Текст книги "Наш с тобой секрет (СИ)"

Автор книги: Богдана Лизергин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 2

Потянулись обычные школьные будни. Я продолжала общаться с Тамарой, Аней и Машей. В столовой мы сидели за одним столом, и я наслаждалась общением с девчонками. Удивительно, как я могла целых десять лет лишать себя этого! Наши разговоры были просты и обыденны, но мне всё равно было интересно с ними. Ну, а с Тамарой мы могли говорить обо всём на свете, начиная новинками музыки и заканчивая моделями мобильных телефонов. Учёба всегда давалась мне легко, и выпускной класс не стал исключением. Хотя, учителя, ещё не отошедшие от летней лени, давали нам поблажки. На переменах я ловила себя на том, что ищу взглядом учителя зарубежки. Но ни разу не встретила его ни в одном из школьных коридоров.

В пятницу Тамара принесла фотографии. Разглядывая три чёрно-белых глянцевых прямоугольника, я никак не могла поверить, что на них моё лицо. Девушка на снимках чуть отвернулась от камеры, но тем не менее, её лицо было хорошо видно. Тень от ресниц на щеке, приоткрытые губы, чётко очерченная линия скул. Тамара играла с оттенками белого, словно художник. Ей всё-таки удалось добиться от меня естественности, и эти фотографии не производили впечатление студийных. Словно меня сняли в тот момент, когда я совсем не позировала.

– Ну, как тебе? – Тамара заглянула через плечо, явно ожидая похвалы.

– Ты замечательный фотограф, – искренне сказала я, – Не думала, что я могу быть такой… интересной.

– Интересной? Смеёшься что ли? Ты красавица, а я просто смогла это передать, – Тамара плюхнулась рядом, бросив сумку на парту. Сегодня на ней были вельветовая рубашка песочного цвета и вытертые до белизны джинсы, – Можешь оставить эти снимки себе, я их для тебя распечатала. Первая плёнка, конечно, тоже неплохой вышла, но на тех фотографиях ты слишком зажатая. И взгляд у тебя, как у перепуганной лани.

Я засмеялась, на автомате засовывая снимки в учебник. С Тамарой было так легко и уютно, что я благодарила Фортуну, неожиданно повернувшуюся к папе лицом, за то, что мы переехали именно в этот район, и я пошла именно в эту школу. Но чем дольше длилась перемена, тем сильнее я нервничала. Ведь мне предстояло вернуть учебник владельцу.

Прозвенел звонок, и в класс тут же вошёл Николай Владимирович. У меня возникло чувство, что он стоял за дверью, ожидая звонка. Он по-прежнему был во всём чёрном. Мы все встали, приветствуя учителя. Небрежно бросив журнал на кафедру, он вновь присел на край стола и сцепил руки в замок.

– Добрый день, – поздоровался он, – Можете садиться, – И вообще, давайте вы больше не будете вставать при моём появлении. Мне эта традиция ещё со времён моего ученичества не нравилась, – класс одобрительно загудел. Он жестом остановил гул, – Ладно, всё весёлое закончилось, начинается всё серьёзное. Кстати, девушка, оккупировавшая мой учебник, покажитесь.

Оккупировавшая учебник! Вот же… Краснея, я поднялась с места и, взяв учебник, подошла к учительскому столу.

– Извините, – кажется, моя рука дрожала, когда я протягивала ему книгу. Но он смотрел поверх меня, так что вряд успел заметить.

– Надеюсь, вы использовали мой учебник с пользой. И всё-таки взяли экземпляр в библиотеке, – мягко сказал он. Я кивнула и вернулась на своё место. Уф, пронесло. Я боялась, что он отчитает меня перед всем классом.

Учитель положил учебник на стол, закинул ногу на ногу и, без всякого вступления, начал рассказывать:

– Говоря о Данте, мы должны мысленно готовиться к Эпохе Возрождения, хотя сам он целиком принадлежит Средневековью, о котором мы говорили на прошлом занятии. Две важные вещи нужно знать о Данте, без которых бесполезно читать его произведения. И первая это то, что он родился во Флоренции, – учитель написал на доске годы жизни поэта, – А вторая – его любовь к Беатриче.

Урок пролетел незаметно. Он рассказывал увлечённо, порой вскакивая с места и жестикулируя. Девчонки возбуждённо перешёптывались, передавали друг другу записочки, а парни откровенно скучали, но послушно записывали за учителем даты и термины. Николай Владимирович, конечно, видел, как относятся к нему девчонки, но вида не подавал. Лишь изредка усмехался, ловя обожающий взгляд Аллы, или Сони, или Марины.

– Господи, он потрясающий, – простонала Алла, когда он попрощался и вышел из класса.

– Кто? Данте? – насмешливо спросил Шестов.

– Очень смешно, – фыркнула Алла и повернулась к Соне, – Как думаешь, у него кто-нибудь есть? Та пожала плечами.

– Эй, госпожа Романова, забыла, как облажалась перед ним на первом уроке? – крикнула Танька Мельникова, хамоватая и не очень привлекательная девчонка из детдомовских. Она ходила в одном и тот же замызганном зелёном свитерке, но никто не осмеливался над ней посмеяться, так как била она больно. К тому с детдомовскими у нас предпочитали не связываться.

– Пошла ты, – процедила Алла, – Он уже и думать об этом забыл.

– Зато мы не забыли! – с этими словами Танька выскочила в коридор, громко хохоча.

– Спорим, что его внешняя невозмутимость и закрытость – это только маска, и на самом деле он тот ещё развратник? – азартно проговорила Аня, закрывая дверь. Следующий урок у нас тоже был в этом кабинете.

– Ага, а ещё он голый под одеждой, – иронично заметила Лера, хорошенькая блондинка с каре, умная и сдержанная.

– Ахаха, я ради интереса нашла в интернете тех авторов, ну де Сада с Петронием. Там такоооое! – Аня закатила глаза, – Он точно извращенец!

– Девки, вы о чём вообще? Ему же явно под тридцатку, хоть и выглядит пацаном! – сказала Маша.

– Двадцать четыре ему, – возразила Аня, – Я как-то подслушала разговор нашей англичанки с завучем, – К слову, англичанка от него в восторге. Слышь, Алка, у тебя появилась серьёзная соперница!

– Ей не светит, она страшная, – Алла достала зеркальце, оглядев своё безупречное личико, и не найдя в нём не малейшего изъяна, спрятала обратно в сумку. Вслед за ней Соня тоже достала пудреницу.

Я с тоской слушала их пререкания. Никто даже не обратил внимания на то, как он ведёт урок. На то, что он действительно вовлечён в свой предмет. Никому не было жаль этого несчастного и великого флорентийца, для которого любовь к Беатриче являлась вечной пыткой. Все девчонки, кроме нас с Тамарой, на полном серьёзе обсуждали, аморальна ли связь с молодым учителем и его “сексуальные руки”.

– Такая чушь, – вырвалось у меня.

– Ты что-то сказала? – Тамара вытащила из уха один наушник.

– Нет, ничего, – вздохнула я и опустила голову на сложенные руки. Впереди был урок русской литературы, который вела глуховатая бабулька Вера Алексеевна. Вела максимально не интересно, шпаря весь урок по учебнику, постепенно погружая класс в трансовое оцепенение.

– Что в выходные будешь делать? – спросила Тамара, отложив плеер.

Я пожала плечами. Мои выходные отличались от будней только тем, что я не ходила в школу. В остальном – всё то же самое.

– Если хочешь, приходи ко мне с ночёвкой. Папа уедет на дачу, ну а мама в очередной командировке. Можно будет устроить вечер кино, обложившись чипсами. Порубиться в приставку. Или фотографироваться, – она лукаво посмотрела на меня.

– Вряд ли мама меня отпустит. Её любимая фраза – “спать надо в своей постели”, – неуверенно протянула я, – Спрошу у отца, он более либерален.

– Давай, будет классно, – Тамара довольно потянулась, – Я всё вспоминаю, как ты на фотках получилась. Ты дьявольски фотогенична, поэтому не думай, что отделалась от меня. Я нарекаю тебя своей любимой моделью, – она обвила мою шею.

Я похолодела, вспомнив, что фотографии остались в учебнике.

– Тамар, ты будешь смеяться, – медленно начала я, высвобождаясь из объятий, – Я оставила фотографии в учебнике, который отдала преподу, – у меня вырвался нервный смешок.

Её глаза расширились от удивления. Потом она тоже рассмеялась.

– Порой мне кажется, что ты совсем не приспособлена к жизни. Что ты какое-то неземное создание, Барабанчик, – кто бы мог подумать, что именно Тамара будет звать меня так.

– Ага, девочка-косяк, – я побилась головой об парту, – В такую тупую ситуацию я ещё не попадала.

– Ну, а вообще, что тут страшного? Наш препод порядочный человек, он не будет использовать их для того, чтобы под…

– Замолчи! – я шлёпнула её тетрадкой, – Я знаю, что он порядочный. Но как мне вернуть их?

– Сходи в учительскую и объясни ситуацию. Если хочешь, я пойду с тобой, подержу твою трясущуюся от страха лапу, – беспечно отозвалась Тамара, потягиваясь, – Смотри на вещи проще, подруга.

Совет был, конечно, правильным, но совершенно не выполнимым. Меня начинало трясти при одной только мысли о том, что я вхожу в учительскую, вижу его и прошу вернуть мои фотографии. Хотелось убежать подальше и от него, и от всей этой дурацкой ситуации. Воздух словно сгустился, и от волнения стало тяжело дышать.

– Ладно, забей ты, – Тамара потрясла меня за плечо, – Я сделаю тебе ещё копии, делов-то. Ты же на фотках не голая.

Я фыркнула, но дышать стало чуть легче.

Домой я по обыкновению шла одна: Тамаре нужно было совсем в другую сторону. Сегодня мы задержались в библиотеке: пользовались халявным интернетом для скачивания музыки. Я не была меломанкой, но Тамара открыла мне некоторые интересные группы. На выходе из школы мы обнялись, и Тамара вдруг чмокнула меня в щёку, ближе к губам. Она легко сбежала со ступенек, удаляясь всё дальше широкими пружинистыми шагами. Я смущённо потёрла губы и тоже стала спускаться.

– Эй, Доманская, вы с Алёхиной лесбиянки что ли? – громко крикнул Шестов, и его приятели загоготали. Я поморщилась. Он вскочил с перил и пошёл впереди меня. Дружки двинулись следом.

– Ну так тебе третьим быть не светит, – я попыталась обойти их, но они перегородили мне дорогу, – Отвалите, а!

– Слышь, а ты чё так дерзко отвечаешь, новенькая? – Юрка, сосед Громова по парте, подошёл ко мне вплотную. Я инстинктивно отступила на шаг. Парни за его спиной отпускали дебильные шуточки в мою сторону.

– Не лезь ко мне! – если честно, я растерялась, так как ещё ни разу не оказывалась в такой ситуации. Эта пятёрка смеющихся пацанов пугала меня, но я изо всех сил старалась не показывать свой страх.

– Как же ты мне не нравишься, Доманская, – это был Шестов, – Смотришь на всех свысока, на уроках выпендриваешься своими знаниями, с Алёхиной у тебя какие-то непонятные мутки. А ты знаешь, какие про неё слухи ходят? Что она со взрослой тёлкой трахалась в прошлом году. Знаешь об этом, Доманская?

– А что ты, как баба базарная, всякие сплетни подбираешь? – презрительно сказала я, крепче перехватив ремень сумки, – Мне нет дела до личной жизни других людей. И то, что ты обо мне насочинял, мне тоже не интересно. Дай пройти!

– Правильная такая, да? Чё-то понтов у тебя дофига, да ещё и не по делу. Ты вообще в нашем классе никто – Шестов схватил меня за руку, больно сдавив запястье. Я предприняла попытку вырваться, но он держал крепко, – Покажешь грудь, тогда отпущу, – меня заколотило от ужаса и отвращения. Школьный двор был пуст, и помощи ждать было неоткуда.

– Э, Вадя, мы так-то в людном месте, – забеспокоился Антон, шестёрка в Громовской компании, насколько я успела понять из их разговоров.

– Ссышь, как всегда, Тоха, нет же никого, – он продолжал сжимать моё запястье, – Ну да ладно, отойдём.

– Иди ты к чёрту! – завопила я, когда он с силой потянул меня в сторону старых трибун, где вечерами пили пиво, а днём школьники бегали покурить. Я ударила его сумкой, но её у меня тут же отобрал Антон.

– Не дёргайся, шалава! – зашипел он.

– Дурно себя ведёте, господа, – раздался спокойный голос. Шестов от неожиданности отпустил мою руку. Я обернулась, увидев Николая Владимировича. Он стоял у стенда с объявлениями и презрительно, как мне показалось, смотрел на пацанов. Машинально я отметила, что его стильный бежевый плащ также застёгнут на все пуговицы.

– Если вы сейчас извинитесь перед девушкой и пообещаете мне, что даже смотреть отныне в её сторону не будете, так и быть, я не буду сообщать в учебную часть о вашем поведении, – холодно сказал он, исподлобья смотря на Шестова и ко. Я растирала запястье, стараясь не смотреть на Николая Владимировича. Моя сумка по-прежнему была у Антона, – Ну, я жду.

– Извини, Доманская, – сквозь зубы сказал Шестов, бросив перед этим испепеляющий взгляд на учителя. За ним извинились и остальные.

– А теперь по имени, – голос учителя резал, как бритва.

– Извини, Лали, – Шестов почти выплюнул эти слова. Его дружкам моё имя далось куда легче.

– Поверьте, я узнаю, если эта безобразная сцена ещё раз повторится. Свободны.

– Сумку отдай, – хрипло сказала я. Тоха молча вернул мне её и предпочёл ретироваться, не дожидаясь Шестова.

– До свидания, молодые люди, – голос учителя не повысился ни на октаву, – С вами всё нормально? – обратился он ко мне. Наши взгляды на секунду пересеклись, и меня словно обожгло. Это было уже слишком.

– Да. Спасибо. Извините за увиденное, – тихо сказала я, на автомате идя рядом с ним. Перевела взгляд на руку, с ужасом отметив, что на белоснежной коже наливался фиолетовым огромный синяк. От внимания учителя это тоже не ускользнуло.

– Бодяга – хорошее народное средство от гематом. Это не ругательство, – уточнил он.

– Я знаю, – неловко улыбнулась я. Его лицо осталось невозмутимым.

– Вы забыли в учебнике фотографии, – он остановился и достал из своей сумки бумажный конверт. Мои щёки залила краска.

– Я не специально. Извините, – конверт перекочевал в мою сумку.

– Вы постоянно извиняетесь, Лали. Дурное качество, не находите? – он посмотрел на часы, – Всего доброго, не попадайте больше в неприятности.

– Постараюсь, – буркнула я, пиная ногами листья. Его уходящая спина, казалось, служила мне немым укором. Я чувствовала себя виноватой перед ним. Хотя, в чём была моя вина? В том, что Шестов что-то там себе напридумывал? Нет, всё же в том, что я постоянно извиняюсь, как слабачка. Хорошо, что впереди два выходных, за которые я смогу абстрагироваться от этой ситуации. И смогу вновь смотреть ему в глаза, не вспоминая Шестова, выкручивающего моё запястье, его слова о Тамаре, унизительное “покажешь грудь”. Мерзкое чувство вины, сопряжённое с уязвлённостью, я не могла избавиться от него всю короткую дорогу до дома.

И только придя домой я вспомнила, что он ничего не сказал о фотографиях. И это меня уязвило больше всего.

Глава 3

– Можно тебя на минутку? – Гром нагнал меня, когда я подходила к школе. Я невольно отметила, как грациозно он двигается. Как опасное хищное животное, пума или рысь. Было в нём что-то опасное, звериное.

За выходные, проведённые с Тамарой, пятничный инцидент, казалось бы, рассосался. Как и синяк на запястье. Я не сказала ей о фотографиях, просто забрала копии. О произошедшем тоже умолчала, не желая лишний раз расцарапывать себе душу воспоминаниями о Николае Владимировиче. Мы ловили последнее летнее тепло, бродя по набережной, ели мороженое в уютной уличной кафешке, прокатились на последнем трамвае, едущем в депо. Потом пешком шли до её дома, шарахаясь каждой мелькнувшей тени, рассказывая страшные истории, замирая от страха и тут же громко смеясь. У неё дома мы смотрели старые голливудские фильмы, поклонницами которых мы обе оказались, объедались чипсами, устраивали бешеные танцы под Blur и Arctic Monkeys – Тамара от них фанатела, громко и фальшиво подпевая. И вот в понедельник Гром напомнил мне о своих долбанутых дружках.

– Я их внатуре урою, – сказал он с тихой яростью, – Им это с рук не сойдёт.

Сейчас Гром казался мне легковоспламеняемым предметом. Одно моё неосторожное слово могло стать искрой, из которой разгорится неукротимое пламя его ярости. Я представила, что его исключают из школы по вине моих обидчиков и поморщилась – этого нельзя было допустить.

– Не надо, – осторожно сказала я, глядя ему прямо в глаза, наблюдая, как расширяется и сужается чёрная точка зрачка. Его серые глаза напоминали бушующее море в грозу, – Как было у Маяковского – инцидент исперчен.

Гром вздохнул. Море в его глазах немного посветлело.

– Меньше эмоций – больше слов, Гром. Даже с такими, как они, можно договориться.

– И что, удалось тебе с ними договориться? – он снова начал закипать.

Я сникла. Крыть было нечем.

– А откуда ты узнал? – спросила я, вспомнив, что школьный двор в тот день был пуст.

– Маринка Белова видела вас из окна, она в кабинете физики дежурила. А мы с ней живём в соседних квартирах, – немного замявшись, пояснил Гром.

– Оставь их. Правда, Кирилл, не надо. Всё забылось.

Гром уставился на меня тяжёлым, как якорь, взглядом. Я мужественно терпела эту игру в гляделки, сконцентрировавшись на его меняющихся зрачках.

– Ладно, пускай живут, – нехотя сказал он наконец, – Руки ещё марать о такую грязь, – он сплюнул и достал сигареты, – Ты не куришь?

Я покачала головой. Попросив разрешения, он закурил. До школы мы шли в полном молчании, разделившись у входа. Он остался докуривать, а я вошла в здание, на ходу расстёгивая куртку. До урока оставалось меньше пяти минут, а, как все уже заметили, Николай Владимирович никогда не опаздывал. Конверт с фотографиями по-прежнему лежал в сумке, погребённый под учебниками и тетрадями. Мне почему-то было страшно открывать его и вновь смотреть на злополучные снимки. Я проскользнула в класс и быстро села на своё место. Тамара зевала, заткнув уши плеером.

– Ты чего такая сонная? – спросила я, когда она отложила наушники.

– Папа мне фотошоп установил, и я до четырёх утра изучала его функции. Отличная программа, – она широко зевнула и потерла заслезившиеся глаза, – Так что к зарубежке я не подготовилась. хоть бы Колян Владимирович не спросил, хоть бы пронесло, – она скрестила пальцы.

Этот урок Николай Владимирович решил начать с выборочного опроса. Он задавал какой-нибудь простенький вопрос по прошлым темам и что-то отмечал в своём блокноте. Меня, как и Тамару, миновала чаша вопросов, и вот все уже слушали новую тему. Сегодня он вёл себя не так сдержанно, как обычно, много шутил и отступал от темы урока, чтобы рассказать нам о рейвах 90-х или о композиторе Вайндберге. Все названные им имена я записывала, чтобы потом ознакомиться. Не потому, что хотела произвести на него впечатление, скорее я хотела понять, что близко его душе и почему. Банальная влюбленность в учителя, скажете вы. Но я не чувствовала себя такой уж влюбленной, я тянулась к нему, как цветок к солнцу, он олицетворял для меня красоту и жизнь. Ту жизнь, к которой я хотела прикоснуться. Где говорят о моих любимых книгах, с лёгкостью цитируя целые куски, где нет плоских шуток и мерзкого слова "надо". Да, максимализм цвел во мне буйным цветом. Но вместе с тем я понимала, чего хочу и жду от жизни.

Слушая о возлюбленной Петрарки, я почему-то вспомнила злое море в глазах Громова. Украдкой бросив взгляд на него, я увидела, что он, как обычно, уткнулся в телефон, с какой-то демонстративностью игнорируя урок. Учитель тоже его игнорировал, ни разу не сделав замечание из-за того, что у него нет учебника, что он ничего не пишет. Я-то за три занятий исписала чуть ли не четверть тетради, стараясь успеть за его плавной вдумчивой речью. Он редко мог воспроизвести уже сказаннное. Как-то Алка попросила его повторить предложение, которое не расслышала, и он тогда всерьёз растерялся.

– Вы знаете, я говорю как бы в состоянии аффекта, моментально забывая предыдущую мысль. Давайте так: самое важное я буду параллельно записывать на доске, – извиняющимся, как мне показалось, тоном сказал он. Поэтому все решили записывать только то, что появлялось на доске. Кроме меня, конечно.

Погода резко испортилась. С неба срывался холодный мелкий дождь, и заметно похолодало. Тамара, как всегда, унеслась, дежурно чмокнув меня в щеку. Я шла, втянув голову в плечи, мечтая поскорее очутиться в тепле. Обычно на холоде моя бледная кожа расцвечивалась всеми оттенками синего, серого и фиолетового, превращая меня из красивой девушки в инфернальное существо. Но пройдя несколько десятков метров быстрым шагом, я согрелась и стала идти медленнее. Домой сразу расхотелось, и я зашла в одно из бесчисленных кафе на набережной. Мне нравилось, что обстановка внутри была стилизована под уютную квартиру начала 20-х годов: диванчики, обтянутые полосатой материей под атлас, длинные ряды книжных шкафов с настоящими книгами тех и более поздних времен, разные безделушки давно ушедшей эпохи. Лампочки скрывались под зелёным абажуром, а на каждом столике стояли маленькие гипсовые бюсты русских писателей. Я выбрала столик с Мариенгофом, потому что моё настроение было созвучно строчке “С тонких круглоголовых лип падают жёлтые волосы”. Я точно так же теряла себя на ровном месте, как эти липы.

Вытаскивая кошелёк у барной стойки, я наткнулась взглядом на конверт, призывно белеющий среди моих тетрадей. Я села за столик и отхлебнула тёплый кофе. Конверт лежал рядом, манящий, загадочный, и я всё-таки его открыла. Фотографии, конечно, были на месте. Как и крошечный листок бумаги, который выпал из конверта, стоило мне его зачем-то перевернуть. С замирающим сердцем я развернула листок. Крупным почерком Николая Владимировича было написано:

есть известь и мел.

и камень.

снег. и сильнее ещё белизна.

Пауль Целан.

И больше ни-че-го. Я перечитала эти простые строчки несколько раз, но не поняла, что он имел в виду. Этот листок, как лишняя деталь, никак не подходящая к моему жизненному конструктору. Я вращала его в руках, не замечая, что почти скомкала послание. Внезапно мне надоело перекручиваться в мясорубке непонятных чувств, надоело краснеть и запинаться, увидев учителя. Надоело мерзкое чувство волнения, зарождающееся в животе, перекатывающееся там, как колючий ёж, заставляя чувствовать боль. Я окончательно смяла листок и положила его в квадратную пепельницу, стоящую на столике. Вот только поджечь было нечем. Он так и остался там, маленький, смятый, даже не заполнивший собой пространство пепельницы. Тема по имени Николай Владимирович была закрыта.

Тем более, как выяснилось, в конце сентября он уезжал на две недели к себе, в Петербург, предварительно загрузив нас домашним заданием, от которого класс едва ли не взвыл. Что ж, за две недели многое может измениться. Может, если я не буду его видеть, образ быстрее сотрётся из памяти? О том, что будет, когда он вернётся, я предпочитала не думать.

В последний день сентября должна была состояться традиционная школьная дискотека. Дирекция школы всё-таки не забыла первосентьябрьское обещание.

– Ууу, дрыгаться в спортзале под дебильных O-Zone и “Фактор-2″ теперь же предел мечтаний, – язвительно сказала Тамара в ответ на восторги девчонок, прихорашивающихся перед большим зеркалом в вестибюле.

– Тебя никто и не зовёт, Алёхина, – дёрнула плечиком Алла, – Тусуйся со своей Доманской.

– А Доманская как раз хочет подрыгаться под “Фактор-2″, – насмешливо ответила я, застёгивая пальто, – Ты, конечно, не знаешь, что я в старой школе была звездой дискотек. Вот так-то, Аллусик.

– Ну-ну, – скептически протянула Алла и поспешила уйти с вечной Сонькой под ручку.

Сцена с Шестовым заставила меня пересмотреть свои взгляды, стала толчком для развития в себе внутреннего стержня, который, как я ожидала, никому в рот не влезет. Поэтому я решила, что мне нужно пойти на эту дискотеку.

– Ты серьёзно насчёт дискотеки? – спросила Тамара, когда мы выходили из школы. Сегодня она не спешила уйти.

– Ага. Пора вливаться в коллектив, а не отдаляться от него. К тому же я никогда не была на дискотеке. Вот так школа закончится, а вспомнить-то и нечего.

– То есть, я для тебя уже не коллектив? – Тамара сощурила глаза.

– Том, ну ты же понимаешь, о чём я.

– Да понимаю, – она вздохнула, – Только извини, я не пойду. У меня врождённая аллергия на попсу и крутящиеся попки.

Мы засмеялись. Дежурно поцеловавшись, разошлись в разные стороны: Тамара домой, а я – за прикидом для дискотеки. Мой чёрный гардероб явно не годился для звезды танцола.

После многочасовых блужданий из бутика в бутик, я обзавелась красной кожаной мини-юбкой и белым топом с одним плечом из сверкающей ткани. Крутясь перед зеркалом в день дискотеки, я решила надеть поверх топа джинсовую чёрную рубашку, а на ноги – любимые белые “мартинсы”, которые берегла и надевала только в исключительных случаях. Я нарисовала на веках широкие стрелки, подкрасила ресницы, нанесла на губы персиковую помаду, а на неё – прозрачный блеск. В итоге после всех манипуляций из зеркала на меня смотрела уверенная в себе красотка с горящими глазами и дерзкой улыбкой. Постараясь запомнить это выражение лица, я надела пальто и прошмыгнула из квартиры, стараясь не попасться на глаза маме, гремящей посудой на кухне. Ей бы точно не понравился мой дискотечный вид

Я немного опоздала. В холодном спортзале из колонок надрывались “Звери”, и цветомузыка металась по лицам присутствующих. На входе сидел меланхоличный охранник, проверяя “билеты” – клочки бумаги со школьной печатью, своеобразный допуск на дискотеку, продаваемый за 25 рублей. С трудом я отыскала в этом людском море Машу. На ней было узкое розовое платье, поразительно не сочетавшееся с рыжими волосами, уложенными в небрежный пучок с выпадающими прядями.

– Отпадно выглядишь! – прокричала мне Маша.

– Спасибо! – крикнула в ответ я, – Где все наши?

– Разбрелись все наши. Алка рядом с ди-джеем тёрлась, Гром вышел курить, Аня с Лерой вон там, у баскетбольного кольца, – Маша махнула рукой в глубь зала, – А больше я никого не видела с начала дискотеки. Ладно, я танцевать, люблю эту песню!

Она отошла, двигая бёдрами. Мне танцевать под “Дожди-пистолеты” не хотелось, и я подошла к окну, затянутому сеткой. Весь боевой запал прошёл ещё на входе в спортзал, и я чувствовала себя растерянной.

Алка и впрямь крутила задницей у ди-джейского пульта. Ди-джеем был парень, который вёл линейку, только сейчас вместо строго костюма он был одет в оранжевую толстовку с неоновой надписью WAR и широкие джинсы с кучей карманов. Алка всё порывалась схватиться за верньер на пульте, но он мягко отодвигал её в сторону. В красном топике с глубоким декольте и в обтягивающих серебристых джинсах она выглядела не школьницей, а начинающей путаной. К тому же она глупо хихикала и что-то кричала ди-джею, сдвигая его наушники. Глядя на неё, я передумала снимать свою рубашку.

– Доманская, привет, – чьи-то руки обняли меня сзади за талию. Я резко обернулась и увидела довольно ухмыляющегося Шестова, – Пришла попкой повертеть, да?

– Отвали, мразь, – процедила я, скидывая его руки.

– Какая несговорчивая крошка, – его ничуть не смутили мои слова. Светлые глаза навыкате смотрели нагло и с вызовом. Он него пахло застарелым табаком и свежим алкоголем. Конечно, разве школьная дискотека обходится без бухла.

Я попыталась уйти, но он схватил меня за запястье. Как в тот раз. Я почувствовала нарастающую панику и инстинктивно дёрнулась.

– Да стой ты, бля. Я извиниться хотел, слышь, – он подтянул меня к себе, – По-настоящему.

– Мне плевать на твои извинения. Руку отпусти! – я снова дёрнулась. И он неожиданно отпустил меня, пятясь назад. Растирая запястье, я обернулась.

– Что делаешь рядом с ней? – Гром появился так внезапно, что я растерялась.

– Извиниться хотел. Лали, скажи ему, я только хотел извиниться! – в голосе Шестова слышался не скрываемый страх.

Но я молчала. На виске Грома мелко-мелко билась жилка. Казалось, он был в ярости.

– По-моему, я ясно выразился, когда сказал не приближаться к ней, – медленно произнёс Гром, надвигаясь на Шестова. Тот так же медленно отступал, задевая спиной танцующих и праздно шатающихся. Нужно было остановить Грома, ведь за драку на дискотеке его точно исключили бы. А я этого не хотела.

– Кирилл, не надо, – я встала между ними, не желая разборок, – Лучше идём танцевать, – схватив его за рукав рубашки, я потянула Грома на танцпол.

Мне удалось увлечь его за собой. Рука Грома сжималась и разжималась в кулак, но когда мы встали друг напротив друга, он успокоился, и я отпустила его. Как назло, заиграл медляк, и многие рассыпались по парочкам. Словно спрашивая разрешения, он протянул мне руку ладонью вверх. И я вложила в неё свою руку, вздрогнув от прикосновения тёплых пальцев.

Гром танцевал хорошо, уверенно. Мы двигались в свободном чувственном ритме, я ощущала его сильные руки, обнимающие меня за талию. Боковым зрением я успевала замечать направленные на нас взгляды, но какая разница, когда танец увлекал меня за собой? В этой музыке, в этом танце растворялись все мои сомнения и печали, мне было так легко и спокойно с Громом, уверенно ведущим меня сквозь импульсы танцпола. Но песня скоро закончилась, и мы отстранились друг от друга. Гром слегка сжал мои пальцы, тут же отпустив руку. В толпе кто-то заулюлюкал.

– Тебе здесь нравится? – спросил Гром, глядя мне в глаза. Его взгляд был настороженным и выжидающим, лицо расцвечивали синие и зелёные лучи.

– Нет, – честно ответила я, повысив голос, так как музыка заиграла вновь, – Тамара была права: в дискотеках нет ничего интересного!

– А как же наш танец? – Гром тоже кричал, слегка наклонившись к моему уху.

– Танец как танец, – буркнула я, продвигаясь к выходу, – Пойду подышу свежим воздухом!

Гром увязался за мной. Я взяла в раздевалке пальто, и мы вышли на крыльцо. Мокрый от дневного дождя двор сверкал в свете фонаря серебристыми искрами. В воздухе пахло поздней осенью, пар моего дыхания смешивался с дымом от Громовской сигареты.

– Ты позвала меня танцевать только, чтобы избежать драки, – утвердительно сказал он, прислонившись спиной к колонне.

Я кивнула.

– Спасибо, – сказал он, помолчав, – Я бы точно разбил ему морду и вылетел из школы. Не то, чтобы я тянусь к знаниям, просто мать расстроилась бы. А ей нельзя, она болеет, – Гром швырнул окурок в клумбу и засмеялся, наткнувшись на мой неодобрительный взгляд, – Да, вот такой я подонок. Любишь панк-рок?

– Люблю.

– Давай свалим отсюда? Сегодня в “Бензине” играют мои друзья, группа “Алмазная рвота”.

– Звучит не очень, – скептически сказала я, – Слишком претенциозное название.

– Зато играют жир, – Гром снова закурил, – Погнали, Доманская, я куплю тебе пива.

– Я не пью пиво.

– Тогда водки.

– И водку не пью.

– Ну, извини, молочные коктейли там не продают. Ладно, как хочешь, – он отлепился от колонны, – Я пошёл.

– Стой! Чёрт с тобой, Гром, я согласна, – я сбежала с крыльца вслед за ним, влетев в его внезапно остановившуюся спину, – Ай!

– Аккуратнее, Барабанчик, – улыбнулся Гром, – Кажется, так тебя называет Алёхина?

Я засмеялась, Гром просиял, и мы двинулись к трамвайной остановке.