Текст книги "Наш с тобой секрет (СИ)"

Автор книги: Богдана Лизергин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– А вы что, подрались? – спросил Шестов, – У вас рука разбита.

– Да, с зеркалом. Оно решило поспорить с тем фактом, что я невероятно невероятен, – как-то нехотя отшутился он.

Мы с Тамарой переглянулись. Я боялась разговаривать с ней о вчерашнем вечере, не желая лишний раз вспоминать его лицо, рассечённое болью, как хирургическим надрезом. И наш неловкий разговор на балконе, воспоминания о котором отзывались во мне лёгким стыдом. Зря я разоткровенничалась, практически прямым текстом признавшись в том, что люблю. Но Тамаре явно не терпелось поделиться со мной впечатлениями о Саше. Она еле дождалась большой перемены и принялась вываливать на меня тонну информации. Саше двадцать три года, он звукорежиссёр в питерском театре, его мама живёт недалеко от нашей школы, он любит тяжёлый рок, Борхеса и осень. И нравится ей безумно!

– Рада за тебя, – улыбнулась я, но тут же вспомнила слова Шестова о том, что Тамара – лесбиянка. Конечно, я ему тогда ни на йоту не поверила, но в глубине души всё же испытала некое облегчение.

– Слушай, тебя не гложет любопытство, что связывает Коляна с моим любимым фотографом? – спросила она.

– Гложет. Я всё ещё помню, как он долбанул кулаком стену. Это было дико.

– Тогда поищем инфу в интернете?

После уроков мы наведались в библиотеку. Свободен был только один компьютер, и я уступила место Тамаре, взяв другой стул и усевшись рядом. Она подождала, пока интернет загрузится и ввела в поисковой строке “Марго Москалец фотограф”. Кликнула на первую ссылку. Это был сайт с портфолио, оформленный в чёрно-белых тонах. Она открыла ещё одну вкладку.

– Так, биография… Родилась, училась, это неинтересно… Ого, ей тридцать пять лет. Я думала она младше… Вот, слушай “Муж – известный в 90-х адвокат Сергей Калягин, брак продился четыре года. В разводе с 1998-го. В 2000 году была помолвлена с художником Данилой Мерцаловым. Расстались спустя неделю после помолвки. В настоящее время Маргарита не замужем, живёт в Амстердаме, в родном городе бывает редко”. О нашем Коляне ни слова.

– Листай дальше.

– Хочешь посмотреть её работы? – спросила Тамара, вернувшись на её сайт, подведя курсор к строке “Галерея”. Я кивнула. Первое фото медленно загружалось. На нём была изображена вертикально поставленная ванна с лежащей в ней девушкой. Видна только часть её лица, длинные волосы спустились почти до пола. От фотографии веяло холодом, минимализм и лаконизм линий завораживал. Следующие фото – разнообразные смазанные, яркие и бледные силуэты разных девушек в отражающихся поверхностях. У всех были необычные, притягивающие взгляд лица, получавшиеся на уливление чёткими среди размазанных волос и складок одежды. Марго была виртуозом цвета, несмотря на то, что цвета на всех фотографиях казались фантастичными.

– Красиво, – признала я.

– Ещё бы, ведь она профессионал. А вот это Марго собственной персоной. Обожаю это фото, – Тамара вышла из галереи.

Я внимательно уставилась на изображённую девушку. Расслабленная поза, прозрачный голубой плащ, небрежно наброшенный на плечи. Блестящее платье ниже колен. Длинные тёмные волосы, рассыпанные по плечам. Узкое лицо с острыми скулами. Слегка безумное выражение светлых, прозрачных, как хрусталь, глаз. Сложные серьги, оттягивающие уши. Несмотря на то, что Марго не обладала выдающейся внешностью, выглядела она безукоризненно стильно и дорого. Юная, несмотря на возраст. Да, я понимала Николая Владимировича: в такую можно без памяти влюбиться.

– Так, посмотрим, что ещё есть в интернете о ней, – Тамара кликала мышкой, а у меня перед глазами стояло лицо этой незнакомки.

– Ого, кажись, она вообще не меняется с годами, – Тамара открыла ещё одно фото. На нём Марго запечатлена в розовой шубе, с нарочито небрежными стрелками и яркими алыми губами. Она стояла на фоне матовой зеркальной стены, и её отражения множились, создавая сюрреалистический узор, из которого она выступала, словно Афродита из пены морской. Следующее фото – полароидное – было снято на какой-то вечеринке: на ней – прозрачный бежевый топ, на топ надет чёрный лифчик, в руках – бокал шампанского. Очень простой макияж, очень сложные серьги – собранные в гроздья драгоценные камни… Её обнимал за плечи светловолосый парень в красном пиджаке, черты лица которого были смутно знакомы.

– Эпатажная мадам, – сказала я.

– А вот смотри, её портрет…так, какая-то мура про цветопередачу и стиль…бла-бла-бла, автор… ого, автор-то у нас молодой авангардный художник Николай Ионин, – она посмотрела на меня, – Он ещё и художник, обалдеть.

– Они ещё и были близко знакомы. Обалдеть, – уныло сказала я, но так, чтобы не расслышала Тамара. Она приблизила картинку, из-за чего качество слегка ухудшилось. Портрет был сработан небрежными мазками. Марго на нём изображена в чёрном готическом платье с букетом белых роз, перевязанных хлыстом. Лицо пряталось в переплетении ветвей, лишь пламенели на нём ярко-алые губы, являющиеся центром картины, притягивающие взгляд.

– Ладно, достаточно, – Тамара решительно закрыла вкладки и поднялась из-за стола, – Ясно уже, что она какая-то его давняя любовь. А то после его выхода в платье я засомневалась в том, что он предпочитает женщин.

– Она старше его на десять лет, – задумчиво проговорила я. Мы вышли из библиотеки, свернув к лестнице, – Это огромная разница, не находишь?

– Тебе-то что, – Тамара дёрнула плечиком, – Ох, представила реакцию наших баб, если бы мы рассказали им о вчерашнем и о Марго. Жаль только, что им ничего нельзя говорить.

Я промолчала. Кажется, пропасть между мной и учителем росла в геометрической прогрессии.

Глава 9

Я пришла домой и, не сняв пальто, зашла в папин кабинет и включила компьютер. Он редко разрешал пользоваться интернетом, но в последнее время я тайком лазила по разным сайтам. На экране замелькали вкладки, посвящённые Москалец. Я мучительно долго всматривалась в каждую фотографию, пытаясь понять, что есть такого в этой женщине, почему вчера от одного упоминания о ней боль рассекла лицо человека, которого я любила. Минуты утекали вместе с трафиком. Её глаза на всех фотографиях казались неживыми, несмотря на то, что немаленький рот был растянут в улыбке. В конце концов мне это надоело. Я закрывала вкладку за вкладкой, стирая из истории браузера любое упоминание о ней. И мне хотелось точно так же стереть из моей жизни всех встреченных этой осенью, отмотать время назад, в лето. Всё это начинало походить на одержимость. Что я могла вылепить из своей личности, если вся она – плоское отражение, очертание личности другой? Ведь всем известно, что любое отражение искажённо, любое отражение всегда хуже оригинала. А Марго, безусловно, была личностью. И Николай Владимирович тоже. Неважно, она его сделала тем, кто он есть, или он сам. Факт оставался фактом.

Забравшись с ногами на подоконник, я думала о том, что у меня нет ничего, что могло бы ему понравиться. Мой голос не может забраться на самую высокую ноту, а из всех языков планеты я знаю только русский. Я не побывала ни в одном городе, не сделала ни одной фотографии горных цепей и тёплого моря. Я не умею рассуждать об умных вещах, и мне неловко от чужого внимания. Ещё не личность, я не имею за спиной внушительного бэкграунда из тяжёлых жизненных ситуаций, на моих руках нет ни одного шрама, моему психологу не о чем будет со мной разговаривать. У меня нет ни одной заслуги, моё исчезновение ничего не изменит. Всё, что есть у меня – красота и умение понимать литературу. Но зачем ему то, чего имеется у него с избытком? Эти мрачные мысли в сочетании с серым пейзажем за окном заставляли меня думать, что сейчас в целом мире нет никого печальнее меня. Но, наверное, нормально, когда девушка-подросток грустит из-за первой неразделённой любви. Только это слегка утешало.

Тамара скинула фотографии на компьютер, и мы сидели в её комнате, грызли солёный арахис и перелистывали кадры. Вот я, опустив глаза, стою, обрамлённая уличным светом – Тамаре вновь удалось сфотографировать меня так, что была похожа на себя и не похожа. Вот гитарист какой-то из групп – я их уже не помнила – менял лопнувшую струну. Вот Виталий смотрит в зал, и взгляд его одновременно печален и нежен. Вот лицо Николая Вдадимировича выступает из тьмы, точно луна из-за туч. Вот он кажется изломанным, как ребус, застыв в незаконченном танцевальном жесте. Все его фотографии были дьявольски хороши.

– Колян Владимирович со своей группой влюбили в себя мою камеру. Поразительную композицию они выстроили, конечно, даже удачный ракурс не нужно было искать, – Тамара листала и листала кадры с “Контентом 02″, – Я хоть и была малость офигевшей от вида нашего учителя, но не растерялась и сделала суперские кадры. Как думаешь, можно ему показать некоторые их них?

– Не знаю, – честно ответила я, – Но раз он не обратил внимание на твою камеру, можно попробовать.

– Тогда после каникул подойду к нему. И пусть только попробует сказать, что мои фотографии ему не нравятся.

Я задумчиво смотрела в монитор. Он очаровал толпу даже несмотря на свой эпатажный вид. Очаровал исключительно самим собой – голосом, пластикой и музыкой. Не песнями – они как раз были обычными. Первая принадлежала какой-то всеми забытой группе конца 80-х, а вторая французскому шансонье. Создавалось впечатление, что он мог сделать нечто прекрасное даже с примитивной попсой. Его харизма в тот вечер полностью подчинила себе всех, кто находился в крошечном помещении клуба.

На осенних каникулах мои родители укатили в Грузию, устроив себе отпуск в честь серебряной свадьбы. Неделю я была предоставлена сама себе, поэтому не хотела тратить свободное время впустую. Общение с Виталием постепенно сошло на нет: видя мою холодность, он перестал писать. Что ж, это было ожидаемо. Ведь именно так заканчивались все мои отношения с людьми, будь то друзья по переписке или бывшие одноклассники.

Мы с Тамарой лежали на моей кровати и слушали последний альбом Ника Кейва. Давно стемнело, за окнами шелестел холодный дождь вперемешку со снегом, и свет от фар длинными полосами ложился на потолок. Проиграла половина альбома, прежде чем она неожиданно спросила:

– Ты влюблена в нашего учителя?

Вопрос проскользнул в горло, сжав его тоскливым спазмом.

– Почему ты спрашиваешь?

– Кейв запел “Сжалься, сжалься надо мной”, и на третьем повторе меня как озарило.

– Влюблена, – просто ответила я, отвернувшись к стене, вцепившись ногтями в подушку. Кейв повторял “No no no”. Тамара положила подбородок мне на плечо.

– По-моему, вы с ним похожи. Даже внешне. Идеальные романтические герои.

Я грустно улыбнулась. Скорее уж куртуазные. Ведь именно для этого типа характерны красивые, ничего из себя не представляющие принцессы и исключительные, отважные рыцари, с детства совершающие подвиг за подвигом.

– Я не знаю, как так получилось. Он просто вошёл в класс, и как в песне – моё сердце остановилось, моё сердце замерло. Я не генерал одарённостей и не обладаю никакими особыми навыками, но в тот момент мне захотелось сочинить для него стихотворение или написать портрет, чтобы иметь доказательства того, что эта остановка не просто так, – я вела этот монолог со стеной, чувствуя как слёзы дезертируют из глаз, смывая тушь.

– У тебя даже голос меняется, когда ты говоришь о нём, – Тамара погладила меня по волосам, – Не плачь, пожалуйста. Хочешь, я расскажу тебе о своей первой любви? Я тогда столько слёз выплакала, что в них мог бы затонуть второй “Титаник”.

– Хочу, – прошептала я, поворачиваясь к ней.

– Ты остаёшься красивой даже, когда плачешь, – заметила Тамара с улыбкой, – Тебе бы актрисой быть или моделью, а ты хочешь преподавать в университете. Странная.

– Перестань, – я перелезла через Тамару и выключила магнитофон. Подошла к зеркалу, стёрла следы слёз и туши со щёк, – Пойдём на кухню, предпочитаю слушать грустные истории под жутко вредные и калорийные булки со сгущёнкой.

– В общем, слушай, – Тамара слизнула с пальцев сахарную пудру и откинулась на спинку стула, – Мне тогда было пятнадцать. Моя мама как раз была на пике своей востребованности, устроившись переводчиком в крупное питерское издательство, филиал которого находился в нашем городе. Сначала ей доверяли только мелкие переводы, вроде журнальных статей, но однажды поручили перевести роман набирающей популярность французской писательницы. Её звали Мод Кантен, богемная такая дама, не выпускающая мундштука из рук. В общем, типичная писательница, какой её представляют массы. Она приехала в Россию, чтобы своими глазами увидеть настоящую русскую зиму и заодно – русскую провинцию. Так она оказалась в мамином скромном кабинете. О, они сразу нашли общий язык. С ней приехал и её сын – мой ровесник. Изредка я приходила к маме на работу заниматься французским – у неё в кабинете стоял суперсовременный компьютер, а на полках – куча самоучителей и книг. Мы столкнулись с ним в холле – в прямом смысле, я налетела на него и чуть не сбила с ног. Он выругался на французском, а я от мамы знала перевод этих слов, поэтому ответила ему, тоже по-французски, что это было некрасиво. И мило извинилась. Он понравился мне с первого взгляда. Его звали Анри, был похож на кудрявого отрока Ботичелли. И хорошо выговаривал по-русски только три слова – “снег”, “лапша” и “хорошо”. Я по-французски знала примерно тридцать слов и выражений, поэтому общение наше, сама понимаешь, было осложнено языковым барьером. Но мы тянулись друг к другу, это была какая-то сумасшедшая химия. В тот же вечер, гуляя под снегопадом, мы поцеловались, а после Анри, на корявом русском попытался признаться мне в любви. Я не думала, что человеческое сердце сможет вместить столько счастья за раз. Все три дня, что Кантены были в городе, мы не расставались. Но, сама понимаешь, разлука была неизбежной. Вечером последнего дня мы просто сидели, обнявшись, в каком-то дворе и молчали. Я пыталась запомнить ощущение его объятий, его запах, жесты, голос. Когда мы прощались, я сказала, что мне никогда не будет места в его жизни, попросив, чтобы он ничего мне не обещал. В ответ Анри принялся горячо убеждать меня в обратном, с пулемётной скростью треща на французском. Половину произнесённого я не понимала, поэтому просто качала головой. Тогда он принялся меня целовать, и язык тела оказался красноречивее слов. Конечно, мы обменялись и почтовыми, и электронными адресами. Первое время он мне писал по нескольку писем в день, но к весне письма стали приходить всё реже и реже. Каждый мой день начинался и заканчивался слезами, я знала, что теряю его, что он понял – мне нет места в его парижской жизни. И от этого хотелось выть, по-настоящему, как волки воют на луну. Я пошла в парикмахерскую и остригла волосы, мои длинные-длинные волосы, которые он заплетал мне в косы и гладил. Я проколола ухо и вставила пирсинг в язык. Я стирала свой прошлый облик, чтобы вместе с ним стёрлась и моя любовь. Но если бы всё было так просто. Летом он перестал писать совсем, отправив короткое “Прости” в последнем письме. Вот такая вот история.

– Но тебе удалось его забыть? – я сделала глоток остывшего чая.

– Нет. Первая любовь вообще редко забывается. Просто мои воспоминания трансформировались: сейчас я вспоминаю о нём с теплом. Любовь прошла, но осталась память.

– Надеюсь, что от моей любви тоже очень скоро останется только память, – сказала я с лёгкой грустью.

– Тебе нужно отвлечься, найти другое занятие и своей голове, и своему сердцу. Я начала фотографировать, а ты можешь фотографироваться, – Тамара широко улыбнулась, – Мне необходимо сделать хорошее портфолио для поступления, поэтому на тебя я имею большие планы.

– Хоть кто-то имеет на меня планы, – я рассмеялась, – Тогда начинаем прямо с завтрашнего дня, чего тянуть.

Теперь большую часть времени я проводила у Тамары. Она обладала хорошим воображением, а я просто отдалась на волю её фантазии, меняя образы, места и позы. Конечно, моделью я была неважной: у меня долго не получалось раскрепоститься, но в итоге Тамара оставалась довольна результатом.

– Это всё хорошо, но привычные локации уже надоели. Хочется чего-то необычного, – говорила она, просматривая отснятый материал. Но ни у меня, ни у неё идей необычной локации не было.

В последний день каникул я решила наведаться в книжный. У меня набрался целый список книг, которые я хотела бы прочитать. Ночью выпал первый настоящий снег, и мир казался загрунтованным холстом с небрежными мазками домов и неба. Я вытащила из шкафа своё красное зимнее пальто с мехом. Оно казалось мне громоздким, но другого выбора не было. Холодный ноябрьский воздух резал лёгкие, и я сразу закашлялась. Снег падал и падал, укутывая город в долгую и медленную зиму. От яркости белого цвета немного слезились глаза.

Выйдя из книжного, я увидела Николая Владимировича, разговаривавшего с уже знакомым мне художником. Они сидели рядом на чугунной ограде, к которой были прислонены полотна. Кажется, разговор их был вполне мирным. Сначала возникла мысль подойти к ним, но я её отвергла и решила пройти мимо. Хватит уже потрясений моему выздоравливающему сердцу. Но учитель сам окликнул меня. Пришлось поздороваться. Художник сощурил глаза, словно пытаясь разглядеть меня получше. Сегодня он выглядел почти прилично: светлые волосы стильно уложены, скрепку заменило металлическое колечко, вместо старой кожаной куртки – короткое чёрное пальто, поверх которого повязан белый шарф. В руках он держал фетровую шляпу. Только взгляд был по-прежнему пьяный. По виду он был чуть старше Николая Владимировича. Ему можно было дать лет тридцать.

– Добрый день, Лали, – спокойно сказал учитель, – В таком ярком пальто вас сложно не заметить.

– А я за вами и не шпионила, – буркнула я, – Я книги покупала, вот, – я показала ему пакет.

– Тогда прошу прощения, – он наклонил голову.

– Какая красивая у тебя подружка, – художник наконец сфокусировал на мне мутный взгляд, – Уже написал с неё портрет?

– Перестань, – он поморщился, – Лали моя ученица.

– И что, ученица не может позировать?

– Данила, иногда жевать лучше, чем говорить, окей?

– Снова ты начинаешь включать правильного Николая. И праведного, – Данила сделал добрый глоток из поцарапанной жестяной фляжки. Я переминалась с ноги на ногу, не зная, уйти мне или остаться, – Выпьете с нами? Не из фляжки, конечно. Мы собирались в бар.

– Она несовершеннолетняя, – жёстко сказал учитель.

– Вам это не мешало, когда мы выпивали у вас в квартире, – с вызовом ответила я.

– Опа, какие подробности вырисовываются, – оживился Данила, – Николай, а вы, оказывается, трепло.

– Вас кто-то за язык тянул? – в его голосе арктический холод, достающий до самой сердцевины. Я поёжилась.

– А у вас двойные стандарты, – выдержать ледяной взгляд было не так-то просто, но я смело смотрела ему в глаза, – Ваша квартира, значит, может быть нейтральной территорией, где вы закрываете глаза на то, что школьницы пьют вино, а бар, значит, не место для несовершеннолетней. Всем плевать, серьёзно. У меня ни разу не спросили паспорт ни в в одном из клубов или баров.

– Ух ты, а девочка-то с перчиком, – хохотнул Данила.

– Дело ведь не в этом. Если вам нравится выпивать со взрослыми мужиками на квартирах или в барах, то у меня на языке для вас вертится только одно слово, – теперь в его голосе была холодная ярость.

Я развернулась и бросилась прочь. Мои каблуки заколотили по непрочному снегу с такой силой, что скалывали его, доставая до асфальта. В глазах кипели злые слёзы. Он побежал за мной.

– Подождите! Лали! Простите меня, я погорячился, – он оказался передо мной, выставляя руки в примирительном жесте. Я остановилась и посмотрела на него с удивлением, – Нет-нет, не плачьте, не надо – он заметил мои слёзы, и что-то в нём неуловимо поменялось. Он бессильно опустил руки. Я отвернулась, вытирая лицо рукавом.

– Прощаю, – мой голос был хриплым, – Я пойду, Николай Владимирович.

– Ну нет, вы уже посеяли во мне чувство вины, которую я должен как-то искупить. В пределах разумного, конечно, – его тон из дружеского вновь стал учительским.

Вдруг мне в голову пришла идея.

– А вы хорошо знаете город? – спросила я.

– Даже слишком хорошо. Я жил здесь до восемнадцати лет.

– Тамаре нужно необычное место для фотосессии. Поможете найти? – я посмотрела на него с надеждой.

Между его бровями пролегла морщинка. Он задумчиво потёр подбородок. Подошедший Данила хлопнул Николая Владимировича по плечу, но он отмахнулся от него.

– Потом. Я думаю.

– Твой учитель не хотел тебя обидеть, – обратился ко мне Данила, – Это он из-за меня вспылил. Я и впрямь не лучшая компания для школьницы, особенно, когда выпью. Ничему хорошему научить не смогу, а испортить – с лёгкостью. Правда, его испортить не получилось, хотя мы познакомились, когда ему было семнадцать, а я только вернулся из Лондона, где учился искусству и вёл весьма фривольный образ жизни. Это была любовь с первого взгляда, – Данила засмеялся, а Николай Владимирович бросил на него убийственный взгляд, – Он мне даже татуировку бил, смотри, – Данила показал мне вытатуированный с двух сторон ладони гвоздь – на одной стороне была шляпка, а на другой острие, с которого стекала кровь, – Криво, конечно, набил, мудак, но и машинка у него была дерьмо. Сам смастерил из струны и моторчика.

– Господи, Данила, замолчи, пожалуйста, – в голосе Николая Владимировича слышалось чуть ли не страдание.

– Расслабься, я не собираюсь рассказывать юной леди всю историю нашей с тобой дружбы.

И очень жаль, что не собирался. Мне была интересна каждая мелочь, связанная с ним. Музыкант, художник, татуировщик – кем он ещё окажется? У бриллианта по имени Николай Владимирович Ионин имелось несметное количество граней.

– Хм, кажется, я знаю одно место, которое придётся по душе начинающему фотографу, – его строгое лицо озарила улыбка, – Быть может, вместо бара мы втроём наведаемся туда? – сейчас он был не серьёзным учителем и взрослым мужчиной, а юным мальчишкой, который хотел поделиться с друзьями своей тайной. Сердце сладко кольнуло: как же я его любила.

– Я за, – Данила открыто и по-настоящему улыбнулся, тоже став похожим на мальчишку. Он бросил в урну пустую пачку и по-новому перевязал свой шарф.

– Идёмте, – согласилась я, и мы направились к площади. Последний день каникул обещал быть интересным.