Текст книги "Молитва о Рейн (ЛП)"
Автор книги: Биби Истон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
В этой самой комнате.
С кем-то другим.
Рейн не занимается любовью со мной. Она занимается любовью с ним.
Давление, которое я чувствовал, внезапно исчезает. Снова могу дышать. Опасности нет. Мне ничто не угрожает. Это просто сделка – секс в обмен на небольшую ролевую игру в бойфренда.
Ну, это чертовски плохо. Потому что, если Рейн захочет потрахаться с кем-то, ей придется ограничиться мной.
Схватив лживую сучку за задницу обеими руками, я встаю на колени и смеюсь, когда она визжит и обхватывает меня руками и ногами. Поднимаюсь и бросаю девчонку на матрас, переползаю через нее, как хищник, задевая mp3-плеер, который падает на пол.
Певец плачет о какой-то девушке, которая оставила дыру в его сердце. Мне жаль этого парня. Он действительно не должен был позволять себе так привязываться.
Я нависаю над ней осторожно, чтобы не прикоснуться к телу и вставляю член в ее тугую щелочку. Это все, что она получит от меня.
Я извлекаю выгоду из этих отношений и сегодня вечером использую девочку для секса. Ролевая игра в бойфренда не включена.
В тот момент, когда я быстро вхожу в нее, Рейн обвивает мою талию своими ногами, обнимает руками шею и переплетает свои пальчики сзади.
– Иди сюда, – шепчет она, притягивая меня к себе, и слыша хрипоту в ее голосе, я не в силах бороться и… опускаюсь на локти, чтобы поцеловать крошку.
Губы Рейн возмутительно нежные. И ее прикосновения тоже. Я вбиваюсь в нее, надеясь, что она поймет намек и перестанет притворяться, но сучка полна решимости воплотить эту фантазию в жизнь. Я уже собираюсь перевернуть ее и взять сзади, когда одно-единственное слово резко останавливает меня.
– Уэс…
Уэс.
Не имя «Как его там» недоумка.
Уэс.
– Да? – говорю я надтреснутым голосом, и эта чертова удавка снова затягивается вокруг моего горла.
Руки Рейн нежно гладят мои щеки.
– Как твое имя? Твое полное имя?
Жаль, что не вижу ее лица. Хотел бы я видеть то же искреннее любопытство в этих больших голубых кукольных глазках, которое слышу в ее голосе.
– Уэссон Патрик Паркер, – сглатываю, но петля сжимается.
– Я предполагала, что тебя могут звать Уэссон, – Рейн надавливает своими маленькими ножками на мою задницу и приподнимает бедра, возвращая меня на небеса.
– А твое? – с трудом выдавливаю я, вталкивая член как можно дальше.
– Рейнбоу Сон Уильямс
Я медленно отступаю, дюйм за дюймом, и снова вталкиваю член.
– Что оно означает?
Рейн тихо стонет и обнимает меня за спину. Обнимаю ее за плечи и ложусь на нее, гадая, чувствует ли она, как колотится мое сердце, также, как это чувствую я.
– Это название песни той группы, «Америка», из 70-х годов, – Рейн утыкается лицом мне в шею и целует меня. – Вообще-то она довольно грустная. Это о девушке, которая заснула на радуге, прячась от листьев, раздуваемых ветром и несбывшихся надежд.
Я приподнимаюсь на локтях и смотрю в зеркальные озера ее глаз.
– Похоже на тебя, – смотрю, как появляются морщинки в уголках, когда моя девочка улыбается, и прежде чем она успевает сказать еще хоть слово, я встаю на колени и подтягиваю свою куколку к себе. Рейн снова садится на мой член, держу ее попку в руках, приоткрытые губы на моих губах, и она пробегает пальчиками по моим волосам.
Охуенно.
Теперь ее движения стали менее нежными. Более отчаянными. Мои – менее неуклюжими, более смелыми. Рейн покусывает мой язык зубами, скользя вверх и вниз по члену. Я шлепаю ее по заднице и ухмыляюсь, когда она дергает меня за волосы в ответ. И когда малышка снова стонет мое имя, я, черт возьми, знаю – это не то, что киска делала в темноте с «Как-его-там» ушлепком. Это то, что она делает со мной.
– Уэс, – умоляет Рейн, задыхаясь, когда ее задница ударяется о мои бедра, и маленькая узкая дырочка сжимает меня еще сильнее.
– Уэс…
Рейн насаживается на меня, и я ощущаю рельефную стенку ее вагины, натирающую мой член. Чувствую то, чего никогда не испытывал прежде. Мое имя на ее губах, и голова у нее в руках. Это потрясает меня. Мое сердце разрывается, когда сжимаю ее задыхающееся, извивающееся тело в своих руках. И точно, как спел этот ублюдок из «Двадцать одного пилота»: «Испытаю это снова, потому что я так хочу». Я хочу ее. Но как могу удержать малышку, если все, блять, уходят.
Делаю резкие толчки бедрами, и мои яйца болят, когда я толкаюсь в нее. Знаю, что должен выдернуть. Всегда выдергиваю. Но, когда по члену проходит импульс, и он напрягается внутри ее сжимающихся и разжимающихся мышц, я просто... не могу, не в этот раз. За всю мою поганую жизнь ничто не казалось мне более правильным, поэтому решаю позволить себе это. Я эгоистичный ублюдок и хочу этого.
Я хочу Рейн.
С последним рывком крепче обвиваю руками ее талию и сливаю все, что у меня есть, в девочку, которую только вчера встретил. Когда мой член дергается и впрыскивает теплую сперму внутрь ее все еще дрожащего тела, давление в груди и петля вокруг горла исчезают, заменяясь чем-то теплым, пушистым и совершенно незнакомым – надеждой.
корн-дог9 – сосиски, покрытые слоем теста из кукурузной и пшеничной муки, часто на палочках; дословно – кукурузная собака
джерси10 – майка из шелковой вязаной материи
тринадцать зарубок11 – такие черточки относятся к унарной системе счисления, в которой используется единственная цифра – 1
его12 – автор имеет в виду mp3-плейер
ГЛАВА XVI
22 апреля. Рейн
– Этот похож на кексик, – я улыбаюсь и прищурившись гляжу на послеполуденное небо.
Мы с Уэсом лежим на красно-белом клетчатом одеяле посреди заросшего поля Олд Мэн Крокерс и смотрим, как мимо проплывает парад облаков. Он притягивает меня к себе и целует не глядя. Я чувствую, как молнией во мне вспыхивает желание.
– Ты меня умиляешь... потому что это явно эмодзи собачьего дерьма.
– О Боже мой! – хихикаю я. – Ты прав!
– Я знаю, – Уэс пожимает плечами. Моя голова на его плече поднимается и опускается вместе с его движением, – я всегда прав.
– Как ты думаешь, что это такое? – спрашиваю я, указывая на проплывающее мимо пятно в форме человека.
Уэс срывает травинку и начинает вертеть ее между пальцами.
– То, похожее на парня, держащего топор над плюшевым мишкой? Должно быть, это Том Хэнкс. Чертов ублюдок.
Я фыркаю и прикрываю рот рукой.
– Ты знаешь, что хрюкаешь, как поросенок? – дразнит Уэс.
– А ты знаешь, что жрешь, как свинья? – парирую я.
– Похоже мы созданы друг для друга. – Уэс берет мою руку со своей груди и надевает мне на безымянный палец травинку, свернутую в колечко.
У меня перехватывает дыхание, когда я шевелю пальцем в воздухе, почти веря, что кольцо сверкнет на солнце, как бриллиант.
Я приподнимаюсь на локте и улыбаюсь, глядя в его прекрасное лицо, пытаясь понять, как кто-то, с внешностью модели с постера из спальни девочки-подростка, может думать, что создан для меня.
Уэс тоже приподнимается, копируя меня, и оставляет сладкий поцелуй на моих улыбающихся губах.
– Я не могу дождаться, когда все это дерьмо закончится, и останемся только ты и я.
Он целует меня снова, медленнее и глубже, посылая электрический разряд прямо между моих ног. Не знаю, тащу ли я его на себя вверх или он меня – вниз, но каким-то образом снова оказываюсь на спине на этот раз с Уэсом, нависающим надо мной. Его волосы падают ему на лицо, как занавес, защищая нас от солнца.
– Я тоже не могу дождаться, – отвечаю я с распухшими губами и раскрасневшимися щеками. – Когда все закончится, мы пойдем найдем особняк... наверху, на холме... и нарисуем ужасные портреты друг друга на всех стенах.
Уэс прижимается губами к моей шее, чуть ниже уха, и шепчет:
– Что еще мы сделаем?
Он целует меня там. Потом чуть ниже. Потом еще чуть ниже. Нежность и податливость его губ в сочетании с прикосновением грубой щетины заставляют мои пальцы загибаться и закручивать одеяло.
– Ах... – я пытаюсь думать, но это трудно, когда язык Уэса скользит по моей ключице. – Мы должны найти колесно-гусеничный вездеход... и расчистить шоссе... и гнать так быстро, как только можем.
Уэс пробирается к моему плечу, заставляя соскользнуть тонкую бретельку моего сарафана, попавшуюся ему пути.
– А что еще? – лепечет он, прижимаясь к моему воспаленному телу.
Кончики пальцев Уэса касаются моей кожи, когда он спускает бретельки моего платья до локтей. Тонкая желтая ткань сползает с моей груди, и Уэс следует за ней, оставляя след из поцелуев.
– Я...
Дальше даже уже не понимаю, что говорю. Мои мысли путаются, и внимание полностью сосредоточено на колюще-мягком ощущении этого прекрасного мужчины. Я протягиваю руку, чтобы погладить его шелковистые волосы и говорю первое, что приходит на ум.
– Хочу, чтобы ты научился управлять самолетом, – задыхаюсь, когда его любопытный язык кружится вокруг моего обнаженного соска, – и отвез меня туда, где я никогда не была.
– Куда, например? – спрашивает он, продолжая свой спуск, стягивая мое платье и целуя мой живот, забывая о запретах.
– Туда, где... ветряные мельницы... и цветочные сады... и... и маленькие домики с соломенными крышами. – Я непроизвольно выгибаю спину, чувствуя, как кончиком пальца Уэс проводит по моим складочкам поверх кружевных трусиков.
«Это рай для моей души», – думаю я, чувствуя тепло солнца на своей коже и нежные прикосновения Уэса все это время.
Это единственное объяснение. Я умерла, и это моя награда за то, что позволяла маме таскать меня в церковь все эти годы.
– А что ты будешь делать, когда мы останемся вдвоем? – спрашиваю, глядя вниз на свое тело.
Уэс поднимает свои глаза мшисто-зеленого цвета, порочно прищуренные и прикрытые дерзкими темными бровями.
– Вот это, – говорит он, прежде чем исчезнуть у меня под платьем.
– Рееейнбоооу! – голос, такой же знакомый, как и имя, которое слышу, проносится мимо нас на ветру.
Мама?
Я сажусь и выглядываю из-за высокой травы. Мама стоит на нашем крыльце через дорогу, прижав руки ко рту, как рупор.
– Реееейнбоооу! Пора домой!
– Мама! – я изо всех сил пытаюсь натянуть платье – мне не терпится подбежать к ней.
Я так по ней скучала. Но когда встаю, земля начинает сотрясаться. Я хватаюсь за Уэса для устойчивости, когда трава вокруг нас высотой по колено выстреливает вверх. За считанные секунды она вырастает до высоты Уэса, запирая нас в клетку. Звук чего-то рвущегося привлекает мое внимание к нашему одеялу, которое разделяется посередине, и еще больше травинок вырывается из земли, разделяя нас, как прутья тюремной камеры.
– Нет! – кричу, хватая Уэса обеими руками. Я тяну его на свою сторону одеяла как раз перед тем, как последний травяной стержень вырывается из земли.
Тяжело дыша, я смотрю на его лицо, ожидая увидеть гнев или замешательство, или выражение сосредоточенной решимости, которое он напускает на себя, когда пытается скрыть свои чувства от меня, но там... ничего.
Его черты спокойны, как у восковой фигуры, а глаза смотрят сквозь меня, когда он открывает рот и говорит:
– Пора домой, Рейн.
Он медленно поднимает руку и указывает на что-то позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, что сбоку от нашей травяной – в шесть футов высотой камеры открылась тропинка.
Облегченно выдыхаю и тяну все еще протянутую руку Уэса, но его ноги словно приросли к Земле.
– Ну же! – кричу я, снова дергая ее. – Я не оставлю тебя здесь!
– Все оставляют, – повторяет он свою мантру монотонным голосом.
Я чувствую себя так, словно нахожусь в стране Оз, а он – Страшило, знакомый и растерянный, бездумно отталкивает меня от себя.
– Реейнбооооу! – мамин голос звучит дальше.
Нам нужно идти.
– Давай! – я снова дергаю Уэса за протянутую руку на этот раз достаточно сильно, чтобы заставить его ноги двигаться.
Мы ступаем на узкую тропинку, и мне приходится тащить его за собой каждый шаг пока тропинка не расходится.
Дерьмо!
Я окидываю взглядом обе тропы, замечая, что каждая из них ведет к другой развилке.
– Подними меня, – говорю, вставая позади Уэса и кладя руки ему на плечи.
Он автоматически делает, как я просила, подставляя мне руку, как ступеньку для ног, чтобы взобраться ему на спину. Когда поднимаюсь и смотрю поверх травы, мой желудок сжимается. Поле Олд Мэн Крокерс превратилось в гигантский запутанный лабиринт. Я все еще вижу маму, стоящую на крыльце через дорогу, прикрывающую глаза от солнца и высматривающую меня в поле, но мне кажется, что она теперь в два раза дальше.
– Мама! – выкрикиваю я, размахивая руками над головой. – Мам! Мы Здесь!
Что-то привлекает ее внимание, но это не я. Земля снова содрогается, когда поворачиваюсь, чтобы проследить за направлением ее взгляда. Я с изумлением смотрю, как в центре поля вырастает зеленый стебель, толстый и высокий, как телефонный столб. Как только он достигает своей высоты – расцветает.
Я ожидаю, что меня ослепят бархатистые лепестки или пальмовые листья размером с водные горки, но вместо этого стебель раскрывается и выпускает единственное черно-красное знамя, которое разворачивается до самой земли.
Мое сердце опускается вместе с ним, приземляясь в кислотную ванну моего желудка без единого всплеска.
Из дрожащей земли вырастают еще три стебля. На них расцветают еще три зловещих знамени, на каждом – очередная фигура в капюшоне верхом на лошади.
И дата, написанная сверху крупным шрифтом.
– Уэс, какой сегодня день? – я плачу, уже зная ответ, но молюсь о чуде.
Его тело неподвижно, и он отвечает мне бесстрастным голосом:
– 23 апреля, конечно, а что?
– Давай! – кричу я, хватая его за плечо и указывая на свой дом. – Беги, Уэс! Беги! – Я смотрю, как моя мать отшатывается от дьявольских знамен, пятится назад в дом и недоверчиво качает головой. – Она собирается уйти, Уэс!
– Все уходят, – повторяет он снова, а его ноги приросли к месту.
– Заткнись! – кричу я, ударяя его так сильно, как могу и попадаю ему в голову сбоку. Мне кажется, что я ударила подушку, но, когда смотрю вниз, голова Уэса лежит на его плече, а солома торчит из огромной дыры сбоку в шее.
– Ох, Уэс, – всхлипываю я, пытаясь засунуть солому обратно. – Мне жаль. Мне очень жаль. – Я поднимаю его голову на место и крепко держу ее руками. Осознаю, что его некогда блестящие каштановые волосы превратились в ломкую солому, а кожа – в бежевую мешковину.
Земля снова содрогается.
Я боюсь смотреть, но все равно поворачиваю голову. Там, на краю поля стоят четыре черных коня – восемь футов в холке; из их раздувающихся ноздрей клубится дым; и их безликие всадники в плащах. Однако они, похоже, не преследуют нас, и на мгновение я позволяю себе надеяться, что, возможно, поле каким-то образом закрыто для них. Выдыхаю с облегчением, но мой следующий вздох превращается в крик, когда всадник вдалеке, справа от меня, опускает свой пылающий факел на траву.
– Беги! – слово вырывается из меня, когда я заставляю Уэса двигаться, толкая, пихая и пиная его наполненное соломой тело, но он просто стоит, как пустое пугало, уставившись на стену из травы.
Я слезаю с него и дергаю его за безжизненную руку. Дым и пламя поднимаются к небу позади него, а звук мотоцикла моей матери ревет позади меня.
– Она уезжает! Ты сгоришь! Пожалуйста, Уэс! Пожалуйста, пойдем со мной!
Слезы застилают глаза и обжигают щеки, когда я смотрю в мертвые пуговичные глаза бездушного мужчины.
– Все уезжают, – бессмысленно повторяет он. Его набитый соломой мозг не способен прислушаться к разуму.
В то время, как огонь пожирает стену травы позади него, затемняя небо дымом, я полностью отрываю его руку. Солома вылетает из оторванного рукава, когда я бросаю руку в огонь и обхватываю его горящую, обжигающую талию.
– Ты ошибаешься, – рыдаю в его изодранную клетчатую рубашку, прежде чем она вспыхивает пламенем. – Я не оставлю тебя.
Жар обжигает плоть на моих руках, но я не отпускаю.
Пока не просыпаюсь.
Медленно открываю глаза, ожидая, что сильный жар исчезнет, но этого не происходит. Тело, которое я обнимаю, такое же горячее, как и в моем кошмаре.
– Уэс? – сажусь и всматриваюсь в открывшуюся передо мной картину.
Спальня Картера при свете дня выглядит еще более удручающе, чем прошлой ночью. Его открытый шкаф полон спортивного инвентаря, баскетбольных трофеев и проволочных вешалок для одежды, лежащих в беспорядке. Пустые ящики комода выдвинуты на разную длину и выглядят, как городской горизонт из небоскребов. А мужчина, с которым я спала на голом матрасе Картера, свернулся рядом со мной клубочком, дрожа, обливаясь потом и убегая от своих всадников.
Мои глаза блуждают по обнаженному телу Уэса. Лоб в морщинках и весь покрыт капельками. Сильное тело дрожит, несмотря на горячие волны, исходящие от него, а пулевое ранение демонстрирует все свое кроваво-мокнущее великолепие.
Дерьмо!
Я должна была следить за тем, чтобы рана была чистой и перевязанной. Но забыла об этом, как и обо всем остальном.
Вчерашний день пролетел так быстро, – пытаюсь объяснить себе. Все вокруг сходило с ума из-за спущенной шины, грозы, пребывания в этом доме и...
Я чувствую, как мои щеки горят, а уголки рта приподнимаются, когда вспоминаю, что еще мы делали вчера. То, как Уэс целовал меня, словно я была его последней едой. То, как он держал меня и говорил, что это идеально. То, как он изливался в меня, заполняя пустоту, которую я когда-то считала бесконечной. Уэс показал мне прошлой ночью глубины, о которых я и не подозревала, и я счастливо утонула в них.
Уэссон.
Моя улыбка становится шире, при мысли о его имени. Я не хочу чувствовать себя счастливой после того, что вчера сделала. Что мы сделали. Хочу чувствовать себя виноватой, ужасной и отвратительной. Я только что изменила единственному парню, которого когда-либо любила... или думала, что люблю... в его собственной кровати, господи, но... как говорит Уэссон Патрик Паркер... Пошли они все нахуй. Картер оставил меня здесь умирать.
Уэс – единственный, кто заставляет меня не желать этого.
Я соскальзываю с кровати и сажусь на пол, скрестив ноги, рядом с рюкзаком. Тихонько роюсь среди еды и воды, пока не нахожу набор первой помощи, который собрала. Там полно мази и бинтов, но Уэсу нужны антибиотики и, возможно, обезболивающие. Это кровавое месиво выглядит так, что оно должно болеть намного сильнее, чем он показывал.
Я вытаскиваю оранжевую рецептурную бутылочку из переднего кармана рюкзака, куда спрятала ее, пока переодевалась. Поднеся ее к свету, с удивлением вижу, сколько таблеток у меня осталось. Оглядываясь назад, понимаю, что с середины вчерашнего дня не приняла ни одной таблетки. В этом не было необходимости. Поцелуи Уэса – это мой новый наркотик, стирающий память, и, если бы я была везунчиком, а это не так, – он бы не закончился.
Я ставлю гидрокодон рядом с аптечкой и на цыпочках иду по коридору. Не знаю, почему – чувствую потребность вести себя так тихо. Может быть, потому, что не хочу будить Уэса. Или, может быть, потому, что последние несколько лет, я старалась, чтобы меня не застукали голой в доме Картера Реншоу.
Проходя через кухню, я бросаю взгляд на камин и вдруг вспоминаю, что мы не потушили его вчера. Но пламя давно погасло, стеклянные двери плотно закрыты. Я улыбаюсь и качаю головой. Уэссон-сервайвелист. Я должна была догадаться, что он вернется сюда посреди ночи, чтобы позаботиться об этом.
Очевидно, прошлой ночью Уэс выполнил не только долг бойскаута. Я направляюсь на кухню по пути в прачечную комнату, но тут же оглядываюсь назад, понимая, что наша одежда была разложена по всем диванам, столам и полу перед камином. Я вспоминаю об отключении электричества и хихикаю, представляя себе совсем голого Уэса, вытаскивающего нашу мокрую одежду из стиральной машины и проклинающего грозу, когда он понял, что сушилка не сработала бы.
Я натягиваю клетчатую фланелевую рубашку и рваные черные джинсы, которые упаковала на сегодня, приятно удивляясь тому, насколько они сухие, и складываю остальную одежду в симпатичную маленькую стопку, а гавайскую рубашку Уэса сверху, конечно.
Прижимая к груди жесткий, сморщенный хлопок, я бегаю по дому, открывая жалюзи и проверяя ванные комнаты на наличие антибиотиков, которые нахожу практически в каждом ящике и аптечном шкафчике, которые проверяю.
«Если 23 апреля не убьет нас всех, то это сделает устойчивость к антибиотикам. А теперь прими их».
Хихикаю, когда мамино остроумное замечание, сделанное несколько месяцев назад, всплывает в памяти. Я выздоравливала после синусита, и она заботилась о том, чтобы я приняла все эти чертовы антибиотики, которые мне прописали. Мама даже смотрела подобно тюремному надсмотрщику, как я глотаю их.
Внезапно осознание реальности стирает веселую ухмылку с моего лица.
Воспоминание. Дерьмо.
Оттолкнув его, я бросаю четвертый незаконченный рецептурный пузырек на стопку одежды и иду в хозяйскую ванну, чтобы открыть жалюзи. Клочок неба, который вижу над соснами, все еще сердитый и серый, но дождь прекратился. Я сосредотачиваюсь на этом крошечном чуде – проблеске надежды, что мы сможем найти убежище сегодня.
Мы должны найти его сегодня.
Все, что у нас осталось – это сегодняшний день.
Когда я поворачиваюсь, чтобы пойти проверить Уэса, у меня вырывается крик. Пузырьки с таблетками падают на фарфор.
– Черт, – выдыхаю я, прижимая сверток к груди. – Ты напугал меня до смерти!
Высокий, мускулистый, татуированный мужчина, загораживающий мне выход, прислоняется здоровым плечом к дверному косяку.
– Ты первая напугала меня.
Он совершенно не стыдится своей наготы, но я слишком беспокоюсь о его бледном, влажном лице и синеватых, тяжелых веках, чтобы оценить вид.
– Один из всадников забрал тебя у меня. Вырвал прямо из моих объятий и... – его голос затихает, и он качает головой, избавляясь от мучительных воспоминаний. – Когда я проснулся, тебя уже не было.
– Извини, – я хмурюсь, кладя стопку одежды на край ванны.
Подхожу и обнимаю милого, сонного, обнаженного мужчину. Уэс притягивает меня к себе и целует в макушку, и я вспоминаю, какой он горячий. Слишком горячий.
– Я пошла искать тебе антибиотики, – бормочу я в его голую грудь.
Его кожа влажная и пахнет потом.
– Я допустила развитие инфекции в ране, – произнося вслух эти слова, чувствую, как тяжесть вины придавливает меня к полу. – Мне так жаль, Уэс. Я буду лучше заботиться об этом. Обещаю. Посмотри… – я отпускаю его и направляюсь к ванной, желая избежать разочарованного взгляда, которым, уверена, он смотрит на меня прямо сейчас. – Я нашла тебе лекарство.
– Так вот почему я чувствую себя дерьмово! Думал, это просто водка, – шутка Уэса ударяет меня, как пощечина.
– Ага, вот почему ты чувствуешь себя дерьмово.
Мои внутренности скручиваются, когда я беру баночки в руки и просматриваю их этикетки. Есть два кефлекса, которые вместе могут составить почти полный курс. Я подхожу к столешнице и занимаюсь тем, что складываю таблетки в один контейнер, читаю инструкцию по дозировке – все, что угодно, лишь бы не смотреть на Уэса.
Вместо этого я смотрю в открытые, безжизненные глаза двух парней, которые стреляли в него. Передо мной появляется изображение лежащих на земле бандитов – такое же ясное и чудовищное, как фотография с места преступления; их застывшие лица, красное месиво, стекло повсюду. Я убила их. Я убила двух человек меньше сорока восьми часов назад и с тех пор даже не вспоминала о них. Вздрагиваю и крепко зажмуриваюсь, цепляясь за край стола, пока хранилище дерьмовых воспоминаний наконец не забирает их обратно.
Мне должно стать легче, но нет. Мое сердце начинает колотиться, а ладони потеют. Два воспоминания менее чем за десять минут.
А что, если придут еще? А что, если…
Мне нужно принять еще одну таблетку. Две. Я не могу этого сделать...
Когда смотрю сквозь зеркало над раковиной, смутно улавливаю, как обнаженная фигура Уэса встает рядом со мной.
– Ты в порядке?
Выпрямившись, я натягиваю фальшивую улыбку и смотрю на отражение его бледного лица.
– Да, – вытряхиваю белую таблетку на ладонь и протягиваю ему.
– Просто принимай по одной каждые шесть часов, пока они... – Уэс запихивает лекарство в рот и глотает, прежде чем я успеваю закончить фразу, – не закончатся. У меня еще есть мазь с антибиотиком и бинты, но сначала нам нужно промыть твою рану.
Я чувствую, что он смотрит на меня, когда мои глаза бегают по ванной, ища что-то для отвлечения внимания. Ощущаю жар, исходящий от его тела, которое борется с инфекцией, и всему виной я. Предчувствую вопрос прежде чем он произносит его.
Мои подмышки начинают потеть.
Отлично. Теперь мы оба вспотели.
Душ. Нам нужен душ.
Бегу в душ и открываю кран.
– Я просто промою твою рану здесь, – бросаю, не поворачиваясь к нему. – Так будет проще, и мы можем воспользоваться горячей водой, пока не отключили газ, а в бомбоубежище, скорее всего, вообще нет водопровода... – я что-то несвязно бормочу. Понимаю, что говорю со скоростью мили в минуту, но ничего не могу с этим поделать. Я даже смотреть на него не могу.
Он узнает. Он разгадает все мои секреты и просто узнает.
Я не могу этого допустить. Он сам сказал: «Люди уходят, когда понимают, какой ты неудачник», – а мне нужно, чтобы он остался. Нужно, чтобы он отвлекал меня. Мне нужно, чтобы он поправился...
Расстегиваю две верхние пуговицы на рубашке, прежде чем мои руки начинают дрожать, и я просто стаскиваю ее через голову. Мой лифчик оказывает бо́льшее сопротивление. Ощущаю, что он наблюдает за мной, пока борюсь с застежкой.
– Эй, – говорит Уэс тихим и осторожным голосом, таким же, как и его шаги, когда он пересекает ванную, чтобы помочь.
Как только парень подходит ко мне, я опускаю руки в знак поражения и позволяю ему расстегнуть лифчик, сосредоточившись на том, как его пальцы касаются моей кожи.
– Дыши, хорошо? – шепчет он, отпуская мой расстегнутый бюстгальтер, который соскальзывает вниз по рукам и падает на пол. – Просто дыши.
Делаю, как он сказал, втягивая горячий воздух через нос, пока мои легкие не перестают вмещать его. Все мое тело ослабевает, когда я выдыхаю.
Руки Уэса обхватывают мышцы моей шеи с обеих сторон и сжимают почти до боли, прежде чем отпустить и переместиться на несколько дюймов вниз к моим плечам. Он сжимает и снова отпускает, двигаясь вниз к моим бицепсам. К тому времени, как его руки оказываются на моих запястьях, я уже обмякшая кукла, откинувшаяся спиной на его горячую, липкую грудь.
– Ты думаешь о том, что случилось у продуктового магазина, не так ли?
Я киваю, хотя это только верхушка айсберга. Просто камешек, брошенный на вершину горы дерьма, которую я пытаюсь удержать под водой.
– Не нужно. Ты спасла мне жизнь, убрав тех парней, и теперь делаешь тоже самое снова с помощью этого, – Уэс обводит рукой ряд оранжевых бутылочек на полке позади нас.
Его потрескавшиеся губы опускаются на мое обнаженное плечо. Он протягивает руку, чтобы расстегнуть мои джинсы. Уэс стягивает вниз мои штаны и трусики, а я прислоняюсь дрожащими руками к запотевшей двери душа и вылезаю из них.
Выпрямившись, Уэс обнимает меня сзади. Его эрекция утыкается мне между ягодиц, но его объятия не кажутся сексуальными. Такое чувство, что он пытается поддержать меня.
– Почему ты делаешь все это для меня?
Мой желудок выплескивает новую порцию кислоты, а Уэс слышит бешеный стук моего сердца, даже прижимаясь ко мне сзади.
Что мне ответить на это? Он и так уже подозревает, что я чокнутая. Что сказать, чтобы не показаться еще более безумной?
– Думаю, потому что, возможно, влюблена в тебя.
Потому что я не улыбалась целый месяц, пока не встретила тебя.
Потому что я не хочу потерять тебя.
Потому что ты – единственная причина, по которой я живу.
– Посмотри на меня.
Не дышу, когда Уэс разворачивает меня лицом к себе. Затем, сглотнув, поднимаю голову и принимаю свою судьбу. Я позволяю ему увидеть обнаженную, израненную, изуродованную девочку. У меня перехватывает дыхание от красоты Уэса, даже несмотря на то, что он болен. Его бледно-зеленые глаза с красными кругами вокруг – усталые и решительные, отчаянные и полные надежды. Его темные брови сходятся на переносице, когда он кусает нижнюю губу. Парень смотрит на меня, как на редкую головоломку, и все остальное исчезает. Понимаю, что я раба не столько таблеток, воспоминаний и страха будущего, а этого взгляда. Я бы сделала все, что угодно, отдала бы все, чтобы провести остаток своей короткой жизни, наблюдая за тем, как он смотрит на меня.
Уэс снова задает свой вопрос:
– Зачем ты это делаешь, Рейн? Почему ты заботишься обо мне?
– Потому что... мне нравится заботиться о людях? – Это не ложь. – Прошлой осенью я собиралась пойти в школу медсестер, но потом все пошло прахом. Но, учитывая, что не могу даже уберечь своего первого пациента от заражения, это, вероятно, к лучшему.
Я пытаюсь улыбнуться, но Уэс не отвечает мне тем же. Его напряженные, налитые кровью глаза мечутся туда-сюда, пока он принимает решение обо мне. Затем кивает.
– Что? – мои щеки вдруг начинают гореть, как будто это у меня жар.
– Ничего. Давай. Вода горячая.
Я моргаю, и Уэс исчезает, а на его месте струя пара из щели душевой двери.
Следую за ним и замираю при виде его головы, запрокинутой назад под струями воды. Ручейки горячей воды пересекают его грудь и стекают по впадинкам между кубиками пресса. Уэс всего в футе от меня, но кажется, что я не смогу прикоснуться к нему, даже если захочу. Он закрылся от меня, и я даже не знаю, почему.
Я чувствую, что, если бы прямо сейчас все было нормально, это та часть, где Уэс по пути к выходу сказал бы, что позвонит мне, и это была бы ложь.
Не знаю, что сделала, но я все испортила. Я дала неправильный ответ, и теперь меня избегают.
– Уэс, – мой дрожащий, сиплый голос почти полностью заглушается шумом душа. Я прочищаю горло и продолжаю, чуть громче, – Уэс.
Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, но вздрагивает и тихо ругается, когда грубые брызги падают прямо на его открытую рану.
Не раздумывая я протягиваю руку и накрываю ранение ладонями, защищая его от ударов.
– Просто постой так минутку, – говорю я, поворачивая его так, чтобы вода падала ему на спину и стекала по плечу, очищая рану, но не вредя ей.
Уэс дергает плечом, вырывая свою руку из моей.
– Я могу сам справиться. У вас выходной, сестра Уильямс, – говорит он язвительно. Нанося этими словами болезненный удар мне в живот.
– Ты злишься на меня?
– Неа.
Я поднимаю глаза и сразу замечаю, что надежда, которую я видела всего несколько минут назад, сменилась бетонной стеной, выкрашенной в зеленый цвет и обрамленной игольно-острыми черными ресницами, похожими на колючую проволоку.
– Я просто не хочу быть твоим маленьким пациентом, ясно? Сам могу о себе позаботиться. Я делаю это всю свою жизнь.
Вот оно.
«Я делаю это всю свою жизнь».
Никто никогда не заботился об Уэсе. Или заботились, но уж точно, не потому, что они искренне этого хотели. И не потому, что им было не все равно.
