Текст книги "Заплутавшие Сосны. Трилогия (ЛП)"
Автор книги: Блейк Крауч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Бёрк двинулся к гигантскому столу, и двери за ним закрылись. Он сунул свой стетсон под правую руку и опустился в одно из кресел.
И уставился на Дэвида Пилчера.
Именно Пилчер, изобретатель-миллиардер (он был миллиардером в то время, когда деньги еще что-то значили), стоял за Заплутавшими Соснами, за этим комплексом, расположенным внутри
горы
. В 1971 году Пилчер обнаружил, что человеческий геном деградирует, и предсказал, что человечество прекратит свое существование в течение жизни тридцати-сорока поколений. Поэтому он построил эту суперструктуру для консервации – чтобы сохранить некоторое количество безупречных человеческих экземпляров, прежде чем искажение генома достигнет критической массы. Узкий круг его приверженцев насчитывал сто шестьдесят человек. В придачу Пилчер был в ответе за похищение шестисот пятидесяти человек. И всех этих людей, включая себя самого, он подверг процедуре консервации.
Предсказание Пилчера сбылось. В этот самый миг за пределами защищенной током ограды, окружавшей Заплутавшие Сосны, жили сотни миллионов существ, в которых превратились люди… Сотни миллионов отклонений от нормы,
аберраций
.
Однако внешность Пилчера не соответствовала заслуженной им репутации. Физически он был безобидным человеком. Пять футов пять дюймов, включая каблуки. Безволосый, если не считать еле заметной серебристой щетины, желтоватее зимних облаков. Он наблюдал за Итаном крошечными глазками, настолько же черными, насколько непроницаемыми.
Пилчер толкнул через обтянутый кожей стол папку-скоросшиватель.
– Что это? – спросил Бёрк.
– Отчет, основанный на наблюдениях.
Итан открыл папку. В ней был черно-белый скриншот человека, которого он узнал. Питер Маккол. Главный редактор городской газеты «Свет Заплутавших Сосен». На фотографии Маккол лежал на боку на кровати, глядя пустыми глазами в никуда.
– Что он сделал? – спросил Итан.
– Ну… ничего. В том-то вся и проблема. Питер последние два дня не показывался на работе.
– Может, он болен?
– Он не сообщал о том, что заболел, и у Теда, моего главного специалиста-наблюдателя, странные предчувствия.
– Что, Маккол может задумывать побег?
– Возможно. Или собирается выкинуть что-нибудь безрассудное.
– Я помню его личное дело, – сказал Итан. – Не припоминаю, чтобы у него были серьезные проблемы с интеграцией. И впоследствии – никакого своеволия. Он говорил что-нибудь настораживающее?
– Маккол не произнес ни слова за последние сорок восемь часов. Не разговаривал даже со своими детьми.
– И каких именно действий вы от меня ждете?
– Приглядывайте за ним. Загляните к нему, поздоровайтесь. Не надо преуменьшать значение эффекта, которое может оказать ваше присутствие.
– Вы не рассматриваете возможность «красного дня»?
– Нет. «Красные дни» припасены для тех, кто совершает открытые акты предательства и пытается сманить с собой других. Вы не но́сите на боку оружие.
– Думаю, люди неправильно это воспримут.
Пилчер улыбнулся, продемонстрировав полный рот мелких белых зубов.
– Я ценю вашу заинтересованность в том, как именно воспримут люди моего единственного представителя власти в городе. Я не шучу. И как вы хотите, чтобы вас воспринимали, Итан?
– Я хочу, чтобы люди знали, что я здесь для того, чтобы им помочь. Поддержать. Защитить.
– Но на самом деле вы не помогаете, не поддерживаете и не защищаете. Я выражался недостаточно ясно – это моя вина. Ваше присутствие – напоминание о
моем
присутствии.
– Понял.
– Итак, когда в следующий раз я замечу на одном из моих экранов, как вы шагаете по улице, могу я ожидать увидеть у вас на бедре самый большой и самый крутой пистолет?
– Непременно.
– Великолепно.
Итан чувствовал, что сердце его с неистовой силой колотится о ребра.
– Пожалуйста, не воспринимайте этот маленький упрек как мое главное впечатление от вашей работы, Итан. Думаю, вы замечательно вжились в новую роль. Вы согласны?
Итан посмотрел через плечо Пилчера. Стена за столом была из цельной скалы. В центре ее в камне было прорублено окно, через которое открывался вид на горы, на каньон и на Заплутавшие Сосны в двух тысячах футов внизу.
– Думаю, я осваиваюсь на этой работе, – сказал Бёрк.
– Вы тщательно изучаете личные дела жителей города?
– Я уже все их изучил.
– Ваш предшественник, мистер Поуп, вызубрил их наизусть.
– Я к этому иду.
– Рад слышать. Но вы не изучали их нынче утром, верно?
– Вы наблюдали за мной?
– Не то чтобы наблюдал. Но ваш офис несколько раз появлялся на мониторах. Что вы там читали? Я не смог разобрать.
– «И восходит солнце».
– А! Хемингуэй. Один из моих любимых авторов. Знаете, я все еще верю, что здесь будут созданы великие произведения искусства. Я захватил с собой нашего пианиста, Гектора Гайтера, именно по этой причине. В консервации у меня есть и другие прославленные романисты и художники. Поэты. И мы всегда высматриваем таланты, чтобы воспитать их в школе. Бен отлично успевает в своем художественном классе.
Итан внутренне ощетинился, когда Пилчер упомянул его сына, но сказал лишь:
– Жители Сосен не в том умонастроении, чтобы заниматься искусством.
– Что вы имеете в виду, Итан?
Пилчер спросил это таким тоном, каким мог бы спросить врач, – тоном интеллектуальной любознательности, не агрессии.
– Они живут под непрерывным наблюдением. Они знают, что никогда не смогут отсюда уехать. Какое же произведение искусства может создать общество, находящееся под таким давлением?
Пилчер улыбнулся.
– Итан, как послушаешь вас, так начинаешь задаваться вопросом – и вправду ли вы полностью на моей стороне. И вправду ли верите в наше дело.
– Конечно, верю.
– Конечно, верите. Сегодня на мой стол лег доклад одного из моих Кочевников
[5]
, только что вернувшегося из двухнедельной экспедиции. Он видел стаю аберов в две тысячи голов всего в двадцати милях от центра Заплутавших Сосен. Они двигались через равнину к востоку от гор, преследуя стадо бизонов. Каждый день мне напоминают, как беззащитны мы в этой долине. Насколько шаткое и хрупкое наше существование здесь. А вы сидите и смотрите на меня так, как будто я управляю ГДР или красными кхмерами. Вам все это не нравится. Я могу это уважать. Дьявол, хотел бы я, чтобы все могло быть по-другому… Но для того, что я делаю, есть свои причины, и причины эти основываются на сохранении жизни. Жизни нашего вида.
– Причины всегда есть, разве не так?
– Вы совестливый человек, и я это ценю, – сказал Пилчер. – Я бы не назначил на пост имеющего власть того, у кого нет совести. Все мои ресурсы, все до единого служащие мне люди подчинены лишь одному: чтобы четыреста шестьдесят один человек в этой долине – в том числе ваша жена и ваш сын – были в безопасности.
– А как насчет правды? – спросил Итан.
– При некоторых условиях безопасность и правда – естественные враги. Я‑то думал, что бывший служащий федерального правительства в состоянии уловить эту концепцию.
Итан взглянул на мониторы на стене. На одном из них в нижнем левом углу появилась его жена. Она сидела в одиночестве в своем офисе на Главной улице.
Неподвижная.
Скучающая.
На соседнем экране транслировалось то, чего Итан никогда раньше не видел, – вид с высоты птичьего полета, как будто камера с порядочной скоростью летела в сотне футов над густым лесом.
– Что передает эта камера? – спросил Итан, показав на стену.
– Которая?
Изображение сменилось интерьером театра.
– Уже не передает, но было похоже, что кто-то летит над верхушками деревьев.
– А, это просто один из моих БПЛА.
– БПЛА?
– Беспилотных летательных аппаратов. Это MQ‑9 «Рипер». Мы время от времени посылаем их на разведку. Радиус их действия равен примерно тысяче миль. Сегодня он летал на юг, чтобы сделать круг над Большим Соленым озером.
– И они что-нибудь обнаруживали?
– Пока нет. Послушайте, Итан. Я не требую, чтобы вам все это нравилось. Мне самому это не нравится.
– Куда мы движемся? – спросил Итан, когда изображение его жены сменилось изображением двух мальчиков, строящих в песочнице замки. – Я имею в виду – как биологический вид.
Он снова впился взглядом в Пилчера.
– Я понимаю, чем вы тут занимаетесь. Вы помогаете нам просуществовать куда дольше, чем было задумано эволюцией. И только ли ради
этого
? Чтобы маленькая группа людей могла жить в долине под круглосуточным наблюдением? Защищенная от правды? Вынужденная время от времени убивать одного из своих сородичей? Это не жизнь, Дэвид. Это тюремный приговор. И вы превратили меня в надзирателя. Я хочу, чтобы у этих людей было нечто лучшее. У моей семьи.
Пилчер откатился в кресле от стола, развернулся и уставился сквозь стекло на город, который создал.
– Мы здесь четырнадцать лет, Итан. Нас меньше тысячи, а их – сотни миллионов. Иногда лучшее, что можно сделать, – это просто выживать.
*
Замаскированная дверь тоннеля закрылась за ним. Итан стоял один в лесу.
Он двинулся обратно в чащу, оставив позади скалу.
Солнце уже скрылось за западной стеной утесов.
Бодрящее золотистое сияние небес.
Холодок надвигающейся ночи.
Дорога, ведущая в Сосны, была пуста, и Итан пошел посередине, по двойной сплошной.
*
Он жил в доме номер 1040 по Шестой улице – викторианском доме всего в нескольких кварталах от Главной. Желтом с белыми украшениями. Славном и скрипучем. Итан прошел по выложенной плитами дорожке и поднялся на крыльцо.
Открыл дверь из прочного дерева с сеткой от насекомых.
Шагнул через порог.
Сказал:
– Милая, я дома!
Ответа не последовало. Лишь молчаливая, сжатая энергия пустого дома.
Бёрк нахлобучил на вешалку свою ковбойскую шляпу и уселся в кресло со спинкой из перекладин, чтобы стащить сапоги.
В одних носках он прошел в кухню. Ага, есть молоко. Четыре стеклянные бутылки звякнули друг о друга, когда Итан открыл дверцу холодильника. Он схватил одну бутылку и отнес ее в рабочий кабинет, свою любимую комнату. Сидя в громадном кресле у окна, он мог наслаждаться сознанием того, что за ним не наблюдают.
В большинстве зданий в Соснах имелись одна-две «мертвые зоны». Во время своей третьей поездки в суперструктуру Итан заполучил схему наблюдения за собственным домом. Запомнил местонахождение каждой камеры. Он спросил у Пилчера, нельзя ли убрать эти камеры, – и получил отказ. Пилчер хотел, чтобы Итан сполна мог испытать, что такое жить под наблюдением, чтобы тот сроднился с людьми, которыми управлял.
Осознание того, что в данный момент никто не может его увидеть, утешало. Конечно, его точное местонахождение в каждую минуту было известно благодаря микрочипу, вживленному под кожу в задней части бедра. Итан слишком хорошо понимал ситуацию, чтобы спрашивать, нельзя ли в порядке исключения избавить его от этой меры безопасности.
Бёрк открыл бутылку и сделал глоток. Он никогда бы не сказал об этом Терезе (ведь их подслушивали), но часто думал, что на фоне всех трудностей, сопровождающих их жизнь в Соснах – никакого уединения, никакой свободы, вечная угроза смерти, – это ежедневное молоко из молочной фермы в южном уголке долины было одним из светлых пятен. Оно было холодным, жирным и свежим, со сладким травянистым привкусом.
Из окна был виден задний двор соседнего дома. Дженнифер Рочестер стояла на коленях, склонившись над приподнятой клумбой, зачерпывая пригоршни земли из красной тачки. Не успев вовремя оборвать свои мысли, Итан вспомнил ее личное дело. В прошлой жизни она была профессором культуры в университете штата Вашингтон. Здесь, в Соснах, Дженнифер четыре вечера в неделю работала официанткой в «Биргартен». Если не считать тяжелой интеграции, которая чуть было вовсе не состоялась, она являлась образцовой жительницей города…
Стоп.
Он не хотел размышлять о работе, о деталях личной жизни своих соседей.
Что они должны думать о нем в глубине души?
Он содрогнулся, подумав о своей жизни.
Время от времени на него накатывали такие моменты отчаяния. Выхода отсюда не было, и он не мог стать другим человеком, если хотел, чтобы семья его оставалась в безопасности. Это ему дали понять предельно ясно.
Итан знал, что, наверное, должен прочесть отчет насчет Маккола, но вместо этого открыл выдвижной ящик стола, возле которого сидел, и вынул сборник стихов.
Роберт Фрост. Короткий сборник стихов о природе.
Хотя Хемингуэй нынче утром поразил Итана, именно у Фроста он всегда находил утешение.
Он читал час. О починке стен, заснеженных лесах и неизбранных путях
[6]
.
Небо потемнело.
На крыльце послышались шаги жены.
Итан встретил ее у дверей.
– Как прошел день? – спросил он.
Глаза Терезы как будто шептали: «Я сидела за столом восемь часов на бессмысленной работе и не разговаривала ни с одной живой душой», – но она выдавила улыбку и сказала:
– Отлично. А как прошел твой?
«Я встретился с человеком, ответственным за тюрьму, которую мы называем домом, и забрал секретное досье на одного из наших соседей».
– Тоже отлично.
Она провела рукой по его груди.
– Я рада, что ты еще не переоделся. Люблю, когда ты в форме.
Итан обнял жену.
Вдохнул ее запах.
Пальцы его скользили по ее длинным светлым волосам.
– Я тут подумала… – сказала она.
– Да?
– Бен не вернется домой от Мэтью еще час.
– Правда?
Она взяла Итана за руку и потянула к лестнице.
– Ты уверена? – спросил тот.
Со времени своего воссоединения они были вместе дважды за две недели, и оба раза в любимом кресле Итана в кабинете: Тереза сидела у него на коленях, его руки на ее бедрах – неуклюжая поза.
– Я хочу тебя, – сказала она.
– Пойдем в кабинет.
– Нет, – сказала Тереза. – В нашу кровать.
Итан последовал за ней вверх по лестнице, потом – по коридору второго этажа; твердая древесина постанывала под их шагами.
Целуясь и обшаривая друг друга руками, они ввалились в спальню. Итан пытался погрузиться в этот момент, но не мог выкинуть из головы камеры.
Камеру за кондиционером на стене рядом с дверью спальни.
Камеру на потолочном светильнике, которая глядела прямо на их кровать.
Он поколебался, раздираемый противоречивыми эмоциями, и Тереза это почувствовала.
– Что случилось, детка? – спросила она.
– Ничего.
Они стояли возле кровати.
Сквозь окно струился свет огней Сосен – уличных фонарей, фонарей на крыльце, светящихся окон домов.
Запел сверчок, чирикающий звук лился в открытое окно.
Звук – квинтэссенция мирной ночи.
Только все это было не взаправду. Сверчков больше не существовало. Чириканье доносилось из крошечного динамика, спрятанного в кустах. Итан гадал – знает ли об этом его жена. Гадал, о скольком она подозревает.
– Ты хочешь меня? – спросила Тереза не терпящим увиливаний тоном, на который Итан запал тогда, когда они впервые встретились.
– Конечно, хочу.
– Ну так сделай что-нибудь!
Итан не торопясь расстегнул на спине ее белое летнее платье. В последнее время ему жестоко недоставало практики, но было нечто изумительно потрясающее в том, что он почти разучился это делать. Конечно, все было не так, как в его школьные годы, но похоже. Недостаток контроля, который заставил его затвердеть еще до того, как они добрались до комнаты.
Он попытался натянуть на них покрывала, но Тереза не позволила, сказав, что хочет чувствовать на коже прохладный ветерок, проникающий в окно на другом конце комнаты.
Хорошая старомодная кровать, как и все остальное в доме, дьявольски скрипела.
Матрасные пружины тоже скрипели, и, когда Тереза застонала, Итан попытался выбросить из головы осознание того, что над ними установлена камера. Пилчер заверил, что наблюдать за супружескими парами во время личных моментов строго запрещено. Что передачи с камер всегда прекращаются, как только снимается одежда.
Но Итан сомневался, что так оно и есть.
И что какой-нибудь специалист-наблюдатель не наблюдает, как он трахает свою жену. Не изучает голую задницу Итана. Изгиб бедер Терезы, когда она обхватывает ногами его тело.
В два предыдущих раза, когда они были вместе, Итан кончал раньше Терезы. Теперь же сама мысль о камере наверху вреза́лась в его удовольствие. Он использовал свой гнев, чтобы заставить себя помедлить.
Тереза кончила с неистовством, которое напомнило Итану о том, как хороши они могли быть вместе.
Он позволил себе кончить, и они затихли, задыхаясь. Итан чувствовал, как сердце жены бешено колотится у его груди. Вечерний воздух, касаясь потной кожи, был почти холодным. Это мог бы быть идеальный момент, но все, о чем он знал, пихало его локтем под ребра. Настанет ли однажды тот миг, когда он сможет от всего отмахнуться? Просто принимать эти неожиданные мирные передышки с их поверхностной красотой, забывая про скрытый ужас? Именно так люди ухитрялись здесь жить годы и годы, не теряя при этом рассудка…
– Что ж, мы все еще не разучились это делать, – сказал Итан, и они засмеялись.
– В следующий раз снимем страховочные колеса, – отозвалась Тереза.
– Это мне по душе.
Итан перевернулся, и Тереза умостилась рядом с ним.
Он убедился, что глаза ее закрыты. Потом улыбнулся прямо в потолок и показал ему средний палец.
*
Итан и Тереза вместе состряпали ужин, стоя бок о бок возле стола из толстого дерева и нарезая овощи. В общинных садах было время жатвы, конец сезона, и холодильник Бёрков ломился от причитавшейся им доли свежих овощей и фруктов. В эти месяцы все в Заплутавших Соснах наверняка объедались, как никогда в году. Как только листья обжигал мороз и линия снегов начинала быстро приближаться ко дну долины, меню делало катастрофический поворот к еде, заготовленной впрок.
Они могли предвкушать шесть месяцев – с октября по март – расфасованного, обезвоженного дерьма. Тереза уже предупредила Итана, что прогулка через городской гастрономический магазин в декабре смахивает на покупки для космического полета – ничего, кроме бесконечных полок с желтоватыми пакетами с самыми возмутительными и вызывающими этикетками: «Крем-брюле», «Тост с сыром», «Филе-миньон», «Шейка омара». Она уже грозилась подать ему замороженный стейк и замороженного лобстера на рождественский обед.
Едва они закончили готовить щедрую порцию салата – лук, редис и малина под шпинатом и красным латуком, – как в переднюю дверь ворвался Бен, краснощекий, пахнущий мальчишеским по́том и улицей. Все еще пойманный в непрочном мгновении между мальчиком и мужчиной.
Тереза подошла к сыну, поцеловала его и спросила, как он провел день.
Итан повернулся к старомодному «Филипсу» – ламповому радиоприемнику, безупречно сохранившемуся с 1950‑х; Пилчер почему-то поставил такие радиоприемники в каждом жилом доме.
Поскольку существовала лишь одна станция, было легко выбрать, что именно слушать. По большей части раздавались лишь оглушительные звуки помех, но передавалась и пара ток-шоу, а между семью и восемью часами вечера всегда транслировался «Ужин с Гектором».
Гектор Гайтер в прошлой жизни был довольно известным концертным пианистом. В Соснах он давал уроки всем, кто хотел учиться, и всю неделю каждый вечер играл музыку для горожан.
Итан прибавил звук и услышал голос Гектора, присоединившегося к его семье:
– Добрый вечер, Заплутавшие Сосны. С вами Гектор Гайтер.
Сидя во главе стола, Итан положил каждому по порции салата.
– Я сижу за своим «Стейнвеем», роскошным бостонским кабинетным роялем…
Сперва – жене.
– …Сегодня вечером я буду играть «Вариации Гольдберга» – произведение для клавесина, написанное Иоганном Себастьяном Бахом…
Потом – сыну.
– …Эта пьеса состоит из арии, за которой следуют тридцать вариаций. Пожалуйста, наслаждайтесь…
Когда Итан положил салат себе и сел, из динамика раздался скрип стула музыканта.
*
После обеда Бёрки вынесли на крыльцо чашки с домашним мороженым.
Уселись в кресла-качалки.
Ели и слушали.
Итан слышал, как через открытые окна соседних домов доносится музыка Гектора. Она наполняла долину. Точные, лучистые ноты вскипали между склонами гор, начинавшими краснеть от розовых отблесков закатного солнца.
Итан и его семья допоздна засиделись на улице.
Уже целую вечность не существовало загрязнения атмосферы и отблесков уличной рекламы, поэтому небо стало чернильно-черным.
Звезды теперь не просто не появлялись.
Они взрывались.
Алмазы на черном бархате.
От них нельзя было отвести взгляд.
Итан взял Терезу за руку.
Бах и галактики.
Вечер становился прохладным.
Когда Гектор закончил играть, люди в домах зааплодировали. На другой стороне улицы кто-то закричал:
– Браво! Браво!
Итан посмотрел на Терезу. Глаза у нее были влажными.
– Ты в порядке? – спросил он.
Она кивнула, вытирая лицо.
– Я просто так рада, что ты дома.
*
Итан закончил мыть посуду и двинулся вверх по лестнице. Комната Бена находилась в дальнем конце коридора, и дверь ее была закрыта – под ней виднелась лишь бритвенно-тонкая полоска света.
Итан постучал.
– Войдите.
Бен сидел на кровати и рисовал углем на пергаментной бумаге.
Бёрк сел на застеленную стеганым одеялом кровать и спросил:
– Можно взглянуть?
Бен поднял руки.
Набросок изображал комнату – вид на нее с того места, где сидел мальчик: стена, стол, оконная рама, точки света снаружи, виднеющиеся сквозь стекло.
– Потрясающе, – сказал Итан.
– Получилось не совсем так, как я задумывал. Ночь через окно не совсем похожа на ночь.
– Уверен, все получится… Эй, сегодня я принес из кафе книгу.
Бен встрепенулся.
– Какую?
– Называется «Хоббит».
– Никогда о такой не слышал.
– Когда я был твоего возраста, эта книга была одной из моих любимых. Я подумал – не почитать ли ее тебе.
– Я сам умею читать, папа.
– Знаю. Но я не читал ее много лет. Может быть здорово почитать ее вместе.
– Она страшная?
– В ней есть и страшные места. Иди почисти зубы – и быстренько назад.
*
Итан сидел, прислонившись к изголовью кровати, и читал при свете лампы на прикроватном столике.
Бен заснул еще до конца первой главы, и Итан надеялся, что ему снятся темницы глубокие и пещеры древние. Или еще что-нибудь – только не Заплутавшие Сосны…
Он отложил книгу в бумажной обложке и выключил лампу.
Натянул одеяло на плечи сына.
Положил ладонь на спину Бена.
Нет ничего лучше в целом мире, чем ощущать, как поднимается и опускается тело твоего ребенка, когда он дышит во сне.
Итан все еще не смирился с тем, что его сын растет и взрослеет в Заплутавших Соснах. И сомневался, что когда-нибудь с этим смирится.
Он пытался убедить себя, что кое в чем тут даже лучше. Взять хотя бы нынешний вечер. Если бы Бен рос в прежнем мире, Итан, войдя в спальню сына, наверное, обнаружил бы, что тот прилип к айфону. Рассылая послания друзьям. Играя в видеоигры. Сидя в «Твиттере» и «Фейсбуке».
Итан не скучал по таким вещам. Не хотел, чтобы его сын рос в мире, где люди день-деньской пялятся в экраны. Где общение развилось до такой степени, что оказалось ограничено крошечными буквами, где человечество по большей части существовало ради прилива эндорфина из-за сигнала поступившей эсэмэски или нового сообщения по электронной почте.
Вместо этого он обнаружил, что его почти уже ставший подростком сын проводит время перед сном, набрасывая рисунок. Из-за этого трудно огорчаться.
Но в будущем это ляжет на сердце Итана камнем, черным грузом депрессии.
Что ожидало Бена после?
У него не будет высшего образования. Не будет настоящей карьеры.
Прошли те дни, когда…
«Ты можешь быть любым, кем пожелаешь быть.
Любым, кем задумаешь стать.
Просто следуй своему сердцу и своим мечтам».
Золотой век банальностей исчезнувших рас.
В Заплутавших Соснах, когда люди терпели неудачу в самостоятельных попытках найти себе пару, браки часто
предлагались
. А если даже не предлагались, круг потенциальных супругов был не так уж широк.
Бен никогда не увидит Парижа.
Или Йеллоустона.
Может, он никогда не влюбится.
Он никогда не испытает, что это такое – уехать в колледж.
Или в свадебное путешествие.
Или без остановки проехать через всю страну, экспромтом, просто потому что ему двадцать два года и он может это сделать.
Итан ненавидел надзор, аберов и иллюзию, культивировавшуюся в Соснах.
Но то, что не давало ему уснуть полночь за полночью, заставляя его мысли нестись вскачь, – это раздумья о сыне. Бен прожил в Соснах пять лет, почти столько же, сколько прожил в прежнем мире. Хотя Итан подозревал, что взрослые обитатели Сосен каждый день боролись с воспоминаниями о своей прошлой жизни, Бен во многом был продуктом этого города, этого странного нового времени. Даже Итан не был посвящен в то, чему его сына учат в школе.
Пилчер все время держал на территории школы двоих своих людей, одетых в штатское, а родителям входить в школу не позволялось.
*
3:30 ночи.
Итан лежал в постели и бодрствовал, обнимая жену.
Сна не было ни в одном глазу.
Он чувствовал, как ресницы Терезы при каждом моргании царапают его грудь.
«О чем ты думаешь?»
Вопрос этот и раньше сопровождал их брак, но в Соснах приобрел не свойственную ему доселе важность. За те четырнадцать дней, что они провели вместе, Тереза ни разу не разбила поверхность иллюзии. Конечно, она радовалась возвращению Итана домой. Состоялось омытое слезами воссоединение, но пять лет, проведенные в Соснах, превратили ее в холодного, как лед, профессионала. Не было никаких разговоров ни о том, где побывал Итан, ни о его буйной интеграции. Никаких упоминаний или дискуссий о странных событиях, сопутствовавших его назначению на должность шерифа, или о том, что он теперь мог знать. Иногда Итану казалось, будто он уловил, как в глазах Терезы что-то мелькнуло – признание того, в какой ситуации они оказались, подавленное желание поговорить на запрещенные темы. Но, как хорошая актриса, она никогда не выходила из своей роли. И Итан все больше и больше начинал осознавать, что жить в Соснах – это все равно что жить в сложной пьесе, занавес в которой никогда не опускается.
У всех тут были свои роли.
Шекспир вполне мог написать это и о Соснах:
Весь мир – театр.
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
[7]
Итан и сам уже сыграл несколько ролей.
Внизу зазвонил телефон.
Тереза села, как подброшенная пружиной: вся внимание, никакой сонливости, лицо ее напряглось от страха.
– Это звонят всем? – спросила она голосом, полным ужаса.
Итан вылез из постели.
– Нет, милая. Спи. Это только наш телефон. Это просто мне звонят.
*
Итан взял трубку на шестом звонке, стоя в «боксерах» в гостиной, зажав дисковый телефон межу плечом и ухом.
– Я на мгновение засомневался – ответите ли вы.
Голос Пилчера. Раньше он никогда не звонил Итану домой.
– Вы знаете, который час? – спросил Бёрк.
– Ужасно сожалею, что разбудил. Вы успели прочитать рапорт о наблюдении за Питером Макколом?
– Да, – солгал Итан.
– Но не отправились поговорить с ним, как я предлагал?
– Я собирался заняться этим завтра с самого утра.
– Не беспокойтесь. Этой ночью он решил нас покинуть.
– Его нет дома?
– Да.
– Так может, он вышел прогуляться.
– Тридцать секунд назад его сигнал добрался до поворота дороги у конца города и продолжает двигаться прямо на юг.
– Что вы хотите, чтобы я предпринял?
На другом конце линии наступило недолгое молчание. Итан каким-то образом почувствовал недовольство, окатывающее его, словно жар от электрообогревателя.
Пилчер сказал ровным голосом:
– Остановите его. И образумьте.
– Но я не знаю, каких именно слов вы от меня ждете. Что я должен ему сказать?
– Я понимаю, что это ваш первый беглец. Не беспокойтесь о том, что именно надо сказать. Просто доверьтесь своему чутью. Я буду слушать.
Слушать?
В ухо Итана заверещал сигнал отбоя.
*
Он прокрался наверх и оделся в темноте. Тереза все еще не спала, сидя на кровати и наблюдая, как он продевает в петли ремень.
– Все в порядке, милый? – спросила она.
– В полном, – ответил Итан. – Звонили по работе.
«Да, я просто должен помешать одному из соседей покинуть посреди ночи этот маленький райский уголок. Ничего страшного. Ничего странного».
Итан подошел и поцеловал жену в лоб.
– Я вернусь, как только смогу. Надеюсь, еще до утра.
Она ничего не сказала, только схватила его за руку и сжала так сильно, что сдвинулись кости.
*
Ночь в Заплутавших Соснах.
Неподвижная страна чудес.
Сверчки выключились.
Было так тихо, что Итан слышал, как гудят уличные фонари.
Как тяжело бьется его «биологический двигатель»…
Он дошел до бордюра и забрался в черный «Форд Бронко» со святящейся полосой на крыше и с водостойкой эмблемой на дверцах – точно такой же, как та, что была выгравирована на его шерифской звезде.
Мотор взревел.
Итан включил передачу.
Он попытался осторожно выехать на улицу, но шестицилиндровый двигатель был с расточенными цилиндрами и ревел, как дьявол. Такой шум, без сомнения, перебудит людей.
Машины редко ездили в Заплутавших Соснах – город можно было пересечь пешком за пятнадцать минут.
И никогда машины не ездили по Соснам ночью.
У них было чисто декоративное назначение, и все, чей сон потревожил рев «Бронко» Итана, поймут: что-то пошло не так.
Он свернул на Главную и поехал на юг. Миновав больницу, включил дальний свет и вдавил педаль газа в пол, все быстрее летя по узкому коридору меж высоких сосен. Опустив стекло, впустил в машину холодный лесной воздух. Он ехал посередине дороги – покрышки оседлали двойную сплошную, – воображая, что впереди нет никакого поворота, что вскоре дорога начнет идти вверх.
Прочь из долины, прочь из этого города, вдаль.
Он протянул бы руку, включил радио и перебирал бы станции до тех пор, пока не нашел ту, которая передает старые песни. Трехчасовая поездка – и он бы вернулся в Бойсе. Ничто не сравнится с автомобильной поездкой ночью, когда окна открыты и громко играет хорошая музыка.
На ускользающую долю секунды он почувствовал, что живет в мире, где полным-полно ему подобных. Ночной пейзаж, озаренный сиянием огромных городов. Отдаленный шум межштатной магистрали и самолеты, с ревом уходящие в стратосферу.
Ощущение того, что он не так чертовски одинок.
Конец их виду, конец человечеству.
Стрелка спидометра качнулась к отметке «70»
[8]
, двигатель ревел.
Он уже пронесся мимо знака, предупреждавшего, что впереди крутой поворот.
Итан нажал на тормоз. «Бронко», скользя, остановился на самом изгибе поворота, и Бёрка швырнуло вперед. Он остановил машину на обочине, заглушил двигатель и принялся вылезать.
Подошвы его сапог царапнули по мостовой.
На мгновение он поколебался с открытой дверцей, глядя на «Винчестер ‘97», лежащий на оружейной подставке над сиденьями. Ему не хотелось брать оружие, поскольку Маккол мог неправильно его понять. Но не хотелось и оставлять ружье, потому что в лесу было темно и страшно, а мир, с которым они граничили, был невообразимо враждебным. Насколько Итан знал, в ограде еще никогда не проделывали брешей, но все когда-нибудь случается в первый раз, и находиться безоружным посреди ночи в этих лесах было все равно что бросать вызов Закону Мерфи
