Текст книги "Эмансипированные женщины"

Автор книги: Болеслав Прус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 63 страниц)

Хмурое лицо панны Элены прояснилось, как красивый ландшафт, когда из-за туч проглянет солнце.

– Извини, – сказала она и, нагнувшись, горячо поцеловала Мадзю.

– Вот видишь, вот видишь, какая ты нехорошая! – говорила Мадзя, прижимая ее к груди. – За всю напраслину, которую ты на меня взвела, ты должна помириться с паном Стефаном. Помни, – прибавила она, понизив голос, – этого хочет твоя бедная мать…

– Но не могу же я сделать первый шаг, – задумалась панна Элена.

– Он сделает, только больше его не отталкивай. О, я об этом кое-что знаю, да, да! – прошептала Мадзя.

В другой комнате раздался тихий скрип, и на пороге появился пан Казимеж. Он весь сиял: у него смеялись губы, лицо, вся фигура. Но при виде Мадзи признаки радости исчезли, на лбу показалась тонкая морщинка, а в глазах тень меланхолии. С таким выражением он был очень хорош, особенно когда волосы у него были немного растрепаны.

Панна Элена была так увлечена, что, не спрашивая брата о результате разговора с отчимом, воскликнула:

– Знаешь, это все сплетни о Мадзе и Сольском!

У пана Казимежа вид в эту минуту был такой, точно он пробудился ото сна. Он уставился глазами на Мадзю.

– Она клянется, – продолжала сестра, – что никогда не вышла бы за Сольского и что Стефек вовсе в нее не влюблен.

У Мадзи защемило сердце.

– К тому же, – говорила панна Элена, – наша благонравная Мадзя как нельзя верней определила свою роль в их доме. Стефек обещал назначить ее в школу при сахарном заводе, и она говорит, что будет обучать детей его служащих и рабочих и потому привязана к Сольским.

Каждое слово красавицы, произнесенное с насмешливой улыбкой, ранило душу Мадзи.

«Ах, какая она безжалостная, какая неделикатная!» – думала девушка.

– Ничего не понимаю, – произнес пан Казимеж.

– Поймешь, – уже серьезно заговорила панна Элена, – если я скажу тебе, что панна Бжеская уговаривает меня, во-первых, помириться со Стефеком, а во-вторых, выйти за него замуж. Слышишь: это Бжеская советует, от которой у них нет секретов!

– Ура! – крикнул пан Казимеж и запрыгал по комнате. Меланхолия исчезла, как спугнутый заяц из борозды. – В таком случае, милая Эля, ты не станешь напоминать мне о тысяче рублей…

– Будь покоен! – с победоносным видом ответила панна Элена, – я отдам тебе и те деньги, которые еще у меня остались.

Мадзя никогда не могла отдать себе отчет в том, какие чувства владели ею в эту минуту. Ей казалось, что она попала в омут, из которого надо вырваться.

Она встала и протянула Элене руку.

– Ты уходишь? – спросила панна Норская, не обращая внимания ни на молчание Мадзи, ни на ее бледность.

– До свидания, сударыня, – сказал пан Казимеж тоном, который сделал бы честь самому чванливому родственнику Сольского.

«Что же это такое?» – думала Мадзя, медленно спускаясь с лестницы.

Она никак не могла примирить ни глубокое разочарование пана Казимежа с его прыжками, ни ту нежность, с какой он разговаривал с нею за минуту до этого, с этим пренебрежительным прощаньем. А Эля, которая уже называет ее Бжеской!..

Однако, когда она прошлась по улице, на свежем весеннем воздухе, в толпе веселых пешеходов, мысли ее приняли другое направление.

«Но я-то ведь тоже в минуту радости забываю о посторонних. А если это доставило им такую радость, что ж, значит, я поступила правильно. Бедному пану Казимежу уже не надо будет убивать на службе свои способности, и он скорее осуществит свои великие замыслы. А Эля? Что ж? Она как все светские дамы. Уж она-то с ними не растеряется, и пан Стефан будет счастлив. Дорогая пани Ляттер, если бы она могла видеть их радость, она бы непременно сказала мне: „Мадзя, ты хорошая девочка, я довольна тобой“. И дом Сольских оживится, о чем так мечтает Ада. И пан Стефан, этот благородный человек…»

Тут течение мыслей ее прервалось. У нее не хватило духа подумать о будущем счастье пана Стефана.

Глава восемнадцатая
Что наделали спиритизм и атеизм

В конце апреля Арнольды пригласили Сольских и Мадзю на вечер, который должен был состояться в годовщину их свадьбы. Они предупредили, что соберется небольшой круг знакомых, среди которых был и пан Дембицкий.

И действительно, одним из первых, кого Мадзя увидела на вечере, был Дембицкий. Он стоял с озабоченным видом у парадной двери, рядом с хозяином дома. Старика можно было бы принять за лакея, если бы не потертый фрак, который к тому же сидел на нем мешком.

– Пан Дембицкий, что же вы не поехали с нами? – спросил Сольский, поздоровавшись с Арнольдом.

– Да я здесь с семи часов, – скривился Дембицкий, кланяясь всем входящим, хотя они не были с ним знакомы. Старик хотел показать, что ему не чужды светские манеры.

По счастью, Ада Сольская взяла его под руку и прошептала:

– Дорогой пан Дембицкий, вы должны весь вечер быть моим кавалером, даже за ужином…

– Отлично! – ответил он с добродушной улыбкой, – а то я не знаю, что делать в этом хаосе.

Они уселись в уголочке и стали беседовать. Однако Дембицкий уставился вскоре голубыми глазами в пространство и забыл о панне Сольской, что в его жизни вовсе не было необычным явлением.

Тем временем Мадзя, которую ввел Сольский, осматривалась в толпе гостей. Ей помогал в этом пан Казимеж, который сегодня был так любезен, как будто хотел загладить в ее памяти впечатление от последней встречи.

«Какой он хороший! – с восторгом думала Мадзя. – Впрочем, он ошибается, если думает, что я тогда обиделась. Я ведь знала, что это они от радости стали так невнимательны…»

– Посмотрите, панна Магдалена, что за народ здесь собрался, – говорил пан Казимеж. – Вот средних лет толстяки, это разные предприниматели, они делали с моим отчимом большие дела. А вон тот немец, с рыжей бородой и усами, будет устанавливать машины на сахарном заводе пана Стефана.

– А! – прошептала Мадзя, желая показать, что ее живо интересует немец, который устанавливает машины.

– Эти молодые люди, вон тот блондин, инженер, со значком на лацкане фрака, и этот красивый брюнет, доктор, ну, и ваш знакомец, Бронислав Коркович, у которого такой вид, точно он разучивает роль Отелло для театрика на Праге, – это все поклонники моей сестры. Могу вас заверить, все они боготворят ее не из корыстных побуждений, – это народ состоятельный. Эля других при своей особе не держит.

– Нужно ли это, пан Казимеж? – спросила Мадзя.

– Что? Состояние влюбленным? Думаю, что нужно, особенно если барышни красивы и требовательны.

– Я не о том… Нужны ли эти молодые люди, когда есть пан Стефан, – понизив голос, сказала Мадзя.

– А это уж тактика моей сестры и вообще дам, – ответил пан Казимеж. – Это вы, женщины, открыли, что самая прочная цепь для мужчин – ревность. Не так ли?

– Не знаю, – ответила Мадзя.

Пан Казимеж прикусил губы и продолжал:

– А теперь обратите внимание на самую любопытную группу. На этих немолодых и некрасивых дам, господина с седыми бакенбардами и другого с блуждающими глазами. Поглядите, какие они все важные! Это адепты спиритизма, ученики и ученицы пани Арнольд. Бойкая бабенка! Совсем недавно поселилась в Варшаве, а уже в добром десятке домов ножки столов и угольники вещают потустороннюю мудрость. Если бы я не знал, что жена отчима воплощение бескорыстия, я бы сказал, что она сделает состояние. К несчастью, общение с духами моему отчиму стоит, кажется, немалых денег. Легче дать ужин на сто персон, чем устроить один удачный спиритический сеанс!

– Вы смеетесь над всем этим? – спросила Мадзя.

– Ну конечно!

Кто-то позвал пана Казимежа, и Мадзя подсела к панне Сольской.

Раскрасневшаяся Ада лихорадочно играла веером.

– Говорят, пан Норский большой волокита, – сказала она Мадзе. – Он и за тобой ухаживает?

– Нет, – ответила Мадзя, чувствуя, что говорит неправду. – Он описывал мне сейчас собравшихся и безжалостно издевался над спиритизмом.

– Как знать, может, он и прав. Не правда ли, пан Дембицкий?

– А о чем вы говорите? – спросил старик, словно очнувшись ото сна.

В эту минуту к ним подбежала панна Норская в белом платье и еще раз нежно поцеловала Аду и Мадзю. Протянув затем с игривой улыбкой руку Дембицкому, она сказала:

– Чувствую, что после истории с этим несчастным биномом я у вас впала в немилость. Если вы и впрямь сердитесь, что ж, приношу извинения. Сегодня я бы так не поступила, я переменилась, – прибавила она со вздохом. – Когда сам изведаешь горе, понимаешь, что никому нельзя причинять неприятности.

Элена была очаровательна. Она стояла так близко, что Дембицкий слышал запах ее тела, и смотрела на старого математика большими темными глазами. Но он ответил с невозмутимым спокойствием:

– Что вы, сударыня! Да и к чему вам бином Ньютона? Это хорошо как вступление к ряду Тейлора, а так!..

– Ах, чудовище! – воскликнула Ада. – С ним говорит женщина, прекрасная, как небесное виденье, а он, вместо того чтобы глаз с нее не сводить, думает о Тейлоре!

Дембицкий в замешательстве развел руками, не зная, что сказать. Но тут вмешался Сольский, который прислушивался к разговору.

– Пан Дембицкий восхищен красотой панны Элены, но весь свой восторг передал мне, – сказал он. – Так что я имею удовольствие восхищаться вдвойне…

– Только сегодня? – поднимая глаза, спросила Элена.

– Ну зачем же! – ответил Сольский. – Вас просит пани Арнольд по хозяйственным делам.

Он подал панне Элене руку, на которую та оперлась с небрежной грацией, и отошел, бросив мимолетный взгляд на Мадзю.

Но Мадзя этого не заметила. Она сидела, опустив глаза, и прислушивалась к острой боли, которая пронзила ей сердце.

– Как хороша Эленка! – шепнула она Аде.

– Сказать по правде, – ответила ей тоже шепотом панна Сольская, – я не могу с этим согласиться! Есть в ней что-то ненатуральное…

Сердце у Мадзи еще больше сжалось.

«Как скоро баре забывают о своих симпатиях!» – подумала она.

Подошел пан Казимеж и, нежно глядя на Аду, завел с нею весьма утонченный разговор, украдкой бросая взгляды на Мадзю. Но панна Сольская играла веером, отвечала холодно и, воспользовавшись первым удобным случаем, ушла с Дембицким поискать комнату попрохладней.

– Не понимаю, что случилось с панной Адой, – с беспокойством сказал пан Казимеж. – В Швейцарии она была так мила со мной…

– Вы слишком редко ее навещаете, – ответила Мадзя.

– Это потому, что с некоторых пор я заметил в ней перемену. Расположением пана Сольского я тоже не пользуюсь, так что… Ну разве не ясно, панна Магдалена, что отсюда следует? Что я, к несчастью, слишком редко вижу вас…

Когда он говорил, лицо его пылало и глаза сверкали. Мадзя в самом деле была прелестна, молодые люди даже спорили о том, кто красивей: словно выточенная панна Элена, в каждом движении которой сквозило сознание своей красоты, или смиренная и тихая Мадзя, которая думала, что она дурнушка.

В толпе поднялся шум. Седоватый адепт пани Арнольд с жаром доказывал, что медиум сегодня в превосходном расположении и надо попросить его устроить сеанс.

– Бьюсь об заклад, – говорил он господину с блуждающими глазами, – что мы увидим нечто из ряда вон выходящее. Пани Арнольд в том состоянии одушевления, когда по воле медиумов столы поднимаются в воздух и даже духи являются в материальной оболочке.

Господин с блуждающими глазами ответил, что в интересах новой науки показать профанам хотя бы стол, летающий в воздухе. А пан Згерский – тут как тут, изъявил готовность попросить почтенную хозяйку дома устроить сеанс.

– Ну, – сказал Мадзе пан Казимеж, – раз за дело взялся Згерский, представление обеспечено. Пойдемте пока отсюда.

Они направились в другие комнаты и чуть не задели пана Бронислава Корковича, спрятавшись за дверью, бледный, с побелевшими губами, он впился глазами в панну Элену, которая напропалую кокетничала с Сольским.

– Итак, панна Магдалена, – заговорил пан Казимеж, когда они очутились в уютном кабинете, – сегодня мы собственными глазами сможем увидеть, как создаются религии. Находится медиум, о котором многое мог бы сказать Шарко, находится несколько фанатиков, которым вера так же нужна, как черный кофе после обеда, появляется какой-нибудь пан Згерский, готовый выступить в качестве посредника, для того чтобы упрочить свое положение, ну и толпа слабых умов, то есть общество, которое, если перестанет думать о боге и загробной жизни, тотчас предается пьянству, воровству, разбою или игре в винт…

– Так вы не верите в духов? – с любопытством спросила Мадзя.

– Я?

– А в бессмертие души?

– Какой души, какое бессмертие?

– Но уж в бога-то вы должны верить, – с отчаянием сказала Мадзя.

Пан Казимеж улыбнулся и пожал плечами.

– Мне пришлось бы прочитать вам целый курс философии, – ответил он, – как я читал университетским товарищам, среди которых встречалось немало верующих. Не будем обманываться, панна Магдалена! Надо брать жизнь, как она есть, и думать прежде всего о том, чтобы ничего не потерять из ее радостей. О горестях за нас подумают люди. А когда придет последняя минута, у нас будет, по крайней мере, утешение, что мы не погубили зря ценный дар природы…

Мадзя всерьез обеспокоилась.

– Но, сударь, как можно сомневаться в существовании души? – воскликнула она. – Я ведь чувствую, мыслю, и я верю в будущую жизнь…

– Где она, эта душа? – спросил пан Казимеж. – Ученые открыли в мозгу жиры, кровь, фосфор, миллионы клеток и волокон, но души не обнаружили. А где прячется эта душа во время крепкого сна или обморока и почему она перестает сознавать окружающее и даже самоё себя, если в мозг поступит на несколько капель крови меньше, чем в состоянии бодрствования? Где была наша душа до нашего рождения? Почему ее не было тогда, когда темя у нас было мягким, почему наши души росли и созревали вместе с телом, почему вершины развития они достигают в зрелом возрасте и слабеют в старости? И не подобна ли душа пламени свечи, которое в первую минуту едва мерцает, потом растет, а когда кончается стеарин, начинает гаснуть? Говорить о бессмертии души это все равно, что утверждать, будто пламя горит, хотя свеча погасла. Пламя – это только горящая свеча, а душа живое тело.

– Стало быть, нет будущей жизни?

– Где же она может существовать? В могиле или в так называемом небе, этой межзвездной пустыне, которая холоднее и темней, чем сама могила? Откуда, наконец, эти дикие претензии на вечную жизнь? Разве не смешна была бы искра, которая, сверкнув на мгновение, обеспечила бы себе сто лет жизни? Все, что имеет начало, должно иметь и конец.

– Это ужасно! – прошептала Мадзя.

– Для больного воображения, – подхватил пан Казимеж. – Человек нормальный так поглощен жизнью, что ему некогда думать о смерти. Когда она постигнет его, он даже не знает об этом: спит без сновидений и, наверно, очень рассердился бы, если бы мы захотели его разбудить.

– Что это вы говорите, сударь? – покачала головой Мадзя. – Я знаю, что такое человеческий организм, знаю, как разумно он устроен. Но откуда он взялся, кто сотворил его и с какой целью? Если смерть это сон, то зачем пробуждать нас от этого сна? Ведь это несправедливо.

– Снова заблуждение! – ответил пан Казимеж. – Мы не можем отказаться от мысли, что природа создана с помощью силы, подобной человеку, у которого есть свои цели, который любит свои творения и жалеет об их уничтожении. В природе такой силе нет места. Земля вращается вокруг солнца, потому что ее толкает вперед инерция, а удерживает около солнца сила притяжения. Кислород соединяется с водородом и образует воду не потому, что люди хотят пить, но в силу химической зависимости; зерно, брошенное в землю, прорастает не потому, что этого хочет какой-то ангел, а под влиянием тепла, влаги и химических веществ, находящихся в почве.

– Хорошо, но к чему все это, к чему? – настаивала Мадзя.

Пан Казимеж снова с улыбкой пожал плечами.

– А почему тучи у нас над головой принимают иногда форму островов, деревьев, зверей и людей? Неужели и эти формы, живущие краткий миг, создаются с какой-то целью, неужели и они хотят жить вечно?

Возбужденная, испуганная Мадзя терзала руками платочек. Пан Казимеж был для нее человеком гениальным, и она не могла сомневаться в истинности его слов, во всяком случае, в эту минуту, когда она заглядывала в его чудные, необыкновенно умные и такие печальные глаза.

Он, видно, уже примирился со страшной судьбой человека, так как же ей восставать против неумолимого закона?

Но как жаль было ей всех умерших, которых она никогда уже не увидит, как жаль было ей собственной души, которая должна угаснуть, хотя любит весь мир! И никто не сжалится над нею, никто не протянет ей руку из межзвездной пустыни, которая страшнее могилы.

Ах, тяжелый был это вечер для Мадзи. Ей казалось, что пан Казимеж за получасовой разговор, который он вел в веселом тоне, разрушил небо и землю, ее прошедшую веру и будущую надежду. И изо всего прекрасного мира не осталось ничего… ничего, кроме них, двоих обреченных.

Она молчала, не сознавая, что творится вокруг, слушая бурю, которая разразилась так внезапно и произвела в ее бедной душе столько опустошений. Душа человека испытывает порою волнения, подобные землетрясению.

Пан Казимеж в эту минуту не думал о Мадзе, он смотрел на молодого Корковича, поведение которого начало внушать ему тревогу. Заметив это, пан Бронислав подошел к ним, остановился перед Мадзей и изменившимся голосом сказал:

– Добрый вечер, панна Магдалена!

Мадзя задрожала так, точно рядом обрушилась глыба. Она подняла глаза и увидела бледное, покрытое потом лицо пана Бронислава и его взъерошенные волосы.

– Как поживаешь, Казик? – спросил Коркович, не глядя на Мадзю. – Ну и амазонка твоя сестрица! Одного коня ей мало, подавай целую конюшню, да еще любит возвращаться к выбракованным! Ха-ха-ха!

Мадзе показалось, что молодой Коркович пьян. Но он был просто ревнив.

– Не шуми! – шепнул ему пан Казимеж.

– Да, но панна Элена так прилипла к этому Сольскому…

– Извините, панна Магдалена, – поднялся пан Казимеж.

Он взял Корковича под руку, минуту оживленно поговорил с ним, а затем увел в дальние комнаты.

«Как бы у них не было дуэли!» – подумала Мадзя, и сердце ее тревожно забилось.

Но в эту минуту в толпе гостей поднялось движение, и к Мадзе подошли Ада и Дембицкий.

– Сядем вместе, – сказала Ада, – сейчас будет спиритический сеанс. О чем это вы с таким жаром беседовали с паном Норским?

– Ах, какой он несчастный, – торопливо ответила Мадзя. – Представь себе, он все время толковал мне, что душа не существует…

Панна Сольская сжала губы.

– Он столько раз твердил это барышням, – ответила она, – что мог бы придумать что-нибудь поновей.

– Для меня это было ужасно ново! – сказала Мадзя.

Толпа гостей разделила их и на мгновение увлекла Мадзю к столику, около которого стояли Коркович и панна Элена с братом.

– Надо соблюдать приличия, пан Бронислав! – говорила панна Норская, многозначительно глядя на своего поклонника.

– В наше время приличия важней порядочности, – сердито ответил Коркович.

– Спокойствие, пан Бронислав! – прибавила Элена.

Она слегка ударила Корковича веером по руке и, подарив еще одним взглядом, ушла искать Сольского.

Минуты две Коркович как шальной смотрел ей вслед. Вдруг лицо его переменилось: гнев пропал, появилось выражение радости.

– Извини, Казик, – проговорил он, обнажая в широкой улыбке белые зубы. – Честное слово, твоя сестра ангел! Но с острыми коготками! Иной раз так царапнет, что сердце кровью обольется.

В зале Мадзя снова присоединилась к Аде и Дембицкому, и вся толпа гостей тотчас устремилась в соседнюю комнату: кто-то сказал, что там состоится сеанс. На две минуты зал опустел.

Однако вскоре появились пан Згерский и господин с блуждающими глазами, который, казалось, ничего уже не сознавал. Они схватили вдвоем круглый столик и начали устанавливать его посредине зала, поглядывая то на пол, то на потолок, словно высматривая, нет ли где щелей, сквозь которые духи могли бы проникнуть в гостеприимный дом Арнольдов.

Толпа гостей снова устремилась в зал. Первыми вошли и стали устраиваться поближе к дверям дамы; любопытство их было возбуждено до крайности, они готовы были тотчас уверовать в духов, но страшно боялись их появления. Однако волной посвященных спиритов и спириток они тотчас были увлечены вперед и расселись вдоль стенок. Когда спириты и спиритки тоже заняли места, в дверях показалась сияющая панна Элена под руку с Сольским; весело переговариваясь, они уселись около самого столика.

– Взгляни, Мадзя, – с иронической улыбкой уронила Ада, – разве Стефек и Элена не похожи на новобрачных?

– Им так хорошо вместе, – ответила Мадзя, чувствуя, что у нее сжимается горло.

Затем сквозь толпу стали пробиваться поклонники панны Элены: белокурый инженер, черненький доктор и молодой Коркович. На лице инженера и доктора изображалась одинаковая тревога, оба они с одинаковым недоброжелательством смотрели на Сольского. Однако даже общая беда не сблизила их, и соперники уселись подальше друг от друга.

В зале воцарилась тишина. Из боковой комнаты вышла пани Арнольд, опираясь на руку седого господина с орденом на груди. Бледное лицо и вся фигура пани Арнольд выражали усталость, точно ее, тяжелобольную, подняли с постели. Только в глазах порою вспыхивали огоньки.

Гости заволновались, шум в зале возрастал. Собравшиеся призывали друг друга к порядку, требовали тишины, кричали: «Просим!», «Спасибо!» – кто-то даже хлопнул в ладоши, за ним захлопал другой. Однако их успокоили.

Пани Арнольд села перед столиком на жесткий стул. К ней тотчас подбежали вездесущий Згерский и спирит с блуждающими глазами, а господин с орденом на груди прошел в толпу зрителей с таким видом, точно это он сотворил духов и свою власть над ними передал пани Арнольд.

Тем временем хозяин дома разыскал у стены Аду с Мадзей и паном Дембицким, проводил их на средину зала и усадил рядом с Эленой и Сольским. Мадзя очутилась таким образом в двух шагах от медиума.

– Мне кажется, – шепнул Арнольду Сольский, – эти сеансы оказывают вредное влияние на здоровье вашей супруги. Вид у нее совершенно больной.

Арнольд повел бровями и, пожимая плечами, сказал:

– Что поделаешь, она видит в этом свое счастье!

Пани Арнольд, видимо, слышала разговор: подняв голову, она бросила на Сольского мимолетный взгляд.

Снова шум в зале: два лакея внесли ширму и поставили ее около столика.

Затем к Арнольду подошел седой господин, и между ними завязался короткий разговор. Господин настаивал, Арнольд решительно отказывался, в конце концов господин сдался, и Арнольд ушел в самый дальний уголок зала.

Тогда господин с блуждающими глазами обратился к пани Арнольд и спросил у нее что-то по-английски. Она ответила ему тихим, беззвучным голосом, а господин положил ей руку на лоб и громко сказал:

– Уважаемые господа, готовы ли вы увидеть духов или хотите ограничиться второстепенными спиритическими явлениями?

– Просим духов! Нет, нет! Ни за что! Да я бы умерла! – раздались крики в толпе гостей.

Подавляющее большинство присутствующих видеть духов не пожелало.

– Должен вам сказать, – продолжал господин, – что мой смелый вопрос отнюдь не означает, что духи непременно явятся. Он означает только, что наш уважаемый медиум сегодня в превосходном состоянии.

– Это верно! – пробормотал Сольский, глядя на Дембицкого, который сложил на животе руки, выпятил нижнюю губу и смотрел вперед с таким безразличием, точно ему предстояло увидеть не мир духов, а швейцарский сыр, которого он не ел.

Лицо медиума стало странно изменяться. Сперва пани Арнольд как бы погрузилась в спокойный сон, во время которого ее лицо утратило болезненную бледность, а на губах заиграла мягкая улыбка. Затем она открыла глаза, в которых изобразилось все возрастающее удивление. Внезапно она заметила Сольского, волосы у нее встали дыбом, лицо приняло грозное выражение, а большие глаза сверкнули желтым огнем, как у разъяренной львицы.

– Дайте мне бумагу! – попросила она по-английски, голосом сильным и металлическим, как колокол, не спуская с Сольского глаз.

Взгляд ее был так пронзителен, что Ада затрепетала, панна Элена отодвинулась со стулом в задний ряд, а Мадзя опустила голову, чтобы не смотреть. Сольский нахмурился, а Дембицкий выпрямился, охваченный любопытством.

Тем временем пан Арнольд выбежал в комнату жены и через минуту с озабоченным видом принес карандаш и несколько небольших листков бристольской бумаги, которые он передал господину с блуждающими глазами.

– Выберите, пожалуйста, один из них, – сказал господин, подойдя к Мадзе.

Мадзя выбрала. Господин положил на столик медиума листок и карандаш, а остальную бумагу отдал пану Арнольду.

– Свяжите мне руки! – все тем же могучим контральто произнесла пани Арнольд.

Принесли длинную тесьму и сургуч.

– Будьте добры, господа, свяжите и опечатайте руки медиума, – обратился господин с блуждающими глазами к Дембицкому и Сольскому, у которого на пальце был перстень с гербом.

Те подошли к столику.

– Вязать можете, как вам заблагорассудится, – сказал господин.

Дембицкий заложил пани Арнольд руки за спину, а Сольский обмотал ее тесьмой во всех направлениях. Затем они привязали медиума к стулу и концы тесьмы припечатали к подлокотнику.

Тогда господин попросил их обоих помочь ему загородить медиума ширмой. Через минуту пани Арнольд была, как в шкафу, со всех сторон закрыта от зрителей.

– Прошу прикрутить лампы, – распорядился господин с блуждающими глазами.

Несколько мужчин бросились прикручивать газовые рожки, в которых остались только голубые языки.

– Вы очень крепко связали ее, – шепнула Дембицкому испуганная Мадзя. – Что же это будет?

– Известный фокус американских спиритов, – ответил Дембицкий.

– Ах! – крикнула в глубине зала одна из дам, рядом с которой сидел пан Норский.

Все повернули головы, стали спрашивать, что случилось, но вскоре шум затих. За ширмой явственно слышался шорох пишущего карандаша. Через две минуты карандаш застучал по столику, и господин, который вел сеанс, велел выкрутить рожки и начал отодвигать ширму.

Пани Арнольд спала, опершись головой на подлокотник стула, руки ее занимали прежнее положение. Когда Сольский с Дембицким подошли, чтобы распутать ее, они обнаружили, что печати не тронуты, а на тесьме целы все узлы.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Сольский у старика.

Тот пожал плечами.

– Развязаться так можно было бы разве только в четвертом измерении, или…

В эту минуту Сольский взглянул на листок, лежавший на столике, и побледнел.

– Позвольте, это же моя мать! – сказал он изменившимся голосом. – Посмотрите, пан Дембицкий!

На листке по-французски было написано:

«Я хочу, чтобы мои дети чаще думали о вечности…»

А вместо подписи виднелся карандашный эскиз очень выразительного женского лица, обрамленного облаками.

Господин с блуждающими глазами разбудил пани Арнольд, которая, улыбаясь, поднялась со стула. Все гости бросились к столику, чтобы взглянуть на листок, исписанный духами, который пани Арнольд подарила на память панне Сольской.

Ада в остолбенении смотрела на черты своей матери.

– Послушай, – обратилась она к брату, – ведь это почерк мамы!

– А не кажется ли тебе? – спросил пан Стефан.

– Право же ее! У меня в молитвеннике ее рукой написана молитва. Да, да, совершенно тот же почерк!

Присутствующие снова стали осматривать листок, который попал наконец в руки Мадзе.

На листке был эскиз головы покойной матери Сольских, очень похожий на портрет, который висел в комнате Ады. К тому же Мадзе показалось, что листок бумаги был другой. На том, который она выбрала, в одном уголке была едва заметная темная точка.

«Может, пан Казимеж и прав, что ни душа, ни духи не существуют?» – промелькнуло у нее в голове.

Однако Мадзя никому не сказала о своем наблюдении. Ведь она могла ошибаться. В конце концов, что потеряют Ада и пан Стефан, если будут верить, что мать их жива и думает о них так же, как тогда, когда они были маленькими детьми?

Общество было возбуждено. Одни открыто объявляли себя сторонниками спиритизма, другие по углам пытались объяснить все животным магнетизмом, электричеством или магией. Сольский был задумчив, Ада раздражена, а Дембицкий снова равнодушен. Но когда гостей около полуночи пригласили на ужин, все бросились на свои места, пожалуй, с еще большей поспешностью, чем на сеанс.

Мадзя села за стол вместе с Сольскими; по одну руку от нее поместился Дембицкий, по другую – какой-то спирит, который, не обращая на Мадзю внимания, на всех языках обращал в спиритизм свою другую соседку. Напротив Мадзи расположился какой-то старик; вид у него был сугубо официальный; повязавшись салфеткой, он накладывал себе на тарелку огромные порции и уничтожал все без остатка, потрясая иногда головою так, точно в споре не соглашался со своим противником. То ли глядя на старика, то ли просто ощутив голод, Мадзя накинулась на еду и тоже поглощала все, что ей подавали: рыбу, дичь, цыплят, мороженое, запивая все разными винами, которые ей то и дело подливал Дембицкий. При этом у нее со старым математиком происходил примерно такой разговор:

– Вам вина налить? – спрашивал Дембицкий.

– Пожалуйста, – отвечала Мадзя.

– А в какой бокал?

– Все равно.

Дембицкий наливал в самый большой, задумывался на минуту, а затем снова повторял свой вопрос:

– Вам вина налить?

В голове у Мадзи шумело, словно неслась полая вода, которая, уничтожив все кругом, швыряет в водоворот остатки когда-то прекрасных и полезных вещей, обращенных сейчас в обломки. Что же пронеслось на бушующих волнах души Мадзи? Пан Стефан с Эленой, весь спиритический сеанс и портреты родителей Сольских, вечность и загробная жизнь, разодранные на миллионы клеток и мозговых волокон, растертые в бесформенную массу из жиров, фосфора и даже железа в виде ржавых листов, гвоздей и петель, которые она видела когда-то на Поцеёве.

А со дна этого хаоса упорно всплывали слова: наслаждайся жизнью, ведь придет долгий сон! наслаждайся жизнью, ведь придет долгий сон!..

Итак, Мадзя ела дичь, рыбу, цыплят и пила разные сорта вин из одного большого бокала. Что ей покойница пани Ляттер! Ведь она уже спит, обратившись в жиры, фосфор и железо. Что убеленный сединами ксендз, который когда-то склонялся над нею с облаткой и говорил: «Господи, недостоин я святых твоих тайн…» Что майор и даже отец, раз они рано или поздно обратятся в жиры, фосфор и железный лом!..

Подали кофе.

– Вам не налить ликера? – спросил Дембицкий.

– Пожалуйста.

– А в какой бокал?

В эту минуту Мадзя почувствовала, что у нее перехватило дыхание. Ей показалось, что она умирает. Она поднялась из-за стола, пошатываясь, прошла в дальние комнаты, повалилась на диванчик, закрытый олеандрами, и разразилась слезами.

Обеспокоенная Ада вышла вслед за нею; ужин уже кончился, поэтому Сольский попросил извинения у Элены и тоже бросился за сестрой. Он столкнулся с Адой на пороге комнаты, куда она не дала ему войти.