Текст книги "Мессия. Том 2"

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

19. ПУСТЬ МОИ СЛОВА БУДУТ ЗЕРНАМИ В ВАС

7 февраля 1987.

Возлюбленный Мастер,

И вот настал вечер.

И сказала Альмитра, прорицательница: «Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорил нам».

И ответил он: «Разве это я говорил? Не я ли был и внемлющим?»

Потом он спустился по ступеням храма, и весь народ последовал за ним. Он дошел до своего корабля и встал на палубе.

И, возвысив свой голос, он обратился к народу:

«Народ Орфалеса, ветер велит мне покинуть тебя.

И, хотя я не так спешу, как ветер, все же я должен идти.

Мы, путники, вечно ищущие пустынных дорог, никогда не начинаем день там, где закончили предыдущий; и восход солнца никогда не застает нас там, где нас покинул закат.

Мы в пути даже тогда, когда земля спит.

Мы семена живучего растения, и, как только мы достигаем зрелости, и сердца наши переполняются, ветер подхватывает нас и рассеивает.

Коротки были мои дни среди вас, но еще короче слова, которые я сказал.

Но если мой голос затихнет у вас в ушах и моя любовь изгладится из вашей памяти, я приду вновь.

И с сердцем, более полным, и устами, более воздающими духу, буду я говорить.

Да, я вернусь с приливом,

И, хотя смерть может скрыть меня, и большая тишина может объять меня, все же я вновь буду искать вашего понимания.

И не вотще буду я искать.

Если что-нибудь из сказанного мною есть истина, то эта истина откроется более зычным голосом и словами, более созвучными вашим мыслям.

Я ухожу с ветром, народ Орфалеса, но я не кану в пустоту;

Если в этот день не суждено сбыться вашим нуждам и моей любви, то пусть он останется обещанием, пока не настанет другой день.

Меняются нужды человека, но не его любовь, и он неизменно жаждет, чтобы любовь утолила его нужды.

Потому знайте, что я вернусь из большего безмолвия».

Халиль Джебран говорит метафорами; пожалуй, это единственный путь говорить об истине. Через метафору, через притчи можно дать вам косвенный проблеск, но нет прямого пути высказать, что есть истина. Поэтому пока вы слушаете эти слова, помните, каждое слово – метафора.

И вот настал вечер... Садилось солнце и наступало время отъезда Альмустафы. То был не просто вечер снаружи, то был также и вечер, что опустился в сердца тех, что собрались слушать его. Тьма стала опускаться на них.

Присутствие Альмустафы среди них было словно солнце, свет, ставший для них настолько привычным, что они почти забыли о нем. В этом одно из несчастий жизни, что очевидное кажется самым трудным, а доступное становится почти отсутствующим для ваших глаз; только отъезд пробуждает вас от ваших грез и вашего сна.

И вот настал вечер.

И сказала Альмитра, прорицательница...

Она оказалась той, кто первая признала Альмустафу двенадцать лет назад, когда он прибыл в город Орфалес, и первая задала важные вопросы – о жизни, любви, детях. Естественно, она последней высказывает ему свою благодарность. Эти слова – благодарение. Она сказала:

«Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорил нам».

В большинстве земель есть древнее поверие, что везде, где останавливается блаженный человек, место становится святым и освященным. И где бы и когда бы благословенный человек ни заговорил, его слова уже больше не обычный язык – они имеют крылья, они священны. Если вы доступны, восприимчивы, те слова возьмут вас к далеким звездам, к неведомым пространствам внутри вас, которые вы несли постоянно многие жизни, но никогда не посещали.

Георгий Гурджиев говорил, что большинство людей рождено императорами, с огромными дворцами, с необъятными сокровищами, но всю свою жизнь они прожили на крыльце, абсолютно не осознавая, что крыльцо – не место, чтобы жить, что они рождены жить во дворце. Но они никогда не добивались своих прав. Они никогда не спрашивали у сущего: «В чем моя судьба? Почему я здесь? Что такое вся эта жизнь?» Они не искатели, они просто соглашаются со всем тем, что случайно достается им, и полагают, что это и есть все, что должна предоставить жизнь.

Человек становится искателем в тот миг, когда осознает: это мирское существование не может быть всем, что есть. Жизнь должна содержать гораздо больше, там должны быть сокровища, которые мы не осознавали. В противном случае поднимайтесь каждое утро, ешьте свою пищу, идите к себе на работу, возвращайтесь домой... – двигайтесь, как в кругу, от колыбели к могиле. Вы полагаете, эта рутина может дать вам песню и танец сердца? Если у вас есть хоть немного разума, вы откажетесь жить этой рутиной. Эта рутина – не жизнь, это просто растительное существование. Не прозябайте! Старайтесь жить, и жить как можно полнее. Добивайтесь своих прав.

В Индии есть поговорка: «Даже мать не даст ребенку молока, пока ребенок не закричит». Ребенок должен потребовать. Даже для матери – если ребенок не требует – желание ребенка, голод ребенка ничего не означают. Это существование является матерью нам, и вы должны просить, вы должны требовать, вы должны настаивать на смысле, на значении – зачем вам дано рождение и зачем вас просят продолжать жить, какова цель?

Как только идея цели, смысла и значения возникает у вас, вы становитесь саньясином, искателем истины. В день, когда вы обнаружили свое собственное сокровище, приходит такое удовлетворение, такое блаженство, что везде, где вы находитесь, вы создаете атмосферу, благоухание, которое не от этой земли, которое принадлежит запредельному.

Благословен тот, кто становится дверью к запредельному, к неведомым загадкам и тайнам. И пока вы не стали искателем, вы будете продолжать дышать, прозябать и умрете, даже не осознавая того, чем была вся эта жизнь. Одна великая женщина этого столетия, поэт высшей категории, Гертруда Штайн, умирала. Ее друзья собрались, так как врачи сказали, что это было вопросом всего лишь нескольких часов. Они сидели вокруг ее ложа в глубоком молчании, со слезами на глазах. Женщина покидала их – необычная женщина. Она говорила золотыми словами, она написала вещи, которые почти невозможно передать словами. Внезапно Штайн открыла глаза, посмотрела вокруг и произнесла: «Каков же ответ?»

Это было так странно. Сначала люди задают вопрос, но вопрос задан не был, а она просит ответ. Быть может, она прекрасно понимала, что не хватит времени, чтобы задать вопрос, – вся ее жизнь прошла, а она не задала вопрос. Хотя бы, перед тем как уйти, в этот вечер жизни она может послушать ответ. Каков же ответ? Все присутствовавшие были сконфужены, ведь они не знали, что за вопрос у нее был, как же давать ответ? Спорить с умирающей женщиной, которую все они любили и чтили, было бы неуважительно, но она все же ждала, чтобы что-то было сказано. Поэтому один из друзей сказал: «Штайн, вы забыли задать вопрос – как же мы можем ответить?»

Она усмехнулась и сказала: «Ладно, тогда каков же вопрос?» – и это было ее последнее слово. Она умерла с этими словами на устах: «Ладно, тогда каков же вопрос?»

Этот небольшой инцидент имеет глубокий смысл. Нам не известен ни вопрос, ни ответ, и все же мы продолжаем движение – не зная, откуда мы пришли, не зная, куда мы идем, не зная, что мы делаем здесь. Это очень странная ситуация, почти безумная.

Альмитра права, когда говорит: «Да будет благословен этот день...» потому что мы услыхали подлинные вопросы и даже более подлинные ответы, – ответы, которые были не только словами, ответы, которые были живыми, ответы, которые были не просто мыслями, но приходили из самого глубокого истока существа Альмустафы.

Да будет благословен этот день, это место и дух твой, что говорит нам...

И то, что говорит Альмустафа, чрезвычайно важно запомнить. После ответа на столько вопросов, охвативших почти всю жизнь человека, не упустив ничего, Альмустафа все же сказал:

Разве это я говорил?

Не я ли был и внемлющим?

Он говорит: «Я не сказал ни единого слова, говорил сам дух существования. Я тоже был слушателем среди вас, поэтому не говорите: «Ты говорил». Я дал путь сущему самому быть в прямом контакте с вами. Хотя мои уста использовались, мои руки использовались, мои глаза использовались, это были всего лишь инструменты. Я целиком отдал себя духу целого: "Делай любую песню из меня, любую музыку; я полностью и безо всяких условий в твоем распоряжении"».

Вот почему он говорит: «Разве это я говорил? Не я ли был и внемлющим?» Люди, подобные Гаутаме Будде, Лао-цзы, Чжуан-цзы, Кабиру, Нанаку, Аль-Хилладж Мансуру, и тысячи других мистиков согласятся с Альмустафой в том, что все высказанное ими не от них – они тоже были слушателями, не говорящими. А всякий раз, когда кто-то говорящий также и слушатель, тогда только универсальный дух может петь песню. Это не вопрос говорения. Альмустафа не оратор.

Я посещал христианский колледж, где готовят миссионеров. Это самый большой теологический христианский колледж на востоке – шесть лет на подготовку миссионера. Наставник провожал меня по кампусу. Я спросил его: «Вы не скажете мне, в каком теологическом колледже обучался Иисус?» Он посмотрел на меня немного сконфуженно, потому что Иисус не был даже образованным – он не мог читать или писать.

Он сказал: «Никто никогда не задавал мне такого вопроса, хоть мы обучили тысячи миссионеров».

Я сказал: «Обученный миссионер – это лицемер; он не знает, как сдаться и позволить сущему говорить через него. Я посмотрел ваши уроки от начала до конца и посмеялся про себя: это такой абсурд, то, чему вы обучаете своих так называемых будущих миссионеров. Они хорошо образованны: кто-то имеет степень магистра по философии, религии или психологии, кто-то доктор философии, психологии или религии. Эти люди хорошо образованны, и их обучали. Когда же я увидал обучение, я не мог понять, плакать мне или смеяться».

Я спросил наставника: «На последнем уроке мы видели, как этим бедным миссионерам рассказывали, когда следует говорить громко, когда следует воздеть свои руки, когда просто шептать, каким жестом следует сопровождать данное выражение.

Вы что, обучаете актеров? Неужели вы считаете христианство школой драмы?»

Он сказал: «Я очень смущен; я не могу ответить на ваш вопрос».

Я сказал: «Ваше смущение ответило на него. Вам ведь прекрасно известно, что эти миссионеры просто куклы. Они будут говорить слова, которые были сказаны Иисусом; слова будут теми же, и вы прилагаете все усилия, чтобы даже жесты были одними и теми же. Возможно, что жесты могут быть теми же, слова могут быть одними и теми; возможно также, что они могут быть даже лучше, потому что Иисус был бедным сыном плотника, необразованным, некультурным. Но они не будут подлинными. Они могут быть лучше, что касается драматургии, но они не могут быть подлинными. Мне хочется увидеть и последний урок тоже».

Он спросил: «Что вы имеете в виду под последним уроком? Мы обошли весь колледж».

«Я спрашиваю, где вы учите их быть распятыми – потому что пока вы не научите их быть распятыми, обучение не полное».

Он сказал: «Вы чудак! Неужели вы считаете, что все эти люди должны быть распяты? Они пришли сюда выучиться и идти по всему миру проповедовать людям».

Я сказал: «Что могут они проповедовать? Вы бы никогда и не услышали имени Иисуса, если бы он не был распят. Это распятие является центральным и самым существенным фактом в жизни Иисуса. Фактически, без распятия не было бы и христианства».

Я заметил у наставника золотую цепочку с золотым распятием, прикрепленным на ней. Я сказал: «Неужели вы думаете, что так сделали с Иисусом?» – это золотое распятие, маленький крестик на золотой цепочке,

было у него вокруг шеи. – «Разве это распятие? Вы должны быть на кресте, а не крест у вас на шее – к тому же золотой».

Иисус нес тяжелый деревянный крест, до того тяжелый, что трижды он падал, прежде чем достиг места, где крест должны были установить в землю. Он не был стариком, он был всего тридцатитрехлетним молодым человеком, и для него не было непривычным носить дерево – это то, чем он занимался, его отец был плотником. Всю свою жизнь он носил дерево, но крест для него был столь тяжел, что молодой человек, привыкший носить тяжелое дерево, трижды падал на дороге.

«Сколько же раз, – спросил я наставника – падали на дорогу вы? Ведь ваш крест гораздо ценнее».

Никто не может стать Иисусом, претендуя действовать, как Иисус. О нем говорили, что никто и никогда не говорил так, как говорил он. Была какая-то глубокая власть в каждом его жесте; он не проповедовал философию или теологию, он изливал свое собственное сердце, саму свою жизнь. Его слова не были мертвыми словами профессоров, ученых; его слова были живыми, дышащими.

Помните: вы можете выучить прекрасные слова, вы можете обманывать себя, но это не вопрос выученных слов. Это вопрос сдачи существованию и позволения существованию – если оно хочет говорить, оно говорит; если оно хочет оставаться молчаливым, прекрасно. Если оно хочет петь, вы доступны; если оно хочет танцевать, вы предоставляете свое тело, свое сердце, свое существо. Только тогда место, где такой человек сидит, говорит или остается молчаливым, – становится святым местом, становится священным.

Потом он спустился по ступеням храма, и весь народ последовал за ним. Он дошел до своего корабля и встал на палубе.

Такой человек, как Альмустафа, – хоть он собирается к себе домой, в то место, которому он принадлежит, хоть он идет к цели, которую разыскивал всю свою жизнь, хоть он собирается на корабль, которого он ждал двенадцать лет, – и все же, ступив на палубу, он оглядывается вокруг, на то место, где он провел двенадцать лет, на людей, которые никогда не признавали его, людей, которые всегда превратно понимали его: «Он посторонний, он не принадлежит нам, он чужак. Он создатель грез».

Никто не верил в него, никто не доверял ему, но это не оказывало никакого влияния на его отношение к людям. Он не обижался. Напротив, он покидал это место с глубокой печалью, потому что оставлял всех этих людей в темноте.

Ему не удалось сделать их осознающими, чтобы они могли открыть глаза – и темнота исчезла.

И только в последний день, когда он уезжает, тихое понимание, молчаливое понимание возникло у многих людей – они упустили Божьего посланника, пророка, мессию. Но слишком поздно, он должен уходить.

И, возвысив свой голос, он обратился к народу:

Народ Орфалеса, ветер велит мне покинуть тебя.

Корабль готов, и ветер дует к моей земле.

И хотя я не так спешу, как ветер...

Я не так спешу уйти; хоть я и ожидал двенадцать лет, все же я хочу задержаться еще немного. Быть может, кто-нибудь сможет услышать меня, увидеть меня, понять меня; быть может, кто-нибудь станет искателем, исследователем, странником, ради истины.

И хотя я не так спешу, как ветер, все же я должен идти.

Никто не может остаться здесь навсегда. Даже величайшему придется уйти однажды.

Потому запомните: если вы хотите почувствовать меня, не откладывайте этого. Если вы хотите понять меня, не говорите: «Завтра, ведь сегодня я очень занят», – потому что завтра неопределенно. Никогда не известно – придет оно, не придет оно.

Мы, путники, вечно ищущие пустынных дорог, никогда не начинаем день там, где закончили предыдущий; и восход солнца никогда не застанет нас там, где нас покинул закат. Мы в пути даже тогда, когда земля спит.

Он рассказывает о духовном странствии. Мы не знаем, где наш дом, и ни единое мгновение нельзя тратить впустую. Поэтому даже во время сна искатель исследует, пока он бодрствует, он исследует, исследует во всех направлениях, во всех измерениях, безо всякого предубеждения; он стучится во все двери – никогда не известно, какая дверь именно та.

Мы – семена живучего растения, и, как только мы достигаем зрелости и сердца наши переполняются, ветер подхватывает нас и рассеивает.

Я разговариваю с вами, но будет гораздо лучше сказать, что я просто рассеиваю зерна.

Пусть мои слова будут зернами в вас, так что когда в вашей жизни наступит весна, те зерна начнут прорастать.

Но человека приучили оставаться закрытым, не впускать ничего.

Это и есть причина, по которой весна приходит и уходит, а вы остаетесь, как всегда, мертвыми – ведь у вас нет зерен. Весна не может создать зерна; если у вас есть зерна, весна – огромная помощь. Придут тучи и польется дождь, но вы будете оставаться бесплодными, пока у вас нет зерен.

Быть с Мастером – это не что иное, как предоставить свое сердце, чтобы он мог посеять зерна.

Может, вы и не способны прямо сейчас узнать их, ведь зерно не цветок, а всего лишь возможность; это не плод, а всего лишь возможность. В свое время оно принесет огромный урожай.

Но чтобы предоставить свое сердце, требуется доверие, а нас воспитывали на страхе – не на доверии, не на любви. Поэтому наши сердца так закрыты, никакому зерну не войти туда.

Не в первый раз вы приходите к человеку, подобному мне, – вы древние странники. Возможно, некоторые из вас были с Гаутамой Буддой, некоторые из вас были с Лао-цзы, некоторые, возможно, были с Иисусом. Но вы продолжали упускать возможность, потому что никогда не позволяли своему сердцу быть восприимчивым. Они осыпали вас зернами, но если вы не принимаете их, от их щедрости немного пользы.

Иисус часто говорил: «Когда садовник сеет зерна, некоторые зерна падают на камни – они никогда не вырастут. Некоторые зерна падают на дорогу, где ходят люди, – они будут расти, но умрут, потому что постоянно проходят люди, дорожное движение обязательно убьет их».

Благословенны те немногие зерна, которые нашли подходящую почву, – которые не на камнях и не на дороге, где проходят люди. В нужное время, когда весна позовет их, они станут прекрасными растениями, а когда придут дожди, они запляшут от радости, потому что дожди принесут больше сока, больше жизни для них. Скоро они станут большими деревьями, стоящими под небом, полными цветов, листвы и плодов: они обрели свою судьбу.

Очень немногим людям удалось обрести свою судьбу, и они были бесплодными из-за своего страха. Вам тоже нечего терять, но все же вы продолжаете бояться.

Те, у кого что-то есть, не боятся, потому что принадлежащее вам не может быть отнято. То, что не принадлежит вам, обязательно отнимается; сегодня, завтра или послезавтра смерть придет, и все, что у вас есть, будет отнято. Только то, что ваше, – то, что вы принесли с собой, со своим рождением, – будет оставаться с вами и во время вашей смерти. Но вся семидесяти– или восьмидесятилетняя жизнь была тщетной. Вы могли бы вырасти, созреть, стать центрированным, стать тем, что вы есть в своем потенциале, а не в действительности.

Ваша актуализация – вот все, что подразумевает религия. Не бывает другой религии, кроме приведения в действие, актуализации всего того, что бездействует внутри вас.

И начало – бесстрашие, вера в сущее. Вы рождены сущим, а вы не можете доверять ему. Вы дышите сущим каждый миг, а вы не можете доверять ему. Вы едите сущее, пьете сущее, а вы не можете доверять ему. Кому же вы можете доверять? Люди готовы верить в Бога, которого они никогда не видели – никто еще не видел и никто никогда не увидит.

Я не учу вас верить в Бога, потому что это будет всего лишь верованием, подделкой.

Я хочу, чтобы вы верили в сущее.

Я хочу, чтобы вы были язычниками, верящими в деревья, в океаны, в горы, в звезды, в людей, в самих себя – это реальности. Тут не требуется никакого верования; вы просто должны понять, что реально, а что не реально, – совсем немного проницательности. Доверие реально, подлинно, и никто не может помешать вашему росту. И только во время своего роста вы будете открывать все больше и больше сокровищ сознания, бытия, божественного.

Вы никогда не обнаружите Бога; вы обнаружите лишь божественное.

Это – качество.

Это еще одно наименование любви.

Коротки были мои дни среди вас, но еще короче слова, которые я

сказал.

Это кое-что понятное – насчет времени: когда вы несчастны, время кажется идущим очень медленно. Если вы сидите ночью рядом с умирающим, может показаться, что ночь никогда не закончится. Будто это последняя ночь и никакого восхода не будет, потому что каждый миг до того мучителен, что становится в вашем представлении невероятно долгим.

Несчастный человек живет по одной шкале времени, а счастливый живет по другой. И вы знаете это – когда вы счастливы, время проходит быстро. Часы идут так же – их не волнует, несчастны вы или счастливы; часы могут быть одними и теми же, и один человек несчастен, сидя под ними, а другой счастлив. Что могут поделать бедные часы? Часы продолжают идти в соответствии со своим собственным механизмом, но несчастный чувствует время проходящим очень медленно, а счастливый чувствует время летящим так быстро.

Когда вы со своим другом, с которым вы повстречались через много лет, часы проходят, как минуты, дни проходят, как часы. Что же говорить о человеке, который не просто счастлив или в хорошем настроении, но который блаженствует? Для него есть другая шкала времени. Для несчастного оно становится долгим, для счастливого оно становится коротким... для блаженного оно останавливается, оно не движется.

Так что когда Альмустафа говорит:

Коротки были мои дни среди вас, но еще короне слова, которые я сказал.

Но если мой голос затихнет у вас в ушах и моя любовь изгладится из вашей памяти, я приду вновь...

Альмустафа представляет почти всех мистиков мира, ведь все они обещали: «Если вы не послушаете и на этот раз, если вы продолжаете забывать то, что вам говорилось, если оно увядает и становится просто воспоминанием или, возможно, вашей грезой, тогда я приду снова».

Это надо понимать как метафору. Ни Будда не может прийти снова, ни Иисус не может прийти снова – хотя оба сказали это; ни Кришна не может прийти снова – он тоже сказал это. Фактически, время всем троим быть здесь.

Но это не вопрос нового прихода Иисуса – именно этого ожидают христиане. Евреи тоже ждут пророка, обещанного в Ветхом Завете. Преступлением Иисуса и стало то, что он объявил себя пророком, которого они ожидают. Евреи поверить не могли, что их пророк родился в бедном доме плотника, необразованного, некультурного. Иисус не совершал никакого преступления, кроме того, что он заявил: «Я – пророк, которого вы ждали. Я пришел».

Он был невинен. Но ему не следовало говорить так, потому что это разрушает надежду людей – а они никогда не смогут простить вам, если вы разрушите их надежду. Они страдали веками, но всегда была далекая надежда, звезда, что прибудет мессия и избавит их от всего их несчастья.

И вот прибывает этот бедный сын плотника и говорит: «Я – звезда, которую вы ждали, и я избавлю вас от всех ваших несчастий». Его преступление в том, что он разрушил их надежду. Ему не удалось избавить их от несчастья – они до сих пор несчастны, две тысячи лет после Иисуса. Но его должны были распять просто потому, что они хотели спасти свою надежду. То была надежда, которая работала подобно опиуму. Они были готовы страдать, потому что была надежда: вот-вот, еще немного и придет мессия.

Таково же наследие христиан – теперь они ожидают возвращения Христа, он пообещал: «Я вернусь». Теперь если кто-нибудь скажет: «Я – Иисус Христос», – христиане сделают с таким человеком то же самое, что евреи сделали с Иисусом.

Они будут убивать его, распинать его, потому что он делает ту же самую вещь: он разрушает их надежду.

Люди живут в таком несчастье, что надежда требуется им постоянно, они помешаны на надежде. Никто не может избавить кого-то другого от несчастья. Можно рассказать вам, как вам выйти из своего несчастья, но невозможно вытащить вас из вашего несчастья; кроме вас, никто не может быть вашим спасителем.

Но Гаутама Будда говорит то же самое, Кришна говорит то же самое – это нужно понимать как метафору. Никто не приходит снова. Раз человек становится просветленным, он не может прийти снова; нет обратной дороги. Точно так же, как вы, будучи юношей, не можете снова стать ребенком... или можете?

Как бы сильно вы ни пожелали, этого не случится; в противном случае никто не был бы старым, все становились бы молодыми снова и снова – кому хочется умирать? А лучший путь избежать смерти – это оставаться молодым. Поэтому всякий раз, чувствуя, что стареете, идите обратно, всего несколько миль назад, – и будьте молоды снова.

Но во времени нет возможности возвращаться; вы всегда идете вперед. Коль скоро вы становитесь просветленным, вы не можете родиться снова, потому что это более низкая стадия, которую вы уже прошли.

Тогда каков может быть смысл этого? Смысл в том, что тела этих мистиков могут быть разными, но они отдают свои тела одному и тому же универсальному состоянию. Так что Кришна не может вернуться, Христос не может вернуться, Будда не может вернуться. Но всегда может быть кто-то, кто сдался и доступен универсальному духу. А этот дух – один и тот же.

Поэтому мистик не может вернуться снова, то же тело не может родиться снова, но тот же универсальный дух может снова найти кого-то, кто доступен и открыт.

Смысл именно таков. Если вы понимаете это, тогда для христиан нет смысла ждать Христа, потому что он никогда не придет. Можно встретить людей, которые говорят на том же языке, которые говорят из того же универсального источника жизни, но христиане будут слепыми, потому что другим будет тело, другим будет язык. Индуисты не поверят этому, мусульмане не поверят этому, буддисты не поверят этому; на самом деле они первыми станут отрицать это.

Как раз на днях я видел Кейко и ее мать. Ее мать была очень сердита на меня, потому что хотела, чтобы я велел ее дочери уезжать с ней. А я сказал: «Как я могу кому-нибудь приказывать, что-либо делать? Могу только сказать, что, если она хочет уехать с вами, она должна ехать, а если она хочет оставаться здесь, она должна остаться. Кто я такой, чтобы приказывать ей оставаться здесь или уезжать с вами?»

И тотчас же появился ее буддийский ум, и она сказала: «Значит, вы не Будда».

Я просто наслаждался этим разговором. Я сказал: «Будда – безусловно, не я. Я оставил Будду двадцать пять столетий назад. Я современный человек, почему я должен тянуть воловью телегу?»

Она сказала: «Вы ужасны. Будда не разлучает мать с ее дочерью».

Я сказал ей: «Тогда вы ничего не знаете о Будде: как же насчет его десяти тысяч монахов и монахинь? Он разлучил их с их родителями, мужьями, женами, матерями, отцами. Неужели вы думаете, что все те десять тысяч монахов, которые были у Будды, упали с неба? И он делал так не только тогда, но вот уже двадцать пять столетий беспрерывно; сейчас есть миллионы буддийских монахов по всему миру, и буддийские монахини – особенно на Востоке; он до сих пор разрушает семьи. А вы заявляете, что, если бы я действительно был Буддой, я не разрушал бы семью! Будда разрушил семей больше, чем любой другой в целом мире».

Тут она рассердилась еще больше – люди сердятся, когда не могут найти доказательств. Она сказала: «Вы – дьявол».

Я сказал: «Вот это верно».

– А моя дочь любит вас как отца.

Я сказал: «Это я могу понять. Однако я не могу быть вашим мужем, потому что даже дьявол испугался бы вас. Что случилось с вашим мужем? – вы, наверное, уничтожили беднягу».

Он живет отдельно, он не живет с ней. У нее единственный ребенок, и она почти убила эту прекрасную девушку – она отняла всю жизнь у нее.

В первый раз я увидел ее пришедшей в коммуну в Америке – она оставалась там один месяц, а здесь она уже два или три дня. Она не умеет хлопать, она не может присоединиться к вам, когда вы почти в экстатическом состоянии. Она остается как каменный Будда – это и есть обучение ее матери.

В первый раз, когда я сказал: «Можешь оставаться здесь, если хочешь», – она улыбнулась. В первый раз я заметил хоть какое-то движение. Я попросил Гиту помочь ей снова стать живой, и вот мать уехала – она действительно была драконом... Кейко, ты можешь начинать смеяться со всеми этими людьми. Общайся с ними, танцуй с ними и забудь прошлое – твое прошлое было кошмаром. И пригласи своего отца, потому что я сочувствую и ему. Повидав твою маму, я все время думал о твоем отце – что же сделала эта женщина с отцом? Раз ты начала танцевать, наслаждаться и жить, твоя жизнь возвратится к тебе.

Это было прекрасно – увидеть Кейко, прощающуюся со своей матерью. По японскому обычаю мать стала с ней лицом к лицу – ее последняя попытка, контакт глаза в глаза, – что девушка, которую мучили уже тридцать лет, обязательно испугается, скажет: «Я пойду с тобой». Но она увидела радость, свободу и любовь всех вас и попрощалась по-японски, сложив руки и поклонившись своей матери – таким способом они прощаются. Мать сделала то же, но с большим гневом. Она следовала ритуалу, но она кипела; она поверить не могла, что незнакомый человек мог отнять ее дочь так легко – чего не удалось сделать даже ее отцу.

Так не только с Кейко, так почти с каждым – более или менее. С ней это было чересчур. Родители убивают, потому что только тогда они могут заставить вас повиноваться. Они не хотят, чтобы вы смеялись, они не хотят, чтобы вы танцевали, они не хотят, чтобы вы пели. Они хотят, чтобы вы никоим образом не проявляли жизни, а жизнь – это единственный Бог, что есть.

И с сердцем, более полным, и устами, более воздающими духу, буду я говорить.

Да, я вернусь с приливом...

Эти люди всегда возвращаются – как я объяснил, это не то, чего ожидают люди, поэтому никогда не известно, из кого будет говорить универсальный дух. Это одна из причин, почему я хочу, чтобы все религии распались, чтобы каждый освободился от предрассудка, и каждому удалось найти – где он сможет почувствовать универсальный дух, говорящий снова. Слова могут быть другими, жесты могут быть другими, но сущность послания будет той же.

И хотя смерть может скрыть меня, и большая тишина может объять меня, все же я вновь буду искать вашего понимания.

И не вотще буду я искать.

Если что-нибудь из сказанного мною есть истина, то эта истина откроется более зычным голосом и словами, более созвучными вашим мыслям.

Времена меняются. Сейчас нельзя говорить так, как говорил Будда, – он казался бы устаревшим. Нельзя также говорить и как Иисус – это было бы устаревшим.

Всякий раз, когда говорит универсальный дух, это свежо, ново, всегда из этого мгновения, – но послание по сути одно и то же. Это новый Цветок, но аромат тот же. Не смотрите на цветок, старайтесь почувствовать аромат.

Я ухожу с ветром, народ Орфалеса, но я не кану в пустоту; Если в этот день не суждено сбыться вашим нуждам и моей любви, то пусть он останется обещанием, пока не настанет другой день.

Обещаю вам, я приду, если этого дня не было достаточно, если ваши нужды не сбылись. Ни моя любовь... я не смог дать вам достаточно, в изобилии, потому что вы не были доступны восприятию этого.