вы, Станислав! – раздался голос панны Марты. – И мужчина как будто, а первый убегаете…

– В чем дело? – смущенно спросила Мадзя, останавливаясь на пороге дортуара.

Тут все снова подбежали к двери дортуара, и Мадзю в одну минуту окружила толпа пансионерок, классных дам и слуг; глядя на нее испуганными глазами, они все что-то кричали ей, но она ничего не понимала.

– Где пани начальница? – спросила одна из пансионерок.

– Нам причитается жалованье, – перебила ее горничная.

– Что я завтра дам девочкам есть? – крикнула хозяйка.

– Здесь уже были управляющий домом и частный пристав, – прибавил Станислав.

У Мадзи подкосились ноги.

«Уж не подозревают ли они меня в чем-нибудь?» – в ужасе подумала она.

По счастью, из другого конца коридора прибежала панна Говард в белом пеньюаре, с распущенными белесыми волосами; растолкав собравшихся, она схватила Мадзю за руку.

– Идем ко мне, панна Магдалена, – сказала она. – А вы, – строго прибавила она, – по местам! Я замещаю пани начальницу и, если понадобится, дам объяснения.

В комнате панны Клары Мадзя упала на стул и закрыла глаза. Ей казалось, что стены прогибаются и пол ходуном ходит у нее под ногами.

– Что с этой несчастной? Где она? – понизив голос, спросила панна Говард.

– Пани Ляттер уехала…

– Вы мне этого не говорите, панна Магдалена.

– Она в самом деле уехала.

– Куда?

– Да разве я знаю? Наверно, в Ченстохов, но она дня через два вернется.

Панна Говард смутилась.

– Не может быть, она в Варшаве. Но я знаю, почему она покинула пансион, и я одна могу уговорить ее вернуться…

– Вы? – спросила Мадзя.

Панна Говард остановилась посредине комнаты в драматической позе.

– Послушайте, панна Магдалена, – сказала она более глубоким, чем обыкновенно, контральто, поднимая глаза до самой фрамуги. – Когда сегодня эти девчонки взбунтовались и не пожелали есть картофельный суп, я пошла к пани Ляттер и хотела вывести ее из состояния апатии. Она была раздражена, мы поссорились, и я сказала ей, что ухожу из пансиона и не вернусь, пока она будет здесь оставаться. Теперь вам все понятно? Перед пани Ляттер стояла альтернатива: либо извиниться передо мной, либо уйти из пансиона. Она и выбрала второе, безумная, но гордая женщина…

Мадзя вытаращила глаза и разинула рот. Панна Говард стала расхаживать по своей тесной комнате.

– Вы догадываетесь, – продолжала она, – что, одержав такую победу, я не буду жестокой. Я не хочу, чтобы передо мной унижалась независимая женщина, которая, несмотря на все свои ошибки, на целую голову выше обычного уровня. Так вот я не спрашиваю, где она сейчас скрывается, но прошу вас, когда вы с нею увидитесь, скажите ей следующее: «Панна Говард остается в пансионе, панна Говард все предала забвению. Она полагает, что мы обе занимаем слишком значительное положение, чтобы, сражаясь друг с другом, давать повод для торжества предрассудков!» Вот что вы ей скажете, панна Магдалена, – закончила панна Говард. – А когда она вернется в пансион, я сама выйду навстречу ей и молча первая подам ей руку. В человеческой жизни, панна Магдалена, бывают такие минуты, когда молчание равносильно самой возвышенной речи.

В эту минуту, желая подкрепить теорию практикой, панна Говард вплотную подошла к Мадзе, крепко пожала ей руку и застыла в молчании. Но помолчала она не долее двух-трех секунд. Тут же она стала рассказывать Мадзе, что судомойка видела в окно, как пани Ляттер уходила из дому, что какой-то посыльный узнал пани Ляттер, когда она с саквояжем ехала в сопровождении какой-то дамы на извозчике, из чего хозяйка, панна Марта, тотчас заключила, что начальница сбежала, а в результате, спустя четверть часа после ухода пани Ляттер из пансиона, весь дом и два соседних узнали, что это она спаслась бегством от кредиторов.

У Мадзи в эту минуту в голове помутилось, страх ее обнял, мерзкими показались ей Марта, панна Говард, пансион.

Вот когда она ощутила всю глубину страданий пани Ляттер, это неудержимое ее желание бежать прочь, далеко-далеко, куда не долетела бы даже весть обо всех этих людях и отношениях.

Глава тридцатая
Рой после отлета матки

В ту ночь Мадзя не сомкнула глаз, вся во власти недобрых предчувствий и тревоги за свое будущее. Вскоре эти предчувствия стали сбываться.

Утром к ней, лично к ней, явился частный пристав и начал допрашивать, куда уехала пани Ляттер, в котором часу, какой номер был у извозчика и точно ли пролетка направилась к Венскому вокзалу. Пристав допрашивал ее деликатно, и все же его шашка и закрученные усы были для Мадзи неоспоримым доказательством того, что она совершила преступление и что ее закуют в цепи и бросят в темницу, которая так же глубоко уходит в землю, как высоко возносит в небо свой шпиль башня ратуши.

Не успел пристав уйти, сделав вид, что он не намерен заковывать ее в кандалы и бросать в подземелье, как явился управляющий домом. Он тоже обратился к Мадзе с вопросами и тоже стал выспрашивать, куда уехала пани Ляттер, что она говорила и намеревалась ли вернуться, не вспоминала ли о справке полиции для получения паспорта и об уплате за помещение? Правда, управляющий не носил ни усов, ни шашки, но он был косоглаз, и Мадзя решила поэтому, что ее непременно заставят платить за помещение, и от тех трех тысяч, которые оставила ей покойная бабушка, не останется ни гроша.

Не успел управляющий кончить расспросы, как явился обеспокоенный домовладелец. Он тоже привязался к Мадзе, правда, не стал выспрашивать, куда уехала пани Ляттер, а просто начал жаловаться, что потеряет часть денег, потому что вся мебель, кажется, собственность пана Стефана Згерского, с которым может возникнуть запутанный судебный процесс.

Пораженная этим открытием, Мадзя была теперь уверена, что не только пропадут бабушкины деньги, но что жадный домовладелец для возмещения своих убытков велит наложить арест на ее туалетный столик, скатертушку и бронзовый фонарик со стеклянным подсвечником.

Правда, в эти тяжелые часы она вспоминала иногда Дембицкого, который сказал ей, что пани Ляттер в любую минуту может получить деньги. Но все это казалось лишь сном по сравнению с реальными усами пристава, косыми глазами управляющего и страхами домохозяина.

«Что может поделать тут бедный Дембицкий?» – думала она, представляя себе, как на ее кудрявую головку обрушивается пансион пани Ляттер, весь дом, весь мир…

Но около часу дня положение настолько изменилось, что Мадзя, которая совсем было приуныла, ударилась теперь в крайний оптимизм.

Прежде всего, когда она вручила панне Говард ключи, оставленные пани Ляттер, и та, отперев в присутствии всего пансиона письменный стол, обнаружила в ящике несколько сот рублей, хозяйка, панна Марта, так возликовала, что в первую минуту все подумали, не тронулась ли она в уме. Она запрыгала от радости и стала со слезами кричать:

– На расходы по дому хватит! Обеды будут! Клянусь богом, пани начальница вернется. Она, наверно, уехала в Ченстохов помолиться пресвятой богородице об избавлении от этого преступ…

– Помолчите, пожалуйста! – прикрикнула на нее панна Говард, которая при виде наличных почувствовала, что ее власть над пансионом покоится на твердой материальной основе.

Невзирая на замечание, панна Марта продолжала бурно изъявлять свою радость. Классные дамы стали перечислять достоинства начальницы, слуги выражали уверенность, что жалованье за нею не пропадет, а пансионерки, которым грозил голод, неизвестно по какой причине, терли себе глаза и бросались друг другу в объятия.

В угрюмом за минуту до этого кабинете стало так весело, что даже Мадзя приободрилась и подумала, что, может, ее все-таки не закуют в цепи и не бросят в подземелье.

В ту самую минуту, когда за шумом ничего уже не стало слышно, в кабинет, крадучись, как тень, пробрался кругленький, пухленький, скромно, но элегантно одетый пан Згерский. Лысина его казалась огромной, а черные глазки еще меньше и быстрей, чем обыкновенно. Он сперва обвел взглядом меблировку, затем барышень; чело его омрачала скорбь, но лицо было озарено надеждой. Заметив наконец панну Говард, он приблизился к ней танцующим шагом и, деликатно взяв за руку, произнес:

– Какой цветник! Не могу отказать себе в удовольствии поцеловать вашу ручку, сударыня, – прибавил он, нежно, как зефир, касаясь губами верхней конечности панны Говард.

– Вот и деньги! Вот и деньги! – хлопая в ладоши, повторяла хозяйка.

На лице Згерского, в его пронзительных глазках промелькнул испуг. Он решил, что это его подозревают в намерении оказать поддержку гибнущему пансиону.

– Как? – довольно грубо прервал он панну Марту. – Это мне пани Ляттер должна пять тысяч.

– Но она в столе оставила деньги, – возразила хозяйка.

Физиономия Згерского просияла теперь от счастья.

– Я так и думал, – сказал он. – Пани Ляттер слишком благородная женщина…

Однако он умолк, решив, что благоразумнее разведать сперва, как обстоит дело, а уж тогда хвалить или порицать пани Ляттер.

По знаку панны Говард пансионерки, панна Марта и Станислав поспешно вышли из кабинета. Их примеру последовали и классные дамы, удалившись с важностью, приличествующей их положению.

– Не представите ли вы меня дамам, – шепнул Згерский панне Говард, глядя на Мадзю.

– Пан Згерский, мадам Мелин, – торжественно представила панна Говард.

Згерский округлым движением подал руку перезрелой француженке со словами:

– Я столько слышал о вас от пани Ляттер, что…

– Пан Згерский, панна Бжеская…

Новое, еще более округлое движение руки, сопровождаемое изящным поклоном, шарканьем и сладким взглядом.

– Я так много, – манерно говорил Згерский Мадзе, – так много слышал о вас от пани Ляттер, что… Вы, наверно, недавно…

– Нет, вы только представьте себе, что за скандал! – прервала его панна Говард.

Згерский отрезвел.

– Слыхано ли дело! – воскликнул он. – Только вчера я получил от пани Ляттер письмецо, в котором она зовет меня в гости на пасху, а сегодня узнаю, что моя почтенная корреспондентка в этот самый час покинула Варшаву! Надеюсь, ненадолго, – многозначительно прибавил он и окинул взглядом дам.

– Пани Ляттер вернется дня через два, – вмешалась Мадзя.

– Надо надеяться, – вставил Згерский.

– Как знать? – сухо бросила панна Говард.

– Поэтому мы должны быть готовы ко всему, – ответил Згерский.

Он откашлялся и сказал, немного запинаясь:

– У меня документ, в котором пани Ляттер признает, что вся ее мебель, школьный инвентарь, кухонная утварь, все – принадлежит мне. В свое время я очень неохотно согласился подписать этот документ, сдавшись только на усиленные просьбы пани Ляттер. Однако сегодня я вижу, что пани Ляттер, которая дарила меня своей благосклонностью, дала доказательство не только своего благородства, но и большого ума…

– В последнее время она была очень возбуждена, – прервала его панна Говард.

– Вы сами понимаете, милостивые государыни, – продолжал Згерский, – что документ, который находится в моих руках, это для пансиона якорь спасения. Даже если пани Ляттер откажется от пансиона или не вернется, ее место может занять панна Малиновская, и все останется по-старому, если удастся спасти мебель…

Сердце Мадзи сжалось при мысли, что пани Ляттер только вырвалась на короткий отдых, а о ней уже говорят, как о покойнице.

В передней раздался оглушительный звонок, и через минуту в кабинет вошел красный, запыхавшийся Мельницкий, а вслед за ним неизвестный господин.

– Что я слышу? – воскликнул толстяк. – Где пани Ляттер?

К нему мелкими шажками засеменил Згерский.

– Позвольте представиться: Стефан Згерский, друг нашей дорогой пани Ляттер.

– Ну, коли друг, так говори, правда ли это?

– Что она уехала? К сожалению, да…

– Пани Ляттер уехала на несколько дней, – вмешалась Мадзя.

– А!.. Ну, говорите же – как? с кем? куда? – спрашивал Мельницкий, хватая Мадзю за руку.

Тем временем обескураженный Згерский засеменил к господину, который вошел вслед за толстым шляхтичем.

– Приветствую вас, коллега! – воскликнул он. – Что привело вас сюда, уважаемый? Или вы тоже…

Но господин, которого Згерский назвал коллегой, ограничился сердечными рукопожатиями и любезными улыбками, так ничего и не объяснив Згерскому, и тот отступил к панне Говард.

Меж тем Мадзя, которая очень обрадовалась приходу Мельницкого, подробно рассказывала ему об отъезде пани Ляттер.

– Но почему она так внезапно уехала? Почему? Да еще кто знает куда? – в отчаянии повторял шляхтич.

– Она уехала дня на два отдохнуть, – сказала Мадзя. – Она была ужасно расстроена, ужасно…

– А! Я это предвидел, я ей говорил: бросайте к черту пансион, переезжайте в деревню. О том, что она совсем выбилась из сил, мне писала Маня, ну, знаете, Левинская, – продолжал шляхтич, глядя на Мадзю. – Получил я от Мани письмо и прикатил сюда за нею, за пани Ляттер. Ведь я ей почти родня, совсем родня…

– У нее были серьезные, очень серьезные финансовые затруднения, – заметил Згерский, со сладенькой улыбочкой потирая руки.

– Какие там финансы! – вспылил Мельницкий. – У пани Ляттер еще столько друзей, что о финансах ей нечего беспокоиться.

– Я первый! – с поклоном заявил Згерский.

Теперь выступила вперед панна Говард.

– Я полагаю, – сказала она своим глубоким контральто, – у пани Ляттер были большие неприятности, но не финансового, а морального свойства…

– О?.. – удивился Мельницкий. – Так расскажите же!

– Представьте себе, милостивые государи, – продолжала панна Говард, – независимую женщину, высшее существо, женщину, которая первой в нашей стране подняла знамя эмансипации…

Мельницкий вне себя от изумления таращил на нее, как индюк, то правый, то левый глаз.

– Многие годы эта женщина воспитывала детей, надрывалась в работе, тратила неизвестно куда свои огромные доходы. И в минуту, когда она уже почти достигла своей высокой цели, когда идеи, которые она исповедовала, распространились в широких кругах и создался новый отряд неустрашимых апостолов…

Мельницкий все смотрел на нее, растопырив уже не только глаза, но и пальцы.

– В такую минуту в тихую обитель труда этой женщины врывается внезапно, как дух разрушения, ее второй муж…

– Муж? – повторил шляхтич.

– Да, – повысив голос, продолжала панна Говард. – Второй муж, который бросил ее много лет назад, все это время вымогал у нее, видно, деньги и, что всего хуже, за какое-то грязное дело сидел в тюрьме. Можно ли удивляться, что женщина, над которой нависла такая опасность, покинула дом, детей, забыла о долге? Я вас спрашиваю, милостивые государи, можно ли удивляться, что она бежала?

Во время этой речи Мадзя отступила в оконную нишу, Мельницкий побагровел и даже на лице Згерского отразилось волнение. Разумеется, не потому, что вернулся второй муж пани Ляттер, а потому, что он, Згерский, не знал об этом.