Текст книги "Дева и плут (ЛП)"

Автор книги: Блайт Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Когда они добрались до Эксетера, солнце висело еще высоко. Сегодня был праздник Тела и Крови Христовых, и повсюду на пыльных улочках стояли сколоченные из досок помосты, вокруг которых толпились зеваки. В праздник никто не работал. Люди со счастливыми лицами ходили от помоста к помосту и смотрели сценки по мотивам библейских историй.

Царившее вокруг радостное волнение заразило паломников и придало им сил. Им не терпелось разбрестись по городу, но прежде Гаррен строго наказал им до вечерни вернуться к городскому кафедральному собору.

Джекин и Джиллиан исчезли первыми. За ними ушли братья Миллеры – искать вывеску с изображением винной бочки. Ральф, погруженный в свои думы, растворился в переулке. Вдова и Лекарь отправились смотреть уличные представления. Саймон попросил разрешения прокатиться верхом, и Гаррен не стал возражать. Рукко не помешает хорошая разминка.

Остались сестра Мария и Доминика.

«Жди, пока она подойдет первая», – напомнил он себе и с напускным интересом принялся разглядывать импровизированную сцену, задрапированную тканью с изображением большого кита. Вокруг в ожидании нового представления собралась толпа.

Сестра и Доминика, то и дело посматривая на него, о чем-то посовещались. Когда девушка пробралась к нему, Гаррен сделал удивленное лицо и улыбнулся.

– Сестра сказала, что мне можно остаться с вами и посмотреть представление, пока она договаривается в монастыре о ночлеге. Если вы, конечно, не против. И не заняты ничем другим.

– Не против. Наоборот, мне будет очень приятно. – Его накрыла волна облегчения. Он сам не ожидал, насколько острым оно окажется.

Сестра Мария, завидев, что он кивнул, поманила за собой пса и после некоторого колебания тяжелой поступью направилась в сторону монастыря Святого Николая.

А они остались смотреть, как огромный кит, внутри которого прятались трое актеров, заглатывает беспомощного Иону. Доминика хохотала вместе со всеми, взирая на действо округлившимися глазами и внимая каждому жесту и каждому слову с поистине детским восторгом.

– Вы раньше никогда не видели мистерию? – спросил Гаррен в попытке хоть ненадолго отвлечь ее и обратить внимание на себя.

На ее щеках образовались ямочки.

– В монастыре мы отмечаем праздники немного иначе.

Он представил поющих гимны монахинь – нетронутых, надежно спрятанных за стенами монастыря, и его плечи невольно вздрогнули, словно стряхивая приставшую мирскую грязь, которой предстояло запятнать ее чистую, целомудренную душу.

– Как вы попали в монастырь? – спросил он. Ее версия, несомненно, будет отличаться от версии настоятельницы.

– Господь оставил меня у порога.

– Прямо-таки сам? – усомнился Гаррен. Он знал, что она засыпает и просыпается с именем Всевышнего на устах, но ее наивная уверенность в том, что Бог лично занимался устройством ее судьбы, поразила его.

Синие глаза лучились счастьем, и это резало его без ножа.

– Господь может все. Он оставил меня у дверей как подношение. Как корзинку с яблоками. – Она надула щеки. – Разве я не похожа на яблочко?

Наверное, он заметно оторопел, потому что при взгляде на его лицо Доминика зашлась смехом, таким заразительным, счастливым и беспечным, что ему захотелось прижать ее к себе и долго-долго не отпускать, и кружить в объятьях, и целовать ее смешной нос – но вовсе не по сговору с настоятельницей, а из-за нее самой.

С трудом удержав руки на месте, он призвал себя не спешить.

– На яблочко? – Он наморщил лоб и притворился, что всерьез размышляет над ее вопросом. – Нет. Скорее, на сливу.

Она засияла пуще прежнего и рассмеялась. Ее смех потонул в шуме аплодисментов, которыми зрители наградили кланяющихся актеров. А он все смотрел на ее нежные, немного несимметричные губы, так долго и неотрывно, что почти ощутил их вкус.

Позволив ладони зависнуть над ее талией, Гаррен повел Доминику сквозь праздничную толчею улиц. У лотка булочника он купил два пирожка с мясом и, отмахнувшись от нахального гусака, который выпрашивал угощение, в один присест проглотил свою порцию.

Доминика ела пирожок осторожно, откусывая по чуть-чуть.

– Вам не нравится?

– Уж очень вкус непривычный. В монастыре мы редко едим мясо.

Гусак пронзительно заверещал. Не обращая внимания на попытки Гаррена отогнать его, он дернул Доминику за подол балахона. Поперхнувшись от испуга, она взвизгнула и выронила пирожок. Птица молниеносно ринулась к добыче, взметнув ворох белоснежных перьев, и, оставив на земле только крошки, триумфально заковыляла прочь.

Доминика нагнулась и подобрала одно перышко.

– Так похоже на перья Блаженной Ларины, правда?

Он кивнул, надеясь, что она никогда не узнает об истинном происхождении перьев из реликвария, обременявшего его шею и его совесть.

– Удивительно, как мала разница между обычными перьями и перьями из крыла святой.

– Столь же невелика порою и грань между грехом и праведной жизнью, и поэтому грешники достойны нашего сострадания.

«Грешники вроде меня», – подумал он, зная, что за свой будущий грех не дождется прощения.

К вечеру они добрели до Эксетерского кафедрального собора. Высокое, позолоченное солнечным светом строение было полностью забрано лесами. На время праздника работы были приостановлены, и вдоль стен горками лежали инструменты каменщиков. Над арочным входом выстроились в ряд изваяния святых, одни завершенные, другие едва намеченные в камне. Выше зияла огромная круглая брешь, приготовленная для будущих витражей.

Напротив собора началось очередное представление. Увидев наряженного Богом актера, Доминика изумленно распахнула глаза. На голове его болтался грязновато-белый парик, а лицо было закрыто позолоченной маской. Актер шатко покачивался на высоких ходулях, скрытых за подолом длинного белого одеяния, а у его ног корчился грешник, за душу которого с энтузиазмом сражался рогатый Сатана.

Она потянула Гаррена за рукав.

– Этого нет в Библии.

– Разумеется, есть. – Зачем он спорит? Он, который отринул Церковь, потому что Бог, которому они поклонялись, стал казаться менее правдоподобным, чем этот актер на ходулях.

Бог взялся за весло и начал дубасить Сатану по пышному заду. Толпа взвыла от смеха.

– Два пенса на сатану! – крикнул какой-то пьяный лучник.

– Нет, – продолжала упорствовать Доминика. – Такого сюжета там нет.

Гаррен быстро огляделся по сторонам, надеясь, что никто не услышал, как она богохульничает.

– Что значит – нет? Вы-то откуда знаете?

Она смерила его долгим, осторожным взглядом, потом привстала на цыпочки и прошептала, задевая губами его висок:

– Я прочла ее.

Три коротких слова на секунду заглушили гомон толпы. Ошеломленный, Гаррен онемел. Он знал, что она умеет читать и писать. Об этом свидетельствовало чернильное пятнышко на ее пальце. Но Библия была написана на латыни. Читать и толковать ее могли только церковники. Да, она выросла в монастыре, но зачем монахиням понадобилось учить нищую сироту латыни?

– Вы читаете на латыни?

– Да. – Она кивнула и, вся преобразившись, расправила плечи. – И пишу тоже.

Можно было представить, чего ей стоило сделать это признание.

Придерживая Доминику за спину, Гаррен завел ее в прохладную тишину недостроенного собора, где никто, кроме Господа, не мог услышать ее кощунственные слова. Западному нефу предстояло вырасти вдвое выше центрального. В отсутствие свода лес огромных колонн подпирал далекое небо, где за облаками прятался Господь, который, казалось, готовился сразить Гаррена за то, что он выдавал себя за святого.

Гулкое эхо ее шагов затихло. Доминика запрокинула голову, глядя ввысь, и коса свободно повисла у нее за спиной.

– В этом храме Господнем может, наверное, целиком поместиться наш монастырь вместе с замком со всеми его деревнями.

По мнению самого Гаррена собор прославлял не бессмертного Господа, а усопшего епископа, надгробие которого возвышалось справа от алтаря. Какими же дураками были те, кто пожертвовал последнее на строительство этой громоздкой усыпальницы. Такую же глупость совершил в свое время и он сам.

Сквозь огромное отверстие в стене в храм проникли лучи заходящего солнца. Доминику окружило мягкое золотистое сияние, превращая ее в земного ангела, и, глядя на нее, Гаррен возжелал уверовать снова.

Он бережно взял ее за руку, подвел к резной деревянной панели, которая отделяла хоры от храма, и усадил на ступеньку. Потом пристроился рядом, потирая большим пальцем маленькую мозоль на ее среднем пальце.

– А теперь, Ника, расскажите мне все, – произнес он, не вполне уверенный, что готов выслушать ее до конца.

На ее челе залегла тревожная морщинка.

– Это новое испытание?

«Да», – подумал он. – «И мне нельзя его провалить».

– Мне нужна правда, а не правильные ответы.

– Хорошо. Я вам верю. – Бровь, похожая на сломанное крыло, приготовилась взлететь. – Вы, наверное, знаете, что Редингтоны поддерживают работу монастыря.

– Конечно. – Псалтырь своего отца, созданный усилиями монахинь, Уильям пронес через всю Францию.

– Сестра Мария заведует нашим хором и скрипторием. Она всегда была очень добра ко мне. Когда я была маленькая, она сажала меня к себе на колени, пока занималась копированием, а по вечерам на обрывках старого пергамента учила меня писать. – Доминика хихикнула. Смешок отскочил от каменного пола, и она, оглянувшись через плечо, понизила голос. – Наверное, она решила, что певуньи из меня не получится.

Он улыбнулся, наслаждаясь доверительным пожатием ее пальцев. У него самого не было ни терпения, ни таланта корпеть в скриптории, но труд братьев, которые создавали прекрасные книги, всегда вызывал у него искреннее уважение.

– Мне нравится запах чернил. Нравится держать перо. Нравится, как на странице постепенно, слово за словом, проявляется величие Божье. Я хочу заниматься этим всю жизнь. – Радость озарила ее лицо ярче солнца.

Неудивительно, что она не задумывалась о браке. Копировать священные тексты было разрешено только монахам да монахиням.

Она наклонилась еще ближе. Пушистая прядка волос, которая выбилась из ее косы, щекотала его нос и пахла фиалками.

– Я переписала несколько глав из Блаженного Августина и еще страницу Евангелия от Матфея для нашей библиотеки, даже сама раскрасила инициал красным и золотом.

«А она гордится своим талантом», – понял он и усмехнулся. Впрочем, эта полудетская гордость не дотягивала до греховной гордыни.

– Которую часть из Матфея? – спросил он с фальшивым интересом, лишь бы подольше смотреть, как шевелятся ее губы.

– «Просите, и дано будет вам; ищите, и обрящете; стучите, и отворят вам». Я покажу вам, когда мы вернемся, и вы сами убедитесь, что я хорошо поработала.

Пришел его черед сделать признание.

– В монастыре я оставил латынь другим.

Она торжественно улыбнулась.

– Вот поэтому я мечтаю переложить Библию на обычный язык.

– На английский?

Она кивнула, и он похолодел.

Такую Библию сможет прочесть даже он, который читал по-английски чуть лучше, чем на латыни. Такая Библия будет принадлежать всем, ее смогут обсуждать и цитировать не только церковники, но и простые люди.

Как бы воспринял ее мечту Уильям, который даже в предсмертных судорогах не выпускал из рук псалтырь?

– Настоятельница знает об этом? – спросил он.

– Знает. Только не одобряет, – вздохнула она.

Еще бы. Подобная ересь может подвести под угрозу весь монастырь. Не потому ли мать Юлиана замыслила погубить ее бессмертную душу?

Доминика стиснула его пальцы.

– Даже сестры заучивают молитвы наизусть, не вникая во смысл. Я хочу вдохнуть в них жизнь, сделать так, чтобы люди их понимали. Скажите… – Она зажмурилась, потом открыла глаза и посмотрела на него в упор. – Скажите, вы тоже считаете, что это плохо?

В бездонных синих глаза загорелась знакомая искра. До сих пор в его представлении она была похожа на птичку, которая, сама того не ведая, ждет, когда он откроет дверцу и выпустит ее из монастырской клетки в реальный мир.

Теперь для него стало ясно: своим вмешательством он не освободит ее, но навсегда сделает ее мечты невозможными. Смелости на такое деяние – даже ради Уильяма – он пока что в себе не находил.

– Перевод Писания – важное и нужное дело, и вы достойны им заниматься. Вот, что я считаю, – осторожно ответил он.

– Вы очень необычный посланец Божий. А вот сестра Мария запрещает мне даже говорить об этом. Может, вы мне поможете?

– Каким образом?

– Когда мы вернемся, скажите матушке Юлиане, что в моем желании нет ничего дурного. Вы так близки к Богу. Она к вам прислушается.

Одно короткое мгновение он колебался, испытывая соблазн согласиться, но…

– Давайте лучше поручим это дело Блаженной Ларине.

Она просияла улыбкой.

– Затем я и приняла паломничество. Я точно знаю, Ларина поможет. И Господь не станет порицать меня за желание распространять слово Его.

В груди остро кольнуло. Как же она наивна в своем заблуждении, что с помощью этого слова можно изменить мир. Гаррен приложил ладонь к ее мягкой и теплой щеке.

– Мне вовек не стать таким чистым существом, как вы. А те высшие силы, которые вздумают порицать вас, не заслуживают вашей преданности.

Тот Бог, которого знал Гаррен, заслуживал преданности не больше актера с накладной бородой. В конце их путешествия, когда Доминика узнает, куда завела ее вера, она испытает те же горечь и одиночество, которые мучили его самого. Ни одно достойное поклонения божество не допустило бы этого.

Глядя в ее ярко-синие, доверчивые глаза, он испытал безумное желание защитить огонек ее веры от ветров внешнего мира.

Но ведь он, напротив, обязался задуть этот огонек.

И внезапно Гаррен понял, что зло от его собственных деяний списать на Всевышнего не получится.

***

Держа возле носа душистый апельсин, Ричард зашел в покои брата. Он был твердо настроен завести речь о письме и выяснить наконец его содержание. Три дня этот вопрос нестерпимо жег его изнутри.

Уильям напоминал живой труп. Его некогда блестящие золотистые волосы поредели, тонкие кисти рук скрючились, а кожа, как и обещал итальянец, покрылась коростами. Даже запах апельсина не мог перебить исходившее от него зловоние.

Ричарда передернуло. Никколо предупреждал, что их план отнимет какое-то время, но все затянулось слишком надолго. Чтобы отмыться от смрада, придется полдня мокнуть в ванне с добавлением розовой воды.

– Ну что, как сегодня твое самочувствие?

– Не строй из себя заботливого братца. Тебе это не идет. Ты с нетерпением ждешь моей смерти.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты освободился от страданий.

– И освободил для тебя титул.

От тошнотворного запаха закружилась голова. Ричард подошел к окну и жадно глотнул свежего воздуха. На западном лугу сервы, обливаясь на жаре потом, косили траву. Жена одного из них, пышногрудая молодуха в платье с неприлично низким вырезом, шла через поле и несла мужу кувшин с элем. Его отец всегда питал слабость к подобным доступным женщинам. Наверняка эта рассталась с невинностью задолго до свадьбы – в отличие от его матери. Да, она пришлась бы отцу по вкусу. Ричард задумался, не призвать ли сегодня эту крестьянку на свое ложе.

– Погоды стоят чудесные, Уильям. Наверное, наши маленькие праведные друзья уже донесли твое послание до Эксетера.

Уильям прикрыл глаза.

– Кстати, а что там написано?

– Ничего интересного.

– Занятно. Наемник сказал то же самое.

– Он не наемник.

Опять он его защищает с таким рвением, что можно подумать, будто они кровные родственники. Но это он, Ричард, его брат по отцу, а не тот безродный и бездомный плут.

– Он воевал за деньги и даже в паломничество пошел не бесплатно. Как иначе прикажешь его называть? – фыркнул он. – Может, Спасителем?

– Я бы предпочел назвать его братом. Его, а не тебя.

В этих словах был слышен отголосок отцовских упреков. Ну почему ты настолько не похож на своего брата?

– И от кого, по-твоему, он спасет тебя? Уж не от меня ли?

– Для этого, увы, слишком поздно.

Стиснув зубы, Ричард надолго замолк. Выходит, Уильям знает. Впрочем, какая разница?

Глаза Уильяма лихорадочно заблестели.

– Хочешь узнать, о чем говорится в послании? Хорошо, я скажу тебе. – Он сделал попытку приподняться на локтях, и Ричард невольно отшатнулся назад, испугавшись, что брат обретет силу безумца. – В этом послании я сообщаю служителю усыпальницы, что смерть моя будет на твоей совести, и прошу, чтобы тебя повесили, дабы Господь отправил твою душу прямиком в ад.

Конечности Ричарда онемели, и он привалился к стене. Как он не догадался сразу? Надо было догнать их и остановить в первый же день. Если послание благополучно доберется до святилища, все его планы рассыплются в прах.

– Ты написал обо мне?

– О тебе и о твоем итальянце. Ты думал, я ничего не замечу? Я и не замечал – пока не стало слишком поздно.

– Гаррен об этом знает?

– Знает Господь. Тебе этого мало?

– Ясно. – Оттолкнувшись от стены, Ричард заговорил сам с собой. Чтобы восстановить картину полностью, Уильям был ему не нужен. – Гаррен ничего не знает. В противном случае он бы меня убил. Но, если учесть, что местное дурачье почитает его святым, то стоит ему заикнуться, как они вздернут меня на виселице. – Рассуждая, он мерял шагами комнату. – Но ведь ты даже ложку удержать не можешь. Значит, не мог написать послание сам. Ты позвал писца. Кого же?

Уильям издал тихий смешок.

Ричард схватил его за плечи и затряс. Голова брата, как мешок с зерном на спине мельника, заметалась по подушке.

– Говори! Кто записал послание?

Глаза Уильяма закатились. Ощутив слабый укол раскаяния, Ричард отпустил его и отошел от зловонной постели.

Внезапно его осенила догадка.

– Ну конечно. Та девчонка. Доминика. – Он насмешливо взглянул на безжизненный мешок с костями, который когда-то был его сводным братом. – Поздравляю, братец. Ты подписал смертный приговор не только себе, но и этой парочке.

Он выбежал в коридор, слыша за спиной омерзительные звуки рвоты. Вот живучий ублюдок. Впрочем, теперь это не самая большая проблема. Надо скорее собрать вещи. Дать указания Никколо…

– Никколо! – взревел он дрожащим, как руки Уильяма, голосом.

Итальянец возник в проеме двери, словно давно стоял наготове и ждал приказаний.

– Сэр?

Его бесшумная поступь, черные, непроницаемые глаза нервировали Ричарда. Он напомнил себе избавиться от него, когда все будет кончено. Хотя, если Никколо и впрямь умеет обращать металл в золото… то, возможно, стоит его пощадить.

– Коня мне. Самого быстрого. Чтобы он был готов не позднее полудня.

Такие приказы следовало отдавать прислуге рангом пониже, но Никколо только поклонился и без возражений направился к ведущей вниз лестнице.

Паломники ушли три дня назад, но верхом он успеет нагнать их до того, как они дойдут до святилища. Если взять несколько воинов… Нет. Нельзя просто напасть на них и перерезать. Лучше облачиться паломником и обставить дело в одиночку, без свидетелей. Как с ними разделаться, он придумает по пути. Можно воспользоваться одним из ядов Никколо, например.

– Ломбар! – рявкнул он. Итальянец замер на полпути. – Принеси мне немного белладонны. И раздобудь где-нибудь серый балахон с крестом.

– Как у пилигримов, сэр? – Мясистые губы Никколо изогнулись в усмешке.

Вопрос вызвал у Ричарда приступ почти истерического хохота.

– Да, болван ты безмозглый! – Он запустил в итальянца апельсином, но промахнулся, и оранжевый мячик весело запрыгал по лестнице. – Я иду в паломничество.

Идеальный план. В дороге часто случаются разного рода напасти. Наемник и девчонка умрут и отправятся прямиком на небеса вместе со всеми своими тайнами и посланиями.

Девчонку, конечно, жаль. Но ничего не поделаешь.

***

Поднявшись из-за стола, мать Юлиана молча взирала на лорда Ричарда, который, нацепив зачем-то серый балахон пилигрима, стоял перед ней на коленях. Его визит был неожиданностью. Он никогда не посещал монастырь и не интересовался их нуждами, за исключением того раза, когда они заключали сделку с Дьяволом. Может быть, он пришел за новостями? Но ждать новостей еще рано. Или он не верит, что она сделала все, о чем он просил? Ее ужалила совесть, и она поймала себя на мысли, что почти скучает по Доминике.

– Матушка, благословите, ибо я иду к усыпальнице Блаженной Ларины.

– Что заставило вас принять такое решение, сэр Ричард?

– Я обнаружил одно прискорбное обстоятельство. – Его тяжелые веки дрогнули. – Похоже, мой брат внушил себе – вне всякого сомнения, в предсмертном бреду, – что я пытаюсь отравить его ядом.

Яд. Ее желудок свело судорогой.

– Но что навело его на эту мысль?

– Что бы ни навело, но в эту минуту Гаррен несет служителю святилища письмо, где рукой моего брата – или, если быть точным, рукой Доминики под его диктовку – изложено это нелепое обвинение.

Мать Юлиана совершенно точно знала, что граф Редингтон не подвержен бреду. Значит, она не только обрекла на погибель бессмертную душу Доминики. Она приговорила к смерти ее саму.

– Разумеется, это всего лишь бредни умирающего, – продолжал он, – но любое недопонимание лучше уничтожить в зародыше, вы согласны?

Она перекрестилась похолодевшими пальцами, чтобы отвадить исходящее от него зло. Боже, прости меня. Прости за то, что я самонадеянно полагала, что с Дьяволом можно лечь лишь единожды.

Он опустил голову.

– Так что благословите меня, да побыстрее. Я выезжаю немедленно, ведь если меня по недоразумению обвинят, это будет величайшей несправедливостью.

– Может быть, послать за аббатом? – На это потребуется день. Плюс еще день на то, чтобы аббат добрался до замка. Это время может спасти им жизнь. – Кто-то же должен дать вам официальное сопроводительное письмо.

Он прищурился на нее исподлобья. Взгляд его был опасным и проницательным, как у хорька.

– Как-нибудь обойдусь, дорогая матушка. Вашего благословления будет вполне достаточно, ведь вы близки к Богу не меньше аббата.

– Господи, прости, – пробормотала она на латыни и помахала рукой над его головой.

Глава 10.

Выставив локти на стол и подперев щеки кулаками, Доминика сидела в трактире на первом этаже постоялого двора и изо всех сил старалась сдержать зевоту. Рядом дремала, положив голову на руки, сестра Мария, а за нею клевала носом Вдова, уткнувшись подбородком в свой необъятный бюст.

Монастырь, куда сегодня ходила сестра, как и многие постоялые дворы, оказался переполнен приезжими, которые стеклись в город на праздник. Этот постоялый двор под названием «Олень» был уже третьим по счету, куда паломники забрели в поисках свободных мест. Приперев к стенке хозяина – сварливого человечка с круглым брюшком, – Гаррен настаивал, чтобы женщинам выделили отдельную комнату. Джиллиан и Джекин уже куда-то улизнули, не дожидаясь, чем кончится дело, а остальные паломники завернулись в свои балахоны и разлеглись на полу.

В голове Доминики кружились обрывки дневных впечатлений, понуждая ее скорее взяться за перо и переложить истории об Ионе, Иисусе и Ное на понятный людям язык. Гаррен похвалил ее устремление. Для нее это стало добрым знаком – знаком Божьего одобрения, – и весь вечер, пока они обивали пороги постоялых дворов, с ее лица не сходила счастливая улыбка.

Сам Гаррен не улыбался. Когда они вышли из собора, на него напала мрачная задумчивость. Весь день она кружила над ним будто стая черных ворон. Наверное, он сердится оттого, что на его плечи легли заботы об их ночлеге, решила Доминика, наблюдая, как он разговаривает с хозяином.

Будучи на голову выше этого задиристого толстяка, он, тем не менее, ни разу не повысил голос и вообще ничем не выказывал своего физического превосходства. В его мощной фигуре не чувствовалось угрозы. Напротив, когда он притрагивался к ее лицу и поправлял ей волосы, она чувствовала великую нежность, исходящую от его широких ладоней.

И все же этот странный человек нимало не походил на небесного посланника, какими они были в ее представлении. Но ведь ему доверял не только Бог, но и граф. Он поручил Гаррену дело жизни и смерти – доверил нести свое послание. За дневными развлечениями Доминика совсем о том позабыла. Наверное, ему не терпится продолжить путь. Задержка в городе на день – вот еще одно объяснение его подавленного настроения.

Под столом, развалившись поперек ее башмаков, сидел Иннокентий и глодал разбросанные по полу кости. Доминика пошевелила носком, почесывая его живот, и он мигом вскочил на задние лапы и попросился на руки. Она легко подняла похудевшее за время путешествия тельце и посадила к себе на колени.

Когда хозяин по скрипучей лестнице поднялся наверх, Гаррен сел на скамью напротив нее и вытянул под столом свои длинные мускулистые ноги. Его голень задела край ее балахона. Лучше бы он не сидел так близко, но, с другой стороны, где еще ему сесть, если свободных мест больше нет?

Она замерла, боясь шевельнуться и нечаянно задеть его.

Наполнив кружку элем, Гаррен сделал несколько больших глотков.

– У вас будет кровать, – сжато пообещал он. – Сколько бы она ни стоила.

У них с сестрой не было денег на постоялые дворы, ибо ночевать в монастырях и под открытым небом можно были бесплатно.

– Я могу лечь и внизу. Если место в кровати найдется только для одного, пусть его займет сестра, – прошептала Доминика. – Мы вернем вам деньги, когда вернемся.

– Ну уж нет. Спать среди мужчин вы не будете. Я этого не допущу, – отрывисто произнес он и взглянул на Вдову и сестру Марию, которые дремали рядом. – Ни вы, ни они. Деньги у меня есть.

– Я совсем не хочу спать.

Уголок его рта дрогнул.

– Тогда почему вы зеваете?

– Может, я и впрямь немного устала, но такого чудесного стола я не видела с тех пор, как вышла из монастыря. – Доминика провела ладонью по столешнице. Она была не такая гладкая, как наклонные доски для письма в скриптории, зато твердая и плоская. – Будь у меня побольше пергамента, я бы не заснула, пока не описала все-все, что мы сегодня увидели.

Он склонил голову набок.

– И на что потом сгодились бы ваши записи?

– Люди смогли бы прочесть их и узнать, как можно славить Господа через мистерии.

Он фыркнул и отхлебнул эля.

– Люди не умеют читать.

– Некоторые умеют, – ответила она упрямо. – Кто сможет понять написанное, то уверует.

Иннокентий навострил свой холодный и мокрый нос. Кто-то из постояльцев развернул ужин, и в воздухе аппетитно запахло жареной курятиной.

– Малыш, ты что, не наелся? – шепнула она ему на ухо.

– Выходит, если переложить Библию на собачий язык, то Иннокентий тоже уверует?

– Возможно. – Это шутка или испытание? Должно быть, второе, ибо он не улыбался. – Собаки тоже создания Божьи.

– Но у них нет души.

Она заметила, что его глаза торжествующе заблестели. А он умеет вести теологические дискуссии, когда захочет.

– Я знаю. И поэтому они не смогут попасть в рай. – Ужасная несправедливость, если вдуматься. Она будет скучать по Иннокентию в раю. – Будь у Блаженного Августина своя собака, он бы никогда так не написал, – сказала она, зарываясь пальцами в собачью шерсть.

Он усмехнулся, и она обрадовалась, что хоть ненадолго, но подняла ему настроение.

Его нога под столом коснулась ее щиколотки, и она встрепенулась, будто пронзенная ударом молнии.

Губы Гаррена дрогнули в улыбке.

Она тоже улыбнулась в ответ. И представила, как погружается пальцами в темные кудри, которые вились на его загорелой шее.

Как ни в чем не бывало он продолжал:

– А что вы будете делать, если ваши мечты не сбудутся?

Она убрала ноги под скамью.

– Но они сбудутся. – В ее сознание прокралась крошечная неуверенность. Господь не всегда отвечает на наши молитвы так, как мы ожидаем.

Он не стал искать под столом нового прикосновения.

– Почему вы настолько уверены?

– Иисус сказал: «Просите, и дано будет вам». Я изложила свою просьбу достаточно четко. – Она опять вытянула ноги, придерживая Иннокентия, чтобы тот не соскользнул на пол. – А что попросите у Блаженной Ларины вы?

Он выпрямился, скрестил ноги под лавкой и сделал большой глоток эля.

– Невозможного. Чтобы Уильям жил.

Доминика пристыженно согнула колени. Пока она втайне надеялась еще раз к нему притронуться, он переживал о здоровье графа. Ну и пусть за паломничество ему заплатили. Подобную преданность за деньги не купишь.

– Для Бога нет ничего невозможного. Но разве вы не хотите попросить чего-нибудь и для себя?

Его лицо снова ожесточилось.

– Мне, – с нажимом ответил он, – Блаженная Ларина ничем не поможет.

По лестнице с громким топотом спустился хозяин.

– Сколько у вас женщин? Три? – Его бесцеремонный окрик разбудил Вдову и сестру Марию. – Можете занять комнату по правую руку. Но поспешите, пока там всего одна девица в постели.

Опустив Иннокентия на пол, Доминика помогла сестре встать. Долгие часы в седле добавили к ее застарелым хворям несколько новых.

– Вообще-то с собаками в кровать не положено, – проворчал хозяин. – Все зверье должно оставаться внизу.

Она хотела было заверить его, что у Иннокентия нет блох, но поняла, что уже совсем в этом не уверена, и промолчала.

– С вас крона за всех. – Он подхватил на лету брошенную Гарреном серебряную монету и придирчиво осмотрел ее со всех сторон. – Еще шиллинг сверху за сено для лошади. И если ваша псина чего погрызет или сломает, заплатите за ущерб.

Помрачнев, Гаррен ссыпал в его потную пятерню еще несколько монеток.

– Манеры у этого пса будут получше твоих.

Неужели стол и кров стоят так дорого? Она пересчитала взглядом монеты – одна, две, три – и понадеялась, что граф заплатил своему паломнику достаточно щедро.

Иннокентий умчался вверх по лестнице, обгоняя Вдову и сестру Марию, а Доминика обернулась к хозяину.

– Вы не подскажете, как нам быстрее всего добраться до усыпальницы Блаженной Ларины?

– Обычно ходят в обход болот через Тависток. Это три дня ходу. И от Тавистока еще столько же.

– Шесть дней! – вскричала она. Продержится ли граф так долго? – Нет ли пути покороче?

Хозяин, прищурившись, смерил ее взглядом.

– А куда тебе спешить, девица?

Его маленькие глазки остановились на ее груди, и Доминика порадовалась, что сегодня ночью будет спать вместе с женщинами наверху.

– Она задала тебе вопрос, – сказал Гаррен, оторвавшись от кружки с элем. – Есть дорога короче?

– Да понял я, понял. – Он развязно подмигнул Гаррену. – Есть такая дорога. Напрямки через болота. Сбережет вам день или два. – Одну за другой он побросал монетки в кошель. – Но, говорят, на болотах до сих пор обитают старые боги, а если опустится туман… – Его пробрала дрожь. – Можно оттуда и вовсе не выбраться. – И с этими словами хозяин скрылся за дверью своей каморки.

– Целый день, Гаррен. – Она присела возле него на скамью. Наверное, он слушал невнимательно, иначе не смотрел бы с таким отсутствующим видом на огонь. – Вы слышали? Если пойти через болота, можно выгадать день. А то и два.

– Зачем? – бросил он, не поворачивая головы. – Ну, станете монахиней на день раньше, и что с того?