Текст книги "Молитва о Рейн (ЛП)"
Автор книги: Биби Истон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Потираю свои стучащие виски, пытаясь понять, как я оказалась на полу в ванной. Запах блевотины, ощущающийся под ароматом ванили, – моя первая подсказка. Мужчина, наблюдающий за мной из ванной, – вторая.
Уэс лежит в ванне полностью одетый. Его грязные ботинки покоятся на краю, а голова лежит в противоположном углу. Веки тяжелые, как будто я только что разбудила его, но расширенные зрачки парня настороженно смотрят на меня.
Сначала он ничего не говорит, и я тоже. Мы просто смотрим друг на друга, ожидая звонка, предупреждающего о финишном круге. И когда мы наконец говорим, это происходит в одно и то же время.
– Ты проспала почти весь день, – говорит Уэс.
– Ты действительно здесь, – выпаливаю я.
Уэс кивает и у него несчастное выражение лица. Оно грустное и полное сочувствия.
Реальность скручивает мой пустой желудок и сдавливает его, как алюминиевую банку, когда до меня доходит, почему он так смотрит.
– Ты видел, – шепчу я.
Уэс снова кивает, плотно сжимая губы.
– Мне так жаль, Рейн. Из-за всего, но... блять. Я просто... Я понятия не имел.
– Мне очень жаль, – его слова сыплются, как лед из ведра, обрушиваясь на меня страшной реальностью.
Мой рот раскрывается, когда взгляд скользит к одной из свечей. Я смотрю на пламя, пока не убеждаю себя, что именно поэтому у меня горят глаза.
«Мне так жаль» превращает это в реальность. То, как парень смотрит на меня сейчас и тот факт, что он тоже это видел, превращают все в реальность.
Я тянусь к вороту своей фланелевой рубашки, отчаянно ища что-нибудь, чтобы заглушить боль, но моя рубашка была полностью разорвана, а таблетки давно закончились.
Потому что я приняла их все.
И ОН ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НИХ.
Горе, стыд и иррациональная ярость затуманивают мое зрение, и руки сжимаются в кулаки. Я собиралась умереть, чтобы только не переживать этот ужас утраты. Собиралась оставаться в состоянии бесчувствия и забытья до 23 апреля, а затем всадники забрали бы меня туда, куда они ушли, и мы были бы снова вместе, как будто этого никогда не происходило. У меня был план, но потом появился Уэс и все испортил. А теперь он здесь и говорит, что ему очень жаль, и смотрит на меня так, словно мои родители умерли; а мои обезболивающие закончились, и все это так чертовски больно и…
– Я ненавижу тебя! – кричу. Слова эхом отражаются от стен, и слезы застилают мне глаза, поэтому я зажмуриваюсь и снова кричу. – Я ненавижу тебя!
Хватаю расческу со стойки и швыряю в него изо всех сил. Уэс ловит ее как раз перед тем, как она попадает ему в лицо.
– Ты все испортил! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя!
– Я знаю, – говорит он, уклоняясь от подставки для зубной щетки и флакона с жидким мылом. – Мне так жаль, Рейн.
– Хватит это повторять!
Я бросаюсь к ванне, надеясь выцарапать его глупые зеленые глаза. Те самые, которые смотрели, как я тону в своем кошмаре. Те самые, которые смотрят, как я тону сейчас. Но Уэс хватает меня за запястья, когда я оказываюсь рядом с ним, и затаскивает к себе.
Приземляюсь ему на грудь, и его крепкие руки обхватывают меня, удерживая на месте.
– Отпусти меня! – кричу я, извиваясь в его объятиях и пиная ванну босыми ногами. – Не прикасайся ко мне! Пусти меня!
Но Уэс только крепче прижимает меня к себе, успокаивая, как ребенка. Я сопротивляюсь и брыкаюсь, пинаюсь и молочу руками, но, когда чувствую, что его губы прижимаются к моей макушке, а его руки качают меня из стороны в сторону, весь гнев покидает мое тело… в виде рыданий.
– Шшш... – Уэс проводит рукой по моим волосам, и это напоминает мне о том, что также делала моя мама перед уходом на работу.
Я представляю ее точно такой, какой она была в то утро, перед тем как это случилось – напряженной, измотанной; темно-русые волосы были собраны в кособокий хвост, а синяя больничная форма был испачкана кофе.
«Мам, у нас осталось меньше недели. Почему ты все еще собираешься на работу? Пожалуйста, останься дома. Пожалуйста. Я ненавижу быть здесь с папой. Он только пьет, принимает эти обезболивающие для спины и возится с оружием весь день. Отец даже со мной больше не разговаривает. Я думаю, что он, типа, не в себе или что-то в этом роде». – «Рейнбоу, мы уже говорили об этом. Не все связано с тобой. Другие люди тоже нуждаются во мне. И сейчас больше, чем когда-либо». – «Я знаю, но…» – «Никаких "но". В этом мире есть два типа людей: трутни и пчелки. Когда становится тяжело я преодолеваю это, работая, пытаясь помочь. Каким типом личности ты собираешься стать? Будешь дома весь день валяться, как твой отец, или выйдешь на улицу, чтобы попытаться кому-то помочь?» – «Я хочу помочь», – сказала я, опустив глаза на ее потертые белые кроссовки. – «Хорошо. Потому, что когда все это закончится, а я уверена, что так и будет, – многим людям понадобится твоя помощь».
И хотя вспоминать о ней больно, это удивительно успокаивает. Это почти, как будто она прямо здесь, со мной. Я все еще слышу ее голос, чувствую аромат кофе с орехами в ее дыхании, когда она целует меня в щеку. Самое худшее – не видеть маму снова, а еще – знать, что она была здесь все это время, но я держала ее взаперти.
Она заслуживает того, чтобы ее помнили.
Даже если это всего лишь на несколько часов.
Когда мои рыдания стихают и дыхание наконец восстанавливается, Уэс успокаивающе проводит рукой по моей спине.
– Лучше? – спрашивает он – его голос чуть громче шепота.
Я киваю, с удивлением понимая, что действительно имею в виду именно это. Может быть, мои родители ушли, а завтрашний день не настанет, но здесь, в этой ванне, с единственным человеком, который вернулся за мной, я чувствую себя немного лучше.
– Не хочешь рассказать мне, что случилось?
Прижавшись щекой к его груди и плохо видя в мерцающем свете свечей, я снова киваю. Хочу вытащить это из себя. Я хочу наконец освободиться.
– Той ночью мне не спалось, и я выбралась на улицу, чтобы выкурить папину сигарету. У меня было несколько припрятанных в комоде, и я подумала, что это может успокоить нервы. Отец стал таким параноиком из-за хулиганов и нападения собак, что я знала, – он взбесится, если увидит меня выходящей на улицу так поздно, поэтому была очень тихой. Даже курила в домике на дереве, потому что боялась, вдруг отец увидит меня на крыльце.
Делаю глубокий вдох и сосредотачиваюсь на ритме сердцебиения Уэса под моей щекой.
– Как раз, когда я докуривала сигарету, услышала выстрел. Он был такой громкий, как будто раздался в доме, но я подумала, что это безумие. Потом услышала еще один выстрел.
– Твоя комната, – говорит Уэс, гладя меня по волосам. – Я видел дыру от выстрела в твоей кровати, когда принес тебя сюда прошлой ночью.
Киваю, глядя в никуда.
– Он думал, что я сплю под одеялом, как и она.
Я подношу дрожащую руку ко рту и замираю, когда понимаю, что не держу сигарету. Почти чувствую траву, которая хлестала по моим голым ногам, когда я неслась через задний двор и вокруг дома. Помню, что схватилась за ручку входной двери, и в тот момент раздался третий выстрел.
– Я видела, как это случилось, – зажмуриваюсь, пытаясь остановить поток новых слез. – Я видела своего отца…
Уэс крепче обнимает меня и снова начинает раскачивать из стороны в сторону.
– А когда я позвала маму по имени – она не ответила... – сдерживаю рыдания рукой, обтянутой фланелью, вспоминая, как мама выглядела до того, как я натянула одеяло ей на голову. – Я поцеловала ее на ночь поверх одеяла и сказала себе, что она просто спит. Что они оба просто спят. Потом я закрыла дверь, выпила бутылку сиропа от кашля и тоже заснула.
– Мне так жаль, – шепчет Уэс мне в волосы.
Опять те слова: «Мне так жаль». Но по какой-то причине, когда Уэс говорит их сейчас, они не причиняют боли. Они помогают.
ГЛАВА XXIV
Уэс
Я веду Рейн вниз по лестнице на выход, через заднюю дверь, прикрывая ладонью ее глаза и чувствуя, как у меня сводит живот.
– Уже можно смотреть?
– Пока нет, – отвечаю я, ведя ее с патио в траву высотой по колено.
Мы проходим около тридцати футов, пока не оказываемся в тени гигантского дуба с правой стороны участка.
Прошлой ночью, когда я был уверен, что Рейн больше нечем блевать, то не знал, куда мне себя применить. Я не мог спать в этом доме. Не мог оставаться там ни секунды дольше, чем это было необходимо, когда эти чертовы трупы были всего в нескольких комнатах от меня. И зная, что Рейн придется столкнуться со всем этим, как только она проснется совершенно трезвой, я понял, что должен что-то сделать, прежде чем слечу с катушек.
Я просто надеюсь, что это было правильно.
Глубоко вздохнув, открываю ей глаза.
– Окей. Теперь ты можешь посмотреть.
Несмотря на то, что я потратил на это всю ночь и большую часть дня, работа вышла неприглядной. Могилы неглубокие, холмики грязные, а кресты сделаны из палок, скрепленных травой, но, по крайней мере, я вытащил эту мерзость из ее дома и закопал в землю, где ей самое место.
Я прикусываю нижнюю губу и смотрю, как Рейн открывает глаза. После всего что девочке пришлось пережить, мне меньше всего хочется причинить ей еще боли, но, когда она закрывает рот и нос руками и смотрит на меня, я вижу в ее больших голубых глазах не слезы боли. Это слезы благодарности.
Я притягиваю ее к себе, чувствуя абсолютно то же самое – она здесь, и с ней все в порядке. Даже если она будет со мной еще несколько часов или даже минут, каждая секунда кажется мне ответом на молитву – первую за всю мою жизнь.
Молитва. Это напоминает мне…
– Ты хочешь что-нибудь сказать? – спрашиваю я, целуя ее в макушку.
Она кивает, прильнув к моей груди и поднимает на меня остекленевшие глаза.
– Спасибо, – говорит она, и искренность в ее голосе режет меня на куски. – Не... Я не могу поверить, что ты все это сделал. Для меня.
Улыбаюсь и большим пальцем смахиваю слезу с ее щеки.
– Начинаю понимать, что есть мало чего, что я бы не сделал для тебя.
Это заставляет Рейн тоже улыбнутся.
– Например?
– Чего бы я не сделал для тебя?
Она кивает, и озорной огонек возвращается в ее грустные красные глаза.
– Даже не знаю... не стал бы мочиться на Тома Хэнкса, если он был бы в огне?
Из Рейн вылетает смешок с влажным звуком, и она прикрывает сопливый носик локтем, хихикая. Это самая милая вещь, которую я когда-либо видел.
Наблюдая за ней, стараюсь запомнить каждый звук, каждую веснушку, каждую ресничку. Знаю, что это глупо. Знаю, что не могу взять с собой эти воспоминания так же, как не могу взять ее, но я все равно держусь.
Если она нужна всадникам, им придется вырвать ее из моих холодных, мертвых рук.
Когда ее смех затихает, я указываю подбородком на могилы.
– Я имел в виду, есть ли что-нибудь, что ты хочешь сказать им?
– О, – лицо Рейн мрачнеет, когда она поворачивается, чтобы снова взглянуть на два холмика земли, – нет, – говорит она с разбитым сердцем, но все еще с надеждой на лице. – Я скажу им лично, когда увижу их снова.
Я киваю, надеясь, что это случится позже, а не раньше.
– Итак, что же нам теперь делать? – Рейн шмыгает носом, оглядываясь по сторонам. – Каков новый план?
– Мой единственный план – сидеть в том домике на дереве, – я указываю в сторону деревянной коробки в нескольких ярдах от меня, – смотреть, как садится солнце с этой супер-горячей девушкой, которую я похитил несколько дней назад, а затем, возможно, приготовить ей ужин. Я видел, что в этом месте есть спагетти и блинный сироп.
Рейн сдвигает свои тонкие темные брови:
– Ты хочешь сказать, что ты просто... сдаешься?
– Нет, – говорю я, беря ее за руку и ведя к нашему домику, подальше от этого гребаного дома ужасов. – У меня просто поменялись приоритеты, вот и все.
– Что ты можешь предпочесть выживанию? – спросила Рейн, оказавшись на одном уровне со мной, когда поднялась на первую ступеньку лестницы в домик на дереве.
– Жить, – улыбаюсь.
Затем я наклоняюсь вперед и целую свою девушку, пока еще могу.
ГЛАВА XXV
Рейн
«Жить».
В тот момент, когда губы Уэса касаются моих, я понимаю, что он имеет в виду. Все эти смерти – прошлые и будущие – исчезают, и остается только он – мое живое, дышащее настоящее.
Меня переполняет любовь к нему. Я люблю его за то, что он вернулся за мной. Я люблю его за то, что он спас мне жизнь, хотя у меня осталось всего несколько часов. Я люблю его за то, что он сделал для моих родителей, я же была слишком слаба для этого.
– Я люблю тебя, – шепчу ему в губы, нуждаясь в том, чтобы сказать это вслух. Нуждаясь, чтобы он услышал меня.
Уэс сначала не отвечает. Он просто закрывает глаза и прижимается своим лбом к моему. Все, что он собирается сказать, кажется мне важным, поэтому я задерживаю дыхание, когда он делает один глубокий вдох, достаточный для двоих.
– В тот момент, когда я увидел тебя – понял, что мне конец, – его голос хриплый и низкий. –Я знал это, когда использовал свою последнюю пулю, чтобы вытащить тебя из «Бургер-Пэлас», вместо того чтобы сохранить ее. Я знал это, когда проделал тот дурацкий трюк с собаками, вместо того чтобы оставить тебя в «Хаккаби Фудз». Я знал это, когда в меня стреляли из-за тебя, когда у меня спустило колесо по твоей вине, и когда вернулся в горящее здание, чтобы найти твою задницу. Все это время я думал, что ты отвлекаешь меня от моей миссии, но только когда ты ушла, я понял, что ты была моей миссией.
Уэс открывает глаза, и его зрачки впиваются в меня.
– Мне кажется, я оказался здесь, чтобы найти тебя, Рейн. Просто жаль, что мне потребовалось так много времени, чтобы понять это.
– Не извиняйся, – шепчу я сквозь комок в горле. – Прости. Похоже, я была настоящей занозой в заднице.
Уэс смеется и эта картина настолько прекрасна, что мне кажется, будто я смотрю на солнце. Мысленно фотографирую его таким, каким он выглядит сейчас, – подсвечиваемый сзади оранжевым небом, с улыбкой полумесяцем и белыми сверкающими зубами, и прядью каштановых волос, задевающей его идеальную скулу. Я хочу запомнить этот момент навсегда.
Даже если вечность – это только до конца дня.
– Я чертовски люблю тебя, – говорит он с идеальной улыбкой, перед тем как она сталкивается с моей.
Я отпустила лестницу и обвила руками шею Уэса, зная, без тени сомнения, что он не позволит мне упасть. Чего я не ожидаю, так это того, что он схватит меня сзади за бедра и обернет мои ноги вокруг своей талии. Вполне естественно, что я больше не цепляюсь за землю, потому что именно так я чувствую себя, когда бы не целовала Уэса – поддерживаемая, защищенная, отвлеченная от своих проблем.
Его язык и зубы не нежны, когда они берут то, что хотят, и его тело тоже, когда оно прижимает меня к лестнице. Отчаяние подпитывает нас, когда мы кусаемся и сосемся, толкаемся и тянемся друг к другу. Мы так много потратили времени, чтобы наверстать упущенное, и так мало его осталось в запасе. 23 апреля подходит к концу и каждый удар сердца – это еще одна секунда, которую я потратила впустую, не занимаясь любовью с этим мужчиной.
Я сцепляю лодыжки за спиной Уэса, когда он хватается за лестницу. Зажмурившись, крепко держусь за него, в то время как он начинает подниматься, не прерывая наш поцелуй. Как только Уэс оказывается внутри, мы превращаемся в расплывчатое пятно из рук, молний, рубашек и кожи.
Я поднимаю свою задницу с фанерного пола, пока Уэс стягивает с меня штаны и трусики. Затем раздвигаю колени для него, пока он освобождается от джинсов. Когда парень перелезает через меня, тянусь к нему, отчаянно желая, чтобы он заполнил меня – чтобы я снова стала целой, но Уэс замирает и внимательно смотрит на меня.
– Что? – спрашиваю, протягивая руку, чтобы погладить его заросшую щетиной щеку.
Две глубокие морщины пролегли между его темными бровями. Я чувствую, что мой лоб тоже морщится подобным образом.
– Ничего. Я просто... хотел посмотреть на тебя...
«В последний раз», – сказала мне его грустная улыбка.
Я не хочу видеть этот взгляд и целую его, чтобы прогнать грусть; поднимаю бедра, чтобы впустить его.
Но что-то происходит, как только мы с Уэсом соединяемся. Все то время, которое, казалось, ускользает… оно не просто замедляется, оно – останавливается? Мы вдыхаем. Мы выдыхаем. Мы целуемся. Мы сливаемся воедино. И когда мы наконец начинаем двигаться снова, это происходит со скоростью тающего мороженого.
Потому что это все, что мы есть. И этим нужно наслаждаться, пока оно не исчезло.
ГЛАВА XXVI
Уэс
– Это так мило, – Рейн вздыхает и кладет голову мне на плечо.
В кинотеатр «Франклин-Спрингс» было не так уж трудно проникнуть. А выяснение того, как работает проектор заняло минуту.
– Я бы уже сводил тебя на ужин, но сейчас не могу себе позволить заплатить шестьдесят восемь баксов за апокалиптический Кинг Мил.
Рейн хихикает и похлопывает по картонному ведру, стоящему у нее на коленях:
– Я лучше буду есть засохший попкорн всю оставшуюся жизнь, чем ступлю туда ногой снова.
– Это хорошо, потому что до этого может дойти, – улыбаюсь и целую ее волосы.
Это чертовски странно – быть на свидании с этой девушкой. Я имею в виду, что встречался со многими девушками, но это всегда был обмен. Понятная сделка. С Рейн я просто... хочу сделать ее счастливой.
– «Аквамен»? – спрашивает она, когда начинается опенинг (вступительные титры; заставка).
– А что? Было либо это, либо «Дамбо».
Уголки ее губ приподнимаются в игривой улыбке.
– Я не жалуюсь.
– Да, неужели? Ты что запала на Джейсона Момоа, да?
– Нет, – она опускает глаза, и я вижу даже в темном зале, как румянец расцветает на ее щеках. – Но, возможно, у меня страсть к другому парню с татуировками.
– Я чертовски на это надеюсь, – говорю я, притягивая ее к себе на колени, пока ее визги соперничают с грохотом динамиков.
Когда я снова смотрю на экран, Джейсон Момоа несет спасенного рыбака в бар. Камера перемещается от стола, полного рыбаков, к стойке, где он заказывает порцию виски. Ее движение такое быстрое, что я почти не замечаю его, но, клянусь, на стене бара я увидел красное знамя с черным всадником.
– Ты это видела? –спрашиваю я, не отрывая глаз от экрана.
– Видела что?
– То знамя.
Рейн оглядывает помещение.
– Где?
– Не здесь, – я указываю на экран. – В фильме.
– Правда?
Я ставлю ее на ноги и встаю.
– Нам нужно идти.
– Почему? Мы только пришли.
– Потому что... – Я указываю на экран, когда Джейсон Момоа выхватывает бутылку из рук бармена и начинает жадно пить.
Внимательнее всматриваюсь в экран. На бутылке написано: «23 апреля».
– Рейн! Смотри!
Но к тому времени, как она поворачивает голову к экрану, Джейсон уже бросил бутылку на землю.
– Уэс, я ничего не вижу.
– Я думаю, в том-то все и дело.
Хватаю ее за руку, и мы бежим по направлению к центральному выходу из зала. В ту же секунду, как влетаем в вестибюль, с потолка спускаются, разворачиваясь четыре черно-красных знамени, отделяя нас от нашего спасения. Мы бежим слишком быстро, чтобы остановиться, поэтому я вытягиваю руку, чтобы оттолкнуть одно из них... и наблюдаю, как изображение всадника распадается на крошечные пиксели света вокруг моей руки. Я оборачиваюсь, но сзади это знамя выглядит таким же реальным, как и остальные.
– Уэс, ну же!
Рейн тянет меня за руку, но я едва чувствую это, когда смотрю на заднюю сторону полосы ткани, тянущейся от пола до потолка. Протянув руку, снова провожу пальцами по поверхности. Я абсолютно ничего не чувствую, когда они проходят сквозь, оставляя за собой пальцеобразный след из разноцветных пикселей.
– Смотри. – Я делаю это снова, на этот раз задержав всю руку внутри полотна. – Это нереально.
– А это реально? – ужас в ее голосе привлекает мое внимание.
Я поворачиваю голову, когда двойные двери распахиваются, и извергающая дым лошадь из ада врывается внутрь. Безликий ублюдок в капюшоне восседает на ней, вращая своим стальным мечом над головой. Я успеваю оттолкнуть Рейн прежде, чем всадник ударит, закрываю глаза и ожидаю, что он поразит меня, но когда оружие протыкает меня, кажется, что это всего лишь свист воздуха.
Открываю глаза – всадник, знамена – все исчезло.
Только: я, Рейн и полнейшее откровение.
Все это нереально.
Очнувшись ото сна, я нуждаюсь в минуте, чтобы вспомнить, где я нахожусь. На улице темно, и мне чертовски плохо: и оттого, что целый день копал могилы, и оттого, что спал на фанерном полу, а еще, вероятно, из-за нескольких позиций, в которые я вчера поставил Рейн, прежде чем вырубиться.
Я привстаю и вижу, что Рейн сидит, прислонившись спиной к фанерной стенке и вытянув перед собой ноги. Она смотрит на улицу, погруженная в свои мысли… до тех пор, пока я не потягиваюсь, и пять разных суставов не начинают хрустеть в унисон.
Она вздрагивает и поворачивается ко мне. Через мгновение ее плечи расслабляются от облегчения.
– Я все думала, когда же ты проснешься.
– Я даже не заметил, что заснул, – бормочу я, потирая заднюю часть шеи. – Надолго я отрубился?
– Даже не знаю… Час, может, два?
– А всадников все нет, да?
Рейн качает головой.
– Я слышала выстрелы вдалеке, но копыт не было слышно. Это дерьмо убивает меня, Уэс. Было не так плохо, когда ты бодрствовал и... – Она опускает глаза, и я почти вижу, как она краснеет в темноте. – Но все это время, пока ты спал, я просто сидела здесь и ждала конца света. Почему этого до сих пор не произошло? Какого хрена они ждут? – в конце ее голос срывается, и я знаю, что скоро она тоже сорвется.
Я подползаю к ней и целую ее обеспокоенный лоб.
– Мне только что приснился сон, похожий на кошмар, но... я думаю, он прояснил мне кое-что. Вставай, пойдем. – Снова целую ее, прежде чем спуститься по лестнице.
– Нет, Уэс! Куда ты идешь? – кричит она, глядя на меня сверху вниз. Белки ее широко раскрытых глаз почти светятся в темноте, двигаясь влево и вправо в поисках любого признака опасности.
– Я докажу тебе, что бояться нечего. Ну давай.
Рейн спускается по лестнице доверчиво ступая на своих дрожащих ногах и держит меня за руку, как тисками, пока мы идем через двор. Звуки далеких выстрелов, вой собак и звук разбитого стекла говорят мне, что я, возможно, поторопился с выводами. То, что всадники не настоящие, не меняет того факта, что весь мир сошел с ума.
Нам все еще есть чего бояться.
Я достаю из кармана фонарик и освещаю нам путь, когда мы входим через заднюю дверь, стараясь не светить им в сторону искореженного кресла. Веду Рейн наверх и чувствую, что ее потная ладонь начинает дрожать в моей руке.
Боже, надеюсь я прав.
Мы направляемся в ее комнату, где она немедленно затворяет и запирает за нами дверь. Рейн прикрывает руками нижнюю часть лица, и кажется, что она на грани истерики.
– Уэс, просто скажи мне, что, черт возьми, происходит! Пожалуйста!
Я хватаю ее телефон с тумбочки и открываю его как можно быстрее.
– Я должен тебе показать.
– Вышки сотовой связи не работают, помнишь? Связи нет.
– Ты до этого слушала музыку, – говорю я, ища приложение.
– Только то, что я сохранила на своем телефоне.
Вот. Я нажимаю на синий значок музыкальной ноты и нахожу то, что ищу. Повернув экран к Рейн, указываю на маленькую черную точку, которую заметил вчера вечером, когда остановил эту бесконечную гребаную песню.
Она подходит и смотрит на нее в замешательстве.
– Это всего лишь битый пиксель. – Экран высвечивает разочарование на ее лице.
– Возможно.
Я возвращаю телефон и делаю скриншот музыкального приложения. Используя инструмент камеры, увеличиваю изображение настолько, насколько могу. Затем я сохраняю его и увеличиваю снова. И действительно, как только оно становится достаточно большим, точка приобретает легко узнаваемый силуэт, который преследует наши сны уже почти год.
У Рейн отвисает челюсть, когда она видит знакомые очертания.
– Что это значит?
– Это значит, что кто-то издевается над нами. – Я начинаю открывать и закрывать каждое приложение на ее телефоне, ища новые аномалии. Чтобы найти еще одну, не требуется много времени. – Дерьмо.
– Что?
Я поворачиваю телефон к ней.
– Открой Инстаграмм и обрати внимание на то, что ты видишь, прежде чем появляется лента. – Я смотрю на ее лицо, когда красный свет мельком отражается на нем. – Ты это видела?
Она переводит взгляд обратно на меня и ее глаза – два идеальных круга.
– Это было знамя?
– Оно вспыхнуло слишком быстро, чтобы быть уверенным, но я знаю, что оно было черно-красным.
Рейн сидит на кровати рядом со мной и смотрит в пол, осмысливая все это.
– Так ты хочешь сказать, что кто-то насаждал эти образы в наши головы?
Я киваю, чувствуя тошноту.
– Сообщения, действующие на подсознание. И это только то, что мы можем найти на твоем телефоне. Я уверен, что гораздо большее воздействие было через телевизоры, планшеты и…
– Рекламные щиты.
Мы с Рейн смотрим друг другу в глаза, пытаясь осмыслить нашу новую реальность.
– Кто мог сделать такое? – спрашивает она.
– Даже не знаю. Это может быть кто угодно – от парочки хакеров, упивающихся властью, до какого-нибудь диктатора из третьего мира, пытающегося разрушить модернизированное общество.
– Значит ли это, что апокалипсис не наступит? Это была просто жестокая шутка, чтобы свести нас с ума?
Я снова подсвечиваю экран ее телефона, поворачивая его к ней так, чтобы она могла видеть часы сама.
– Учитывая, что уже за полночь, я думаю, можно с уверенностью сказать, что апокалипсис не наступит.
– Двадцать четвертое апреля, – ее голос едва слышен.
Я смотрю и вижу, как свет от цифрового свечения падает на ее лицо, на котором отражается друг за другом весь спектр человеческих эмоций: облегчение, эйфория, горе, сожаление. А затем, при приближении нарастающего звука разрушения, начинает подниматься чистый ужас.
Шум напоминает звук бесконечной автомобильной аварии – скрежет металла по металлу, хруст перемалывающегося стекла и скрип стали.
И это приближается.
– Пакуй свое барахло и будь готова бежать, – рявкаю я, сунув телефон ей в руку. – У твоего отца есть еще оружие?
Она ошеломленно кивает.
– В гардеробной.
Я бегу по коридору с фонариком, задерживая дыхание, чтобы справиться с застарелым запахом смерти в комнате. Распахнув дверцу шкафа, я свечу фонариком во все стороны, не зная, куда смотреть. Скрабы и туфли, и костюмы, и платья, и…
Бинго.
Свет падает на черный чемоданчик, стоящий на полу рядом с дверью, – такие нужно открывать с помощью кода. К счастью, у меня есть код – в виде карманного ножа. Засунув лезвие под металлическую пластину, я открываю кейс ровно через три секунды, и от вида внутри у меня перехватывает дыхание.
Смит энд Вессон .44 Магнум. Шестидюймовый ствол. Черный с деревянной рукояткой.
Отец Рейн, должно быть, был поклонником Грязного Гарри.
Я вытаскиваю зверя из углубления пенопластовой формы, в котором он устроился, и проверяю барабан. И он, блядь, полный.
Я в неверии качаю головой и целую ствол, прежде чем засунуть его в кобуру.
По какой-то причине бог милостив ко мне сегодня. Надеюсь, я не облажаюсь.
Когда я возвращаюсь в комнату Рейн, она стоит на коленях перед открытым окном, вцепившись за край рамы, ожидая, что же, черт возьми, произойдет. Рюкзак у нее на плечах почти лопается, и я вижу, что под ним на ней толстовка с капюшоном.
Я пересекаю комнату и прислоняюсь к стене рядом с окном.
– Лучше бы этой толстовке не иметь логотипа «Двадцать один пилот», – усмехаюсь я.
Рейн смотрит на меня со страхом, застывшим на ее прекрасном лице.
– Это то, о чем ты сейчас думаешь?
Отсюда я вижу, что на худи написано: «Франклин-Спрингс Хай13».
Спасибо, бля.
Я наклоняюсь и целую ее встревоженный, сморщенный лобик.
– Постарайся расслабиться, ладно? Всадники не настоящие. Что бы ни приближалось, – это от человек. И если это что-то человеческое, – я открываю левую часть своей гавайской рубашки, чтобы показать ей свой новый аксессуар, – мы можем это убить.
Плечи Рейн расслабляются, когда она мужественно кивает мне.
– Сядь.
Она похлопывает по ковру, и я замечаю чистую повязку, мазь с антибиотиком, таблетку и стакан воды, разложенные на бумажном полотенце рядом с ней.
Эта картина заставляет меня чувствовать себя так, словно меня ударили в самое сердце.
– Уэс?
Я прикусываю губу и пытаюсь сосредоточиться на приближающихся снаружи звуках: размалывания, грохота, скрежета, а не на ощущении жжения в глазах.
– Малыш, ты в порядке?
Малыш.
Я никогда ни для кого не был гребаным малышом, даже когда был ребенком. Но по какой-то долбаной причине, которую не понимаю, я стал ее малышом. Может быть, однажды, когда со мной будут обращаться так, как будто я что-то значу, это не будет так чертовски ранить, но надеюсь, что нет. Надеюсь, что это будет потрошить меня каждый раз, всегда, как напоминание о том, что эта девушка – гребаное чудо.
– Да, – шепчу я, прочищая горло и опускаясь на колени рядом с ней.
Рейн застенчиво улыбается мне, работая над моей рукой, слегка подскакивая от мелящих, скрежещущих, грохочущих звуков, приближающихся снаружи. Я засовываю кефлекс в рот и глотаю, не сводя с нее глаз.
– Почему ты так на меня смотришь? – спрашивает она, глядя на меня из-под длинных темных ресниц.
– Потому что я чертовски люблю тебя.
Улыбка на ее лице озаряет темную комнату. Это самая милая вещь, которую я когда-либо видел, и я внезапно не могу дождаться того, что приближается сюда, чтобы убить и превратить его зубы в драгоценности для нее.
Особенно когда очередной удар заставляет ее ахнуть и прикрыть эту прекрасную улыбку обеими руками.
Мы вновь поворачиваемся к окну, когда огни освещают шоссе. Перевернутая «королла» справа от подъездной дорожки начинает накреняться и двигаться, царапая асфальт, когда Рейн поднимает на меня глаза.
– Слушай меня, – обхватываю ее лицо руками, привлекая внимание и внушая, – всадники не настоящие. Ты меня слышишь? Что бы это ни было, за всем этим стоят люди. Люди, которые, черт возьми, умрут, если попытаются тронуть хоть один волосок на твоей голове.
Рейн кивает, когда раскачивающийся седан в конце подъездной дорожки перекатывается на бок и сносит ее почтовый ящик. Мы оба одновременно поворачиваемся, наблюдая, как источник движущей силы появляется в поле зрения.
– Это не…
– Бульдозер! Рейн пулей срывается с места.
Я хватаю фонарик и бегу за ней, но к тому времени, как я спускаюсь вниз, входная дверь уже широко открыта.
– Черт возьми! Рейн, стой!
Я не успеваю догнать ее, пока она не оказывается почти в конце подъездной дорожки. Сумасшедшая подпрыгивает и размахивает руками. Бульдозер замедляет ход, в то время, как я бросаюсь вперед, толкаю ее за спину и хватаюсь за револьвер под рубашкой.
– Ну, черт, засекли! – слышится громкий голос из кабины машины, работающей на холостом ходу.
Я свечу в его сторону фонариком и вижу Квинтона и Ламара – братьев из магазина «Бакс Хардвеа», прикрывающих глаза от света.
Я опускаю фонарь, но держу руку на пушке.
– Ты починил его! – кричит Рейн, подпрыгивая у меня за спиной.
