Текст книги "Мистическая теология. Беседы о трактате святого Дионисия"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Когда вам легко, когда вы расслаблены, когда вы чувствуете себя как дома, когда вы доверяете и любите существование, ничто не может пойти в неверном направлении. В этом предназначение молитвы. Это не требование. Не нужно кричать изо всех сил, чтобы бог вас расслышал.

Великий индийский мистик Кабир проходил мимо мечети и услышал маулви, священника, который кричал изо всех сил, вознося утреннюю молитву.

Кабир вошел, схватил священника, встряхнул его и сказал: «Зачем ты кричишь? Ты думаешь, твой бог оглох? Зачем кричать? Даже простого шепота достаточно! На самом деле не нужно даже и шепота – все дело в твоем отношении».

Молитва – это отношение. Молитва не обязанность, а скорее качество. Назовите это «молитвенностью», и вы окажетесь ближе к истине. Молитва означает «молитвенность».

…направь нас к вершине мистического откровения, вознеси нас превыше всякого света и мысли…

Мистики всегда утверждали, что бог пребывает за пределами всего мыслимого, размышлять о боге невозможно. Размышляя о нем, вы постоянно его упускаете. Стоит вам только подумать, и вы обязательно что-то упустите, поскольку мышление означает использование ума, который содержит только уже вам известное. Если вы уже познали бога, размышления не требуется. Если же вы его еще не познали, размышлять о нем бесполезно, так как ум находится в узких рамках, он ограничен миром того, что вы уже знаете. Он только снова и снова повторяет уже известное, лишенный способности отыскать дорогу к неведомому.

Ум лишен способности воспарять к неизвестному, следовательно, мышление еще никогда не оказывалось полезным. Оно мешает, очень мешает, оно еще никогда никому не помогало. Всякое мышление необходимо отбросить. Нужно прийти к такому моменту, когда мысли исчезнут.

Но Дионисий – явление действительно уникальное. Он говорит:

…превыше всякого света и мысли…

…потому что те, кто утверждал, что бог находится за пределами мысли, всегда говорили также, что он есть свет. Английское слово divine (божественный) образовано от санскритского корня div. Английское слово day (русское «день») имеет тот же корень. От него образованы санскритские слова devata, deva. Все они обозначают свет: divine означает свет, day означает свет, div означает свет, devata означает свет. Свет всегда считался синонимом бога.

Дионисий говорит, что это тоже проекция мысли. Вы боитесь тьмы и из-за этого страха представляете себе бога в виде света. Но свет – это тоже мысль, проецируемая разумом. Выходя за пределы мысли, вы выходите также и за пределы света.

Тогда что есть бог? Является ли он тьмой? Это положение также неверно: бог – не свет и не тьма. Тогда что есть бог? Это – прозрачная тьма, светящаяся тьма.

Таким образом, Дионисий пытается помочь вам преодолеть двойственную природу слов. Бог – это жизнь вместе со смертью, свет вместе с тьмой, материя вместе с сознанием, мужчина вместе с женщиной. Поэтому не задавайте мне снова этот вопрос: бог – это мужчина или женщина? Он – и то и другое, и в то же самое время ни то и ни другое. Вот почему в Упанишадах бога называют «оно». Конечно, слово «Оно» пишется с большой буквы, чтобы не путать его с вещью, с предметом потребления. Но бог – это «оно».

Западные феминистки с жаром настаивают на том, что к богу следует обращаться как к женщине, а не как к мужчине: обращаться к богу «он» – не что иное, как проявление мужского шовинистского свинства. Но называть бога «она» – значит проявлять женский шовинизм. Абсолютно никакой разницы, все остается прежним. Какую бы часть этой пары вы ни выбрали, она будет недостаточной, поэтому следует использовать оба обращения.

…где в прозрачной тьме тайно глаголющей тишины скрыты простые, абсолютные и неизменные божественные истины.

Бога можно познать, только погрузившись в полную тишину. Но это будет не мертвая тишина. Это не тишина кладбища, но тишина сада, где поют птицы, гудят пчелы и распускаются цветы, где все наполнено жизнью.

Та тишина, к которой можно прийти через медитацию, через агнозию, это живая тишина. Она исполнена песен и музыки, радости и любви и совершенно лишена мыслей. Отсутствуют даже мысли о любви, радости и тишине. Но радость и любовь в ней присутствуют. Мысли о любви нет, ведь мысль о любви присутствует лишь тогда, когда отсутствует сама любовь. Вы думаете о радости в безрадостные минуты. Когда вам и вправду весело, вы о радости не думаете.

Ум предлагает вам заменители. Поэтому, когда вы безрадостны, ум подсовывает вам мысль о радости. Когда вы не знаете, что такое любовь, ум подсовывает вам тысячу и одно описание любви. Но если вы познали, что такое любовь, уму тогда нечего делать, он просто умолкает. Настоящая тишина – это не пустота, отсутствие чего бы то ни было. Как раз наоборот – это обилие. Она наполнена, наполнена с избытком, она переполнена и источает, но не мысли, а реальные переживания. Так тишина глаголет о тайне.

Ибо, хоть непроглядна и глубока тьма эта…

Она «непроглядна» в том смысле, что вы не можете понять, существует ли нечто на самом деле или нет. «Непроглядна» в том смысле, что вы не можете дать ей определение или ее описать. Но она…

…вместе с тем и кристально ясна. Незримая и неосязаемая, наполняет она наш незрячий разум дивными образами высшей красоты.

В ней есть красота, но нет идеи красоты. Вы слышите музыку, но не можете ее описать, не можете описать ее даже самому себе.

Дионисий описывает два вида языка. Первый – «катафатический», то есть позитивный язык, который говорит о боге как об отце, свете, духе, силе и бытии; он говорит о том, на что похож бог. Но помните, что это только палец, указывающий на Луну. Ведь палец это не Луна. Катафатический язык полезен по крайней мере для тех, кто разделяет детское отношение к жизни. Ребенок может понять бога только как отца, следовательно, все религии, говорящие о боге как об отце, детские. По достижении зрелости религия окончательно отбрасывает эту идею.

Джайнизм не говорит о боге как об отце. На самом деле джайнизм вообще не говорит о боге. Буддизм решительно отказывается говорить о боге, поскольку при этом вам придется прибегать к катафатическому языку, а катафатический язык – это в лучшем случае приближение. Да, но когда речь идет об истине, приблизительная истина непригодна: либо вы правы, либо неправы.

Можете ли вы кому-нибудь сказать: «Я тебя почти что люблю» или «Я тебя приблизительно люблю»? Это будет выглядеть крайне глупо, смешно! Либо вы любите, либо нет. Вы не можете сказать: «Я люблю тебя на пятьдесят процентов, на шестьдесят процентов, на семьдесят». Здесь невозможно применить понятие процентного соотношения: либо все сто процентов, либо ничего.

Приблизительно описать истину невозможно. Поэтому, называя бога «светом», вы помогаете его понять, если речь идет о детях, но это определение неверно, потому что при этом отрицается тьма. Если вы называете бога «сознанием», тогда что вы будете делать с материей? Если вы называете бога «духом», тогда тело становится чем-то нечестивым, безбожным, дурным.

Именно катафатический язык ввел в заблуждение миллионы людей. Они стали отрицать тело, жизнь, любовь, радость, удовольствие и все с ним связанное! И все это из-за привычки использовать катафатический язык.

Дионисий утверждает, что катафатический язык – как музыкальная грамота: музыку невозможно описать, но вы можете проинструктировать музыкантов, дав им ноты. И тот, кто понимает нотную грамоту, тот, кто может ее расшифровать, сможет воссоздать музыку. То, что невозможно было описать, будет услышано. Но это окольный путь. Если человек ничего о нотах не знает, он может начать поклоняться им, как будто бы это и есть сама музыка. Он может попытаться услышать ее, поднеся партитуру к уху, и удивится: «Музыки-то нет! Этот дурак говорил, что в нотах заключена прекрасная музыка, но я вообще ничего не слышу!»

Посреди оживленной улицы на коленях стоит сумасшедший, прижав ухо к асфальту. Его замечает прохожий. Весьма заинтересовавшись этой сценой и не в силах сдержать любопытство, он тоже становится на колени и прикладывает ухо к дороге.

Ничего не услышав, он обращается к сумасшедшему: «К чему вы прислушиваетесь? Я ничего не слышу».

«Да, и вот так с самого утра», – отвечает сумасшедший.

Вы не сможете услышать музыку, взглянув на ноты, – это было бы глупо – но вы сможете ее воспроизвести. Ноты не описывают – они инструктируют. Эти два слова: «описательный» и «инструктивный» – очень важны.

Все великие мастера не описывают, а инструктируют. Они не описывают бога, они только обучают вас тому, как вызвать состояние агнозии, состояние незнания, чтобы могло произойти познание.

Второй вид языка Дионисий называет «апофатическим». Это негативный язык, который применяется, чтобы говорить о том, чем бог не является. Он ближе к истине, поскольку при этом ничего не утверждается, ничего не говорится о самом боге. Это не via positiva (путем утверждения), это via negativa (путем отрицания). Вы просто говорите: «Бог не есть это. Бог не есть то». Вы только отрицаете.

Дионисий приводит этот язык в сравнение с человеком, который хочет высечь статую из мрамора. Он бьет по глыбе, откалывает от нее куски и отбрасывает камень за камнем. Так постепенно рождается статуя.

Когда вы рядом с мастером, который знаком с использованием апофатического языка… А без него мастер не может быть мастером. Все мастера выбирали via negativa, нети-нети, ни то ни другое. Если порой они все же и применяют описательный язык, то речь их тогда рассчитана на новичков, на начинающих, а не на более зрелых и сосредоточенных адептов. Обращаясь к ним, мастера всегда используют язык отрицания. Они всегда говорят: «Это не, это не, это не…» Они последовательно избавляются от ненужного. И в конце концов, когда они отбросили все лишнее, они говорят: «Вот теперь – то, что нужно!» Но и тогда они не станут ничего описывать, они только лишь произнесут: «Вот оно! Здесь, сейчас… эта тишина… эта агнозия… вот оно!» Дионисий говорит:

Это моя молитва. Ты же, возлюбленный Тимофей, искренне погрузившись в мистическое созерцание, откажись от чувств, работы ума – всего, что можно ощутить или узнать, всего сущего и несуществующего. Ибо так ты сможешь невольно прийти в той мере, в которой это возможно, к пониманию цельности того, кто за пределами всего сущего и всего знания. И так чрез неколебимое, полное и чистое отрешение от всего ты вознесешься к тому сиянию божественной тьмы, что за пределами бытия превосходит все и от всего избавлена.

Это нечто невероятно красивое. В письме к своему ученику Тимофею Дионисий говорит:

Это моя молитва.

Настоящий мастер не может сказать ничего большего. Он не может вам приказывать. Он не может вам говорить: «Делай это! Ты должен это сделать!» Он не говорит слов «тебе следует» или «тебе не следует». Он ни в коей мере не пытается вам ничего навязать. Он просто за вас молится. Дионисий говорит:

Это моя молитва.

«Я хотел бы увидеть, что это в тебе происходит. Это мое желание, моя молитва. Поэтому не воспринимай ее как приказ, обязательство, которое ты должен исполнить. И если ты ее не исполнишь, не последует никакого наказания, тебя не бросят за это в ад на вечные муки. Не нужно мне подчиняться, не нужно мне следовать. Это всего лишь моя молитва, потому что посредством агнозии я пережил встречу со столь совершенной красотой, что желал бы разделить это с тобой, любимый Тимофей. Я хотел бы разделить это с тобой. И если ты готов, это может произойти».

А вот и способ обрести такую готовность: искренне приложить все свои усилия – не серьезно, но искренне. Есть люди, которые всегда все делают без полной отдачи, и их жизнь протекает вяло. Они никогда ничего не достигают, потому что всегда себя берегут. Они никогда ничем не увлекаются с жаром, всем существом. Они всегда стоят на одном берегу и думают о том, как далек другой берег. А когда они порой все же и предпринимают что-то, то сразу берут двух лошадей: если одна падет, под рукой всегда есть другая. Они плывут в двух лодках. Они живут двойной жизнью, и это раздвоение отражается во всех их поступках. Но сознание способно распуститься как цветок лишь при условии внутренней органической цельности. Поэтому будьте искренни:

…в мистическом созерцании, откажись от чувств…

Дионисий говорит: «Наблюдай за своими чувствами. Ты не глаз, но сознание, находящееся за глазом. Глаз – это только окно, не отождествляй себя с ним. То же относится и к остальным чувствам: они только окна. За окном стоите вы – не превращайте себя в окно! Не начинайте думать: „Я – оконная рама”.

А ведь именно этим все и занимаются. Вы начинаете отождествлять себя с чувствами, с умом, с тысячами разных вещей. И совершенно забываете при этом, что вы едины и что это единство – свидетельствование, сознание, осознанность».

…откажись от чувств, работы ума…

Не вовлекайтесь в работу ума. Наблюдайте за тем, как мысли появляются и исчезают. Постепенно работа ума прекратится.

…всего, что можно ощутить или узнать…

И продолжайте отрекаться от всего, что можно ощутить и узнать, чтобы впасть в агнозию.

…всего сущего и несуществующего.

И не привязывайтесь к позитивному или негативному, к теизму или атеизму.

Дионисий – редкая личность. Он высказывает мысли под прикрытием христианства, скрывая свой мистический подход, достойный Будды или Лао-Цзы, за обложкой Библии. Потому ему и удалось выжить: все было хорошо продумано. Христиане ею никогда не осуждали. В противном случае его могли бы заживо сжечь или как минимум уничтожить все его письма.

Тысячи великих трактатов были уничтожены и сожжены, а те, которые удалось спасти, лежат в подвалах Ватикана. Тысячи непрочтенных манускриптов, которые никогда не поднимут наверх! Их не разрешено трогать никому.

На самом деле освобождение всех манускриптов, заключенных в «ватиканскую тюрьму», должно стать одной из задач Организации Объединенных Наций. Ведь их там миллионы, не один и не два! Это величайшее преступление! Многовековой опыт прозрений о просветлении лежит арестованный, и к нему нет никакого доступа. Католики присваивают таким книгам особую категорию. После того как они попадают в черный список, ни одному христианину не позволяется их читать: это считается греховным поступком.

Дионисий, должно быть, был очень умным человеком, он хорошо все продумал. Он обманул Ватикан, обманул священников. В конце концов, он и сам был епископом и знал всю эту кухню со всеми ее трюками! Его трактат считается христианским, но в нем нет ничего христианского. Он не имеет никакого отношения к христианству. С ним согласился бы Иисус, но не организованное христианство.

Ибо так ты можешь невольно прийти…

Обратите внимание на слова «невольно прийти». К богу невозможно прийти, заведомо зная путь, так как еще до встречи с богом знающий пропадает. Тогда как же к нему можно прийти намеренно? Бог всегда приходит нежданно. Он приходит в тот момент, когда вас нет. Когда вас нет, он вдруг вас собой наполняет. Он присутствует, когда вы отсутствуете.

…в той мере, в которой это возможно, к пониманию цельности того, кто за пределами всего сущего и всего знания. И так чрез неколебимое, полное и чистое отрешение от всего ты вознесешься к тому сиянию божественной тьмы, что за пределами бытия превосходит все и от всего избавлена.

Дионисий говорит о том же, что и Будда, который называл это нирваной, абсолютной свободой, о том же, что и Махавира, который называл это мокшей, высшей свободой. Он использует христианскую терминологию, христианскую упаковку, но внутренняя реальность от этого не меняется.

На Востоке еще никто не комментировал Дионисия – возможно, я буду первым, потому что восточное эго убеждает жителей Востока в том, что лишь они одни духовны, лишь они одни покорили Эверест сознания. Это не так. Я встречал многих, кто достиг той же вершины. Дионисий относится к их числу. Он – будда, он – джайн, равный им по высоте, глубине, качеству и временами даже их всех превосходящий, поскольку ни один будда еще не говорил: «…так ты можешь невольно прийти к богу».

Существует несколько драгоценных, редких, уникальных изречений, которые никогда раньше еще не произносились. Ни один будда не говорил об этом опыте как о прозрачной тьме, агнозии.

Над словами Дионисия стоит медитировать. Слушайте его сутры, погружаясь в молчание, медитируйте над каждым его словом. Если у вас появится хотя бы малейший проблеск агнозии, незнания, значит, вы натолкнулись на дверь, ведущую к божественному. Эта дверь находится поблизости, но ваше знание мешает вам ее найти. Оставаясь с этим знанием, вы остаетесь далекими от мистики и религии. Придите к неведению, полному неведению, и тогда вам откроются все тайны: превзойдете все и будете от всего избавлены.

На сегодня достаточно.

Глава 2
Бог – чревовещатель

Первый вопрос

Ошо,

Вчера ночью после даршана мне приснилось, что ты пел песню «I'm a Stranger in Paradise». Это было просто потрясающе, и у тебя получалось действительно здорово! Ты когда-нибудь поешь и танцуешь в прямом, а не в переносном метафорическом смысле? В тебе столько грации. Не мог бы ты сделать это прямо сейчас?

Я делаю это каждое мгновение… да, даже сейчас. И не в метафорическом, а в самом что ни на есть прямом смысле. Пение и танец для меня означают гораздо больше, чем понимаете под этими словами вы. Ваше понимание очень ограниченно, мое – необъятно. И это не метафора, оно поистине необъятно, безгранично.

На самом деле, как только вы осознаете свою собственную сущность, вы больше не можете заниматься ничем другим – только петь, танцевать и праздновать. До этого момента ваши песни далеки от подлинного пения, ваш смех далек от подлинного смеха. Скорее, это даже полная противоположность.

Однажды Фридриха Ницше спросили: «Почему вы все время смеетесь над такими пустяками, над которыми и смеяться-то не стоит?»

Ницше стал очень серьезным и сказал: «Я смеюсь из-за страха. Я боюсь, что начну горько плакать, если не буду смеяться – поэтому я и смеюсь».

Его высказывание я считаю чрезвычайно важным. Оно относится к вам – ко всем, кто не стал Буддой, Христом, Кришной. Вы смеетесь лишь затем, чтобы скрыть свои раны; вы поете, чтобы позабыть о слезах, и устраиваете праздники, потому что ваша жизнь полна несчастий. Чем вы несчастнее, тем больше вы ищете поводов для праздника, так как это единственный способ отвлечься от страданий.

Мой смех, моя песня, мой танец в основе своей отличаются от ваших. Я смеюсь потому, что в моем сердце нет ничего, кроме смеха; мой смех не служит прикрытием. Я пою потому, что ничего другого мне не остается: мое пение – это мое дыхание. Я ничего не делаю, это происходит само собой. Остановиться невозможно, даже если я захочу. На самом деле нет ни того, кто это делает, ни того, кто бы мог остановиться.

Но я расскажу вам анекдот…

Каждый день в бар приходил какой-то человек с коробкой под мышкой. Он спрашивал виски, выпивал его и уходил.

Через некоторое время бармен решил выведать, что у него в коробке, в обмен на бесплатную выпивку.

Мужнина открыл коробку. Внутри оказалась маленькая блоха. Она пела, и крохотный жук аккомпанировал ей на фортепиано. Бармен глазам своим не верил.

Когда владелец коробки на следующий день зашел в бар, бармен предложил ему еще одну бесплатную выпивку, потому что хотел снова послушать певицу-блоху и пианиста-жука.

Любопытство все больше разбирало бармена, и каждый день он желал видеть представление в обмен на стаканчик виски бесплатно.

В конце концов, не в силах больше сдерживать любопытство, он предложил ящик лучшего виски за секрет маленьких артистов.

Посетитель немного подумал и согласился. Он снова открыл коробку. Блоха подпрыгнула и запела, а жук подыгрывал ей на фортепиано. Посетитель сказал; «Секрет в том, что поет вовсе не блоха Просто жук – чревовещатель!»

На самом деле, вовсе не я пою, танцую и вытворяю разные фокусы. Секрет в том, что бог – чревовещатель!

Второй вопрос

Ошо,

Я отказался от всего, к чему был привязан, но все же некоторые тонкие виды привязанности остаются. Я привязан даже к непривязаиности, к не-уму, к отсутствию не-ума. Я осознаю свое тонкое эго. Как выйти из этого порочного круга?

То, что вы осознаете этот порочный круг, есть великое благословение. Такая осознанность очень важна. Что-то сделать или исправить сделанное раньше, можно только осознавая. Но многие этого не понимают, даже люди, достигшие высот духовности, почти просветленные: еще один шаг, и они могли бы стать буддами. Но последний шаг – это ясно и очевидно – самый крошечный и неуловимый.

Отбросить ум легко, отбросить не-ум трудно, а отбросить отсутствие не-ума очень и очень трудно, поскольку ум очень коварен, и он воссоздает себя снова и снова. Он все время отступает: вы отказываетесь от ума – он превращается в не-ум; вы отказываетесь от не-ума – он превращается в отсутствие не-ума и так далее, до бесконечности. Вы отказываетесь от привязанностей, и ум привязывается к самой идее непривязанности. Вы покидаете мир, вы отрекаетесь от мира, и теперь он цепляется за саму идею отречения. Но привязанность остается. Меняется объект привязанности, но сама привязанность продолжает существовать.

На днях я получил из Голландии длинное письмо от одного из наших самых прекрасных саньясинов. Он встречался с Кришнамурти; а Кришнамурти, когда видит моих саньясинов, становится совсем как бык. Этот красный цвет… и вся его просветленность просто испаряется! Вот почему в Испании у меня так мало саньясинов: их не любят быки!

Кришнамурти пришел в ярость, как только увидел человека в одежде саньясина. Полтора часа без перерыва он обличал привязанность к мастеру. Наш саньясин на все это только смеялся – отчего так волноваться? Он видел любовь Кришнамурти, его сострадание, его желание помочь, но чувствовал, что за всем этим стоит что-то другое; и он никак не мог понять, в чем дело. Он не мог понять, что Кришнамурти привязан к идее непривязанности. Он все еще относится к ней очень серьезно.

Моя саньяса – явление несерьезное; вообще говоря, она очень легкая, беззаботная. Она дается с любовью и смехом и принимается с любовью и смехом. В этом ее отличие от старого представления о саньясе – от представления серьезных людей, выступающих против жизни, против любви, пытающихся убежать от мира. Это совсем не бегство. Напротив, я учу своих учеников быть в мире – и жить со всей той тотальностью, со всей той страстью, со всей той интенсивностью, которые только возможны.

Всю свою долгую жизнь Кришнамурти носил в душе глубокую рану. Его воспитывали теософы и с самого детства внушали ему тысячу и одно правило. Его воспитывали с определенной целью: он должен стать Учителем Мира, он должен стать новым Христом, Мессией, благодаря ему мир будет спасен – он не был обычным ребенком. Его готовили к роли проводника бога, чтобы бог мог низойти на него, и чтобы он стал глашатаем бога. Естественно, это требовало жесткой дисциплины, его практически замучили дисциплиной.

Братьев было двое – Кришнамурти и Нитьянанда, и готовили их обоих. Нитьянанда умер. И мне кажется, он умер из-за чрезмерной дисциплины: пост, йога и огромное количество оккультных и эзотерических практик, которые они должны были пройти. А ведь они были совсем юными и очень хрупкими. Кришнамурти тогда было всего девять лет. Они должны были вставать очень рано, в три часа утра, и начинались занятая.

Лидбитер, который управлял их жизнью, был жестоким надсмотрщиком. И не только жестоким надсмотрщиком, но вдобавок еще и гомосексуалистом. И его интерес к маленьким детям тоже имел сексуальную подоплеку. Его заставали в весьма компрометирующих позах даже рядом с Кришнамурти!

Эти раны еще дают о себе знать. Кришнамурти не может простить Лидбитера. Прошло полвека или больше. Умер Лидбитер, умерло теософское движение, но глубокие рубцы от тех отношений, что существовали между наставником и учеником, от занятий, от посягательств, от послушания, еще не затянулись. По прошествии времени они стали очень тонкими. Почти пятьдесят лет Кришнамурти сражался с призраками того, чего давно нет. Он и сейчас продолжает размахивать кулаками в воздухе, воюя с несуществующими тенями.

Моя саньяса и мое существование так непривычны для него, что он не может их понять – и он не приложил ни малейшего усилия для этого. Полтора часа он долдонил: «То, что ты сделал, очень опасно. Никогда не становись ничьим учеником! Не цепляйся за мастера!»

Наш саньясин не один раз вежливо напоминал Кришнамурти: «Я ни за кого не цепляюсь. Мой мастер не одобряет привязанности: он предоставил нам полную свободу. Мы пришли к нему по доброй воле, и, если когда-нибудь мы решим уйти… он не станет нас задерживать».

Но Кришнамурти не желал ничего слышать. Он не может понять этого нового феномена: нового вида отношений между мастером и учеником, отношений, в основе которых нет никакой зависимости.

Не думайте, что вы прикованы ко мне цепями, я не считаю вас своими рабами. Здесь я пытаюсь помочь вам обрести свободу, полную свободу, в том числе и от меня. Вы должны быть свободными от всего, в том числе и от меня. И если вы остаетесь со мной, то не потому, что вы от меня зависите, а потому, что вы благодарны за полученную свободу. Разве можно не любить отношения, в основе которых лежит свобода?

Отношения, не допускающие свободы, закрепощающие вас, подрезающие вам крылья, опутывающие вашу душу цепями и не позволяющие вам быть самими собой, становятся уродливыми. Я не навязываю вам никаких правил, не настаиваю на дисциплине. Любовь, свобода и осознанность – мое единственное послание.

Но Кришнамурти совсем ничего не слышал.

Наш саньясин пишет: «Я вышел оттуда с головной болью». Это естественно: Кришнамурти сам страдает головными болями! Пятьдесят лет его беспрерывно мучают головные боли, жестокие головные боли; это не обычная боль, она не проходит несколько дней. Иногда голова болит так сильно, что ему хочется разбить ее о стену!

И причина в том, что он, как вы говорите, от всего отказался, но у него возникла новая привязанность, привязанность к непривязанности, цепляние за независимость. Он достиг состояния не-ума, но оказался не в силах отбросить саму эту идею.

И даже если вы отбросите идею не-ума, а затем привяжетесь к отсутствию не-ума, это не поможет. Все та же игра! Она становится все более и более тонкой, и чем она тоньше, тем опасней, потому что вы перестанете ее замечать. Она затаится на такой глубине внутри вашего существа, что сознание не сможет туда проникнуть. Она отравит сам его источник.

Ты говоришь: «Я отказался от всего, к чему был привязан…»

Кто вам сказал, что нужно отказываться от всех привязанностей? Отсюда, с момента отказа, и начинается порочный круг. Теперь вы привязываетесь к идее отказа. Затем возникает новое эго: «Я отказался от всего, к чему был привязан». И внезапно вы понимаете – и хорошо, что вы понимаете: «Теперь я начинаю привязываться к этой идее. Что делать дальше?» Вы можете отбросить даже эту идею и будете чувствовать себя еще более счастливым, гордиться этим еще больше: «Смотри-ка!»… Вы будете благодарить самого себя: «Смотри! Ты совершил чудо. Ты отбросил даже идею о непривязанности». Но она снова здесь, она пришла с черного хода.

Ты спрашиваешь меня: «Как выйти из этого порочного круга?»

Прежде всего, зачем вообще в него попадать? Я не призываю вас отбросить привязанности. Я призываю вас их понять. Этого достаточно. Посмотрите, что ваши привязанности собой представляют – без попыток их отбросить, без суждений и оценок. Просто посмотрите, что это такое. Каковы бы они ни были, они существуют. Что поделаешь? Они существуют – так же, как глаза, руки и ноги, определенный цвет ваших волос и кожи. Примите их! Революция начинается с этого принятия.

Когда вы принимаете свои привязанности и начинаете их понимать без намерения отбросить… Запомните: ваше понимание не может быть глубоким и целостным, если за ним стоит идея отбрасывания; эта идея будет мешать. Зачем отказываться от того, к чему вы привязаны? Бог не отказывался от своей привязанности к миру – зачем же вам отказываться от своей привязанности?

Я ни разу в жизни не отказывался ни от одной привязанности. Я снова и снова их рассматривал, наблюдал; а когда вы видите их насквозь, происходит чудо: внезапно вы обнаруживаете, что привязанности больше вас не связывают. Они никуда не исчезли, но стали далекими, как горизонт, и такими же несуществующими. Они больше вас не связывают. Вы можете жить в мире и вместе с тем ему не принадлежать.

В этом суть моего видения саньясы. Будьте как лист лотоса, который растет в озере, не касаясь воды. Тогда нет никакого порочного круга. Вы сами его создаете, а потом спрашиваете, как из него выйти. А любая попытка выйти будет снова и снова его создавать.

Мой скромный совет: пожалуйста, не начинайте эту глупость! Лучше ее вообще не начинать. Стоит вам только начать, и тогда от нее уже практически невозможно избавиться.

Третий вопрос

Ошо,

Что означает быть религиозным? Каким будет главное качество религиозного человека после того, как наступит осознанность?

Религия не смогла создать в людях ничего, кроме эго. Она дала людям идеи превосходства, величия и незаурядности. По существу, религия интересовала только самых эгоистичных людей. Удовлетворить запросы эго в религии гораздо легче, чем в любом другом измерении жизни.

Если вы захотите стать самым богатым человеком в мире, это будет непросто; но если вы захотите отречься от мира, сделать это будет легко. Чтобы стать самым богатым человеком в мире, вам потребуется многое. Потребуются определенная разумность, постоянные усилия, неколебимый, стойкий и сильный ум, верный выбранной цели, – чтобы он не смог отказаться от нее или ее изменить. Вы должны будете упрямо и слепо идти к цели, даже если все вокруг вас изменится. Потребуются определенная сила воли, хитрость и смекалка; придется отбросить щепетильность и стать амбициозным политиком, который стремится выиграть гонку, не заботясь ни о каких моральных ценностях, постоянно напоминающим себе, что цель оправдывает средства. Применяйте силу, обман, бесчестье, если это выгодно.

Говорят: «Честность – лучшая политика». Но помните, это политика, а не истинная ценность, это не то, что ценно по своей внутренней природе. Такая политика хороша, пока она выгодна; но если она не выгодна, то лучшая политика – это бесчестье.

Вам придется тщательно следить за своими словами и поступками, потому что вам придется много врать. Вам нужна очень хорошая память, иначе вы будете забывать, что говорили вчера и что собирались сказать сегодня.