Текст книги "Наш с тобой секрет (СИ)"

Автор книги: Богдана Лизергин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Как дела в школе? – спросил отец, собирая бутерброд.

– Нормально, – я, как обычно, не вдавалась в подробности, зная, что моя школьная жизнь отцу, в общем-то, до лампочки. Он почему-то больше интересовался моими отношениями с друзьями и душевным состоянием.

– Вот и славно. А глаза почему грустные? Хотя можешь не отвечать, – он покосился на маму и ободряюще улыбнулся, – Ничего, метлу она уже спрятала. Осталось подождать, пока спрячет хвост.

– Я всё слышу, – недовольно произнесла мама, – В этом доме меня вообще хоть кто-нибудь ценит?

– Наши кактусы. За то, что ты их никогда не поливаешь, – серьёзно ответил папа. Я закусила губу, чтобы не засмеяться. Он мне подмигнул.

– Клоун, – фыркнула мама, но уже не сердито. И демонстративно вылила в стоящий на подоконнике кактус воду из фильтра.

– Тропикана женщина, – пробормотал папа, – Только слишком уж горяча и бешена. В тебе точно нет грузинской крови, дорогая?

Мы с Тамарой договорились встретиться на остановке. Сегодня я не заморачивалсь в внешним видом, надев простую серую футболку и джинсы с вышивкой на задних карманах. Зато на ноги нацепила тяжёлые чёрные ботинки со стальными носами и металлическими заклёпками. Берегитесь, любители наступать на ноги! Тамара взяла с собой фотоаппарат, и тут же щёлкнула меня в ореоле фонарного света.

– Перестань, – я заслонилась руками от камеры.

– Ладно тебе, это был проверочный кадр, – Тамара убрала фотоаппарат в кофр, – Я не удержалась, очень уж свет хорошо падал.

Мы вышли из трамвая. В этой части города я ещё не бывала. С одной стороны был пустырь, за которым виднелись блочные дома, с другой – тянулся железный забор. За ним находилась свалка старых отслуживших вагонов. Давно стемнело, поэтому лёгкое чувство страха скользнуло змейкой по позвоночнику. У Виталия была репетиция, поэтому он не мог нас встретить. Пройдя пару метров, мы увидели женщину с собакой, прогуливавшуюся вдоль забора. Она любезно подсказала нам нужную улицу и направление.

Клуб скрывался в одном из старых дворов-колодцев. На деревянном крыльце курила компания причудливо одетых молодых людей. Окна были закрашены чёрной красной и изрисованы неуклюжими граффити. Внутри было неожиданно прохладно, мягкий красноватый свет не врезался в зрение, а сцена находилась в некотором отдалении от столиков. Она была окружена матерчатой декорацией, разрисованной абстрактными фигурами ядовитых цветов. Мы с Тамарой сели за барную стойку. Папа дал мне двести рублей, взяв обещание сильно не напиваться. Мы взяли по “отвёртке” – водке с апельсиновым соком. Я отправила Виталию смс и отпила из стакана. Сок забивал вкус водки, поэтому коктейль пился легко.

– Привет, – за спиной раздался голос Виталия, – Нормально добрались?

Тамара сразу хищно впилась в него оценивающим взглядом и, видимо, осталась довольна первым впечатлением. Я представила их друг другу. Он заказал кока-колу и тут же осушил стакан, сказав про натруженное репетициями горло. Мы немного поболтали о пустяках. В разговоре он старался смотреть не только на меня, но получалось не очень: я постоянно натыкалась на его взгляд, печальный и выжидающий. Градус настроения медленно полз вниз, и даже высокий градус алкоголя не мог его поднять. Наконец он сказал, что ему пора. К тому времени я уже успела допить “отвёртку” и раздумывала над тем, не заказать ли мне ещё порцию. Тамара тоже быстро справилась со своей.

– Красивый мальчик, – сказала она, глядя на уходившего Виталия, – И ты ему чертовски нравишься, глаз с тебя не сводил.

– Красивый, – вздохнула я.

– А, понятно. Чувствую элемент любовной драмы: несчастный юноша по уши влюблён в прекрасную даму, но сердце дамы холодно, как лёд, – пафосно завела Тамара, – Или нет, сердце дамы отдано другому юноше, и он вызывает этого другого на дуэль. Выстрелы, кровь, попадание с трёх шагов, их обоих уносят на носилках. Дама не выдерживает такой душещипательной сцены и…

– И затыкает бездарной сказочнице рот, – я со смехом запечатала ей губы ладонью. Она мотнула головой, но не вырвалась. Я убрала руку.

– Не терзай пацана, жестокая красавица, – назидательно сказала Тамара, – Это как-то неправильно.

– Мне бы хотелось с ним просто дружить, – пробормотала я, – Он интересный собседник, смешно шутит и не лезет в душу.

– Всё равно неправильно.

Свет переместился из зала на сцену, знаменуя начало. На экране хаотично метались разноцветные пятна. Мы тут же соскочили со своих мест и подошли к сцене. Вышел организатор со вступительной речью, зачитал порядок выступления групп. Народу было мало, и сзади никто не напирал. Тамара вытащила фотоаппарат, немного отступила назад. Первыми выступали парни, похожие друг на друга, как близнецы: рваные красно-чёрные чёлки, полосатые тостовки и выбеленные лица. Группа “Вулкан Парнас”. Визжали гитары, кривлялся солист, что-то неразборчиво выкрикивая в скрежете странной музыки. Но толпа завелась и подпрыгивала в такт его воплям. Тамара сделала пару кадров и, положив кофр на сцену, рядом с огромной колонкой, тоже принялась прыгать, хватая меня за руки. Постепенно меня тоже захватила эта атмосфера. Я ждала группу Виталия, я ждала его друга. Мне было интересно, повторится ли магия их прошлого выступления, пронзит ли меня услышанный вживую голос с кассеты? Поэтому остальных я слушала вполуха.

Наконец на сцену вышли “Неизвестный исполнитель”. Виталий тепло поприветствовал собравшихся. Его взгляд искал меня, а когда наши глаза встретились, и он улыбнулся, внутри что-то заныло, как свежая ссадина. Я не выдержала и опустила глаза. Только сейчас я поняла, что нечестно было давать ему шанс. Правильнее было бы перевести наши отношения в плоскость дружбы, без утомительных и недосказанных переглядываний и напряжённых поз. Я твёрдо вознамерилась поговорить с ним после выступления.

Они играли уже знакомые мне песни. И это по-прежнему было прекрасно. Я подпевала и танцевала, закрыв глаза.

Последним выступал друг Виталия. Не нужно было обладать сверх-логикой, чтобы понять, кто сейчас выйдет на сцену. К тому моменту ожидание было взвинчено до предела. Закон подлости, не иначе: тот, кого ты ждала больше всех, выступает последним. Рома остался на сцене, за барабанами. Макс бросил ему какую-то коробочку. Он склонился над установкой, а когда повернулся, я увидела, что его верхние веки стали чёрными. Виталий передал свою гитару светловолосому парню, чьи скулы были выделены голубыми тенями с блёстками. Вслед за ним на сцену поднялся парень с накрашенными красной помадой губами. Он тащил за собой какой-то странный прибор и долго подсоединял к нему разные провода. Мы с Тамарой переглянулись. Она пожала плечами, одними губами прошептав "Голубые". Свет стал приглушённым. На экране заметались чёрно-белые виды старого Парижа, сменяясь видами Израиля. Музыканты, как и весь зал, замерли в ожидании. На сцену вышел солист. В полумраке был виден только его силуэт, по которому можно было понять – он одет в длинное чёрное платье. Резкий красный свет ударил в середину сцены, и он медленно переместился в этот поток. Босые ступни, чёрные татуировки, тонкие запястья, прислонённые к щеке, искусственный венок из чёрных роз точно скорбный нимб, на его обритой голове. Узнавание прошибло меня ударом хлыста. Висок заломило болью. Тамара громко сказала “Обалдеть”.

Николай Владимирович поднял голову. В правом ухе у него покачивалась золотая серьга в форме птичьего пера. Это было верхом эпатажа. Народ ещё не привык к крошечным “бриллиантовым” гвоздикам в ушах сладких мальчиков, а сейчас на сцене стоял парень в платье и с женской серьгой в ухе. В толпе предсказуемо начались роптания, но он обхватил микрофон двумя руками и запел без всякого сопровождения:

В дали Персидского залива

Там, где русалки грезят мной

Как далеко до Тель-Авива

Прощай, Египет, здравствуй зной

Идолы ждут, я к ним иду…

Его голос, завораживающий и чистый, вплетался в сердце словно терновник. Я кожей ощутила, как изменилась атмосфера в зале. Он убаюкал чужие всплески агрессии, разгладил напряжение, посеял семена красоты в сердца каждого слушателя. Но мне стало остро и горько, словно в моё сердце он посеял гвоздь. Я ощутила себя такой же неприметной и серой, как моя футболка, усмехнулась: надо же было, так угадать с одеждой.

Постепенно в ткань его голоса начала вплетаться музыка. Парень за странной машиной воспроизводил шумы, накладывающиеся на гитарные и барабанные ритмы. Я поняла, что Виталий имел в виду, говоря о странности его музыки. В ней было что-то первобытное, но вместе с тем – ни разу не слышанное, бесконечно зовущее, чеканное. Это было в сто раз круче, чем на кассете. Я скрестила руки на груди, впиваясь ногтями в плечи. Хотелось стоять так и не двигаться, растворяясь в дикарски прекрасной музыке, в голосе, вобравшем в себя всю красоту этого мира. Точно так же замер целый зал. Я боялась, что он узнает нас, стоящих чуть ли не вплотную к сцене, но он вообще не смотрел в толпу. Его рассеянный взгляд был направлен поверх голов собравшихся.

Песня закончилась, и зал не сразу вышел из оцепенения. Но затем взорвался аплодисментами и криками.

– Спасибо за тёплый приём, – сказал он, когда гул слегка стих, – Мы назвались “Контентом 02″, потому что наша музыка – это тот контент, который направлен на потребление. Вы сейчас потребляете всех нас точно так же, как и любую другую информацию в окружающем вас пространстве. Ну, а “02″ потому что мы вторичны. Сейчас наша музыка чистой воды эпигонство, хороший музыкант найдёт в ней десятки отголосков чужих стилей: от Swans до Моррисси. Наш состав не окончательный, да и песен, как таковых у нас нет. Но мы благодарны Саше Данишевскому, организатору феста, за приглашение выступить.

– Почему вы выглядите, как голубые? – крикнул кто-то из зала.

– Об этом следующая песня, – он улыбнулся и слегка поклонился залу.

Первым вступил гитарист. Раздались почти нежные звуки, навевающие воспоминания о тёплом лете, о розово-пенных волнах, но затем нежность гитарных переливов нарушил рваный ритм ударных и ещё более рваный – шумовой машины. Эту песню учитель пел на французском. Я посмотрела на Тамару, так как она довольно белго могла на нём изъяснятся.

– О чём эта песня? – крикнула я её на ухо.

– Что-то о шлюхах, очаровывающих моряков, – крикнула в ответ Тамара, – А у Коляна отличный французский. Но это платье… Всегда знала, что с ним что-то не так!

Он отошёл от микрофонной стойки и вдруг начал танцевать. Худое гибкое тело изгибалось в призывном танце, словно он транслировал текст песни через своё тело. Подняв тонкие руки над головой, он кружился в этом тонком чёрном платье, напоминая танцовщиц с картин Дега. Кажется, смотря на него, можно было сменить ориентацию. Рот, изломанный французским наречием, при этом улыбался.

Отыграв две песни, они молча ушли со сцены. Зал ревел от восторга, и это было неудивительно. Определённо, Николай Владимирович был непостижимым, доселе не виденным явлением, разгадать и познать которое захотел каждый третий в этом зале. Я потёрла виски: от напряжения их разламывало болью. Люди начали расходиться. Мы подошли к бару, и я попросила у бармена стакан холодной воды. Она помогла немного прояснить мысли. Тамара села рядом, достав сигареты.

– Я, честно говоря, до сих пор в шоке, – она щёлкнула зажигалкой, – Под личиной занудного учителя скрывается крутой музыкант. Интересно, записывалось ли выступление? Я бы выкупила у звуковика кассету.

– Можно узнать у Виталия, – процедила я сквозь зубы: боль не отступала.

– У тебя совершенно зверское выражение лица сейчас, ты знаешь?

– Знаю. Голова разболелась что-то.

Тамара порылась в рюкзаке и протянула мне упаковку “Темпалгина”. Я с благодарностью посмотрела на неё, выщелкнула таблетку из блистера, запив водой.

– Вот вы где, девчонки, – к нам шёл Виталий, а за ним – висок ещё сильнее кольнуло болью – Николай Владимирович со своими музыкантами. Платье он, конечно, снял, переодевшись в серую футболку, похожую на мою, и чёрные джинсы. Увидев нас с Тамарой, его глаза расширились от удивления.

– Лали, Тамара, познакомьтесь с моим другом, это Коля, – представил нам учителя Виталий, – А это Саша и Олег, – он также представил парней, – Мои ребята, к сожалению, сегодня не смогли к нам присоединиться.

– Да мы знакомы с Николаем Владимировичем, – промямлила я, отводя глаза.

– Он наш учитель, – добавила Тамара, – Здравствуйте.

Виталий непонимающе посмотрел на меня. Музыканты сели за барную стойку и заказали какие-то коктейли. Николай Владимирович спокойно поздоровался.

– Неловкая ситуация вышла. Но вы же не думаете, что у учителей нет жизни вне школы? – он взгромоздился на барный стул рядом со мной.

– Не думаем. Вы очень классно выступили. Да вы крутой, чёрт возьми! – выпалила Тамара.

– Спасибо на добром слове, – он улыбнулся, – Как и любому человеку, мне приятна похвала.

– А чё ты молчал о том, что работаешь учителем? – Виталий подошёл ко мне и приобнял за плечи. Я слегка поморщилась: слишком собственническим был его жест.

– Это только на время аспирантуры. Предвосхищу следующий вопрос и отвечу на него: в этом городе у меня дела, так и так пришлось бы временно переехать. Потому я выбрал школу именно здесь.

– Ты же искусствовед по образованию.

– Одно другому не мешает, – пожал плечами Николай Владимирович.

– А вы не забыли, пацаны, что проставляетесь сегодня в честь своего первого выступления? – спросил Виталий.

– Не забыли, – ответил Саша, – Нужно только место выбрать. Ко мне нельзя, у меня мама.

– А у меня жена и ребёнок, – добавил Олег.

– Можно к нам на базу, – сказал Виталий.

– Да ну, у меня в вашем бункере приступ клаустрофобии начинается, – протянул Олег.

– Кооооля, – заискивающе посмотрел на учителя Саша.

– Вы давно планировали набег на мою квартиру, я понял. Ладно, поехали ко мне. Только нужно будет в магазин зайти, мой дом – зона, свободная от алкоголя.

– Девчонки, вы с нами?

Тамара бросила быстрый взгляд сначала на учителя, потом на меня.

– А вы и Лали что, пара? – спросил Саша у Виталия, чья рука по-прежнему обнимала мои плечи.

– Нет, мы не пара, – твёрдо ответила я, ощутив, как сжалась его рука, – Если только пара друзей. И мы с Тамарой, наверное, по домам.

– Сейчас девять часов, ещё даже “Спокойной ночи, малыши” не начались, – хмыкнул Олег.

– Да это они из-за меня застеснялись, – сказал Николай Владимирович, – Но вот вопрос: кто кого должен стесняться больше? Я ваш учитель, и мне вроде бы не положено пить, курить и материться в присутствии моих учениц. А вы мои ученицы, вам тоже вроде как положено делать всё то же самое при учителе. Так может быть оставим эти морально-этические пляски и сделаем мою квартиру нейтральной территорией? Вы будете просто Лали и Тамарой, а я просто чуваком с хатой.

Тамара засмеялась.

– А вы не только на сцене крутой.

– На том и стоим.

Николай Владимирович жил в видавшей виды хрущёвке на самой окраине города. В 90-е этот район считался одним из самых криминальных. В его крошечном прихожей не было шкафа, только вбитые в стену крюки, на которые полагалось вешать верхнюю одежду. Большая комната выглядела нежилой и неуютной. Пахло здесь, как в церкви – воском и ладаном. В не занавешенные окна бил свет от фонаря. Советские коричневые полки ломились от книг. На стене висел ковёр, старый диван с местами продранной обивкой был покрыт гобеленовым покрывалом. Около другой стены стоял письменный стол, заваленный смятыми бумагами и тетрадями. Над ним висело крошечное деревянное распятие. Кассеты и диски ровными стопками лежали на полу.

– Располагайтесь, – он сел на пол, рядом с батареей, – Обо мне не беспокойтесь, я предпочитаю именно это место на полу. Девушки, не стесняйтесь, диван в вашем распоряжении.

– Чувак, это двухэтажная шутка, – заметил Саша.

– Вот у кого здесь грязные мыслишки.

Мы воспользовались любезным предложением хозяина и сели на диван, чувствуя себя не очень комфортно. Конечно, по дороге мы все перезнакомились и даже успели найти точки пересечения, но здесь, в этой квартире, смущение вновь вернулось. Вскоре все взялись за стаканы с рюмками. Нас с Тамарой налили красного вина. Николай Владимирович пил воду.

– Это не потому, что я стремаюсь пить при своих ученицах. Я в принципе не пью, – пояснил он, наткнувшись на Тамарин вопросительный взгляд.

– Первый тост с хозяиина, – сказад Саша.

– За Майкла Джиру, – Николай Владимирович поднял свой стакан.

– За Майкла Джиру, – повторили все, соприкасаясь рюмками и стаканами.

– А кто это? – спросила я. Наши взгляды встретились. Николай Владимирович улыбнулся мне.

– Лидер группы Swans, чья музыка лично у меня вызывает экстатическую дрожь. Писатель, написавший гусиным пером в тетрадь книгу о насилии, убийствах и инцесте. У меня аж пальцы ног вибрируют, когда я её перечитываю – слегка насмешливо он говорил для меня одной. По крайней мере, мне хотелось так думать. Я была загипнотизирована его карими глазами, улыбкой, голосом. Его присутствие делало это убогую квартиру красивой, обычные посиделки за выпивкой интересными. Мало-помалу мы с Тамарой раскрепостились.

– Смотри, я тут текст новый написал. Прозаический, – через стол Виталий протянул Николаю Владимировичу сложенный листок, – Раз уж ты учитель литературы, хочу знать твоё мнение.

Он быстро пробежал текст глазами.

– Ей-богу, Виталий, ты лучший прозаик ever. Могу я называть тебя Виталий Бианки?

– Попробуй, – хмуро ответил Виталий, заподозрив, видимо, что тот над ним издевается.

– А Снежанной Павловной?

– Это имя тебе больше подходит, красотка.

– Один-один. Но текст твой феерическая хрень.

Было забавно наблюдать за их пикировками. Николай Владимирович сходил на кухню и принёс большое блюдо с нарезанными красными апельсинами.

– Только не смейте ими закусывать.

– В смысле, не смейте? А чем закусывать предлагаешь? – возмутился Олег, – Водку чистоганом тяжело пить, знаешь ли.

– Настоящий джигит не закусывает.

Я взяла апельсин. Его яркий запах навевал образы тропических островов и южного солнца. Николай Владимирович вдруг встал с пола и сел на подлокотник дивана рядом со мной. Тонкие пальцы умостились на коленях, я снова заметила его безобразный шрам. Учитель был ко мне так близко, что я могла вдохнуть его запах. От него пахло апельсинами.

– Лали, вы читали Уильяма Блейка? – спросил он.

– Нет, но я смотрела фильм Джармуша “Мертвец”.

– Вы ассоциируетесь у меня с одним его стихотворением, – задумчиво сказал он, – Но раз вы не читали, нет смысла его цитировать.

– А у вас есть его стихи? – смело спросила я.

– Я поищу.

Мы помолчали. Краем глаза я видела, что Тамара вовсю общается с Сашей. Кажется, она ему нравилась.

– Что вы хотели сказать цитатой Пауля Целана, листок с которой вложили в конверт с моими фотографиями? – выпалила я, не задумываясь.

– Только то, что фотограф изумительно передал объём и глубину белого цвета.

Его слова уязвили меня.

– Это была работа Тамара, – пробормотала я, делая вид, что мне всё равно.

– О, ты фотографируешь, Тамара? – обратился к ней Виталий.

– Да, я обожаю фотографировать! И хочу после школы подать заявку на обучение в мастерскую Марго Москалец, – Тамара лихо осушила бокал с вином. Её щёки раскраснелись, глаза блестели.

– Кого?! – хрипло спросил Николай Владимирович, вскакивая с места. Его лицо вдруг побелело, на скулах заиграли желваки.

– Марго Москалец, известного модного фотографа. Она живёт в Амстердаме, но её школа находится в Москве, и два раза в год Марго набирает курсы, которые ведёт сама.

Николай Владимирович вдруг засмеялся, обхватив голову руками. И в его смехе было столько боли, что всем стало не по себе. За столом повисла тишина. Он со всей стилы стукнул кулаком по стене и вышел на балкон.

– И что это сейчас было? – Тамара непонимающе уставилась на меня.

Я бы всё отдала, чтобы узнать об этом.

Глава 8

Во внезапно наступившем молчании был слышен только бормочущий через стенку чужой телевизор. Вздыбившееся веселье было прервано на взлёте. Олег тяжело вздохнул и разлил остатки водки по стаканам. Мы с Тамарой воздержались от новой порции вина.

– И долго он будет тусоваться на балконе? – спросил Саша.

– Пока не замёрзнет, – пожал плечами Олег.

– Чего он психанул вообще? – Тамара переводила взгляд с одного парня на другого.

– Наш Коля без самоконтроля, – усмехнулся Олег, – Видимо, здесь замешано большое и светлое чувство. Больше ничего сказать не могу, хоть и знаю его сто лет.

– А как вы познакомились? – живо спросила Тамара.

Он засмеялся.

– Не думаю, что вам, как его ученицам, нужно знать об этом. Не хочу портить ему репутацию.

– Ну, кто так делает, – разочарованно протянула Тамара, – Теперь мы можем такого нафантазировать!

– Скажем так, сначала я в нём ошибся, а потом разобрался и понял, какой он классный чувак. Мы дружим уже семь лет, хотя неоднократно посылали друг друга нахер. Местами он всё же невыносим.

– Я тоже сначала хотел его матом послать, – добавил Виталий, – Думал, что на форуме, где мы познакомились, он выпендривается, строя из себя знатока, а он и в самом деле здорово сечёт фишку в музыке.

У меня вновь разболелась голова. С болью и ревностью я гадала, что могло связывать Николая Владимировича с этой женщиной? Где Амстердам и где наш город. Где известный фотограф и где школьный учитель. Я прошлась по комнате, перебрала пластинки, аккуратно сложенные рядом с проигрывателем. Потрёпанные обложки, загнутые уголки. Пугачёва, Шнитке, Брайан Ферри, Вертинский. Господи, он слушает Вертинского! На душе немного потеплело. Я провела по розоватой обложке пальцами, на них осталась пыль. Хлопнула дверь балкона. Это он наконец-то вернулся в комнату. Лицо учителя было непроницаемым.

– Если хотите, я поставлю вам Вертинского, – сказал он, заметив, что я держу в руках пластинку. Помедлив, я кивнула. Он подошёл и аккуратно взял её из моих рук, намеренно или случайно прикоснувшись к моим пальцам. Его руки были холодны, как лёд. Костяшки правой руки сбиты в кровь. Она уже запёкшаяся, тёмная, как чернила. Игла царапнула пластинку, и из тихого шороха родилась мелодия, тонкая и печальная:

Вечерело. Пели вьюги.

Хоронили Магдалину,

Цирковую балерину.

Провожали две подруги,

Две подруги – акробатки.

Шёл и клоун. Плакал клоун.

Закрывал лицо перчаткой.

– Моя любимая песня, – шепнула я. К глазам, как и всегда при прослушивании, подступили слёзы, и я часто-часто заморгала.

– Моя тоже, – просто ответил он и отошёл от проигрывателя,

– Что за пьяная истерика, Коля? Ты случаем свою воду в вино не превратил, как Иисус? – спросил вернувшийся в комнату Саша.

– А будь я Иисусом, ты бы в меня уверовал? – голос звучал расслабленно. Он вновь уселся на пол, вытянув одну ногу.

– Если ты будешь обладать этим полезным умением.

Атмосфера разрядилась. Во многом благодаря музыке. Я украдкой бросила взгляд на часы, стоявшие на подоконнике. Пол-одиннадцатого. Нужно было закругляться, чтобы успеть на последний трамвай. Тамара не отлипала от Саши. Он рассказывал ей о Питере, в котором жил вот уже несколько лет, о Марсовом поле и каменных львах. Кажется, приглашал в гости. Они были чем-то неуловимо друг на друга похожи, несмотря на то, что у Саши было спокойное, почти иконописное лицо, а у Тамары – живая и подвижная рожица эльфа. Но, наверное, вместе они бы уравновешивали друг друга.

Я решила выйти на балкон, справедливо полагая, что свежий воздух должен уменьшить головную боль. Взяв в прихожей пальто и надев ботинки, я толкнула балконную дверь. Парни к тому времени переместились на кухню в поисках чего-нибудь съедобного. Только Саша с Тамарой по-прежнему болтали, поглощённые друг другом. Балкон был не застеклён, стоявший в углу шкаф без дверцы завален разнокалиберным хламом. Я опёрлась на перила и посмотрела вниз. В голых ветках дерева, раскинувшегося под окном, запуталась магнитофонная плёнка, тихонько шелестя на ветру. Фонарь то и дело мигал, раздражая зрение. Я села в продавленное кресло и закрыла глаза. Холод и свежий ночной воздух немного притупили боль. Погружённая в свои мысли, я не услышала, как открылась и тут же захлопнулась дверь.

– Сегодня мой балкон приют для всех обиженных? – я подняла глаза и увидела Николая Владимировича. Он по-прежнему был в одной футболке и, глядя на него, меня передёрнуло от холода, – Я пришёл за яблоками, – он показал на большую плетёную корзину, накрытую белым полотенцем.

– Я не обижалась ни на кого, просто голова разболелась, – честно ответила я. Подумав, он сел передо мной на корточки.

– Дайте руку.

Помедлив, я протянула ему ладонь, заметив, что он смыл кровь с разбитых костяшек. Его прикосновение обожгло холодом. Здоровой рукой он зажал пространство между большим и указательным пальцами, там, где у него самого змеился шрам. С силой надавил так, что я почувствовала боль и ойкнула.

– Запомните самую сильную болевую точку и сконцентрируйтесь на этом ощущении, – он продолжал надавливать, – Очень скоро головная боль пройдёт. Это акупунктура, – пояснил он.

– А есть что-то, что вы не умеете или не знаете? – морщась от боли, спросила я.

– Чувствовать комфорт, – усмехнулся он, – Мне всегда терпимо.

Постепенно боль ушла. Я дёрнула рукой, и он меня отпустил. На белоснежной коже остался отпечаток его большого пальца, но тут же исчез.

– Спасибо.

– Пустое.

Он не сделал попытку подняться, сидел, словно о чём-то задумавшись. Удивительно, что ему не было холодно. Мы молчали, так ни разу и не встретившись взглядом. Он смотрел сквозь меня, и в свете фонаря его глаза блестели точно глаза дикого зверя. Я разглядывала свои колени, поплотнее закутавшись в пальто. Мы словно застыли в оцепенении, перестав ощущать время.

– Вам не холодно? – нерешительно спросила я, поняв, что он не думает уходить. Ощущение времени тут же вернулось.

– Холодно. Но я не позволяю своему телу распускаться, почувствовать комфорт. Мне нравится чувствовать себя собранным и дисциплинированным.

– Почему вы стали учителем? – я цеплялась за эту возможность полноценного разговора с ним.

– Это вопрос мне как учителю или как незнакомому человеку из случайной компании? – уточнил он, посмотрев на меня исподлобья.

– Второе, – твёрдо сказала я.

– Тогда отвечу честно. Это просто новый опыт. Я не хочу никого наставлять на путь истинный, что-то навязывать, пытаться насаждать какую-то свою правду. Вы должны до всего дойти сами, я даю вам лишь знания, а брать их или нет – это только ваш выбор. Я не люблю русскую литературу за то, что в ней не тексты, сплошное морализаторство, почти в каждом нашем классике прячется блюститель морали и нравоучитель, а мне всё это претит. Знаете, за что я люблю Петрония? Он описывал дикие нравы Рима периода упадка не с точки зрения благонравного гражданина, а с позиции эстета. Он не обличает, а воспевает, и читатель, смотря на творившееся бесчинство его глазами, осознаёт, как ужасно всё, что описывается в романе, – он помолчал и прохладно добавил, – Но то, что я не стремлюсь быть хорошим учителем, не означает, что мне плевать на мою репутацию.

Я слушала его с замиранием сердца. То, что творил на сцене было абсолютной магией – магией жеста, высокого голоса, внутреннего трепета, исходящего от него и увлекающего зал за собой в непостижимые дали. То, что он делал в жизни, – тоже было магией, но магией другого сорта.

– Вы… вы удивительный человек, – сбивчиво начала я, набравшись смелости. Меня потряхивало то ли от волнения, то ли от холода, – Я записываю все фамилии, которые вы называете, чтобы через них вы научили меня смотреть на мир по-новому. Я очарована вами с первого дня, и мне тяжело от этого осознания. Дело не в том, что вы – взрослый мужчина, давным-давно прошедший все дистанции от крайности до крайности. И не в том, что я – просто семнадцатилетняя девчонка, без умений и талантов, одна из тех, кому положено влюбляться в симпатичных учителей. Такая же, как десятки ваших учениц, глупая и не наглотавшаяся ещё пыли пройденных вами дорог, прочитанных книг. Но я смотрю на вас и чувствую себя живой, наверное, впервые за всю жизнь, – моя речь вышла глупой и сбивчивой, но краем глаза я видела, что он внимательно слушает. Лицо его было непроницаемо – ни одной эмоции не считать. Я спрятала лицо в ладони, ожидая ответа.

– Из меня плохой окулист, я не смогу научить вас новому зрению, – он помолчал, обхватив колени, – Семнадцать лет – пронзительный возраст, – голос учителя стал задумчивым, – Его можно выкрикивать, не стесняясь, зная, что всё ещё впереди. У вас, Лали, всё ещё впереди, вся настоящая жизнь с её падениями и взлётами. Но это ещё и возраст уязвимости. Ваша личность – пластилин, из которого можно вылепить что угодно. Важно только, чтобы скульптором были вы сами. Не я или кто-то ещё. Сейчас мы не на равных, Лали, хоть наши лица и находятся на одном уровне. Я всё ещё ваш учитель, уже одно только это должно проходить между нами демаркационной линией. Я разговариваю с вами, а сам думаю о том, что скажут оставшиеся в комнате, не надумают ли они лишнего из-за того, что мы так надолго уединились на балконе. И кому какое дело до того, что мне не хочется уходить, или до того, что вы мне тут рассказывали?

– Вам не хочется уходить? – переспросила я, думая, что ослышалась.

– Давайте поговорим об этом в другой раз. Пора возвращаться, – он поднялся и всё-таки взял корзину.

– Раз уж мы на нейтральной территории, можно задать вам ещё вопрос не как учителю? – со смелостью отчаянья спросила я.

– Только один.

– Марго… Кто она? Вы так… болезненно среагировали на её имя, – я зажмурилась, думая, что сейчас он меня пошлёт. Не как учитель, как человек, которому я, подгоняемая ревностью, влезла в душу. Но он спокойно ответил:

– Человек, который вылепил мою личность вместо меня, – и покосился на свой шрам.

Придя домой я, не раздеваясь, легла на кровать и укуталась в мягкий плюшевый плед. От него успокаивающе пахло домом – такой спокойный и отвлекающий запах. Это был труднопереносимый вечер, и я проматывала в памяти то фрагменты выступлений, то разговор с Николаем Владимировичем. Грусть крепко сверсталась с восторгом, наложившись на боль – не самый приятный коктейль. Сегодня учитель повернулся ко мне совершенно другой стороной, неузнаваемой, как невидимая часть луны.

В понедельник он невозмутимо рассказывал о Шекспире, как обычно, не заглядывая в учебник, не обращая никакого внимания на меня. Только сейчас я заметила, что он слегка сутулился, расхаживая по классу, и от этого показался мне чуть более земным и настоящим. Если раньше я силилась разглядеть в нём уникальность, то теперь, убедившись в том, что он – человек не с этой планеты, искала человечность.